Взаперти

– Такси!

Проезжаю мимо. Так легко похитить тебя сейчас. Но нет. Нельзя. На асфальте появляются темные пятнышки разбившихся капель. Надо действовать быстро. Заезжаю на парковочные места. Выхожу, прихватив зонт, рука в кармане комкает пакет. Шагаю в темную прихожую, винтовая лестница ведет вниз, к туалетам, мимо пробегает официантка, я вежливо улыбаюсь, встряхивая нераскрытым зонтом. Наверху шаги – сердце подпрыгивает, грохочет в ушах. Полиэтилен под пальцами рвется. Эмори, не замечая меня, торопится к выходу. Ладонь на плечо, платок к носу и рту раньше, чем он успеет повернуться, как раз тогда, когда каждый делает вдох перед тем, как возмутиться, что его так нагло останавливают. Платок обратно в карман, руку Эмори мне на плечи. Он бормочет:

– Что…

– Привет, Лэнг, где ты пропадал? – громко говорю я.

Толкаю дверь, веду его к машине, радостно неся чушь. Ведь я не похищаю человека, вовсе нет. Просто мы встретились со старым приятелем, и я подвожу его. Слава Америке, никому не интересно куда.

Вталкиваю на заднее сиденье, забираюсь следом, нащупывая в нагрудном кармане шприц. Эмори встряхивает головой, соскальзывают с носа узкие очки. Слишком бодрый, дернется – и не попаду в артерию. Средство на платке частично выветрилось, но я все-таки снова прижимаю ткань к лицу гостя, задерживая дыхание. Зубами стаскиваю защитный колпачок шприца, игла вонзается в кожу именно там, где нужно, струя снотворного с током крови вливается в мозг. Все.

Сердце еще колотится в бешеном ритме, тело кажется легким, словно воздушный шарик. Начинают дрожать руки. Прячу по карманам шприц и платок. Гость рядом мирно спит, я сижу в полной прострации.

Какого черта, Миротворец? Это не самая тихая улица города. Подождать не мог? Эрика поехала или в журнал, или на очередное интервью, и там, и там тише, чем здесь. Плюс Эмори на своих колесах, можно было устроить небольшую аварию в переулке побезлюдней. А теперь за его машиной возвращаться, прятать ее непонятно где.

Все-таки ты мастер создавать проблемы. Но да, я понимаю почему. Очень яркие впечатления. Я словно на миг становлюсь по-настоящему живым, забываю обо всем. Остается только цель, опасность, мои действия – и никакой боли.

Будет совсем замечательно, если из-за этого не сорвется все наше мероприятие. Оглядываюсь – никто не смотрит в мою сторону. Жалобно пиликает телефон – дроны сообщают, что должны найти укрытие, пока не вышли из строя. Перебираюсь вперед, Эмори медленно заваливается на бок, когда я встраиваюсь в поток машин. Проверяю планшет, на лестнице перед седьмым этажом бурно радуются чужому успеху, только Винни сидит хмурый, завернувшись в плед.

– Мы все равно до завтра не пройдем, – хрипит и закашливается, вытирая рукавом текущий нос.

Похоже, начинается ломка. Быстро, я думал, у него будет хотя бы пара дней между последней дозой и началом абстинентного синдрома.

Эл вздыхает, смотрит на дверь тоскливо. У него на лбу написано, как он голоден и не рад перспективе ждать. Элли толкает его в плечо:

– Эй, не грусти!

– Я не грущу, я жрать хочу, – жалуется он. – Согласен даже на пиццу, хотя наверху думал, что год от одного запаха тошнить будет!

– Всего год?

Они перешучиваются, но идти в тест раньше времени не пытаются. В следующей комнате Бемби хмыкает удовлетворенно, обнаружив маленькие спальни, ее напарница держится скованно. Я добираюсь до пригорода, когда Бет, улучив момент, запирается в ванной и просит:

– Пожалуйста, я могу узнать, что происходит на восьмом?

