Надежда

Инна Владимировна замолчала, будто опомнилась. И мужчины долго молчали.

– Григорий Изосимович, дорогой мой однополчанин, ваш черед пришел докладывать моим односельчанам про свою жизнь. Вам слово даем, – полушутя, мягко попросил один из присутствующих, последнего из гостей.

– Из Сибири я родом, из маленькой деревеньки, – начал свой рассказ высокий, статный черноглазый красавец с мужественным лицом, с уложенными (естественным образом) мягкими мелкими волнами кудрявыми волосами. – Обыкновенно жил. Как все мальчишки моего возраста. Все мы при деле были. С восьми лет лошадей пасли. С вечера дрова заготовляли, чтоб ночью костер жечь. Сидим бывало на лугу. Тишина вокруг. Рядом полоска березового леса. За ней пруд и плотина. Выше по ручью еще одна плотина и маленькая мельница, где колхозники зерно мололи на муку. Коллективизация как раз до нас дошла.

Так вот, сидим, бывало, от страха небылицы сочиняем. Для детей это первейшее дело. В тот год, как сейчас помню, завелась в пруду у мельницы русалка. Каждое утро, на заре, когда только-только рассветает, стали мы слышать сильные всплески воды. Боимся. Сказок наслушались. И про русалку-Варвару слышали. Девочкой купалась она у верхней плотины, зацепилась платьицем за корягу и утонула. А на следующую весну наводнение прорвало плотину и нашли бедняжку. Отсюда и пошла легенда. Еще не одно лето замирали наши сердечки. Только оказалось, что была это огромная щука. Поймал ее глухонемой Спиридон. На плечо взвалил, а хвост по земле тащился. Килограмм на тридцать потянула… Эх детство! Милое далекое детство!

Просто, скромно жили. Семилетку в деревне окончил. В сорок втором призвался. Учебку прошел. В конце сорок третьего попал на Карельский фронт, на охрану тылов действующей армии. На этом направлении войны не было. Там болота и озера кругом. Но немцы и финны и тут пытались просочиться, а пограничники и партизаны не давали. Трудно было поначалу. Ночевать по несколько суток в снегу приходилось. Бывало, две плащ-палатки соединим ивовыми прутьями, и получалось маленькое укрытие. Разжигали костерок, а на ночь теплые угли хвоей обкладывали и втроем, как на печке, спали, только по очереди местами менялись. В середине-то теплей, что ни говори. Случалось и без костра ночами сидеть. Несладко! Да еще обстреливают! На моем участке в двести километров немцы семьдесят четыре раза прорваться пытались.

Финны – хорошие лыжники. Лыжню свою минировали. Моему начальнику ногу раздробило. Тащили мы его через кусты на маленьких самодельных нартах. Ступня за ветки задевала. Боль жуткая. Так он спиртом ногу обмыл и себе финским ножом сухожилия обрезал. Легче ему стало. Не каждый смог бы так.

А спирт не пили, пока с задания не вернемся. Закон такой был. Граница – дело не шуточное. А холода там стояли жуткие. Пока бежим – потные, остановимся – околеваем. Некоторые, которые послабее, от усталости и мороза на ходу застывали и падали. На вооружении у нас были станковые пулеметы на колесиках. Ночью в дзотах сидим, круговую минометную оборону держим, а днем – в кустах. Первый и второй номер все время дежурят, чтобы быть в полной боевой готовности, чтобы не было внезапного нападения на огневую точку.

Минометные мины чуткие: чуть в сук попали, – сразу взрываются. У шестиствольного миномета снаряды, когда летят, страшно гудят. Некоторые новобранцы в первый момент глаза округляли, оружие бросали. Остановишь такого, встряхнешь. Ничего, потом хорошо служили! Страшен первый бой и первая бомбежка. Война – великое моральное и физическое испытание для каждого человека.

И беспечность среди молодых ребят иногда встречалась. Подбили мы самолет во фронтовой зоне, а сел он у нас. Летчик ушел и следы замел. Надо было дозор направить, а ребята не сделали по уставу. Финны их как рубанули длинными очередями! А раненым животы вспороли, гильзами набили, заставу спалили и убежали. Урок нам был жуткий.

