Когда в юность врывается война

Я тоже был артистом и выступал на арене Астраханского цирка. Заключительным номером программы цирка была одна военизированная инсценировка, где требовалось показать немецких военнопленных. Вот туда нас и пригласили. Много переодеваться не приходилось: давали немецкий китель и фуражку, остальное обмундирование соответствовало. Нужно было быть хмурыми и озабоченными, а мы сияли, сидя на арене цирка, довольные тем, что на нас смотрит такая масса народа. Так, по совместительству выполняя работу волжского грузчика и циркового артиста, я около четырех месяцев числился курсантом ШМАС.

Изо дня в день всё менялось. Часть ребят ушли на трудовой фронт – рыть окопы. Туда ушли мои товарищи по средней школе Богданов и Мантуленко.

Однажды мы поздно пришли с Волги. Дневальный сообщил, что меня вызывал начальник школы. Я пришёл к нему в кабинет и по-военному представился. Инженер – подполковник сидел за столом и просматривал какие-то личные дела, потом он оторвал глаза от бумаг и долго глядел на меня пристальным взглядом.

– Садитесь, – против обыкновения, попросил он.

Я присел. Он опять в упор посмотрел мне в глаза, как бы желая смутить, но я его взгляд выдержал.

– Сколько вам лет?

– Восемнадцать. – Он поднялся из-за стола и прошёлся из угла в угол.

– Восемнадцать лет, значит, позади, а вот какую цель вы поставили для своей жизни?

Я не понимал к чему этот разговор.

– Сейчас моя цель – быть лётчиком…

– Хорошая цель, благородная, но, а к этому вы чувствуете своё призвание, склонности?

– Я ещё не успел ничего хорошо прочувствовать, я имею пока одно желание, страстное желание летать.

– Но вы знаете, какие у вас склонности, к чему способности?

– Товарищ подполковник, о таких качествах самому судить очень трудно, так как обычно такие качества человек или недооценивает в себе, или, чаще, переоценивает. Об этом, по моему мнению, могут сказать только другие, и, притом, опытные люди.

Подполковник улыбнулся и с видимым расположением посмотрел на меня, потом опять порылся в личном деле и встал из-за стола.

– Хотите, я вас пошлю учиться в военно-воздушную академию? – Такого сюрприза я не ожидал. Получить высшее образование, учиться в Москве, получить диплом инженера – это было очень лестно.

– Академия, вы знаете, это высшая военная школа, она выпускает инженеров воздушного флота, срок обучения 6 лет. Экзамены будут конкурсные. Идите, подумайте, завтра попрошу к себе.

Глава 12

Гармонь играла с перебором,

Толпился в пристанях народ,

А по реке, в огнях, как город,

Бежал красавец теплоход.

А. Т. Твардовский, «Кружились белые берёзки»

В академию нас ехало тринадцать человек – отличников спецшколы. В Астрахани мы погрузились на речной теплоход «Москва» и отправились по Волге. Академия находилась в г. Свердловске, она была эвакуирована из Москвы.

Теплоход медленно поднимался вверх по Волге. Нам отвели места третьего класса – корму, бак-палубу. Мы разместились на второй палубе, но время проводили больше на корме. Там вдвоем с другом мы любили пить чай в шлюпке. После селёдки чай был особенно вкусный, и на корме было замечательно: приятной вечерней прохладой обдавало лицо, внизу стучали гребные винты, а там, за кормой, бурлила и пенилась вода, и веером расходились к берегам волны. Долго, до поздней ночи, мы просиживали на корме, мечтая об академии, о своём будущем, любуясь ночными огнями и красотою Волги.

В Астрахани нам выдали форму спецшколы ВВС, а ботинок не дали, и мы босые, в полувоенной форме бродили по кораблю, привлекая внимание окружающих своим нарядом.

– Вот, примечайте: человек одет по последнему крику моды, – помню, сострил какой-то весельчак, указывая на меня пальцем.

На пристанях мы таскали у нерасторопных баб пирожки и арбузы, а совесть свою успокаивали таким философским заключением: «Когда бедный берет у богатого или голодный у сытого, то это не воровство, а простая делёжка».

Больше полумесяца мы плыли вверх по Волге, любуясь её красотой, затем по Каме; потом, сделав ещё одну пересадку, продолжили путь и, наконец, оказались в Свердловске, у цели. Это была Военно-воздушная ордена Ленина Академия Красной армии имени Николая Егоровича Жуковского. Выпускала она инженеров воздушного флота с воинским званием инженер-капитан. Срок обучения – шесть лет. В академии был подобран исключительно сильный профессорский состав. Здесь работали такие знаменитости как профессора Юрьев, Голубев, Бухгольц, трудами которых пользуются почти все ВТУЗы страны. Некоторые их труды популярны за границей. Отсюда вышли многие конструкторы современных самолётов – Ильюшин, Яковлев, Микоян и др.