– Нет, – коротко отвечаю я.

Хочется добавить: «А вот не надо было разделяться!» Но я держусь. Пусть дойдет до этой мысли сама.

– Пожалуйста, – тихо и упрямо повторяет она. Прикусывает губу, безнадежно спрашивает: – Если с Элом что-то случится, ты не скажешь, да? Потому что я отправилась без него. Но Бемби была одна, мне показалось, она больше ни с кем не сработается. Лекс и Винни подружились, а Эл уже проходил тест с Элли. И это она тогда… Не я.

Замолкает, проглатывая слова. Я морщусь. Ну хоть догадалась, что не стоит говорить со мной о том, как Эл отделался всего половиной положенного наказания. Хотя… А Бет вообще об этом знает? Или она имеет в виду, что Элли в принципе побежала спасать ее брата? Кажется, Элли не рассказывала, что отняла его у меня. Сам Эл потерял сознание еще раньше. Приятно обнаружить, что моя слабость осталась в тайне.

Асфальт рассыпается щебнем. Когда я сворачиваю с дороги, исчезает даже он. Пожалуй, колея в пожухлой траве выдает меня сильней всего, хотя я не единственный в трущобах, у кого есть машина. Это Америка, детка, без колес ты даже до ближайшего магазина не доберешься. Здесь мог быть процветающий район города, если бы не «трагическая случайность», как это обозвали в газетах. До сих пор не понимаю, как они это провернули. Как вышло, что я оказался мертв с точки зрения СМИ и в тюрьме по факту. Как они сумели замести под ковер не деньги и не сокращение штата, а наследника, может, не самой большой, но все-таки империи.

Может, мне стоило устроить тесты для лжецов? Ухмыляюсь, потирая грудь. Не то чтобы я выбирал. Просто однажды в светлой камере очень современной тюрьмы что-то щелкнуло у меня в голове, и родился Миротворец, желающий научить людей говорить и слышать, доверять друг другу. Всех людей на этом голубом шарике. Мне удалось убедить его, что родной город – неплохое начало.

На восьмом вяло играют в «Я никогда не…», видимо, посчитав безопасной альтернативой правде или действию. Смешно, с учетом прошлого некоторых из них.

– Я никогда не лепила куличики, – делится Лекс на диване. Оглядывается недоверчиво, когда руку поднимает только Эл. – Что, серьезно?

Винни рядом с ней кивает, Элли неловко смеется:

– Слушай, я понятия не имею! Вообще не помню своей жизни до четырнадцати лет.

Хмурюсь. Этого я не знал. И это многое объясняет. Останавливаюсь у единственной многоэтажки на весь пригород, выхожу открыть гараж.

Эмори мирно спит. Интересно, как сократят его имя остальные гости? Не то чтобы я на самом деле выбирал их по первой букве. Впрочем, может, и выбирал. Иногда мне страшно от того, сколько решений Миротворца проходит мимо меня. Иногда смешно, что я этого боюсь.

Кошелек, бумаги, телефон, верхняя одежда аккуратно ложатся в коробку, я подписываю стикер: «Эмори Лэнг». Теперь на операционный стол. Чип в индивидуальной упаковке ждет своего часа. Крохотная деталь ложится идеально, теперь гость идентифицирован, физическое состояние в норме, легкая интоксикация пройдет без последствий в ближайшие часы.

Оставить его на крыше, вернуться в город за машиной. Проще всего приехать на своем драндулете, припарковаться возле дома Эмори, вернуться к пекарне на нашем полумифическом общественном транспорте или на куда более реальном велосипеде напрокат – кажется, я видел неподалеку. Ладно, разберусь. Сначала десять этажей вверх. В третий раз за день. Ты же любишь зарядку, правда, Дождик?

Спотыкаюсь на ровном месте. Как я себя назвал?… Мотаю головой. Неважно. Это не имеет значения. Просто мы привыкаем к прозвищам, ничего больше. Это не влияет на то, кто я на самом деле. Правда же?

