Армия Судьбы

Но скажите на милость, господа мои, как еще она могла подсыпать яд в вино и подать его ненавистному Кимладу, да чтоб он и выпил все до дна? Не было другого способа, просто не существовало в природе. А то, что изнасиловал… ну так в первый раз ей было много хуже. Восемнадцати лет более чем достаточно, чтобы обдумать и совершить самую тонкую месть.

– Отправь кого-нибудь в гостиницу «Грифон». Сама знаешь, к кому. Передай только одно слово: «Завтра».

– Да, моя госпожа! К вам пожаловал личный лекарь Богоравного. Пригласить?

– Конечно. Но только его одного. Для остальных я при смерти.

Амиланд на миг призадумалась, не давая знака прислужнице уйти.

– Лих, твой отец по-прежнему служит мастеру Сайю? – спросила леди Чирот.

Служанка кивнула.

– Вечером я хочу его повидать. Как всегда, без свидетелей. Деньги можешь сулить любые.

– Как прикажете, – молвила умная девушка и поспешно удалилась.

Попасть на Двор Убийц далеко не так просто, даже если там уже сорок лет верой и правдой служит родной папаша. Лих следовало торопиться.

Ребра Альса если и успели зажить, то не слишком хорошо, потому что на коня он взбирался с грацией беременной бабы.

– Ты прямо как неэльф, – фыркнул Пард, недовольно наблюдая за ним.

– Точно, – подтвердил Малаган. – Так у людей заживает. Медленно и тяжко.

– Серьезно? – переспросил Ириен.

– Да, а ты думал, мы прикидываемся, когда после более-менее серьезной раны еще полгода за собой ноги еле волочем?

Наконец-то эта история заканчивалась, к превеликому удовольствию всей компании. Детей можно было вернуть матери, их кошельки прилично потяжелели, леди Чирот становилась самой влиятельной дамой Даржи, всесильный лорд Кимлад отправился на дно всех преисподен. Каждый получил заслуженную награду по трудам своим. Шинтан с матерью выглядели гордыми и страшно довольными. Полуорка, по случаю окончания своего добровольного уединения, нарядилась в лучший наряд, с ног до головы увешалась украшениями и расписала руки пурпурными цветами.

– Всё. Можем ехать, – распорядился Унанки.

Милмад сидел у него за спиной, Карсти взял в седло Тор. Очень скоро они все оказались там, где кончалось трепещущее марево и начинался обычный мир с густым запахом трав и пыли, с нестерпимо палящим солнцем и где эльфьи раны заживают прямо на глазах.

Сийгин мурлыкал себе под нос песенку. Тор и Пард ожесточенно спорили о чем-то малопонятном и божественном. Элливейд строил планы относительно того, как он потратит заработанные деньги. Содержателей притонов, судя по его рассуждениям, ожидало скорое обогащение. Деньги в его карманах не задерживались на сколь бы то ни было длительный срок. Ну, предположим, на целое шестидневье…

– Альс, ты тоже это видишь? – вдруг спросил Унанки.

Из оливковой рощи, принадлежащей лорду Тнойфу, навстречу отряду выходили какие-то вооруженные люди.

– Или у меня начались видения, или это бойцы мастера Сайи, – тихо сказал Ириен.

– Или я полный идиот, – проворчал Джиэссэнэ и грязно выругался на родном языке.

– Тебе виднее, – охотно согласился Альс. – Сийгин, скажи Шинтан, чтоб забирала детей и возвращалась обратно!

Но хоть подручные мастера Убийц и не считались лучшими воинами, а оно и не нужно, особенно тем, кому платят за удачный удар в спину, зато их было больше. Гораздо. А кто сказал, что золото леди Чирот достается просто так?

Жаль только, что ушлый летописец не запишет в свой пергамент о том, какая славная битва выдалась в окрестностях Даржи в канун Духова дня года Зеленого дракона, 16441 года от сошествия Пестрых богов.