Я сам чуть не погиб по-глупому. Молоды были. По двадцать лет! У разведчиков было два «студебекера». Захотелось нам покататься и на чаек поохотиться. Приехали, но местные женщины не разрешили птиц стрелять, грех, говорят. А сами невод в озеро заводят. Взяли мы у них лодку, плывем. А под нами косяк ряпушки такой, что мы будто стоим на нем. Мой друг говорит: «Давай гранатой глушнем рыбу, женщинам поможем». Чеку отпустил, да чуть придержал. Взрыв. Лодка на три части. Мы в полном снаряжении, автоматы, запасные диски. Уцепились за обломки, пытаемся грести к берегу. Я плохо тогда плавал. Друг помог, оружие взял. Хотел сапоги снять. Куда там! Чуть на дно не пошел. Нахлебался воды. Сам бы не выплыл. Женщины спасли.

А в сорок четвертом финны капитулировали, и мы их пинками погнали. Они уже не оказывали достойного сопротивления. Дважды я за войну салютовал в честь Победы. Первый раз война для нас закончилась на направлении Кольский полуостров – Карелия, и мы приняли под охрану границу, а второй раз в сорок пятом.

Позже к Рокоссовскому нас перебросили. В Польше был. Прочесывали банды националистического подполья. К границе их теснили. Как-то ожидали врагов на одной тропинке, а они другой пошли. А связи тогда между заставами никакой не было. Побили они наших пограничников и дальше пошли. Затем мы их догнали и сильно пощипали. Тут подкрепление подошло, и мы их окончательно уничтожили.

Местное население нам помогало. Помню, пацан бежит, кричит, что в клуне (где снопы хранятся) немцы. Окружили их. Они огнем встретили. А у нас спецпатроны были: через один с трассирующими. Я испугался, что хату сожжем, и дал команду перебрать патроны. Стрельбу с соседней заставы услышали и помощь прислали. Закон такой был: выручать. Не хотели немцы сдаваться. Один только живой после боя остался. В Западной Украине воевал. Жестокие там бои шли. Войну закончил капитаном.

Я слушала и удивлялась тому, как скромно, просто и буднично рассказывал офицер о самых тяжелых годах своей жизни.

– Что особенно тронуло Ваше сердце в военные годы? – неуверенно выступила я вперед с вопросом, требовавшим серьезного, может, даже жесткого ответа.

Григорий Изосимович задумался, положив красивые руки на колени и немного ссутулившись.

– Самое жуткое – это глаза солдат перед началом атаки. Я знал, внутренне они готовы к бою. А по лицам читал: все прощались с жизнью, семьей, небом, – со всем тем, что дорого им было на земле… Такое не забывается… – тихо ответил офицер.

Жаворонок завис над притихшей лощиной. Мужчины усиленно задымили папиросами и самокрутками. Вездесущие пацанята примолкли и вогнули головы в плечи.

Григорий Изосимович продолжил рассказ:

– Я не герой. Просто честно воевал. И теперь на границе служу. Начальник заставы, офицер разведки. Люблю свою работу. Кадры молодые готовлю. Мои ребята по всем видам военно-прикладного спорта призовые места занимают. Мы самые лучшие в области. Переходящее знамя как взяли, так и не выпускаем. Трижды награжден Почетным знаком ДОСААФ. Сам Покрышкин подписывал приказ. Всегда на Доске почета. Теперь майор. В моем подчинении ребята семи национальностей. Дружно живем.

– Расскажите, пожалуйста, какой-нибудь случай из мирной жизни, – попросил мой брат.

– Что рассказывать? Обыкновенные будни пограничника. Вот раз получил ориентировку, что человек совершил тяжкий поступок и хочет уйти за границу. Со мной четыре солдата и новенький – только после института. Его собака след взяла, и мы шли за ней двенадцать километров. А новенький по неопытности ноги в кровь растер и не мог дальше преследовать преступника. Мы без него пошли. Понимали, что враг будет стремиться выйти за семидесяти двухкилометровую зону нашего контроля, чтобы попасть на станцию. Так и вышло. Преступник босиком шел, только тряпками ноги обвязал. Прибыли на станцию, а он уже там. На границе все чужих сразу определяют. Попросил местных людей помочь обследовать кустарник около товарно-пассажирского поезда. Железнодорожник как раз последнюю сцепку делал. Потом вагоны окружили цепочкой. Гляжу: ноги торчат меж бревен на грузовой платформе.

Как-то из Эстонии сообщили, что исчезли два гражданина. Школьники сигнализировали, что видели следы двух людей, ведущие к границе. Лесник видел двоих с карабинами. Одного ранил в ногу. Они средь валунов прятались. Пока до заставы дошел, пока позвонил – все время. Четыре дня их ловили.