Подхватываю Эмори под мышки. У меня будет время на размышления о природе имен и прозвищ, когда гость окажется на крыше.

Возвращаюсь домой усталый и злой как собака. Ложиться спать в таком состоянии нельзя, решаю заварить чай, заказать пиццу и устроиться перед сериалом. Тут же выясняется, что чай кончился, а пицца предлагает ждать себя два часа. С сериалом проблем нет, но он один меня не спасет. Одеваюсь и отправляюсь в «Перекрестки».

До кофейни всего пара кварталов, днем я предпочитаю проходить их пешком, но сейчас иду на парковку. Не люблю ночной город. Не боюсь, нет, не копу бояться своего участка. Не люблю, потому что хочется обшарить каждый темный переулок на предмет нарушений, а это плохо сочетается с отдыхом.

– О, Пол! Сто лет не виделись, как ты?

Бариста здесь никогда не меняется. Улыбаюсь Анне, смуглой, сильно татуированной женщине, уточняю:

– Можно?

– Конечно, что за вопрос!

Пробираюсь между стульями и цветочными горшками. Мое любимое место – в углу между барной стойкой и здоровенным кустом. Можно сказать, в засаде – я всех вижу, меня никто, Анна – разведчик и средство связи с миром. Убеждаюсь, что за время моего отсутствия чай не оскорбил местное меню. А вот что безкофеиновый кофе бывает трех видов, в том числе двойным мятным капучино, – что-то новое. Заказываю, но, видимо, лицо у меня унылое, Анна понимающе улыбается:

– Плохой день?

Киваю в ответ.

– Рассказывай, – говорит она, улыбаясь. – Ты же поэтому пришел?

– Видела их когда-нибудь? – Выкладываю на стол три листовки.

Анна хмурится, касается первого из мальчишек.

– Видела… С ним, – достает портрет старика. Я мысленно пляшу джигу, но тут она уточняет: – Кто из них пропал, парень? Потому что его я уже года три не встречала, а вот Джон проходил сегодня днем. К мосту шел.

То есть утром у меня был хотя бы призрачный шанс найти старика в парке, а всю вторую половину дня я бегал исключительно для собственного удовольствия. Вздыхаю – отрицательный результат тоже результат.

– Парень, да. Не знаешь, как его зовут?

Анна качает головой, приглядывается к портрету Джерри:

– Этого не видела.

Ее отвлекают клиенты, и я просто сижу, наслаждаюсь фальшивым, но очень вкусным кофе, смотрю на разложенные на столе изображения. Что-то есть в этих двух мальчишках… Сходство какое-то? Да вроде нет, черты лица разные. Типаж? Тоже нет. Интуиция, чтоб ее. Что-то неуловимое, необъяснимое, неконкретное. Так что ориентироваться на нее я не стану. Если мальчишка просто решил куда-то перебраться с таким учителем, как старый Джон, я его хоть всю жизнь могу искать. Значит, завтра сосредоточусь на втором.

2 октября

Эмори приходит в себя, когда я только подъезжаю к дому, разобравшись с его машиной. Уже за полночь, так что приходится одновременно загонять драндулет в гараж, представляться новому гостю и смахивать уведомления о том, что Лекс с Винни начали тест и, судя по часто те упоминаний, ругают меня хором.

Я стою внизу, когда Эмори, выслушав инструкции, задумчиво проводит большим пальцем по губам. Спрашивает:

– В чем секрет?

– Прыгай и узнаешь, – улыбаюсь.

В лунном свете вижу, как он опускается на колени, заглядывая за край, ложится на живот, вытягивает руку вниз. До сетки далеко, так просто не дотянуться и тем более не увидеть в темноте. Эмори размышляет. Садится, спускает ноги, собираясь повторить подвиг Элли.

– Прыгай, а не слезай, – подпускаю в голос угрозы.

– Или что? – уточняет он.