Оказалось, что Торвардин сын Терриара своим двуручником умеет пользоваться гораздо лучше, чем от него ожидалось. Что Аннупард Шого будет отважно и самоотверженно прикрывать спину нелюдя Джиэссэнэ. Что Сийгин – стрелок милостью всех старых и новых богов, и что Элливейд-маргарец не только умеет просаживать деньги, а еще и воин не из последних, не говоря уж о Мэде Малагане. Заодно Ириен Альс забыл о своих болячках. Не до ребер ему стало. Голову бы сохранить в относительной целости. А уж свои мечи, ставшие впоследствии знаменитыми, он и вовсе не зря таскал столько лет за плечами.

Впрочем, может, оно и правильно, что ничей посторонний взгляд не стал свидетелем драки компании мнимых похитителей и банды наемных убийц. Ничего там хорошего не было. Были трупы, много крови, дикие вопли, предсмертные хрипы и еще много всяких вещей нехороших, на которые малым детям смотреть на сон грядущий не полагается.

Многие из Сайевых людей умерли, еще больше сбежало, оставив поле боя за наемниками-похитителями. Те, в свою очередь, отделались не слишком серьезными ранениями. И только Шинтан осталась лежать в пыли, сжимая мокрыми от крови руками два арбалетных болта, торчащих из живота. Это называется – случай.

Она должна была умереть почти сразу, но отчаянно сопротивлялась воле Милостивой Госпожи. Она хрипела и неотрывно смотрела на Сийгина. Шинтан хотела что-то «сказать». Только он ее не видел, потому что кровь из резаной раны на лбу заливала ему глаза сплошным потоком.

– Потерпи, – просил ее Альс. – Мэд, сделай что-нибудь, сделай!!! – кричал он, хотя и сам понимал, что сделать ничего нельзя. Один из болтов раздробил полуорке позвоночник, прошив ее насквозь.

Женщина сумела оторвать руку от своего живота и схватила Ириена за запястье.

«Вернуться. Назад. Всем», – только и смогла начертить она скрюченными от боли пальцами.

– Возвращаемся! – приказал эльф.

И, что удивительно, его никто не посмел ослушаться. Только задержались, чтобы наскоро перевязать свои раны. Унанки посадил на лошадь Шинтан онемевших от пережитого ужаса Карстану и Милмада. Тор взял на руки истекающую кровью полуорку. Он ехал впереди всех, чтобы Шинтан из последних сил смогла открыть проход к развалинам усадьбы-храма.

Вот впереди колышется горячий воздух, норовя превратиться в мираж, и вот, словно по волшебству, перед глазами вырастает кривое полузасохшее дерево с такой знакомой веткой, похожей на старушечью руку, на ней сидит невозмутимая черная птица. Милое местечко, что ни говори. Только нет больше пыльных руин, и на месте треснувшего купола и рассыпающихся стен стоит здание невиданной ни в Дарже, ни в Маргаре, ни вообще в этой части обитаемого мира архитектуры, мерцающее изнутри серебристо-зеленым светом. Словно великан из древних сказок высыпал на высохшую траву кучу блестящих кубиков, каждый из которых в длину не менее пятнадцати шагов. Целехонек купол, гладкий, словно отполированное дно медного тазика.

– Похоже, нам туда, – сказал Малаган совершенно спокойным голосом, указывая единственный проход внутрь удивительного сооружения.

– Мэд, может, не стоит… – начал было Пард.

– Уверен, если мы не войдем туда, пока Шинтан еще жива, – молвил эрмидэ, – то обратно нам ни за что не выбраться.

Тора уговаривать не пришлось совсем, он смело шагнул на порог колдовского дома. Он все еще надеялся, что женщину можно спасти. Даже если это может стоить им всем… Неважно. Женщины – святое, и душа мужчины ничто в сравнении с жизнью самой подательницы жизни. Эта такая же истина, как и святость Вечного огня. Во всяком случае для тангара.