На моем участке, на отшибе, женщина с дочкой жила. Нарушитель границы к ним зашел. Шестнадцатилетняя дочка босиком на заставу по снежку побежала сообщить. Поймали мы его. Семью за помощь наградили и меня тоже.

А некоторые мужчины через границу спьяну к тещам в гости ходили. Я, как оперативный работник, все равно в три дня обязан был выяснить: кто, откуда, зачем ходил? На финской границе нарушения были редкостью. Там много километров надо с едой пешком идти. Не всякий решится, – спокойно, как-то уж очень буднично вел разговор о своей опасной военной службе офицер Мясоедов. – А вот в прошлом году трагичный случай…

Слышу строгий голос матери: «Домой!» Жалко покидать интересных людей. Сто лет бы слушала их рассказы!

КРЫЛЬЦО

Отец занимается ремонтом крыльца. Я выполняю роль подсобного рабочего, а в промежутках между приготовлением очередной порции раствора провожу эксперименты. Отец подсчитал, что делать крыльцо из цемента и битого кирпича дешевле, чем из досок. А меня интересовала проблема надежности раствора при разных соотношениях цемента, песка, извести и использование различных материалов-наполнителей. В качестве начинки я в один «пирожок» деревяшку положила, в другой – проволоку, в следующий – кусок целлулоида от игрушки, что валялась на проезжей части дороги, а в последний – отходы стекла насыпала. Пронумеровала пробы и через три дня принялась исследовать с помощью молотка. Казалось бы, из чистого цемента должен был получиться самый крепкий образец. Но нет! От удара молотка заготовка в пыль разлетелась. Почему? Отец отмахнулся:

– Мельче дроби обломки жженых кирпичей. Нечего глупостями заниматься!

Зато дядя Петя объяснил:

– В книгах есть различные рецепты приготовления бетона. Но всякий мастер знает, что старый цемент работает хуже, его надо больше класть в раствор. А на сколько? Пробную заливку проводят перед началом работы.

Я обратила внимание, что мои заготовки, лежавшие на стекле, имеют очень гладкую, даже блестящую поверхность. Собрала обломки стекол за сараем, чтобы вымостить для красоты хотя бы один угол порога. Разрешение, конечно, сначала получила. Когда цементные ступеньки были готовы, отец сложил две стопки кирпичей и положил на них доску, по которой все должны ходить, пока крыльцо не «схватится намертво». Первый день я очень осторожно передвигалась по шаткому мостику. А следующим утром заторопилась, запнулась за порожек, наступила на край доски и пирамида развалилась. Я соскочила в сторону от высокого крыльца, но один кирпич больно ударил меня ребром по ноге. Я взвыла, но в первую очередь бросилась проверять, не разрушила ли упавшая доска край порога. Обошлось. Не успела дойти до ведра с водой, как вышел сонный братишка, и тоже свалился и ушиб ногу. На его крик выскочила мать, усадила сына на колени и стала успокаивать. У Коли даже царапин на коленях не осталось, а у меня внутренний кровоподтек в половину ступни, и в месте, где камень острым углом рассек ногу, образовалась глубокая ранка, из которой тонкой струйкой стекала на землю кровь.

Какая сила подтолкнула меня к матери? Я показала ей рану и тихо, неуверенно, произнесла:

– Кирпич упал с порога.

Не знаю, чего я ожидала от нее? Мать сердито глянула на меня и крикнула:

– Вечно ты носишься где не надо, – и повернулась к сыну, который продолжал стонать.

Мое сердце огнем прожгла обида. Живу в семье. Называю их папа и мама. А меня некому пожалеть, утешить. Мать отмахнулась как от мухи надоедливой. Любить никто не просит. Но можно хоть немного посочувствовать, предложить йод? Тоскливо сделалось, одиноко. Никому я здесь не нужна. В детдоме хоть друзья понимающие были. А здесь… Зачем обижаюсь? Он сын. Коля. Коленька. Коля сказал, Коля сделал. Еще неизвестно, каким бы он у вас вырос, если бы не мое присутствие! Конечно, она не замечает, что ранит меня. Ей-богу, это не ревность. Это незаслуженная обида, которая никогда не проходит. Она всегда со мной, как бы я ни старалась от нее избавиться.

К чужим людям мать относится вежливо, строго и внимательно. Не обижает, не оскорбляет под горячую руку. Значит, я для нее хуже, чем чужой человек? Не хочу, но невольно сравниваю отношение родителей ко мне и Коле. Почему при этом постоянно возникает чувство вины, которое превращает меня в забитую, пришибленную, неуверенную? В чем я виновата?

