Надежда

В тот день начала зарождаться наша дружба. Люба каждый раз искала со мной встречи, пыталась завоевать мое расположение, а я, хоть и продолжала держать ее на расстоянии, не отталкивала, выслушивала и в какой-то мере тайно радовалась за нее.

Наступило лето. Всем детдомом мы отправились в любимый лагерь «Салют». Наши ребята всегда отличались. Во всех мероприятиях мы занимали первые места. Для нас, детдомовских, это очень важно. Люба жила со мной в одной комнате. Мы ходили на речку, собирали в лесу вдоль берега орехи, ягоды. В общем, жили не тужили. Я гоняла с ребятами в футбол или пропадала на волейбольной площадке, поднимала гири, висела на турнике. Про меня даже частушку сочинили:

Лена наша и спортивна, и рисует хорошо,

Ей бы штангой заниматься или чем-нибудь еще!

Однажды после прогулки по лесу захожу я в корпус и никак не могу сообразить, откуда доносятся крики. Замерла, гадая, что стряслось. Забегаю в свою комнату, а там потасовка. Кутерьма невообразимая! Вопиющее нарушение устава лагеря. Человек пятнадцать сгрудились на пятачке. Слышу: над Любой самосуд учиняют. Знаю: такие штуки плачевно заканчиваются. От происков озлобленных недругов можно серьезно пострадать. Не мешкая, раскидываю девчонок. Прорываюсь сквозь круг. Гляжу: моя подруга сидит на полу вся в крови и всхлипывает. Сильно отколошматили ее. Выясняли с пристрастием, зачем ей нужен Бог. Причина избиения – застукали на молитве. Поклоны била до умопомрачения.

Когда суматоха улеглась, Любе объявили бойкот. Одна девица произнесла лицемерную речь, другие, фальшиво улыбаясь, поддакнули ей, третьи просто так, за компанию, согласились с ними. Теперь с Любой даже за один стол в столовой никто не хотел садиться. Многие издевались и потешались над нею. Кончилось ее безмятежное существование. Такое поведение послужило мне еще одной причиной разочароваться в бывших подругах. Не приходилось сомневаться, что гадкий сговор и козни завистливых девчонок – это надолго. Я очень переживала и на другой день позвала Любу с собой в лес за малиной.

– Тебе же из-за меня тоже бойкот объявят! – испугалась она.

– Не дрейфь! Мы же настоящие друзья! Твоих врагов мы даже взглядом не удостоим, – успокоила я подругу уверенно и при этом испытала невероятное облегчение.

Любу потрясла моя смелость. В этот день мы поклялись быть неразлучно вместе.

Как-то приехала к Любе родная сестра, привезла гостинцев и немного денег, на которые мы купили батарейку и лампочку. Мода у нас была такая: иметь свой осветительный прибор. Когда весь детдом погружался во мрак, мы сдвигали наши койки и под одеялом – в «светлом домике» – мечтали. Мы пребывали в самом отличном настроении! Это были удивительно счастливые минуты!

Потом нам новую директрису прислали. При ней построили нам новое здание с горячей водой и туалетом. В комнатах теперь по четыре человека, а не по двадцать пять. Раньше у всех детей была запущенная чесотка, лишаи, цыпки, вши. Директриса заставила нас вылечить. Хорошая жизнь началась. Но бойкот девчонки не снимали.

Наступил мой день рождения. В школе мне подарили огромный арбуз. Мы с Любой спрятались в укромном уголке детдомовского сада и с нежностью смотрели на него, гладили. А разрезать драгоценный сладкий подарок было нечем. И камнем его пытались разбить, и гвоздем, и стеклом. Все безрезультатно! Растерзать его хотелось! Обидно. Ты знаешь, день рождения для нас – почему-то самый святой праздник. Не хотелось его ничем омрачать. Люба вспомнила, что заприметила в сарае топор. «Сворую, попытка не пытка», – весело сказала она и умчалась. А я в саду осталась. Сижу и рассуждаю: «Никогда в жизни не пробовала арбуза. Он лежит передо мной круглый, сытый, но я не могу его съесть. Вот досада!» Даже завыть захотелось. Да еще погода под стать: ветер, тучи, холодный дождик накрапывает. Вот как сегодня. Собрала я пожухлую листву, сделала «постельку» в виде гнездышка и перенесла туда арбуз, чтобы ему теплее было. А сверху своей курткой накрыла. Тут Люба бежит с топором. Стащила его в бане, где прачка белье полоскала.