– Или будешь наказан.

– Да, я понял, – отвечает этот потрясающий человек. – Как именно?

– Тебе не понравится, – усмехаюсь, – обещаю.

Эмори кивает, спрашивает:

– А что дальше? Если я не умру, то, вероятно, не долечу до низа. Даже если там стоит батут, с такой высоты может прыгнуть и не разбиться только профессиональный каскадер.

Об этом спрашивала Бет, сразу, и Бемби, когда успокоилась. Отвечаю так же, как им:

– Нет смысла говорить о пути с тем, кто не решается на него стать.

– Ладно, – так же спокойно отзывается Эмори и соскальзывает вниз. Падает на сетку, приподнимается, опираясь на ладони. – А, вот в чем дело.

Ни о чем не спрашивает, просто осторожно встает, осматривается. В отличие от остальных, сразу бежавших к стене дома, идет к краю, карабкается вверх. Прослеживает толстую проволоку края, тянущиеся к стене ребра и тросы. Комментирует безразлично:

– Интересно. А днем страховки не видно?

– Когда видно, я не привожу гостей.

Он вызывает уважение тем, как держит себя в руках. С ним хочется расшаркиваться – или сломать, заставить показать свое истинное лицо, эмоции, так хорошо спрятанные под бесстрастной маской. Инструктирую:

– Доберись до стены, найди и открой окно.

Эмори не спеша добирается до ровной поверхности, встает тут же. Кончики пальцев покалывает от желания разрушить столь тщательно выстроенный образ, вместо этого ныряю в дом, спускаюсь к себе. Тесты и личность его пары быстро вскроют броню.

Слежу, как Эмори справляется с окном, даже не кувыркнувшись в него, как остальные. Слезает осторожно, оглядывается на пустом этаже.

– Что дальше?

– Дальше тебе придется подождать до следующей грозы. Недолго, – сверяюсь с погодным виджетом, – пару дней.

Эмори кивает медленно, подходит к книжному шкафу. Выдергивает один том, садится на диван. Движения резкие, почти нервные. Вряд ли он на самом деле выбрал чтиво на ночь. Наконец понял, что оказался в плену? Или думает о той, за кем привык следить каждый день?

Эмори подтверждает мои подозрения, требуя сварливо:

– Газеты хоть предоставь для односторонней связи с внешним миром. Я уж не прошу о выходе в интернет.

Забавно. Тебе ведь нужны только имена в конце статей, найти одну конкретную журналистку. Но ты в этом не признаешься, верно?

– Не бойся, тебе недолго осталось беспокоиться.

Эмори правильно понимает намек. Реагирует нетипично резко – вскидывается, сжимая кулаки. Рычит:

– Только посмей ее тронуть! Убью. Медленно.

Однако в глазах вместо злости плещется страх. Хмыкаю, удивленный не угрозой, а тем, как легко лопнула его сдержанность, стоило намекнуть на будущую напарницу. Эмори, поникший после вспышки, отворачивается, спокойный и несчастный одновременно. Советую негромко:

– Не бойся того, что не можешь изменить.

Он только закрывает лицо руками. Легко сказать «не бойся», перестать бояться намного сложней. Тем более когда дело касается важных для тебя людей. Однако голос звучит ровно:

– Ты ничего обо мне не знаешь.

– Того, что ты ее любишь? – улыбаюсь. – Это так незаметно.

– Она моя сестра, – с каменным выражением парирует Эмори. – Конечно, я ее люблю.

Фыркаю, не отвечая. Твоя ложь очевидна, но ты до сих пор веришь, что она может тебя защитить. Вас обоих. Ты никогда не задумывался, как выглядит твоя слежка за Эрикой? Отнюдь не как братская любовь. Твои табу оказались недостаточно крепки, и чувство родилось, но ты не даешь ему шансов – во всяком случае, так тебе кажется. А приехать за любимой кузиной в другой штат, конечно, просто милая слабость.