Бабушке тоже плохо без своих денег, без пенсии. Она всегда боится потратить лишнюю копейку. И хоть старается сохранять чувство собственного достоинства, ее зависимость все равно чувствуется. А мать? Подкладывая отцу лучший кусок, всячески подчеркивает это. Наверное, с моим появлением многое в семье изменилось в плохую сторону? Эта мысль угнетает меня больше всего. Я понемногу начинаю понимать, что своим стремлением быть хорошей, «отрабатывать свой хлеб» я полностью не изменю климата в семье. Отношения между людьми для меня – понятие недосягаемое… Опять скулю? Невысказанный гнев, гордое, но не надменное достоинство, не пролитые слезы, беззаветная несгибаемая воля – все это для сильных взрослых людей? Я тоже стану такой! Дайте только срок.

Молча отошла от крыльца, промыла рану, обвязала ногу чистой тряпкой и похромала на огород. Пора заниматься прополкой.

ВИКТОР

Заканчивался учебный год. Вожатая объявила, что лучшие ученики и активисты в воскресенье поедут в Рыльск знакомиться с достопримечательностями. Я тоже попала в их число.

Автобус заполнялся учителями и школьниками. Вдруг в проеме двери появился черноволосый кудрявый старшеклассник. Ему пришлось сильно наклонить голову, чтобы войти в салон автобуса. Мне понравились его мягкие черные глаза и доброе выражение лица. Улыбнувшись, он спросил низким, приятным голосом:

– Не опоздал? Место мне найдется?

– Витюша, для тебя всегда найдем, – ответила Александра Андреевна, учительница литературы.

Он сел позади меня и спросил:

– Чей это аленький цветочек?

Его ладони коснулись моего лица. Кончиками пальцев он слегка приподнял мне подбородок. И произошло что-то странное: будто молния прошила меня вдоль позвоночника. Боли не было, но непонятное, особенное, ни с чем не сравнимое ощущение еще несколько мгновений держало мое тело в удивительно приятном трепете. Я впервые испытала подобное. Я вздрогнула и напряглась, пытаясь сообразить, откуда появился электрический разряд и почему мне от него так хорошо?

В этот момент на ступеньках автобуса появилась мать и так взглянула на меня, что я поняла: лучше бы она этого не видела. В глазах ее недовольство, даже испуг. Она погрозила парню пальцем. Виктор мгновенно убрал руки, но не пересел, как посоветовала моя мать, а принялся шутливо выпрашивать у меня конфеты. Я отдала ему последнюю половинку «Взлетной» карамельки. В пути Виктор рассказывал мне про то, как в восьмом классе написал в областную газету большую статью о нашем селе. Редактор сильно сократил ее и прислал три рубля. Два он отдал маме, а один оставил себе на счастье и до сих пор не потратил. Мне показалось странным, что у большого парня радости, как у маленького. «Наверное, разыгрывает меня», – решила я.

По возвращению из поездки узнала, что Виктор Болкунов – мамин любимчик. В школе она не признавалась, потому что все ученики для учителя должны быть равны. А дома не скрывала и говорила: «Золото-парень, у него талант к музыке, к истории, а главное – талант души. Певец, отличник, труженик. Иногородний, из маленькой деревни. Что он видел? Бесплатную работу в колхозе, домашние заботы. Отец в прошлом году умер. Здесь у старшего брата живет. Денег своих, кроме тех трех рублей, никогда в руках не держал. После похорон отца уже на второй день в классе сидел. Попросил только: «Не спрашивайте меня сегодня, пожалуйста».

А неделю спустя, возвращаясь со станции, я встретила Виктора. Он шел с Лешей, старшим братом моей подружки Нины. Виктор остановил меня и серьезно сказал:

– Ты уже большая, неприлично тебе ходить босиком по улицам.

Я разозлилась:

– Я не большая, а длинная. Рано мне быть взрослой.

И, демонстративно загребая пыль ногами, пошла дальше.

«Почему я злюсь? – думала я, – Может потому, что он сделал мне замечание при друге? Он прав? Не прав! Мне хорошо быть веселой, беззаботной девчонкой. Хочу детства! Что в этом плохого?»

Вскоре я забыла об этой встрече. Только теперь на хор меня не надо загонять. Сама прихожу на репетиции. Виктор Иванович прослушал меня и под веселые шутки мальчишек отправил в их компанию. Оказывается, у меня третий голос. «Басок», – пошутил он. Меня ни капельки не смутило, что я единственная девочка среди ребят. Напротив, я почувствовала себя особенной. И на сцене, во время выступлений, я стою рядом с Виктором и трепещу от удовольствия.