Начальником академии был генерал-майор Соколов-Соколёнок – человек бывалый, заслуженный. Телосложением он был невелик, отсюда, говорят, образовалась вторая половина его фамилии. Заместителем по политчасти был генерал-майор Батов. В противоположность своему начальнику, это был пузатый человечек с заплывшими лицом и шеей. Вся эта масса держалась на чрезвычайно тонких ногах, и казалось, что эти ноги вот-вот сломаются, и всё тело рухнет. Но мужик он был толковый (недаром говорят: большой живот – признак добродушия), слушатель всегда мог говорить с ним свободно. За сердечную доброту и неподдельное участие к жизни слушателей в академии все звали его – батя. И видно было, что он гордится этим.

Совсем другой вид представляли слушатели. Это были худые, бледные, как тени, преимущественно в очках, люди. Их набрали в академию из третьих и четвертых курсов высших технических учебных заведений. Они были студентами, имевшими за плечами по пятнадцать лет непрерывной учебы. По сравнению с нами, загорелыми и обветренными на Волге, они казались совсем какими-то чахлыми и болезненными. С питанием здесь дело обстояло плохо.

– Вот таким будешь и ты через 6 лет, – острил мой друг, глазами указывая на самого длинного и бледного слушателя в очках.

Многие разочаровались. Я же решил учиться и принялся за подготовку.

Начались конкурсные экзамены. К конкурсу допускались только отличники спецшкол и студенты вузов. Конкурс был таков: из трех кандидатов – один был лишний. Экзаменующие профессора были очень принципиальны и крайне раздражительны, но счастливая звезда висела тогда надо мной – мне всё удавалось, и экзамены я сдал с успехом.

Затем была мандатная комиссия. Я вошёл в кабинет замполита.

– Гвардеец! – заревел генерал Батов, взглядом измеряя меня с ног до головы.

– Так точно! Будущий! – Он порылся в бумагах.

– На какой факультет пойдешь?

– Хотелось бы на факультет электроспецоборудования самолётов.

– Хорошо, будете там, – и дал знак удалиться.

Так я стал слушателем академии. Занятия задерживались. Нас использовали, как самых младших, для всяких подсобных работ.

Начальником курса к нам назначили приехавшего с фронта, но не сдавшего приёмных экзаменов, некоего лейтенанта Печёнкина.

В нашем воображении академия была чем-то недостижимым, возвышенным и культурным, но академические порядки, вернее беспорядки, вызванные, видимо, эвакуацией, разочаровали нас.

Хотя чтение лекций уже началось, нас часто отрывали на всякие работы: грузить дрова, поднимать моторы на третий этаж, и наша «слушательская будничная» песня звучала так: «Раз – два – взяли! Ещё – взяли!»

Посещение лекций считалось обязательным, но многие шли туда нехотя. В аудиториях было холодно, сидели в шинелях.

Первый курс факультета электрооборудования самолётов. ВВИА в эвакуации в г. Свердловск. 1943 г.

Короче, той организации, которая называется порядком, в Свердловске в академии не было. А что было в столовой, мне сейчас самому стыдно вспомнить. Пища делилась обычно так: хлеб резался на десять частей, причем при этом принимал участие весь стол, все десять человек. Таким же порядком разливались щи, вернее вареная капуста. Кроме капусты в разных видах, редко что изменяло наше меню. Затем всё это раскладывалось по кругу. Один отворачивался, а другой кричал: «Кому?» – и указывал на какую-нибудь порцию. Дальше раздавалось всё по порядку, по кругу. Позорно было то, что так пищу делили и офицеры – слушатели третьих и четвертых курсов. Наш пищеблок питался из местных ресурсов, но что могло быть тогда на Урале?! А из того, что давал нарком, добрая половина уходила на сторону. Помню один казусный случай. Однажды на какой-то «великий» праздник в нашу столовую на мясо привезли лошадь.

– Братцы, мясо! – воскликнул разливающий, мешая половником в кастрюле. Все десять вскочили посмотреть в кастрюлю, чуть не стукнувшись при этом лбами. Мяса был один кусок, круглый, похожий на колбасу. Как обычно, разделили его на десять частей и, как обычно, разгадали. И вот когда уже последний дожевал свою порцию и усердно облизался, кто-то смущенно сказал: «Братцы, заметил ли кто-нибудь, что в середине этого куска была дырочка?» Все сконфуженно засмеялись, догадываясь только теперь, что привезенная лошадь не была кобылой…

В этом долгом систематическом недоедании люди духовно опускались, становились крайне мелочными, грубыми и замкнутыми.