– Что стряслось, где арбуз? – спрашивает с дрожью в голосе.

– Нет его, – состроила я скорбное лицо.

– Как нет? – опешила Люба.

Она не обладала стальными нервами, поэтому даже топор из рук выронила. Я мигом сдернула куртку с арбуза, – и обе зашлись от хохота. Отсмеявшись, жадно глотали огромные куски. Потрясающе угостились! Глазом не моргнули, – половины арбуза нет. Сидим на земле, еле дышим. Объелись. Люба предложила угостить девчонок.

– Ага, слопают, а потом скажут, что подлизываешься, чтобы бойкот сняли, – возразила я.

Решили спрятать остатки арбуза на чердаке.

– А теперь пошли за моим подарком. Он обязательно придется тебе по душе, только находится в труднодоступном месте, – таинственным голосом произнесла Люба.

– Будь по-твоему, – обрадовалась я.

И мы побежали, напевая: «Из-под топота копыт». Подвела меня подруга к корявому невзрачному дереву, сделала шикарный жест и говорит:

– Поздравляю тебя, Лена, с днем рождения.

Я хлопаю глазами. От обиды губы надулись, дыхание участилось. Вне себя от злости еле вымолвила:

– Отлично! Как это мило с твоей стороны. Спасибо за подарок.

Я больше не в силах была сдерживать бешенство. Вслед за любезными словами последовал мой жесткий ответ:

– Сногсшибательно! С ума сойти можно! Предпочитаю наличными. Может, накинешь на бедность пару кустиков. Там листочков-денежек больше осталось. Будет чем в магазин и в фантики играть… Странная затея. Отвратительная проделка. Никогда не думала....

И уже хотела уйти. А Люба смеется:

– Вот умора! Полюбуйся! Смотри вон туда, выше!

Почти на самой верхушке корявого дерева висела огромная желтая груша!

– Произвела впечатление?! То-то же! Подожди, сейчас достану. Я ее целый месяц караулила. Боялась, что кто-нибудь обнаружит, – радостно сообщила Люба и кошкой взобралась на грушу.

Но не тут-то было! Радость моя была преждевременной. Секунда – и… моя подружка повисла вниз головой, зацепившись курткой за ветку. А руки с грушей к груди прижимает, бережет подарок. Признаться, смеялась я до слез, до коликов в животе. Мой смех отдавал истерикой. А бедная Люба все это время висела на суку ни жива ни мертва. Слова не проронила. Я опомнилась и стремглав кинулась вызволять ее из беды. Гляжу: подруга сальто-мортале выполняет в воздухе. В результате обе рухнули на землю. Мне-то ничего, а Люба руку сломала. Вот так закончился мой день рождения.

Лена разошлась и уже рассказывала весело и непринужденно:

– А одним прекрасным вечером Любашка нашла меня на кухне, где я чистила целую «бадью» картошки, и принесла записку такого содержания: «Лена, мне нравится твоя дружба с Любой. Давайте дружить втроем, если вы обе согласны. Таня». Мы согласились.

Нашей дружбой многие девочки восторгались, но из-за бойкота боялись подойти, зато потихоньку делали нам приятное. А мы этой зимой катались на лыжах, учились стоять на коньках, помогали друг другу делать уроки. Наша дружба крепла.

Весной, когда началась эпидемия гриппа, первой заболела Таня. После школы мы с Любой бежали сломя голову к больной и рассказывали ей байки. Развлекали. А через неделю и мне стало дурно на уроке. Доплелась я еле-еле до комнаты и сказала Тане:

– Что-то тошнит меня и живот болит.