А как-то мать взяла меня с собой на субботний вечер старшеклассников. Сначала завуч прочитала короткую лекцию, а потом были танцы. Втайне шалея от страха и застенчивости, я не могла отвести от Виктора восхищенных откровенных, растроганных, не осознающих своих желаний глаз. Я была на седьмом небе от счастья. Встречая мой прямой наивный, восторженный взгляд, он слегка смущался. Кружась в вальсе с разными девушками, он все время смотрел в мою сторону и, зачарованный улыбкой совершенного обожания, с радостным волнением тоже улыбался ослепительно и лучезарно. Ах, эта светлая нежная музыка взглядов! Земля уходила из-под ног! Мою душу заполняли неудержимые солнечные мечты. Я не замечала, что по обе стороны зала сидят любопытные женщины с ближайших улиц, что рядом мать, которая в любой момент может быстро вернуть в реальность и одним строгим взглядом выбить из головы любые мысли. Вообще-то выбивать было нечего. Просто ослепительный взрыв радостных чувств осветил мое грустное существование, мир вдруг безгранично расширился и засиял, переливаясь всеми цветами радуги. Я ни о чем серьезном не думала, а только жадно ловила секундные моменты удивительного счастья. Двухчасовые танцы пролетели незабываемыми восхитительными минутами, не повторяющимися дважды вечными мгновениями.

Дома, лежа в постели, я вновь и вновь переживала ощущения от взглядов Виктора. Я понимала, что он не влюблен в меня. Он позволяет себя обожать? Мое внимание приносит ему такую же безоблачную радость, как и мне? Он красивый, умный, очаровательный! Я ни на что не претендую, ни у кого его не отнимаю. Просто восхищаюсь им. Для меня он как картина, как музыка, как радость. Неясные неосознанные впечатления перепутывались в моей голове с глупенькими детскими мыслями, наивными мечтами и не срывали «одежд приличия», полученных мною в процессе короткого периода познания жизни.

Совсем по-другому Виктор смотрит на одноклассницу Нину. Со страхом, волнением, грустью. Иногда с надеждой, напряженно. Глаза таят трепет, бесплотные, трогательные ласки, неизъяснимую неутолимую жажду нежности. Он любит ее трогательно, искренне, безгрешно. Я понимала его, потому что такие чувства были известны не только его восторженному сердцу. Когда он ей что-нибудь говорит шепотом, очень чувствуется мягкий украинский акцент. Меня не беспокоит его любовь к Нине. Может, потому что она безответная? Почему я должна ревновать? Я же не сержусь на тучку, на миг закрывшую солнце! В своей потребности любить я даже не помышляла о взаимности и не искала в его глазах божественного сияния любви.

Теперь, встречая Виктора в школе, я радостно улыбаюсь, заглядываю ему в глаза, надеясь увидеть ответную улыбку или услышать веселую шутку. Я спешу на хор, слушаю ребячьи разговоры, но смотрю только на него! После репетиций вприпрыжку мчусь домой, с удовольствием делаю уроки и мечтаю, чтобы скорее настал следующий день, когда я опять увижу его.

Я никогда не мечтала влюбиться. Но пришло время, и первая детская любовь, яркая, красивая, без страданий и переживаний окрасила мой черно-белый мир в радужные цвета счастья, открыла мне его доселе неведомые стороны и качества. Она обнаружила и раскрыла богатейшие нетронутые сокровища детской наивной доброй души.

Мне нравилось очарование нынешнего состояния. Мои чувства были ненадуманным, искренним радостным серебряным звоном праздничных колокольчиков. Они как чуткий ранний лучик, как первое нерастраченное желание любви. В них была неповторимая безмятежность и неизъяснимая поэтичность вешних дней. Нас ничего не связывало, кроме улыбок. Я видела, что он искренне рад видеть смешного, влюбленного в него чертенка. Меня никто не ругал, не дразнил за него. Никто не портил счастливого состояния восторженности.

Обожание Виктора не мешало мне учиться. Напротив, я быстрее и лучше выполняла все уроки и домашние дела, чтобы у родителей не было причин не пустить меня на хор или еще какое-то мероприятие, на котором я могу увидеть Виктора. Правда, иногда я ловила себя на мысли, что, сама того не замечая, погружаюсь в радужную ткань мечтаний, уплываю в небеса и совсем не учу уроки. Очнувшись, сердилась на себя, ставила будильник и выполняла задания по минутам. Помогало! Ведь мечтать можно и во дворе с топором или вилами в руках.