Вы ведь уже не справились со своим чувством. Так зачем тянуть с объяснениями?

А зачем тяну я? Разве нельзя прийти, постучать в дверь, сказать: «Привет, это я»? Нельзя. Мне не к кому приходить.

Добравшись до подвала, я едва удерживаюсь, чтобы не упасть на кровать как есть, не снимая мокрой одежды. Сил раздеваться нет, желания перестилать потом белье – тем более, так что приходится падать на пол.

Раскидываю руки, глядя в бетонный потолок. Мышцы ноют пока слабо, но через пару часов они сообщат мне все, что думают о контрасте между днями перед экраном и сегодняшней беготней. А я ведь до сих пор не проверил, что происходит в доме. Миротворец, ты вообще представлял, насколько это будет сложно?

Хотя о чем я. Ты – идея, ты не умеешь уставать. Если бы в этом теле был только ты, некому было бы замечать, как оно болит.

С трудом сажусь. Раз в голову лезет такая чушь, следует узнать о том, что происходит в боксе. Я ведь не позволю Элли легко пройти тест, правда? Один день голодовки – слишком малая плата за предательство.

Оказывается, однако, что Элли в боксе очутится не скоро – нынешняя пара только подбирается к первой горке. На лице Лекс – усталость и раздражение, она делится:

– Я сюда уже в пятый раз лезу. Достало, ты бы знал как! Аж дырки на ноге зудеть начинают.

Сонный Винни смотрит с вялым интересом, напарница поясняет:

– Мы сюда в прошлый раз зашли после того, как разбили дрона. Сейчас подъем плавный и ловушки паром стреляют, а тогда была отвесная стена и лезвия. Мне сначала ногу продырявило, потом руку. Хорошо, что эта пакость действительно острая, раны заживают быстро.

Винни словно просыпается с каждым словом, собирается. Сглатывает, новыми глазами глядя на препятствие, представляя, насколько сложным оно может быть. Лекс хватается за первый выступ, оглядывается:

– Полезли?

Он присоединяется к ней, но я вижу, как липнут рыжие волосы ко лбу, как мелко дрожат руки. Конечно, бокс подстраивается под подготовку гостей, однако на ломку он не рассчитан.

Эта пара быстро учится, они уже не пытаются взяться за руки. Улыбаюсь, заметив, как взамен пользуются цепью – дергают за нее, хватаются, словно за чужую ладонь. Поддерживают друг друга.

Задумчиво смотрю на настройки сложности. Упростить? Они хорошо идут, следуя правилу о доверии, они должны пройти. Сами, честно. Я не стану облегчать им жизнь только потому, что у Винни кончились наркотики. Это может стоить мне сна. Но что с того?

В боксе добрались до вершины и сели отдыхать, никуда не спеша. Хорошо для них, плохо для меня. Кладу голову на руки. Оповещение разбудит, когда я понадоблюсь.

Утро прекрасно, когда узнал, что кофе без кофеина может быть хорошим. Купил в «Перекрестках» все три сорта. Решаю попробовать арабику, завариваю во френч-прессе, как советовала Анна, и остаюсь приятно удивлен. В итоге в участок приезжаю не только в отличном настроении, но и почти вовремя, а не как обычно. Винс пересылает целую пачку сообщений, пришедших лично ей или сообществу полиции, но разобрать это богатство я не успеваю, – Джемма вызывает на ковер.

– Расскажи про второго парня, – требует.

Рассказываю все, что могу, мысленно прощаясь с расследованием. Обычно капитан оставляет меня наедине с работой хотя бы на пару недель. Если она хочет, чтобы ее ввели в курс дела, значит, дело могут забрать. Причем скорее даже не у меня, а у нас. Терпеть не могу все эти отношения между полицией, прокуратурой и ФБР. Спасает меня от начальства Шон, попросту заглядывая в кабинет. Удобно носить маску старательного балбеса.