– Может, взрослых позвать? – спросила она.

– Не надо, – отрицательно покачала я головой.

А тут директриса с медсестрой заходят температуру у Тани измерить. Увидела меня медсестра и как закричит:

– Вставай, симулянтка!

Таня за меня заступилась:

– Тошнит ее.

Медсестра сделала ехидную гримасу и ухмыльнулась:

– Раиса Никитична, тут гинеколог нужен.

Директриса сама поставила мне градусник и отправила девочку за врачом на первый этаж. Доктор предположил аппендицит. Я страшно боялась больницы. Вцепилась мертвой хваткой в кровать, и оторвать меня не смогли. К вечеру совсем худо стало. Чувствую: берут меня на руки и несут, а Таня с Любой умоляют, чтобы их взяли вместе со мной. Директриса разрешила. Машина не отапливалась. Таня сняла с себя вязаные шерстяные носки и надела на мои ноги. Люба укрыла своей курткой и шарфом. Я согрелась и задремала. Очнулась от толчка. Машина остановилась. Мои подружки жмутся друг к другу, зубами стучат.

Сделали мне операцию. Очнулась, когда на улице было уже светло. Вдруг вижу над собой два знакомых веселых глаза. Это домашняя Оксанка из лагеря «Салют»! Она иголку проглотила. Ее кровать рядом с моей.

Наш лечащий врач был молоденький и красивый. Нам нравилось, когда он забегал в палату и говорил: «Ах вы, козочки мои». Чтобы привлечь его внимание, мы разрезали обшивку стула на полоски, написали свои инициалы и отправили лифтом на первый этаж. Когда доктор увидел нашу «работу», то был в шоке. Но ругаться он не умел, а вместо этого садился к нам на постель и рассказывал интересные истории. Честно сказать, мы полюбили его по-детски.

Вскоре пришло время Оксане выписываться, а мне не хотелось оставаться одной в больнице. И когда медсестра спросила: «Кому пора снимать швы?», я бодро соврала: «Мне». Медсестра «чикала» и выдергивала нити, а я терпела и думала: «А вдруг умру?» Оксана за дверью волновалась, но не решалась остановить процесс. Вдруг слышу крик медсестры и что-то теплое, липкое потекло по животу. Враз наступила темнота.

Открываю глаза. Я вновь зашитая. Оксана рядом белее белого. Наш врач вытирает пот со лба и шепчет с облегчением: «Очнулась козочка. Вы, девчонки, меня до инфаркта доведете!» Мы с Оксаной взяли доктора за руку и попросили прощения. Потом умоляли выписать нас вместе. Он согласился. Оставшиеся дни мы были очень послушны. В день выписки слез расставания не сдерживали.

В детдоме подруги встретили меня радостной вестью: с нас сняли бойкот. Поняли, что настоящую дружбу нельзя сломать.

Две недели я не делала резких движений и подолгу сидела на подоконнике. Девочки шутили: «Отгадайте загадку. Кто сидит на окошке, свесив ножки?» Мне надо было целый год беречь себя. Но с моим характером разве это возможно? Один раз мы сбежали с уроков. На улице холодно, неуютно, поэтому спрятались в гладильной комнате. С нами увязался Славка. Все пролезли в форточку, а я, самая упитанная, застряла. Рама под моим напором ходила ходуном. Еще рывок – и я вместе с нею лечу «рыбкой» в комнату. Звон разбитого стекла, кровь! Слава первый пришел в себя, «мухой» сбросил с себя рубашку и наложил жгут мне на живот, чтобы остановить кровь. На шум сбежались воспитатели. Что было!! Кому по дурости расшибать лоб охота? Вот я вину за «побег» нашей компании с уроков полностью на себя и взяла. С больной меньше спросу.