– Если вы с братом сойдете с лошади до того, как мы выйдем наружу, то больше никогда не вернетесь к своей матери, в Даржу и вообще в этот… хм… в наш мир, – мрачно предупредил Альс Карстану.

Она ему верила.

Внутри все: и стены, и полы – тонуло в сиянии, не давая возможности разглядеть ни своей природы, ни происхождения. Даже кровавая дорожка, тянувшаяся за Торвардином, казалась разлитой ртутью. Резкий чуждый свет искажал все вокруг до неузнаваемости – цвет глаз, оттенок кожи, – четко очерчивая каждую тень и сглаживая детали. Словно кто-то незримый, хозяин этого места, давал понять, что окружающие чудеса не имеют никакого значения, чтобы останавливать на них внимание. А цель была близка. Надоевший Альсу до рвоты за две дюжины дней высокий разрушенный зал, пространство которого резали золотые пыльные солнечные лучи, неузнаваемо преобразился. Вместо выемки в полу красовался квадратный камень, похожий фактурой и на ощупь на кусок покрытого изморозью льда.

Тор положил умирающую орку на камень, пятная морозную белизну темной горячей кровью. Собственно, больше положить ее было некуда.

– И что теперь? – спросил Пард.

Вопрос относился почему-то персонально к Альсу.

– Понятия не имею, – пожал плечами тот.

Довольно-таки равнодушно для существа, попавшего в такое необычное место.

– Ты знаешь, где мы? – полюбопытствовал Элливейд, которого вообще-то было трудно чем бы то ни было смутить.

– Нет.

– Вы будете лангой, – сказала вдруг Шинтан чужим голосом.

Никто никогда не слышал голос полукровки, в том числе и родная мать, но этот голос не мог принадлежать живой смертной женщине. Так могла говорить только сама Пестрая Мать. Он гудел колоколом, он струился, как вода из священного источника, он обжигал огнем. У смертных не может быть таких голосов.

Торвардин рухнул на колени, готовый внимать Матери богов. Но остальные его сотоварищи не стали спешить. Они просто замерли на месте от неожиданности, памятуя о том, что когда к вам непосредственно обращается любое божество, то это не обязательно милость и благо. Как правило, совсем наоборот. Это означает только то, что бог решил усложнить вам жизнь, расписавшись в собственном бессилии.

С богами такое бывает.

И никогда – с Создателем.

Что, если поразмыслить, вовсе не удивительно.

– Исполнено! Вы будете лангой, вы пойдете одной дорогой, и какой бы она ни была длины, у вас будет одна цель и одна судьба на всех, – прошептала Шинтан.

И от ее шепота швы и нити мироздания туго натянулись и зазвенели.

Засияли нестерпимым золотом глаза полуорки, она сказала…

Не спрашивайте, как становятся лангой, милостивые господа, вам не ответят. Бесполезное занятие и не нужное никому знание, потому что судьба – это такая тонкая материя, которой лучше не касаться без нужды. Себе дороже. Чтоб вам спокойно спать ночами, чтоб не чувствовать всей кожей обжигающие стрелы случайностей и холод предопределенности, чтоб не знать и не ведать до поры до времени. Плохи шутки с лангой, плохи шутки с судьбой.

В бушующем кольце ослепительного сине-зеленого света.

Сладко-терпкая боль в сведенных судорогой пальцах.

Жидкий огонь, текущий под кожей.

Боль. Свет. Кровь на губах. Дорожка слез на ледяной щеке.

Звериный оскал на лишенном татуировок лице орка. Золотистые глаза счастливого кота, глядящие из-под завесы черных смолянистых прядей, как из зарослей густой травы.

