Когда в юность врывается война

– Болван, как разговариваешь!.. Вот посажу в темный подвал на 10 суток!.. Я научу тебя военному языку! – оборонялся наступлением Василий Григорьевич, когда солдаты хотели попросить нас из офицерского зала.

– Товарищ майор, не волнуйтесь, вам вредно, и стоит ли обращать внимание на каждого солдата – поддерживал сцену я, а когда перепуганный патруль уходил дальше, он с милым лицом обращался к своей жене, и напевал ей песенку: «Девушку и с маленькой «каверной» полюбил суровый капитан»…

И так всегда в дороге и в госпитале мы умели горе подавить смехом, смеялись тогда, когда другие бы плакали. Многим я обязан ему за эту длинную дорогу.

– Такая трудная посадка, с такими большими вещами – стонала Цешковская.

– Вы – пессимистка. Нет на свете ничего невозможного, дело заключается только в подборе способов и средств выполнения. Одни способы, может быть, будут с некоторым ущербом для совести, другие с применением нахальства и физической силы и прочее. Но мы не будем пренебрегать ни одним из них, не посчитаемся ни с чем и в вагон влезем. В этом я так же уверен, как в том, что тебя зовут Пашей, – вселял уверенность в свою жену Василий Григорьевич. Он всю дорогу её уверял, успокаивал, так как она имела привычку вообразить себе какое-нибудь несчастье и тужить о нём, как будто оно уже случилось.

Подошёл поезд. Толпой атаковали его пассажиры, вагон походил на рой пчел. В дверь протиснуться было почти невозможно. Здесь, на поле битвы, Василий Григорьевич изобрёл свой метод. Он отличался простотой и эффектностью. Как и раньше, играя на сцене факира, мы использовали наше соотношение в росте. Короче говоря, я позволил Василию Григорьевичу залезть на себя верхом, и с моих плеч он влез в окно вагона (был в Москве такой способ посадки на поезда дальнего следования). Через окно пошли и вещи – четырнадцать чемоданов. Без вещей мы с трудом, работая локтями, протиснулись в тамбур вагона, а в купе нас уже ожидал с занятыми полками Василий Григорьевич. И мы устроились как нельзя лучше. С удовольствием растянувшись на полке и покачиваясь от быстрой скорости, Василий Григорьевич производил вслух свои философские умозаключения.

– Милое дело – фронтовая практичность. Нахальство – второе счастье человека. Обмани близкого, иначе он тебя обманет.

В дороге произошла маленькая неприятность. Пользуясь нашей добродушностью, нас обокрал в вагоне сосед-старик, которого мы кормили за свой счет и называли отцом. На станциях он покупал продукты, мы верили ему и никогда не вели с ним счет деньгам. Были как свои. Но, как говорят, не грей змею за пазухой – всё равно укусит. У меня он стащил до 2000 рублей денег, двое ручных часов и кое-что из барахла. Я проснулся, разбуженный каким-то предчувствием. Старика на полке не было. Мешки были раскрыты. Я выбежал в тамбур. Поезд медленно подходил к Ростову. Старик стоял в тамбуре, ожидая остановки. Произошёл короткий разговор с небольшими физическими убеждениями… Всё было возвращено, за исключением куска материи метров в 5 и рулона фотобумаги в 60 метров…

И вот, завершая всё, наконец, показалась долгожданная Усть-Лаба. Подъезжали ночью, и трудно было узнать что-нибудь знакомое в этой станции, всё было разрушено, всё было перевернуто войной. Вокзал был снесен подчистую, и уныло стояли два высоких тополя, напоминавших о том, что вокзал находился именно здесь.

Поезд остановился. Приехали. Неужели приехали? И, как бы отвечая на этот вопрос, хриплым голосом крикнул проводник:

– Усть-Лабинск!

И что-то далекое, давно забытое, воскресло в памяти.

Да, мы уже приехали. Всё осталось позади – война, школы, Астрахань, Свердловск, Москва, Вольск… Наконец, фронт, Польша, Германия, госпиталь. Путешествия по белому свету были закончены, и этот большой круг, много раз пытавшийся разорваться, был теперь замкнут. Скорей домой! Там заждалась меня моя старушка.

Глава 43

Ты жива ль? Жива ль, моя старушка!

Жив и я. Привет тебе! Привет!

…Слышал я, что ты, тая тревогу,

Загрустила сильно обо мне,

Что ты часто ходишь на дорогу

В старомодном ветхом зипуне.

Сергей Есенин, «Письмо матери»

…Домой вернешься, принеся

На сапогах солдатских

Пыль всей Европы.

Эту пыль время не сотрет.

Чужие в памяти твоей

Плескаться будут реки

И помниться слова

Нерусских языков.

Айбилат

Вот он родной дом, родная избушка. Какая-то убогая и жалкая, стояла она в разгороженном дворе. Стены её обвалились, везде чувствовались следы войны. С волнующимся сердцем я постучал в дверь. Прошла томительная минута, никто не отозвался. Ведь мама всегда спала так чутко. И открывала дверь при первом стуке. «Неужели что-нибудь случилось?» – мелькнула тревожная мысль. Я постучал еще.

– Кто там? – послышался забытый, но родной голос матери.

– Дмитрий. Сын с фронта приехал.

– Который?

– Дмитрий.

– Митя! Митя вернулся! Митя! Митя! Как голос твой огрубел, мы и не узнали…

Родной дом в Усть-Лабе

И вот я дома. Многое здесь кажется удивительным. Вот сидит кошка, интересно: сидит и не убегает. В ней таится какой-то далекий символ счастливой мирной жизни в деревне. Почти четыре года я не видел кошек, а теперь она спокойно сидит на руках и мурлычет свои сказки, как когда-то давно в детстве. И мне всё это казалось очень забавно. Собака, куры, как-то всё меня сразу очень заинтересовало. Я был уже дядей и забавлялся со своей шестилетней племянницей Галей.