О чем мечтаю? Не знаю. Мне просто удивительно хорошо! Я упиваюсь чудесными, полновластными, милыми требованиями первой ребяческой влюбленности! Ах, эта самая счастливая, самая нежная глупенькая любовь, сметающая зачатки эгоизма, тщеславия, не приемлющая все темное и безрадостное! Сколько в ней наивности, детского любопытства! Она признавала только жажду самопожертвования и радость, радость, радость!

КОНКУРС

Еще осенью Евгения Александровна сообщила нам, что в конце учебного года будет праздник труда, на который каждый должен принести что-нибудь интересное, сделанное своими руками. С тех пор на переменах разговоры только о поделках.

Собрали в классе «совещание», принесли все свои изделия на просмотр и выяснили, что, кроме вышивания, Варя Кобыльская от старшей сестры-невесты научилась обвязывать крючком платочки. Та жениху подарок готовила. Так принято у нас в деревне. Но Варе понравилось это занятие, и она теперь сама придумывает узоры. А Валя Кискина делает великолепные мережки на праздничных блузках и на накидках для подушек. За такую тонкую работу не всякий возьмется! Там же надо считать тонкие нити ткани, выдергивать их по одной, а потом соединять по три вместе. И ошибиться нельзя ни на одну ниточку! Рисунки выходят нежнейшие. Красота получается удивительная! Ее бабушка все приданное дочери приготовила из батиста с таким шитьем. А теперь и Валю обучила. Галя Ковалева шарф маме связала на спицах, Тамара Лагутина – шерстяные носочки для бабушки.

Что же мне придумать? Я, как и все девочки из нашего класса, умею вязать на спицах и крючком, вышивать, и мережки на шторах приходилось делать на кружке «Умелые руки». Но хочется чего-то особенного, чтобы ни у кого подобного не было!

Упросила мать отпустить меня на станцию в библиотеку полистать журналы. В одном старом, пожелтевшем от времени, нашла описание изготовления салфеток из шелковых ниток на шестигранных пяльцах с гвоздиками по периметру. Конечно, о шелковых нитках и речи не могло быть, даже из ниток-мулине слишком дорогое удовольствие получается.

Все-таки купила мне мать ниток василькового цвета. С дядей Петей мы вместе сделали пяльцы. Я попросила его сохранить мой секрет до праздника. Мне не хотелось выполнять узор, предложенный в журнале, и я придумала свой: с цветами, растекающимися из одного угла шестигранника, а не из центра симметрии салфетки, от этого величина васильков менялась при удалении от общей точки. Пока я выполняла работу, мать наблюдала за мной и монотонно приговаривала:

– Не торопись, испортить недолго, а деньги большие заплачены.

И пыталась помочь, но я возмутилась:

– Я сама! Нельзя помогать.

Когда васильки «зацвели», я срезала салфетку с гвоздиков и разложила на белой скатерти. Теперь я не волновалась. К выставке приготовилась!

А после Нового года в школе началось повальное увлечение выпиливанием. В мастерской не хватало инструмента на всех, а купить себе редко кто мог позволить, поэтому отец привез из города пилки для лобзиков, наждачную бумагу, клей, лак и малюсенькие гвоздики. У нас в магазине бывают только огромные строительные гвозди, и те в очередь. Девочки тоже заинтересовались новым делом. Я выпилила и склеила вазу для карандашей, но она получилась хуже, чем у моего брата и, конечно, не годилась на выставку.

Ребятам огромное удовольствие доставляло придумывать новые узоры, но еще больше нравилось хранить их в секрете, чтобы потом блеснуть во всей красе своей фантазией. Подготовка к конкурсу превратилась в большую интересную игру.

И вот настал долгожданный день! Хотя выставлялись работы четвертых-шестых классов, в зале собрались ученики со всей школы. От разнообразия предметов на сцене рябило в глазах. Анна Васильевна спросила: «Может, начнем праздник с песни о труде?» Но ребята захотели петь про трех танкистов. Девчонки согласились, и мы лихо прокричали всеми любимую песню. Учителя подпевали нам, пытаясь направить наш нестройный хор в нужное русло мелодии. От удовольствия многие ребята даже глаза закрывали, и лица их краснели от надрывного крика. В общем, от всей души пели.