Эрмидэец кричит, кричит от острейшего наслаждения, как от соединения с любимой женщиной, с единственной женщиной, и крик его захлебывается, переходит в птичий клекот. Волосы, заплетенные в тоненькие косички, шевелятся, как живые змеи. Гордая птица бьется с коварной змеей. Птица победит.

Неугасимый, вечный, изначальный огонь пляшет в темных зрачках тангара. Он видит только огненные письмена, седой пепел, океан света и бездну ледяного пламени, и из прокушенной губы обжигающей струйкой стекает по подбородку и шее живая кровь. Но боли больше нет. Уже нет.

Человек хрипит и задыхается, пытается кричать, и у него ничего не выходит. Потому что он больше не человек, он – острие самого острого меча, он – вершина поднебесной горы. Человечья судьба больше не властна над ним.

Эльф молча терпит боль, и нет предела его терпению, как нет конца вечности. Медленно, медленно, медленно осыпаются легкие белоснежные перышки, которые уносит прочь ветер. Он сам станет этим ветром, скоро он станет дождем, чтобы пролиться в озеро, на берегу которого родился и вырос. Но время еще есть. Немного, совсем немного, но есть.

Плачет, плачет маргарский мальчишка, нашедший свой истинный дом, никогда раньше не знавший ни дружбы, ни верности. Сердца друзей ему отныне дом, и верность – божество.

Тьма обступала Познавателя со всех сторон, и у нее были теплые губы, и сильные руки, и волосы, пахнущие полынью и медом. Тьма сжала объятия, он выпил ее вздох, задыхаясь от счастья. Тьма обещала стать мукой, но подарила блаженство. Она не умела лгать. Она пообещала довести его до конца Пути, туда, где он смог бы узнать, что…

Лилейная Амиланд не посмела. Даже она, ныне вознесенная на самую вершину власти, даже она не решилась пойти против ланги. И когда они, все семеро, явились к ней во дворец вместе с ее детьми, леди Чирот не смогла молвить ни слова упрека. Джиэссэнэ смотрел мимо. Он был невыносимо вежлив и одуряюще любезен. От его благородства хотелось до крови расчесать кожу. Говорить было совершенно не о чем. Ну не прощения же просить у бывшего возлюбленного за обман и неудавшееся покушение? Если бы Амиланд действительно пыталась его убить, Джиэс мог бы понять и простить. Но людям мастера Сайи был дан приказ убить всех наемников, кроме него самого. Для эльфа нет хуже оскорбления. Милосердие покровительницы – как плевок в лицо.

Такого бесчестья он простить не мог. Ну нелюдь! Что с него взять?

Как там утверждает эльфийская поговорка: «Доспехи чести легче перышка, но тверже алмаза»?

А есть еще и другая, гласящая, что перышко маленькой лжи перешибает стальной хребет доверия.

Дались же остроухим эти распроклятые перья.

К слову, вы думаете, Карстана простила матери свой брак с Идиго Сфэлл и-Марро?

Как бы не так.

Глава 3

ЛЮБИМЧИК УДАЧИ

Раб – это не тот, кто закован в цепи, а тот, кто пожелает своей участи другому.

Ланга. Весна 1690 года

Корчма называлась простенько – «Мухобойка» и располагалась не в самом благополучном квартале Ан-Риджи – Малом Загибе. До зловещего Адашха, в котором и днем появляться без оружия и охраны равносильно извращенному самоубийству, Загибу, конечно, было далеко. Народ здесь обитал незлобливый и относительно законопослушный. В Малом Загибе, зажатом между землей гильдии Кователей и территорией клана Сэанх, помимо множества дорогих борделей и игорных домов имелись также укромные места для серьезных разговоров.