Это росла бойкая, веселая и умная девочка. Но я отвык от детей, и всё у неё мне казалось забавным и смешным до смерти. Она скоро уехала, и мы остались вдвоем с матерью.

Мать хлопочет о моем здоровье, не жалея для этого ничего. Она всё работает, измоталась одна, а я помочь ей не в силах. Как только уехали сестра с племянницей, в доме стало совсем пусто.

Расставаясь, я всегда уезжал, и вот впервые ощутил, что значит остаться. И я загрустил, загрустил, сам не зная о чём. Причин для этого было много…

Эпилог

Перебиты, поломаны крылья,Тихой грустью мне душу свело,Словно снегом, серебряной пыльюВсе дороги мои замело.Тихо струны гитары играютМоим мыслям угрюмый ответ.Жизнь совсем ведь ещё молодая,А душе моей – тысячу лет.Вспоминается небо в разрывахНад Варшавой и Вислой-рекой,Золотые поля под Полтавой,Подмосковный закат голубой.Монотонно гудели моторы,Тихо месяц над облаком плылИ во мраке тянулись просторы —Самолёт шёл во вражеский тыл.Кёнигсберг был окутан туманом,Бились волны в расщелинах скал.Шла пехота на штурм ураганом.Крепче сжал наш пилот свой штурвал.Вдруг мелькнул ослепительный пламень,Ослепило нас всех на борту.Самолёт, как сорвавшийся камень,Штопорил и терял высоту.Бортмеханик взглянул на пилота —Он тянул непослушный штурвал.Пламя било с крыла самолёта.Бортмеханика штурман обнял.Слышно волны плескались о скалыИ внизу бушевала вода.Немцы дали ракеты – сигналы.Не забуду тот миг никогда.

Чередой проходили события юности. Вспоминалось многое. А воспоминания в одиночестве всегда переходят в грусть – тихую и нежную. Слабое здоровье всегда портит настроение. Но я нашёл «средство спасения», и вот, теперь терпеливо покрываю листки мелким почерком. Это посильная для меня работа, а в работе я никогда не ощущал скуки, так как всегда был поглощен ею.

Меня всегда мучил вопрос: неужели всё это может повториться?

И ещё: я не смог выполнить просьбу паренька – десантника. Адрес его матери сгорел в огне войны. Теперь я просто обязан был написать всем матерям, чьи сыновья не вернулись с войны.

Матери и жёны, друзья и близкие люди ещё долго-долго будут глядеть на запад, ожидая, несмотря ни на что, возвращения милого сердцу человека…

Пройдут годы. Из руин и пепла вновь поднимутся города, залечатся раны, осмыслится суровая и беспощадная правда войны. Но чья-то не остывающая любовь будет вечно тревожить память.

23 мая 1946 годаУсть-Лаба

Фотографии из семейного архива

Мама Дмитрия Сидоренко Анна

Отец Дмитрия Сидоренко Григорий

Папа Григорий и мама Анна

Встреча в родном доме после войны Мама – Сидоренко Анна Павловна и дети – Дмитрий, Сергей, Лида, Нина

Сидоренко Павел – старший брат Дмитрия, во время войны служил на Дальнем Востоке

НИКТО НЕ ЗАБЫТ И НИЧТО НЕ ЗАБЫТО!Народная акция «Бессмертный полк» 9 мая 2016 г.

Семья внука Дмитрия Григорьевича Сидоренко – Владимир, Ольга и их дети – Алексей, Екатерина, Андрей, Александр, Михаил

Воздушный бой. Рисунок правнуков Дмитрия Григорьевича Сидоренко Алексея и Екатерины Сидоренко

Примечания

1

Nicht verstehen – не понимаю – нем.

2

Guten Tag, rusisch Werkules! – Добрый день, русский богатырь! (нем.)

3

Frau, geben sie mir das Messer. – Фрау, дайте мне нож. (нем.)

4

«Messer» и «Wasser» – «нож» и «вода» (нем.)

5

Messer? – Нож? (нем.)

6

Ja, Ja, Messer! – Да, да, нож! (нем.)

7

Nein, nein, Wir will trinken Messer. – Нет, нет, мы хотим пить нож. (нем.)

8

Wasser? – Вода? (нем.)

9

Ja, Ja. – Да, да. (нем.)

10

Was ist das diese Mädchen? Sie ist Krank? – Что с этой девочкой? Она больна? (нем.)

11

Ja, Ja, Russisch Kamerad… Russisch Kamerad… – Да, да, русские товарищи… русские товарищи. (нем.)

12

Ich nicht verstehen. – Я не понимаю. (нем.)

13

Sie schrieben das Papier? – Они написали бумагу? (нем.)

14

Ja… – Да… (нем.)

15

Wo ist das Papier? – где бумага? (нем.)

16

Ja… – Да… (нем.)

17

Wo ist das Papier? – Где бумага? (нем.)

18

Eins, zwei, drei Kamerad? Ich nicht verboten… Aber nein acht Kamerad! Nein! Nein! – Один, два, три товарища? Я не запрещала… Но не восемь товарищей! Нет! Нет! (нем.)

19

Wieviel Marken diese Puppe? – Сколько марок эта кукла? (нем.)

20

Nein Marken. Ein damen Mantel. – Не марки. Одно дамское пальто. (нем.)

21

«Donnerwetter» – «гром и молния» (нем. ругательство).

22

«Du verfluchte Hund!» – «проклятая собака» (нем. ругательство).