Наша жизнь – пунктир событий, цепь случайностей, широкий спектр больших и маленьких происшествий, – произнесла Лена философски, с девичьей кокетливой умудренностью и продолжила рассказ:

– …А потом, когда солнце вновь обласкало землю, у нас появилась мода строить шалаши, и я на время забыла о чердаке, своем надежном убежище. Я работала, не разгибая спины. Шалаш получился просторным, теплым, в общем, комфортабельным. Однажды в моем «домике» я обнаружила Славу. Он долго смотрел на меня добрыми, спокойными голубыми глазами и вдруг начал признаваться в любви. Стоял передо мной на коленях и читал стихи. Тихие звуки парили в воздухе и падали на сердце, гипнотизируя, обволакивая. Он покорил меня недетской серьезностью и благовоспитанностью. Но меня ошарашили его слова. Контраст между нами был огромный. Он мал росточком, худощав. Я выше его на голову, с «шикарной» комплекцией. Славка талантливый: схемы паяет, в математике рубит, на умных книжках помешан, шутками беспрерывно сыплет. Язык здорово подвешен. Как свои пять пальцев знает стихи Лермонтова. Безызвестный самородок! Я и сейчас отношусь к нему как к брату: помогаю готовить уроки, глажу форму. Теперь мы часто сидим на чердаке и разговариваем о жизни.

Раньше я подозрительно, с большим недоверием относилась к словам любви. Считала, что только дружба объединяет людей. Но один неприятный случай заставил меня поверить в Славину любовь. Как-то жду я его на чердаке, тревожусь из-за долгого отсутствия. Слышу: кто-то подходит ко мне сзади. Оглядываюсь. А это Серега ввалился, наглый парень из выпускного класса. Раскинул руки, словно собирается делать зарядку, идет на меня, неприличные шутки, намеки и прочую дребедень произносит. Не успела я опомниться, как он резким движением одной руки вцепился в мое запястье, как клещами, а другой обхватил меня за талию, прижал к себе и стал целовать в шею. Сердце так и ухнуло от страха в пропасть. Мне показалось, что темные стены маленького убежища сомкнулись надо мной. Кричу: «Гад! Скотина! Отпусти!» А сама думаю: «Попала в переплет, пропала! Что делать? Плохи дела, моя песенка спета!..»

Лена вздрогнула от отвращения и гадких воспоминаний.

– …В это время на чердаке появился Слава, сразу понял, в чем дело и взбесился от страха за меня. Он оказался необыкновенно сметливым. Бегло оглядел чердак и, не обнаружив ничего подходящего для защиты, ни мгновения не колеблясь, молниеносно обрушил на голову негодяя кулак, а потом вцепился в Серегу зубами. Тот взвыл и, свирепо сверкая выпученными от злости белками глаз, бросился на Славу. Хулиган избил моего друга. Ручищи у него будь здоров! Мне тоже крепко досталось. Но мы не отступили. Потом я прижала к себе своего спасителя, и мы вместе плакали. После этого злосчастного случая Слава сразу вырос в моих глазах. С того дня мы неразлучны.

Знаешь, у некоторых ребят с неустойчивой психикой бурление ранней юности уходит на одни глупости. Слава тогда сказал, что у Сереги центр интеллекта не в голове, не в сердце, а в заднице… Я понимаю, что во избежание всяких неприятностей должна остерегаться мальчиков – всякое невзначай происходит с девчонками. Но Славик не в счет. Я со спокойной душой доверяюсь ему. Он порядочный, надежный. В нем столько неосознанного мужества и достоинства!

Лена встрепенулась:

– Глянь, твоя мать идет. Сердитая! Если побежишь через кладку, быстрее нее будешь дома.

И я сорвалась с места.