«Мухобойка» имела репутацию солидного и уважаемого заведения. Здесь подавали только саффское двенадцатилетней выдержки, прислуживали исключительно молодые мужчины – коренные ан-риджанцы, привычные с детских лет пользоваться ножами-серпами. Но самое главное – здесь можно было не опасаться выстрела из духовой трубки откуда-нибудь из-за тяжелых портьер. По крайней мере так утверждал хозяин – толстенький бородатый весельчак с колкими черными глазками по имени Кумалан. Доказательством его слов служил тот бесспорный факт, что в «Мухобойке» за все время с момента открытия ни разу никого не убили. Ни меч, ни стрела, ни яд, ни магия не должны были коснуться гостя, перешагнувшего порог корчмы. Кумалан без устали заботился о репутации своего заведения и не пожалел денег на содержание многочисленной охраны, охранные заклинания и услуги колдунов, которые стоили… Короче, об этом лучше не вспоминать на голодный желудок. Можно и язву заработать от напрасных переживаний. Обычно Кумалан был относительно спокоен за исход большинства бесед меж своими посетителями, а уж тем более тех, что происходят в разгар жаркого полдня. В такую жару лишний раз шевелиться не хочется, не то что убивать кого-то.

Однако с обычными мерками к событиям, что разворачивалось на глазах Кумалана, подходить не следовало ни в коем случае. Сначала пришел Фриз в сопровождении двух громил непотребного вида. И хотя эти двое чинно, как детишки в храме, сидели, сложив руки на коленках, одного взгляда на них доставало, чтобы покинуть корчму сразу и надолго. Да-да! Тот самый Длиннорукий Фриз. В Ан-Ридже Фриз слыл если не правой, то по крайней мере левой рукой Бьен-Бъяра – Степного Волка.

Его приход Кумалан пережил более-менее спокойно. Пусть хоть с десятком громил, лишь бы трезвый. Но очень скоро в «Мухобойку» зашли такие гости, что бедняга корчмарь чуть со своего стула не свалился. Он в жизни своей не видел живого эльфа, но сразу догадался, к какой расе принадлежит высокий мужчина, решительно направившийся к столу, за которым сидел Фриз. И неважно, что по эту сторону Маргарских гор эльфы не появлялись уже добрые две-три сотни лет, но не признать эти светлые миндалевидные глаза невозможно. Странное дело, тонкие черты лица не производили впечатления женоподобности, как утверждали знатоки. Даже две толстые косы, толщине и густоте которых позавидовала бы любая красавица, казались отлитыми из стали, словно какое-то немыслимое оружие, носимое на плечах. Впрочем, возможно, эльф казался столь опасным, потому что через его правую щеку тянулся светлый тонкий шрам от уголка губ к виску, очень заметный на фоне загорелой кожи. Его рубашку на спине и на груди крест-накрест пересекали ремни диковинной перевязи для двух крепившихся на спине мечей, чьи рукоятки торчали над обоими плечами эльфа. Нелюдю достало только мазнуть ледяным взглядом по Кумалану, чтобы тот буквально примерз к месту, не в силах пошевелиться. С эльфом тоже заявились двое. Оба люди, в которых и Кумалан, и даже Фриз с изумлением опознали оньгъе и островитянина-эрмидэ. Оньгъе, как водится, рыжеватый, с мощной курчавой бородой. Невысокий крепыш, словно сошедший с картинки в книжке знаменитого путешественника Изумрудного Гарани, описавшего все известные земли мира и всех его обитателей, от аймолайцев до подгорных тангаров и эльфов из Валдеи. По молодости лет Кумалан увлекался подобным чтивом и даже мечтал стать путешественником. Отцовская плетка избавила его от этого желания лишь с третьего раза. Второй спутник эльфа тоже мог претендовать на место в справочной литературе. Крючковатые выдающиеся носы островитян вошли в поговорку, как и сотни косичек, в которые они любили заплетать свои русые кудри.

«Итак, что же мы имеем? – спросил себя корчмарь и сам себе ответил: – Ланга – вот что!»