На голодный желудок трудно заниматься умственным трудом, неудовлетворённые материальные потребности не способствуют возникновению духовных.

Бытие определяет сознание – так трактует философия. Александр Суворов эту же мысль, между прочим, выразил совсем просто: «Путь к сердцу русского солдата лежит через желудок». Справедливость этих слов я хорошо прочувствовал на себе.

Однажды я заступился за товарища, невинно пострадавшего за то, что отказался отнести продукты не по назначению. Меня вызвал к себе в кабинет начальник курса.

– Мальчишка, – с усмешкой сказал он, – ты всё ещё ищешь правды, её нет. Есть хорошая украинская пословица: «Каждому рот дэрэ ложка суха. И хто я на свити, щоб жив без гриха!»

Я знал, что это говорит недалекий человек, но он говорил правду.

Глава 13

…И труп его от праведных изгнаний

Никто к кладбищу не отнёс;

И кровь с его глубокой раны

Лизал, ворча, домашний пес.

М. Ю. Лермонтов, «Мцыри»

Мои друзья по средней школе, В. Мантуленко, В. Богданов остались в Астрахани на трудовом фронте. Невесёлая участь постигла их там. Во время бомбардировки Астрахани Владимиру Мантуленко оторвало ногу выше колена. Он лежал в госпитале где-то глубоко в тылу, там женился. Затем, там же в госпитале познакомился с выздоравливающим лётчиком и уехал с ним в его часть. В части он летал на «Горбатых» (ИЛ-2) в качестве стрелка – радиста, штурмовал немцев под Сталинградом, был там сбит, но остался жив. Летал с протезом. Сейчас, уже в 1946 году я узнал, что он закончил школу юристов и работает народным судьей.

Владимир Богданов где-то в степи под Астраханью рыл окопы. Работали почти круглые сутки, спали тут же в окопах, в грязи, сырости. Жили впроголодь. От авиации оставались одни лишь воспоминания. И он разочаровался. Его пылкая, впечатлительная натура не могла выдержать всех этих трудностей, предложенных жизнью и усиленных войной.

Он стоял в карауле, где обычно всегда от вынужденного безделья приходят кошмарные мысли. Теплый степной ветерок, запах травы, чистое голубое небо, тихое обаяние ночи навеяли в его душу тоску, отчаянье, и он застрелился. Он выстрелил себе в сердце и сразу умер. Хоронили его без почестей, так как он, застрелившись, оголил пост и оставил на произвол судьбы свою винтовку. Два грубых пожилых солдата из хозяйственной части отвезли его окровавленное тело от бензохранилища, которое он охранял в эту ночь и похоронили без гроба где-то далеко в Калмыцкой степи, ничем не отметив его могилы…

Я невольно припомнил тот памятный вечер, когда мы, все втроем, Богданов, Мантуленко и я, полные счастья, жизни, счастливых надежд, расставались со средней школой. Богданов взял гитару и тихо спел романс «Девушки». Мягки и задушевны были звуки его голоса. Девушки тепло провожали нас в далекий, самостоятельный путь, а мы мечтали о будущем, но никто не угадал его.

…Широка и безлюдна Калмыцкая степь. Никто не придет, никто не проведает могилы разочаровавшегося юноши, никто не положит на неё цветов… Там лишь голодные волки бегают по ночам, да холодный ветер колышет высокий, сухой ковыль…

Глава 14

Как часто в горестной разлуке,

В моей блуждающей судьбе,

Москва, я думал о тебе!

Москва… как много в этом звуке

Для сердца русского слилось,

Как много в нём отозвалось.

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

Было позднее лето 1943 года. Немцы были отогнаны от Курска и Орла и, терпя поражение за поражением, откатывались на запад. Москва уже давала первые салюты фронту. Академия собиралась переезжать в Москву, в свои корпуса в Петровском парке. Нас сняли с лекций и предложили те же работы, только в обратном порядке. Моторы теперь уже с третьего этажа спускались вниз, и везде слышалась наша «слушательская будничная» песня: «Раз – два – взяли! Ещё – взяли!» – Но теперь эта песня звучала веселее: ехали в Москву, в столицу, а там много нового и интересного.

В пятнадцати эшелонах товарных поездов мы прибыли в столицу. Здесь нас ожидала совсем другая жизнь, совершенно противоположная «свердловской блокаде». Начали с внешнего вида. Нашу старую засаленную форму приказали снять. Одели в новую шерстяную офицерскую форму, выдали материал для хромовых сапог. Далее, как слушателей академии, нас перевели на положение офицеров. Погоны с буквами «В. А.» (московские девушки переводили: Влюбленный Антропос) заменили серебряными, с одним просветом, но без звездочек – общепринятыми погонами слушателей академии. Это избавляло нас от надоедливых приветствий всех младших командиров. Назначили стипендию 300 руб. на первом и 475 руб. на втором курсе.