Глава Четвертая

ХУЛИГАНЫ

Мы с матерью снова в городе. У нее лекции в пединституте. Младшая дочь хозяйки Альбина дала мне книгу о Шерлоке Холмсе, и я целый день глотала страницу за страницей. Вечером мать быстро уснула, а я все ворочалась в постели. Потом потихоньку встала, прошла на кухню и попыталась читать при свете уличного фонаря. Не получилось. Далеко фонарь. Взгляд упал на дверь. Из нее призывно торчал ключ. Долго не думала. Минута – и я на улице. Села на ближайшую хорошо освещенную лавочку в сквере и так увлеклась чтением, что не заметила наступления глубокой ночи. Очнулась, закончив последнюю страничку книги. Закрыла уставшие глаза и потянулась, разминая одеревеневшую спину.

Тихий шепот вывел меня из приятного состояния. Из-под наполовину прикрытых ресниц взглянула перед собой. Никого. Скосила глаза вправо. Вижу группу ребят от десяти до пятнадцати лет. Стоят, тихонько шушукаются. Стало не по себе. Честно говоря, остолбенела. Сижу с закрытыми глазами и думаю: «Что делать?» Внезапно вспомнила слова папы Яши: «У городских хулиганов двенадцать-тринадцать лет – самый противный возраст. Ума нет, а дури – пруд пруди. Отвечать за свои «фокусы» не умеют, сразу слюни распускают перед милицией, а среди малышни гоголем ходят. Такие и ножиком могут пырнуть». Готова поручиться: они наподобие тех, отпетых. Что же придумать? Беспрепятственно ни за что не выпустят. Если начну настаивать, едва ли окажут радушный прием. С распростертыми объятьями пригласят к себе, возьмут в кольцо, и пропадай, моя телега все четыре колеса! Замысел никуда не годится. Опрометчивый, глупый. Утешилась!

Оценила расстояние до выхода из парка. Метров сто будет. Многовато. На обозримом пространстве в слабом свете фонарей ни одного человека. По обе стороны от асфальтовной дорожки – черным-черно. Да, положение не из лучших! Действовать буду так: по-хулигански спрошу, который час, а сама потихоньку, не спеша, направляюсь к асфальтовой дорожке. Не враз, конечно, но постепенно смогу выбраться. Впрочем, не возьму на себя смелость утверждать, что это самый надежный из выходов, но других вариантов не вижу. А вдруг план не удастся? Не все только от меня зависит. Нередко события развиваются самым неожиданным образом. Сомнений выше головы, но на что-то решаться надо. Иначе они сами начнут действовать. С какой стати, по какому праву я должна психовать, бояться тупоголовых? Что бы ни происходило, надо всегда сохранять уверенность в себе.

Встала. Орава сразу окружила меня.

– Привет, пацаны, – миролюбиво говорю я.

– Привет, – дружным хором отозвались ребята.

– У кого часы не заржавели? Сколько «натикали»?

– На моих золотых половина ржавчины!.. Около часа, – разноголосо отвечают ребята.

– Ого! Папаня стегать будет за опоздание или снова заточит в квартире. Никакой свободы! Он у меня зверюга. В тюряге за разбой два раза сидел, а с меня порядок трясет, воспитатель чертов, – на ходу искренне сочиняю я, подстраиваясь под компанию.

Руки в карманы засунула, в позу наглую стала.

– А че за книжка? Нашла чем заниматься! – вызывающе хамским тоном спросил старший подросток и оглядел меня недоверчиво. – Больно ты надутая, заносчивая, самоуверенная, мнишь о себе много.

У меня мгновенно сложилось впечатление, что он здесь главный и к тому же прожженый тип. Даже от одного его голоса по спине побежали мурашки. Я слегка содрогнулась, но взяла себя в руки и продолжала играть роль рубахи-парня.

– Страсть как люблю читать про раскрытие преступлений! Еще Жюль Верн – моя мечта. Мне бы такую жизнь с путешествиями! Только в книжках и радость. В школе – скука, друзей нет, все зубрят. А вы чем занимаетесь? У вас веселая компания? – спрашиваю я как можно развязнее, а сама медленно продвигаюсь к дороге.

Главный отнесся к моему увлечению книгами с пренебрежением, и его хитрая пронырливая физиономия уже обрела спокойное выражение. Но я все равно тщательно следила за тем, чтобы сгоряча не наговорить лишнего. Боялась, как бы поспешные слова не обернулись против меня. Тогда уж от этой «шелупони» не избавишься, никакие невероятные ухищрения не помогут.

Все шло из рук вон плохо. Самое неприятное было то, что ребята все плотнее окружали меня. Те, которые поменьше, из любопытства норовили ущипнуть за бок, ноги, пятую точку. Старшие были нахальнее, лапали с жадным блеском в глазах. Я очень осторожно отводила их руки. Ради того, чтобы выбраться из жуткой ситуации терпела их вольное обращение, резких движений не допускала. Понимала, что они могут послужить сигналом к избиению. Я видела такую драку.

Слышу, как позади меня некоторые ребята негромко переругиваются. Я выхватываю отдельные фразы: «Как шугану, сразу в штаны наложишь… Раззява! Чего столбом стоишь… опосля разберешься, гнида чертова… Не сподручно ему! Чего рассупонился? Нечего зазря ногами сучить, зараза… перышка захотел?» Гляжу: один, приглушенно болтая, беспрерывно хихикает. Он не пристает и поэтому не порождает во мне беспокойства. Другой крепыш, должна признать, тоже ничего. Непревзойденный трепач: лепит отчаянные, правда, пошлые остроты, забавные словечки. Как к таким подонкам затесался? Может, еще помнит угрызения совести? Сделала вывод: разношерстная компания, неслаженная. Это хорошо.

Меня ничуть не заботит ребячий треп. Я украдкой осматриваю деревья и кусты. Насколько мне известно, в эту пору здесь всегда можно обнаружить влюбленные парочки. Уважительно обращаюсь к старшему:

– Порадуй душу беломорчиком.

К моему удивлению, он тут же вытащил из кармана помятую пачку. Я по-мужски замяла конец папиросы, постучала ею по тыльной стороне руки, как делал знакомый мальчишка из детдома, и попросила прикурить. Ребята кинулась шарить по карманам. Повезло! Спичек ни у кого не оказалось. И тут невдалеке я увидела спасительный красный глазок. Это сразу придало мне сил. Зажав папиросу в зубах, я процедила небрежно:

– Кого пошлешь?

Старший легонько пнул самого младшего в сторону красной точки:

– Мигом скачи да проси вежливей, со слезой. И сразу линяй, недотепа.

Малыш не огрызнулся, даже не огорчился за «недотепу». Видно, привык подчиняться. Не теряя времени даром, продолжаю разговор и, медленно переставляя ноги, выбираюсь на центральную асфальтовую дорожку. Ребята наглеют, предлагая всякие гадости. Я не возмущаюсь, страшно боюсь навлечь на себя гнев. До выхода из парка оставалось еще метров пятьдесят. Запыхавшись, примчался гонец. Он принес три спички и серный кусочек от спичечного коробка. Второпях мальчик сломал одну спичку. Зажег вторую. Я наклонилась, чтобы прикурить, но кто-то толкнул меня. Выпрямившись, я метнула негодующий взгляд и сказала сердито: «Черт возьми, схлыньте!» Ребята расступились. Передо мной на дорожке остался только малыш. Опять наклонилась, медленно раскуривая папиросу, не вдыхая дыма. Так учил Толян, когда в детдоме я из любопытства захотела узнать вкус запретного зелья. Попыхтела папироской и неожиданно резко оттолкнула мальчишку. Он упал, а я, перепрыгнув через него, помчалась со всех ног к выходу из парка. Несколько секунд замешательства – и ребята кинулись за мной с криками и свистом. Знаю одно: так быстро еще никогда в жизни не бегала. Я не могла остановиться и на полной скорости перемахнула через дорогу. Хорошо, что машин в тот момент не оказалось. Врезавшись плечом в здание, упала. Я понимала, что пацаны не рискнут выйти из парка, и не торопилась подниматься. Сердце колотилось, в висках стучало, лицо горело, дрожь не унималась. И тут навалился настоящий страх. Я представила, как «метелят» меня глупые, жестокие мальчишки. Просто так, от нечего делать. О таком рассказывала жена папы Яши, наслушавшись подобных историй в суде. Меня затрясло еще больше. С трудом поднялась и, как пьяная, нетвердо ступая, направилась к дому. У меня было ощущение, что асфальт состоял из ям и бугров.

Вспомнила о книге. Все в порядке – она за пазухой. Ключ в кармане. Тихонько открыла дверь квартиры. Все спали. Обошлось.

Лежу и думаю: «Теперь я знаю, что такое паническое бегство. Дуреха! Устроила «читальный зал» в сквере! Чуть не поплатилась за свою глупость. Я же знала, что ночью в парке опасно! Почему всегда кажется, что плохое может случиться с кем угодно, только не со мной? До сих пор судьба оберегала меня. Но даже в сказках добрые ангелы-хранители заботятся только о маленьких. А мне четырнадцатый год. Почему я не умею думать? А может, мне хочется продлить детство? Пора взрослеть!»

ОМШАНИК

На это лето отец запланировал построить шлакобетонный омшаник размером три на четыре и на два метра кубических, а поверх него поставить сарай в три метра высотой с наклонной цементной крышей. Рыть котлован начали еще весной, сразу после посадки картошки.

Встаем спозаранку. Работаем всей семьей. Кроме бабушки, конечно. Ей и на кухне забот хватает. Три раза в день готовить на пятерых первое, второе и третье – труд невелик, а колготы на целый день. Противное дело – кухня. У плиты летом жарко. В хате ни холодной, ни горячей воды, ни слива. Только успеваешь ведра туда-сюда таскать. И посуду мыть в миске – не большое удовольствие. «Никакой личной жизни», – шучу я, помогая бабушке.

Так вот, про стройку. Побросаю я землю часок-другой и бегу грядки полоть в качестве отдыха или воду таскаю для полива. Еще поработаю на котловане, сколько сил хватает, и снова переключаюсь на какие-нибудь мелкие дела. Это у моих детдомовских друзей забот раз-два и обчелся. А у меня их невпроворот – только успевай поворачиваться! Если дождь идет, значит все в хате возимся. У женщин стирка, уборка, починка. Отец инструмент ладит, в школу наведывается. Насчет сена в сельсовет ходит договариваться, по поводу топлива на зиму для учителей пороги у начальников обивает. У каждого свои заботы.

Работая землекопами, мы с Колей устраиваем что-то вроде негласного соревнования. Если он чем-то занят, я тороплюсь в яму. Брат тоже не уступает, старается, чтобы за ним первенство было, и, когда я ковыряюсь на огороде, пытается обогнать меня. Случается уставать, но я виду не показываю, только поддразниваю Колю:

– Кишка тонка, еще полчасика повкалывать?

А иногда, совсем обессилев, со смехом говорю:

– Мои мощи бензинчика требуют, мотор не тянет.

И мы идем есть. Бабушка встречает нас словами:

– Труженики мои проголодались!

– Да ладно, ба, нам это в удовольствие, – небрежно отвечаем мы, довольные похвалой.

Обедаем, не торопясь, степенно, как взрослые. Мы на самом деле чувствуем себя солидными, нужными. Хотя, покончив с едой и тем временем отдохнув, начинаем тут же «воевать» под столом ногами и визжать. Бабушка не ругает нас, а только улыбается:

– Неугомонные, поберегите силенки!

Чем глубже копаем, тем труднее выбрасывать землю из ямы и тем с большим удовольствием мы с братом выносим ее ведрами на дорогу в колею. По очереди такой отдых себе устраиваем. Родители подобной привилегией не пользуются. А чтобы мы не чувствовали себя слабаками, мать подбадривает и сама посылает нас наверх: «Пора землю таскать. Во дворе ступить негде. Вдруг дождь пойдет и грязь развезет?»