Эльф, оньгъе и эрмидэец, о которых уже успела прослышать вся Великая степь. На самом же деле их не трое, а семеро, как и полагается в ланге. Два эльфа, тангар, орк и трое людей. Только ланга могла объединить в себе таких разных существ, только ланге такое под силу. Да кто бы сомневался! Каждая собака на континенте знает, что оньгъе ненавидят эльфов и вообще всех нелюдей поголовно, а у орка обязательно найдется повод выпустить кишки любому тангару.

Значит, Фриз решил встретиться с лангером Альсом в «Мухобойке»? Что ж, очень и очень почетно, если, конечно, дело кончится без крови. Бьен-Бъяр как-никак коренной уроженец Хисара и должен знать поговорку, гласящую, что нанявший лангу рискует быть непринятым даже в самую последнюю из всех девяти преисподен. Впрочем, замыслы Степного Волка занимали сейчас толстенького корчмаря менее всего. Он мечтал только о том, чтобы его гости поскорее покинули «Мухобойку», желательно живыми, а уж за порогом пусть хоть на куски друг друга покромсают. Для дела главное – репутация, тем более заработанная каторжным трудом от рассвета до заката и от заката до рассвета.

Кумалан тер стаканы и старался глаза на беседующих лишний раз не поднимать. Голосов он не слышал, но и того, что было видно в начищенное медное блюдо за дальней стойкой, хватило для легкого сердечного приступа. Фриз, как обычно, улыбался своей гаденькой ухмылочкой, поднимающей уголки его тонкого рта резко вверх, как у деревянной куклы. Корчмарь знал, что такая ухмылочка ничего хорошего не предвещала. А вот эльф, наоборот, сохранял на своем лице маску нечеловеческого спокойствия. И если руки Фриза делали какие-то скребущие движения, то ладони эльфа лежали на столешнице как мертвые. Его соратники, занявшие места чуть в сторонке, едва сдерживали ярость. Оньгъе стал пунцовым, а островитянин недобро щурил глаза, бросая гневные взгляды на Фриза. И ничего хорошего сложившаяся обстановка никому не сулила.

Все знают, что злого бога судьбы Файлака не зря зовут злым, ибо та сила, которую он воплощает в себе, никак не может именоваться доброй. Как нельзя назвать добрым море, или ветер, или пламя. Но, с другой стороны, водой можно напиться, если набрать из реки маленький ковшик, а у костра – согреться, если разжечь его из парочки сухих бревнышек. Силы могучи, но никому не возбраняется взять немножко для себя. Судьба же… такая штука, что ни полный величия земной владыка, ни самый распоследний бродяга не могут знать, чем обернется их самый незначительный поступок, малое слово или даже мелкая мыслишка, белкой скакнувшая в полудреме.

Бывает так: выросший в канаве мальчишка-сирота, мелкий воришка, чья жизнь, по всем признакам, должна пройти в той же канаве и там же скоро и бесславно завершиться, становится сначала вожаком стайки таких же воришек. Затем он быстро превращает свою стайку в настоящую стаю, а потом внезапно становится некоронованным королем целой ночной армии убийц, воров, насильников и душегубов прекрасного Хисара. Но и этого бывшему сопливому пацану мало. Мало ему Хисара, прекраснейшего из городов Великой степи, подавай ему всю Великую степь, как пирог с куриной печенкой на золоченом блюде. Год, другой, и уже от края ее до края, от Маргарских гор до моря Лантин-Сиг и от притоков Бэйш до Великого океана летит, обгоняя самого резвого скакуна, жаркая, как пожар, слава о Степном Волке Бьен-Бъяре – самом страшном разбойнике на людской памяти. «Некоронованный король», – говорят за его широкой спиной. И не стоит сгоряча именовать их льстецами. Вот-вот, еще чуточку, и любимчик слепой Каийи, богини удачи-неудачи, решивший, что пора обзавестись не словесной, а самой настоящей короной, начнет присматривать себе подходящее царство-государство, где владыка послабее будет. А что, государи мои, такое уже бывало. И не раз, и не два. Считано ли, меряно ли, сколько раз целая династия грозных и великих королей начиналась с некоего проходимца и ловкого разбойника, чьей наглости хватило не только на грабеж на большой дороге, но и на златой венец владыки? И чем хисарский сиротка хуже? Да ничем, он даже лучше. Ибо силен и отважен, как горный барс, красив, как сказочный див, хитростью и умом тоже не обижен. Какой король пропадает! Вай-вай-вай! Не король, а целый властелин.