Когда было закончено с внешним видом, нам разрешили посмотреть Москву. Прежде всего, мы решили посмотреть метро. Спустились на станции «Динамо». Нас поразила чистота и исключительное изящество работы. Всё сияло вокруг. Я не видел себя, но друг мой сиял, как и все новички в метро. Всегда, между прочим, видно человека, впервые попавшего сюда: он обычно умилённо улыбается, а лицо его светится восторгом.

Дмитрий Сидоренко, слушатель ВВИА им. Н. Е. Жуковского

Подземные дворцы открывались под землёй. Посмотрели станции «Динамо», «Сокол», «Площадь Маяковского», «Белорусскую» и на «площади Свердлова» поднялись в центре Москвы. Посетили Исторический музей, музей Ленина, Красную площадь. Красная площадь мне всегда представлялась на картинах и фото почему-то шире и длинней.

С полмесяца я изучал Москву, посетил много музеев, театров, был в планетарии, был в Большом театре… Но чтобы изучить Москву нужно, по крайней мере, не один год. Потом, военному человеку рассматривать Москву крайне неудобно: много внимания приходится уделять приветствиям, в отношении которых в Москве тогда было очень строго. Часто, увлекшись изучением Москвы, ребята попадали в комендатуру.

Москва возрождалась, поднимая дух москвичей. Уже гремели победные залпы. Помню, это был салют за Киев. Навсегда останется он в памяти. Мы с другом прибыли на Красную площадь, чтобы ближе видеть происходящее.

В 22:00 – грянул первый залп, и Москва осветилась. Со всех сторон в воздух полетели красные, зеленые, синие и белые ракеты. Они рассыпались, пересекаясь высоко над Спасской башней, над кремлевскими курантами. Москва ликовала. На крышах домов стояли люди и шумно кричали, выражая свою радость.

Я испытывал подъем духа и бурлящее чувство гордости за свою родную страну, за наш непобедимый русский народ. Все суетились, все хотели куда-то бежать, никому не стоялось на месте. Мы тоже побежали, сами не зная, зачем и куда. Какое-то возвышенное чувство подхватило нас, и мы не могли уже остановиться.

Вдруг, прямо с разбега, на шее друга, который бежал впереди меня, повисла какая-то молоденькая девушка. Она обвила его своими руками и крепко поцеловала в лоб. И в ту же секунду скрылась в толпе.

Так она выразила свою радость, поцеловав, видимо, первого встречного офицера. А друг стоял, ошеломленный неожиданностью, и счастливая улыбка играла на его лице. Он пытался запомнить её лицо, горящие глаза, полные радостных слез, сохранить тепло её нежных рук.

– Где она есть?.. Такая хорошая, поцеловала бы ещё раз… – как-то мечтательно, улыбаясь, медленно прошептал он, и вдруг резко отскочил в сторону, больно задетый в суете каким-то велосипедом.

Глава 15

Блажен, кто смолоду был молод,

Блажен, кто вовремя созрел,

Кто постепенно жизни холод

С летами вытерпеть сумел.

А. С. Пушкин, «Евгений Онегин»

Мы спустились в метро.

– М-да!.. Хорошая была дивчина…, – нескромно вздохнул мой друг и мило улыбнулся, всё ещё находясь под впечатлением случившегося.

– А тут не болит? – И я указал на бок, куда его ударило велосипедом. Он посмотрел на меня, и мы оба рассмеялись.

Это был Василий Петренко – замечательный человек, способный, одаренный парень. Рослый и крепкий, с выразительным румяным лицом, большим округлым лбом и веселыми карими глазами, он был привлекателен. На лбу его, образуя несколько продолговатых морщинок, придававших его лицу всегда сосредоточенное выражение, выделялся большой шрам – следы удара лошади в раннем детстве. Об этом он рассказывал так: «С добрым намерением я зашёл нашей кобыле сзади и хотел оторвать на задней ноге прилипший репьях, но она, неблагодарная, так двинула меня ногой, что я оказался в куче навоза с разбитой головой».

Он говорил спокойно, с каким-то едва заметным приятным акцентом, мягким ласкающим баритоном, чуть-чуть картавя, что придавало его речи особенную прелесть и даже какое-то гипнотизирующее действие.

Он всегда был исключительно спокоен, в любом обществе держался весело и свободно, умел что-нибудь тонко подметить в людях и пустить крепкую, ядовитую шутку. Он был из тех людей, которых можно было слушать, не скучая, целые сутки, приятно отдаваясь обворожительным звукам их голоса.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.