Наконец-то можно приступить к работе. На сегодня запланирован объезд точек, где видели мальчишек, с упором на второго из них. Начинаем с окраин, где сейчас проехать попроще, добираемся на восток в Монтроз. Тут пропавшего вроде бы видели в магазине. Что ж, возьмем видеозаписи, просмотрим заданный день и время, или найдем нашего парня, или нет. Вот когда начнем проверять очередной парк, искать станет намного сложнее.

Под ухом вибрирует оповещение, я с трудом разлепляю глаза, смотрю на телефон с осуждением. Тот, словно устыдившись, замолкает. Ну конечно, я же забыл поставить его на зарядку. Хорошо, что не отключился раньше. Сообщение продублировано на планшет, Элиша Бренниган и Элвин Гаррисон прошли тест. Сколько они там провели, всю ночь?

К сожалению, не всю. Щека чешется, по ощущениям, на ней отпечатался рукав пальто, послужившего мне одеялом. Вчера мне пришлось немало побегать под дождем, так что одежда промокла до нитки и до сих пор не высохла. Я стремительно замерзаю. Скидываю все, заворачиваюсь в халат на голое тело. Дрожь только усиливается, чувствую себя на редкость мерзко, даже пошатывает от слабости. Что я буду делать, если заболею? Глупый вопрос. У Миротворца не бывает выходных и больничных. Ни жаропонижающего, ни даже градусника у меня нет, аптечку для себя я не собирал – представить не мог, что понадобится. У гостей наверху есть запас лекарств, но небольшой и точно рассчитанный, не стоит его уменьшать.

Изучаю карту на предмет круглосуточных аптек, отчаянно зевая. Ближайшая, открытая в это время, в получасе езды. Больше всего мне хочется лечь, накрыть голову подушкой и не подниматься хотя бы пару часов. Но ждать до утра глупо, к тому моменту может оказаться, что я даже в качестве Миротворца не могу не то что водить машину, а просто выбраться из подвала. Встряхиваюсь, голова отзывается болью. Одеваюсь в сухое, закидываю на плечо тощий рюкзак. На планшете всего три процента. Беру с собой телефон, лелея надежду зарядить его от прикуривателя. Отпираю люк, двери, ворота. Вывожу драндулет, запираю все, что только что открывал. Сначала это было смешно, такая воплощенная паранойя. Потом бесило. Теперь стало привычным.

Небо медленно светлеет, вырастают по краям дороги высокие заборы, скрывающие роскошные особняки. Раньше я щурился каждый раз, зло думал: «А вы знаете, что такое доверие? Сколькие из вас вспомнят мой голос, услышав его из динамиков? Сколькие поймут и что они будут делать после этого?» Приятно было представлять, как люди, которых я в последний раз видел в суде, будут униженно молить меня о пощаде. Потом я перестал мечтать. Эдриан достучался до Миротворца и объяснил, что так мы окажемся за решеткой быстрей, чем успеем подобрать первую пару. Так что, пока за окнами мелькают разноцветные заборы, я смотрю только на дорогу.

Включившийся телефон заливается звоном: «Пицца для десятого этажа». С трудом удерживаюсь, чтобы не уткнуться лбом в руки на руле. Почему именно сейчас, когда я в дороге? Ладно, неважно, Эмори проживет без завтрака полчаса. Тянусь отключить будильник, обнаруживаю еще одно уведомление, разворачиваю: Элджернон Литтл и Элли Майлз вошли в третий бокс. Десять. Чертовых. Минут. Назад!

Злость на себя такая, что хочется вцепиться зубами в запястье. Дурак, идиот, ты все пропустил, забыл, не заметил! Какой ты, к чертовой матери, Миротворец, если даже проследить за тем, чтобы техника была включена в нужный момент, не можешь? Ты позволяешь им ломать свой дом, бережешь их так, что готов тест прервать, наказание смягчить! Разве Миротворец стал бы делать это? Разве Миротворец похож на тебя? И разве ты не хочешь наконец стать им? Таким, какой была девушка, оставшаяся лишь отблеском в глазах Элли.

Ведь кровь будет не на твоих руках. Это будут руки Миротворца. Даже не так, это будут их собственные руки. Гости нарушают правила, значит, это их вина. Повышаю сложность, теперь она соответствует Элли, а не ее слабосильному напарнику. Втыкаю наушники. Ее голос лучше любой музыки:

– Ого-го! Вот теперь здесь действительно весело. Раз, два, три… Нет, стой! Не нравится мне эта хрень, давай еще посчитаем. Раз, два… Ага, видишь! Вот, теперь!

На маленьком экране телефона они перескакивают через поднимающиеся из пола шипы легко, словно на детской площадке. Хохочут, кубарем прокатываясь под следующей ловушкой. На мои губы невольно прокрадывается чужая бесшабашная улыбка, мурашки бегут по рукам, словно это я стою там, в боксе. Рядом с ней.

Почему ты все время смеешься, Элли? Почему на экране, где вас двое, я вижу только тебя? Встряхиваюсь, решительно отворачиваюсь. Ты фальшивка, знаешь? Рисуешь на маске чужие лица, подстраиваясь под любого, становясь идеальной половиной, как пластилин принимает форму прижатого к нему пальца. Может, и со мной ты была фальшивкой? Может, и мне улыбалась эта дурацкая милая маска, а не та прекрасная сила, которой я восхищался? Но мне было хорошо с тобой.

Ненавижу себя за сомнения. Ненавижу тебя не только за это.

Паркуюсь между аптекой и незнакомым магазином, заталкиваю телефон в карман. С лекарствами разбираюсь сразу, соображаю, что еще может пригодиться, кроме термометра и жаропонижающего. Еда? Я брал запас, но все-таки решаю заглянуть в продуктовый. Пицца и газировка – основные пункты списка. Еще яблок прихватить, дешевых, я их сто лет не ел. И яйца можно взять, они быстрее всего заканчиваются. Верчу в руках упаковку, а в наушниках перешучиваются.

– Фига себе тестики, – выдыхает, пытаясь отдышаться, Эл. – Тут ведь и помереть можно.

– Ага, – радостно соглашается Элли, – легко! Но мы не умрем.

Он хмыкает. Я бы тоже не был так уверен, Элли.

Хотя кому я вру? Они преодолели первую горку быстрее всех, без единой царапины, и уже на вершине второй. Значит, пройдут. Задачки на силу и выносливость ей на один зуб, чтобы поставить сложную задачу перед спортсменом, надо быть спортсменом. Она хоть понимает, что это наказание, а не развлечение?

А включил ли я для них максимальную сложность или снова остановил свою руку? Прячусь между полками пустого в ранний час магазина, достаю телефон. Музыка, играющая возле кассы, заглушит мой голос для продавца, но не для гостей, – удобно.

– Этот тест будет твоим наказанием, Элли, – говорю негромко.

– Да у меня работа сложней твоего наказания! – бесшабашно заявляет она. – И вообще мы уже посидели голодными наверху, хорош обижаться!

Обижаться? Злость вспыхивает порохом.

– Ты считаешь, что неприкосновенна? Думаешь, я не смогу всерьез наказать тебя? Или других, так, чтобы ты навсегда…

– Эй, давай без этого! – перебивает меня Элли. – Подушку попинай, если бесишься. Никто не обещал следовать твоим правилам, и вообще ты – маньяк! Я действую в рамках самообороны!

– Мы не в Техасе, Элли. – Какая-то часть меня пугается собственного холодного смеха. – Судит тебя не полиция. Здесь и сейчас – подчинись!

– Или что, убьешь меня? – Она стоит перед камерой, словно десантник, ноги на ширине плеч, руки скрещены на груди. – Наплюешь на собственный треп про доверие? Что, я была права с самого начала? Ты просто хочешь, чтобы мы слушались! Не наигрался в куколки, Дождь?