И те, что пойдут за таким властелином следом и будут верны, как преданные псы, могут получить многое, почти все и даже немножечко сверху. Фриз был как раз из таких. Они начинали вместе, и более того, Бьен-Бъяр по малолетству ходил под началом Фриза, о чем тот никогда лишний раз старался не упоминать. Если Степной Волк станет королем, то своего наивернейшего соратника не забудет, сделает дворянином и, возможно, одним из советников. Когда Фриз думал об этом, то голова его кружилась от сладких предвкушений. Мечта была так близка и так отчетлива, что бывший хисарский вор уже ощущал чуткими ноздрями запах тонких духов его будущих юных наложниц, ароматы изысканных кушаний и краем глаза зрил блеск драгоценных камней, которые будут принадлежать ему. Даром, что ли, еще в юности дана была ему кличка Длиннорукий? Уж больно загребущими были его тонкие, ныне весьма холеные руки.

Хорошо все шло, просто на удивление складно. Верные соратники, золото, кони, большие планы и возможности немалые. А еще принцесса в придачу. Самая настоящая, всамделишная, сама на шею вешалась, сама пухлые красивые губы для поцелуев подставляла, юная, капризная, девственная. Не угадали кто? А уже вся Ан-Риджа по углам шепчется. Ну да ладно…

Все есть, осталось только царство раздобыть. И не какое-нибудь захудалое, а богатый Сандабар. Уж больно запал Бьен-Бъяру в душу Чефал – древний и красивый город, город трех тысяч лестниц, город храмов и дворцов, что один другого великолепнее. Лакомый кусочек, только возьми да в рот положи, как сладкий спелый персик. Никто из соседних государей и слова худого не скажет, если кое-кто отберет корону у презренной владычицы Тайры-Ли, которая не только имела наглость уродиться женщиной, а значит, существом низким и подлым, но и осмелилась отказаться от навязчивого покровительства соседей. Степной Волк не уставал возносить хвалы слепой богине, но, видимо, переусердствовал в своем рвении и оскорбил ее злопамятного брата. Боги они ведь как люди стоит только дать им повод для зависти и недовольства и они готовы состроить смертным какую-нибудь особенную подлянку.

Шел недавно Степной Волк через Толстый рынок. Не один шел, конечно, с ним «десятка» полная шла при оружии. Торговцы наперебой предлагают свой товар, да не купить, а даром. Кому сколько не жалко. А кому жалко, тот не скажет. Кое-что Бьен-Бъяр берет: шелк там инисфарский или, скажем, кувшинчик саффского. По мелочи, чтоб добрые люди не обижались. К слову, больше ему по душе улыбчивые лица и склоненные спины. Истинный владыка. И тут откуда ни возьмись прямо на дороге сидит старуха. Мерзкая такая старушонка, вся сморщенная, как черная изюмина, в лохмотьях грязных. Попрошайничает старая без зазрения совести и ухом не ведет. Бьен-Бъяр идет, старуха сидит, он уже остановился, а она даже головы не подняла, карга старая. Ну кто такое потерпит? Тем более будущий властитель Сандабара. Пнул сокол степной старую, но не сильно, а легонечко, мол, прочь с дороги. Тогда поднимает бабка лицо, а глазищи-то у нее темно-синие, как вечернее небо, стра-а-ашные. И говорит она тихонечко, но слышно отчего-то всем и сразу, почти всему базару: