Иго во благо

Тёща приобрела дом поблизости от Омска в том числе и на паломнические деньги, но и я не стал впадать в печаль, наоборот, пришла уверенность – поедем. Не знаю, каким образом, всё равно найду деньги: поклонимся Сергию Радонежскому, Серафиму Саровскому, иконе «Неупиваемая чаша»…

Предчувствие не обмануло. Омский филиал выбился в лидеры по реализации. Наши гарнитуры стали пользоваться повышенным спросом. Продавали больше всех филиалов в России, что заметно отразилось на моей зарплате, начал получать не три, а пять процентов от продаж. Быстро восстановил отданные тёще деньги, к лету нужная сумма набралась.

Отлично добрались до Москвы. Отдельное купе: и молились, и в окно смотрели, и книги вслух читали.

Старший сын (у самого уже семья) недавно вспомнил, как славно всей семьёй ехали в поезде.

– Надо, – говорит, – дети подрастут, тоже так съездить.

Сыновья у меня не без проблем. Но хотя бы не наступают на грабли, которые меня не один раз по лбу били – с колдунами, ворожеями, экстрасенсами.

Приехали в Москву и сразу отправились в Серпухово, паломнический маршрут открывал Высоцкий монастырь.

К его основанию руку приложил Сергий Радонежский, а первым игуменом поставил своего любимого ученика Афанасия старшего. Тот затем уехал по заданию Сергия Радонежского в Царьград, где и скончался. Вторым игуменом стал Афанасий младший. Нам не удалось приложиться к его святым мощам, шла реставрация храма, зато доступ к месту обретения мощей был. Могила находилась в монастырском храме под лестницей. Шесть веков покоились в ней мощи святого, обрели их в 1994 году.

От могилы шло благоухание. Не знаю, уместно ли такое сравнение. