Надежда

Как-то в предновогодний вечер раздался крик:

– Директор идет! Проверка.

Лера опрометью помчалась в комнату и крикнула Жульке: «Место!» «Что будет!» – пронеслось у меня в голове. Жуля уловила мой тревожный взгляд, вцепилась зубами в подстилку, на которой спали щенята, и потащила под другую кровать. Тут вошла директриса и сразу направилась к нашим с Лерой койкам, расположенным в углу. Она заглянула сначала под мою кровать, потом под Лерину. Никого. Молча вышла. У меня от волнения еще долго во рту был сушняк. В то время, как я, таким образом, переживала, Жулька ни малейшим звуком не выдала себя.

И все же щенят пришлось раздать в семьи наших домашних одноклассников. До слез было жалко расставаться со своими «маленькими друзьями», но нас успокаивало то, что они у хороших людей. Директриса не любила собак, но к умной и преданной Жульке относилась снисходительно и долго терпела ее присутствие. И, тем не менее, она не хотела нарушения санитарных норм и попросила воспитателей найти Жульке новых добрых хозяев. И вот приехали два прилично одетых молодых человека. Один, правда, был малосимпатичный. Чем-то он мне не показался. Воспитатели рассказали гостям, какая у нас замечательная собака, и они пообещали хорошо обращаться с ней. Когда Лера пошла за Жулей, та будто почувствовала расставание: уперлась лапами и никак не хотела выходить из сарая. Я взяла на руки собачку, крепко прижала к сердцу и, преисполненная нежной мучительной жалости, тискала, тискала ее. Никогда в своей жизни я так горько не рыдала, как тогда. Раньше моя Жулька умела улыбаться. Теперь она плакала. Плакала, потому что ее жестоко предавали. Она, наверное, никогда не верила, что такое может произойти с ней, верной и любящей. С тоскливым отчаянием я передала из рук в руки самое дорогое, что у меня было в жизни. С неподражаемой разумностью и обидой светились глаза моей любимой Жулечки. У молодых людей я попросила адрес, где будет жить моя собачка. Мне дали.

Каждый день я приходила в сарай и вспоминала время, когда нам вдвоем было хорошо. По ночам все время грезилось, что вернулась моя любимица. По привычке я заглядывала под кровать, где раньше пряталась собачка. Ходила по парку и представляла, что гуляю с моей любимицей. Жуля, Жулечка! Где ты? Любят тебя или обижают? Я очень боялась, что Жуля затоскует, захиреет и умрет. Мое чувство жалости к ней дошло до крайней остроты.

Однажды Лера предложила мне навестить Жулю. Я будто сразу ожила. Денег на билет у нас не было. Мы ходили по школе и по копеечке выпрашивали у домашних. А когда собрали необходимую сумму, то убежали из детдома в город. Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее стучало сердце. В мучительном волнении я сжимала руку своей подруги, с безразличием встречала городской пейзаж, проносившийся за окном автобуса. Я мысленно представляла, как иду по тропинке к чисто выбеленному домику, вокруг осенние цветы. Навстречу мне выходит аккуратная, с добрыми глазами старушка, а за ней моя Жулька. Она подпрыгивает и визжит от радости…

Два часа поисков не дали результата. Я начала «дергаться». Тревога закралась в душу: «Обманули? Нет такой улицы?»

Пошел дождь со снегом. Холодный ветер пронизывал до костей. Кругом серый городишко с замызганными домами, нестерпимое зловоние мусорных свалок рядом с жилищами. Место донельзя дрянное. Мне жутко. Я прижимаюсь к Лере. Она крепко держит меня за руку. Вдруг она указывает на маленький, наполовину развалившийся домишко. Я шепчу: «Забираем Жулю?» Подружка одобрительно кивает. Стучу. Дверь открывает ветхая старушка на костылях. Сбивчиво объясняю причину визита. Скукоженная печальная бабулька отрицательно качает головой. У меня дрожат руки и ноги. Не может быть! С каким унижением выпрашивали деньги, мечтали, плакали от счастья, верили… От холода, голода и неудачи, ноги мои подкосились. Лера четко и внятно повторяет мой рассказ. Настырно умаляет. Но нет… бабуля не видела нашей собаки. Да и зачем ей собака, когда она сама еле стоит на ногах? Опросили соседей. Тоже не знают о Жуле. Мысли поникли от еще никогда не испытываемой обиды.

Рухнули надежды, мечты… Все впустую! Я им сполна доверяла. Была простодушно убеждена.... Здоровенные обалдуи, гады… Чтоб им физиономии перекосило от лживых улыбок… Доконали!

Беспомощность – жуткая вещь.

Вернулись в детдом, где за самоволку нас ожидало суровое наказание. «Жуля, за предательство надо платить. Жулечка, я вытерплю что угодно, лишь бы ты была рядом со мной», – шептала я. Нам крепко доставалось, но мы с Лерой все равно убегали на поиски любимой собачки… Теперь я понимаю, что не следует мечтать о радостях, которые никогда не сбудутся. Воображаешь красивое хорошее, а получаешь грязь и наказания. Этот урок не сразу, но научил нас кое-чему.

Уже прошло два года, а душевная рана кровоточит. Кажется: это случилось только вчера. Теперь я постоянно ощущаю нестерпимую жалость к беспомощным, несчастным. В любой дворняжке до сих пор вижу своего верного друга и всех их называю Жульками, – после некоторой паузы добавила Лена и уткнулась лицом в траву.

Я не трогала ее. Мне было не по себе. Такой искренней болезненной любви к животному я еще не встречала.

НА РЕКЕ

Жара. Сильный горячий ветер. Вихри пыли на дороге. Детдомовские дети парами идут по направлению к реке. Я присоединяюсь к ним. Воспитатели не возражают. Уже привыкли ко мне. Купаемся в лягушатнике, чтобы не сердить дежурных. Катя, с которой я познакомилась прошлым летом, плавает легко. Руки у нее сильные. Вылезли на берег погреться. На загорелых плечах Кати – бисерная влага.

– Кто тебя научил плавать? – спрашиваю я.

Катя помрачнела, поморщилась, даже как-то сжалась и, до хруста сомкнув пальцы рук, рассказала:

– Мне было шесть лет. Девочка из старшей группы сбросила меня с мостика в воду и стала топить. Кое-как я вынырнула, а она опять меня топит. От страха дыхание занялось. Воды нахлебалась. Уже не помню, как на берег выбралась.

– Зачем топила? – удивилась я.

– Известно зачем! Злая была. Как есть бандитка! Ей приспичило гадость кому-нибудь сделать. А я под руку попала. Старший брат за меня отомстил. Крепко ей досталось. Потом я сама научилась плавать, чтобы не бояться этой злючки.

– Здорово тебя постригли! Тебе очень идет! – сказала я, взъерошивая копну Катиных мокрых волос и рассматривая длинные слипшиеся ресницы.

– И ты заметила? – смутилась она.

– Хорошо тебе с короткой прической! А меня заставляют косы носить. Ленты развязываются, теряются, и мне же достается, – пожаловалась я.

– Мне не нравится стрижка. Все мальчиком считают, – обиженно надулась Катя и смешно выпятила нижнюю губу.

– А мне приятно, когда говорят, что я как пацан. Значит, я сильнее, шустрее любой девчонки. Это же здорово!

– Я хочу быть красивой девочкой, – упрямо возразила Катя.

– Ты и так красивая.

– Со шрамами на лице?

– Их совсем не видно.

– Видно.

Катя тихо заговорила:

– Мне пять лет было. Играли мы с подружкой зеркальцем на плоской крыше нашего сарая. А самолет летал и разбрасывал большие шары. Они разбивались, из них вытекала красная жидкость. Я испугалась самолета и упала с крыши на цементный пол двора. Собака меня тащила. Она меня очень любила, но у нее не хватало сил. Потом она позвала соседскую собаку, и они притащили меня к крыльцу. У меня все лицо в крови и сотрясение мозга. Соседи вызвали милицию и «скорую».

Я молча слушаю Катю и вспоминаю наши детдомовские «сказки». «Дети иногда врут охотно и бессмысленно, получая от этого чистое, бескорыстное удовольствие», – услышала я как-то в учительской. Не знаю. Может быть. Мне подобное не встречалось. Помню: испытала ужас и отвращение, когда поняла, что взрослые врут. От одной только мысли о лжи я жутко разволновалась, будто меня саму поймали на месте преступления.

Почему пятилетняя Катя запомнила красные шарики? Может, ее сознание рисовало не жуткие картины драк пьяных родственников, а фантастические сюжеты, помогавшие ей отвлечься от страхов? Маленькими мы часто сочиняем себе хорошую жизнь. Потом события и фантазии перемешиваются в голове, и мы уже не помним, что происходило на самом деле. Память оставляет доброе и красивое. Катя говорила: «Собака позвала собаку». Это же выдумка! Зачем про милицию сказала? Я же сразу догадалась, что участковый был частым гостем в их семье. Родителей защищает, выгораживает? Они должны быть самыми хорошими? Понимаю. Как бы в ответ на мои мысли слышу:

– Родители ко мне не приезжают. Оба деньги зарабатывают, чтобы всех из детдома забрать. Нас тут пятеро. Я – вторая.

«Я ничего не слышала о своих родителях и придумывала их. А Катюша раньше жила в семье, а все равно сочиняет. Кому из нас хуже? Конечно, ей», – думала я с грустью.

– А ты знаешь, – как-то очень сурово поведала мне Катя, – у нас когда-то одну девочку забрали в свою семью новые родители, а она подросла и стала предъявлять всякие требования. Да если бы меня взяли, я бы спала у них в прихожей на коврике и больше ничего не просила! Помогала бы во всем. Только бы они были у меня по-настоящему. Но чужой ребенок никому не нужен.

В ее голосе было столько безысходности, что у меня защипало в носу. «Неужели она совсем потеряла веру в то, что родители когда-нибудь заберут ее домой!?» – ужаснулась я.

А Катя продолжала печально рассказывать:

– Одна выпускница нашего детдома родила, а мужчина сбежал от нее. Теперь она живет с другим, а тот не хочет брать ее замуж с чужим ребенком.

«Слишком она взрослая для четвертого класса, Наверное, взрослее меня», – думала я, глядя на ее опущенные плечи и по-старушечьи согнутую спину.

– Катюнь, давай наперегонки плавать? – предложила я, желая отвлечь ее от болезненной темы.

– Больше не хочу, – возразила она раздраженно и уставилась в одну точку.

Купаться без Кати не хотелось. Я молча смотрела на искрящиеся брызги и прислушивалась к веселым крикам купающихся домашних детей. «Не получается у меня дружба с Катей. Почему она вся уходит себя?» – терялась я в догадках.

Катя поднялась с кучи песка и уже спокойным голосом сказала:

– Если завтра придешь сюда, я обязательно расскажу тебе удивительную историю про то, как пятеро детей из одной семьи воспитывались в нашем детдоме, как выросли и стали хорошими людьми. У них теперь у всех счастливые семьи. Они приезжали к нам на Новый год. Из моей семьи нас тоже тут пятеро…

Я поняла, о чем Катя недосказала. Мы попрощались.

Детдомовских увели, а я все сидела, погруженная в воспоминания и размышления. Рядом со мной шумели дети из Мурманска. Их каждый год привозят сюда погреться на солнышке. Одна девочка не идет купаться со всеми, а печально смотрит вдаль.

– Чего не купаешься? – спрашиваю.

– Не хочу, мне грустно. По маме скучаю. Я первый раз одна.

– Сколько дней в лагере?

– Десять.

– Пора привыкнуть. У нас же здорово!

– Мне без мамы нет радости.

– А как же другие?

– Я не такая.

– Здесь детдомовские часто купаются. Моя знакомая Катя третий год мамы не видит.

– Я бы не смогла.

Девочка смотрела вдаль и никак не выходила из состояния безнадежной грусти. Глаза ее были влажными.

– Столько у тебя счастья, а ты скулишь! Радуйся, что дома тебя ждет родная мама! – сказала я резко и побежала домой.

Сколько детей – столько и судеб. И все разные.

«ПОСИДЕЛКИ»

У меня тоскливое настроение. Вчера вечером я остановилась возле соседки, мамы моей подружки Зои. Она на лавочке какая-то грустная сидела. Разговорились мы с ней. Тетя Ксеня пожаловалась, что задыхаться стала и что сегодня ей особенно тяжело. Тут вышел ее муж, в принципе неплохой мужик, и стал сердито выговаривать, за то, что она к соседям пристает со своей болячкой. Я попыталась объяснить, что меня не затрудняет беседа с хорошим человеком и что я очень сочувствую его жене. Но он был раздражителен и резок. Мы понимающе грустно переглянулись с тетей и я тихо сказала: «Я завтра к вам загляну» И ушла домой.

А сегодня утром она умерла. Инфаркт.

Мать на станции. Я прибежала к друзьям.

Сидим на заднем дворе детдома на огромных спиленных тополях, болтаем ногами и разговариваем про жизнь. Рядом – «каптерка» (будка). Там два молодых электрика занимаются ремонтом движка.

– Слышали, что на Базарной улице случилось? – спрашивает Катя своих друзей.

– Нет, – ответили они недружным хором.

– Вовка Секин закончил школу и сбежал искать своих родных родителей. Соседка проболталась, что его грудным из детдома взяли, потому что своих детей не было.

– Сволочь и дурак твой Вовка, – возмутился шестиклассник Леша Воржев.

– Не друг он мне, знакомый, – оправдывается Катя.

– А я когда вырасту, обязательно маму найду, – тихо сказал Санек из первого класса.

– Зачем? – задумчиво спросил электрик дядя Витя, худенький невзрачный парень лет двадцати.

– Жить будем вместе. Я помогать стану. Со мной ей будет хорошо, – очень серьезно объяснил малыш.

– А если у нее муж, другие дети и ты им не нужен? – тихо спросил дядя Витя.

– Как не нужен? – упавшим голосом произнес Санек. – Может, она больная?

– Бывает, конечно, такое. Только редко.

Я почувствовала в голосе дяди Вити пронзительную горькую обиду и осторожно предположила:

– Вы тоже детдомовский?

– Был. И тоже искал мать, – ответил он хмуро.

– Нашел? – с надеждой в голосе, с бьющимся сердцем спросила я.

– Да.

– И что? – заволновался Санек.

– Сначала поверил, что замаячил призрак любящей семьи… Теперь только здороваемся, когда бываю в родном селе. Хотя какое оно мне родное? Сначала дом ребенка в городе, потом детдом.

– Почему вы с мамой не живете? – удивилась Катя.

Дядя Витя задумчиво пожевал губами, затем заговорил раздраженно, будто сплевывая слова:

– Матерью по привычке, для проформы называю. Мы с ней совсем чужие люди. Я – ее «ошибка молодости», ее позор, ее «хвост». Она стесняется меня. Даже к себе в дом не пригласила. У нее другая семья… Я тоже раньше услаждал свой жадный слух невероятными россказнями и возводил прекрасные замки мечты… Собрал манатки и больше там не появлялся. Жестоким заблуждением оказалась светлая детская мечта. Заруби это себе на носу, сынок! В отпуск к другу езжу. Мать его тоже с двух месяцев оставила в детдоме, но потом очень казнилась. Худющая была с горя, пока не нашла его. В войну след многих детей терялся.

– А папу искали? – с боязливой надеждой спросил Санек электрика.

– Хмырь он, из тех мужиков, которые говорят: «Наше дело не рожать…» – грустно усмехнулся дядя Витя. – Мать целый год ждала его покорного рыдающего возвращения, все надеялась, что мой отец женится на ней хотя бы ради сына. А потом оказалось, что три женщины в одно и то же время от него детей заимели. Мать чуть не покончила с собой.

– Не повезло вам, – вздохнул Санек.

Дядя Витя зло сплюнул, а потом вдруг спросил напарника:

– Андрей, а ты об отце часто вспоминаешь? Просвети нас.

– Редко.

– Скрываешь? – сочувственно возразил ему дядя Витя.

– Если быть беспощадно честным, скажу: хотел бы только раз увидеть. Узнать, какой он. И все. Теперь он мне не нужен, – сдержанно ответил дядя Андрей.

– А если бы помощь предложил? – поинтересовался напарник.

– Обойдусь. Иначе уважать себя перестану. Мать же смогла вырастить меня без подачек. Правда, я почти не видел ее. Она целыми днями на работе была. Прибежит, спросит, как школа, не обижают ли ребята, ужин приготовит и сваливается на кровать. Жалел я ее.

Меня улица воспитала. После войны у многих ребят отцов не было. Они стали попадать в дурные компании. Как-то вышел во двор мой сосед – слесарь Григорий Ильич, забил во дворе четыре столба и турник сделал. Заниматься с ребятами начал. Я считаю, этим он спас нас.

Хороший был у нас двор, вроде большой семьи. Любая соседка могла подзатыльник дать, к порядку призвать озорника. Старшие ребята подличать не позволяли, трусов презирали, слабаков не одобряли, больных оберегали. Поначалу мне доставалось. Но я присматривался, учился понимать друзей, брать ответственность на себя, выручать из беды, слюни не распускать. Турник, гантели – ежедневное меню. Уважать себя и других научился. Рано подрабатывать начал. Цену деньгам знал. Нормальное мужское воспитание прошел и ни капли не жалею.

Большинство моих друзей теперь в военных училищах, институтах. Надежные люди. Я армию с честью прошел, теперь учусь на вечернем. Инженером буду.

– А у вас дети есть? – снова обратилась Катя к дяде Вите.

– Есть. Дочка. Но мы с женой разошлись. Не получилась у меня семейная жизнь.

Компания детей издала дружный протестующий стон.

– Заткните иерихонские трубы! – разозлился дядя Витя.

– Дочку вам не жаль? Я думала, что детдомовский никогда не сможет бросить своего ребенка! Вы же до сих пор ненавидите свою мать. И дочь вас будет ненавидеть. Презираю таких, – завелась я с полуоборота. – Вот у нас есть родственник, – настоящий мужчина! Он женился на женщине с ребенком. А когда первый отец хотел взять Карину с собой в отпуск, он ответил: «Не порть ребенка. Ты устроишь ей несколько дней праздников, останешься в ее памяти добрым, ласковым и щедрым. А нам с нею жить годы будней. Подумай о ней. Не травмируй дочку, не усложняй ей жизнь».

Дядя Витя ушел в глубь двора. Наверное, он не хотел слушать мои «сказки».

– А ты, Петрович, простил свою мать? – спросил дядя Андрей завхоза дядю Никиту, который подошел помочь ему разматывать проволоку.

– Мать понял, отца не простил, – резко ответил дядя Никита.

– А почему ты в детдоме работаешь?

– Не знаю. Присох. Детей люблю. Без них мне будто не хватает чего-то. Своих не завел… Жизнь не колода карт, заново не перетасуешь… Детская обида убила во мне радость, не умею я быть ласковым. Подрастерял добрые чувства… – горько усмехнулся дядя Никита.

Мне было жаль большого доброго дядю, не нашедшего своего счастья. «И почему люди с неудачными и трудными судьбами приходят работать в детский дом?» – недоумевала я.

– Петрович, как ты думаешь, если вернешься, примет тебя жена? – поинтересовался дядя Андрей.

– Думаю, да.

– А ты бы ее принял?

– Где же ты видел такое, чтобы мужчина простили взял назад жену, которая десять лет где-то бродила? – усмехнулся завхоз.

– А почему женщины и дети должны прощать таких мужей и отцов? – насупившись, пробурчала Катя.

Ответа не последовало.

МЕЧТЫ И НАДЕЖДЫ

Давно не видела Катю. А сегодня нашла ее в парке и обрадовалась. Катя сидела под деревом и палочкой писала мое имя. Мне было приятно, что она думает обо мне, а может быть, даже скучает. Кто я для нее? Случайная знакомая? Подруга? Катя оторвала взгляд от ровных крупных букв и долго неподвижно смотрела перед собой. Я не стала ее беспокоить и села неподалеку на лавочку. Наконец, Катя увидела меня и подошла. Она, как всегда, молчалива. Мне кажется: ей хочется со мной поговорить о чем-то очень важном, но она не решается. А мне сегодня захотелось узнать, как Катя ответит на вопросы, которые задавала нам как-то на классном часе учительница. Поэтому я сама начала разговор:

– Катюша, ты представляешь свою жизнь через пять, десять, пятнадцать лет?

– Конечно. Закончу школу. Выберу специальность такую, чтобы можно было легко найти работу даже в селе. Замуж выйду, если повезет.

– А мужа какого выберешь? Богатого?

– Нет. Доброго, чтобы жалел, не пил и понимал.

– Чтобы понимал? Это важнее денег?

– Конечно.

– А если богатый, но выпивает, пойдешь за него?

– Нет. Это сначала он богатый, а потом ни богатства, ни любви, ни радости не будет в доме.

Она говорила тихо, но четко. Я поняла, что не один, не два раза она думала об этом. Видно, давно для себя уже все в жизни определила.

– Зачем нужна человеку семья? – вновь спросила я.

– Для счастья.

– А для чего человек живет?

– Чтобы самому быть счастливым и других делать счастливыми. Только не у всех получается.

– На зло ты злом отвечаешь? – задала я следующий вопрос.

– Нет. Обижаюсь, но молчу и терплю. Злом на зло нельзя отвечать, а то весь мир будет жестоким. Вот раз к Данику из нашей группы приехала мать. Воспитательница не видела, что он уже пришел со двора, да как закричит: «Опять пьяная! Даже конфет сыну не принесла! Убирайся!» С Даником истерика случилась. Тут вожатая обняла его и говорит: «Мама у тебя хорошая, только больная. Лечиться ей надо. У воспитательницы сегодня плохое настроение. Не сердись на нее». А недавно был праздник, и нам давали дорогие вкусные бутерброды с копченой рыбой. Так Даня бежали на весь коридор звал вожатую, чтобы подарить ей свой бутерброд. Ни кусочка сам не откусил! Вожатая не берет, а он чуть не плачет. Ну, тогда она согласилась пополам съесть. Какой Даник счастливый был в этот момент!

Ему часто за поведение достается. Как-то он дежурил у телефона, набирал наугад циферки и ждал. Воспитательница наказала его за хулиганство. Но ему же интересно! Хочется чей-либо голос услышать, поговорить с чужим человеком. Учительница русского языка объяснила Данику правила поведения на посту, и он перестал телефон занимать.

А однажды вожатая звонит кому-то, а Даник нажимает на рычаг и не дает ей говорить. Другая бы вспылила и всыпала ему по первое число, а Галина Ивановна догадалась, что не со зла, а из любви к ней он так поступает. Играет с ней, хочет, чтобы подольше она посидела рядом. По глазам поняла.

Трудно нас понимать. Вот приезжал к нам клоун. Все ребята мечтали его увидеть. А у меня неприятное впечатление осталось от выступления. Моей младшей сестренке Юле четыре года. Она после концерта сказала мне: «Не люблю клоунов. Падать не смешно. Падать больно!» Я знаю, это юмором называется. Только все равно грустно на клоуна смотреть. Мне совсем не кажется, что на сцене шутят. Я представляю, как мне делают подножку, я падаю, разбиваю коленки, а все хохочут. Обидно! Я так обрадовалась, что сестренка понимает меня! Даже подарок купила ей на день рождения.

– А где деньги взяла? – удивилась я.

– Заработала. Мы этим летом колоски в поле собирали.

– А что купила?

– То, что сама хотела бы иметь: духи.

– А себе что?

– Денег не хватило.

Катя замолчала. Я не знала, как продолжить разговор, и задала ей самый трудный вопрос нашего последнего классного часа:

– Как ты думаешь, если человек заслужил, его можно убить?

– Нет! – быстро ответила Катя. – Даже желать смерти нельзя!

– Почему? – удивилась я такой категоричности.

– Не знаю. Нельзя и все! Вот у нас в деревне одна тетя злилась-злилась на своего сына за то, что пьет, а потом как закричит: «Хоть бы тебя машина задавила, пьяница проклятый!» И он погиб под колесами трактора. Теперь она казнится, что сама беду на сына накликала. Нельзя быть злым. Надо прощать людей.

Со стороны детского дома послышались звуки баяна.

– Мне пора на репетицию, – грустно сказала Катя.

– Можно проводить тебя?

– Конечно, – обрадовалась она.

– А какой номер ты готовишь?

– На мандолине буду играть, еще в хоре петь. Я раньше пела одна, «на сухую», а однажды уже перед самым концертом нам дали баяниста. Но я не сумела подстроиться под него. То я молчу, то он прекращает играть. Потом он разозлился, плюнул и ушел. Я расстроилась до слез и с тех пор не могу петь со сцены одна, – Катя вдруг просияла: – А знаешь, у нас в детдоме радость! Мою подружку Нину учительница из института в свою семью взяла. Много раз приходила к нам. Домой брала ее на праздники. И вдруг пропали у этой женщины золотые сережки и колечко. Нашлись у Нины в тумбочке. Крику было! А та учительница объяснила всем, что не воровка Нина. Она цены вещам не понимает. Захотелось девочке похвалиться перед подружками, что любят ее, красивые вещи дарят, поэтому и взяла на время. Галина Васильевна такая добрая и умная! А твои родители понимают тебя? – вдруг как-то очень осторожно спросила Катя.

– Думаю, нет, – ответила я, потупив глаза.

– Надо же? – удивленно и грустно протянула Катя. – А я думала… надеялась…

Катя, не оглядываясь, медленно пошла в корпус. И я поняла, что у нее погасла надежда познакомиться и подружиться с моей семьей. Так вот почему, о чем бы мы ни беседовали, Катя всегда переводила разговор на тему о счастливых подружках, которых взяли на воспитание или о тех, которые ходят в гости в семьи домашних детей. Ей хотелось попасть в мою семью! А что я могу поделать? Школьные подруги не ходят ко мне домой, стесняются, потому что отец – директор школы. Да и родители не любят посторонних. А Катю я сама не приглашаю. Не хочу семье напоминать о моем прошлом. К тому же дружба с детдомовцами – мой секрет.

Я загрустила. Возвращаюсь домой мимо строящегося здания поликлиники. Какая прелесть! В арке между двумя корпусами вижу аккуратно выложенное красным кирпичом круглое отверстие. Молоденькая березка смотрит сквозь него в небо. «Хороший человек строит дом. Золотая у него душа», – подумала я. На сердце потеплело, но это тепло не растопило моей грусти. Она слишком велика.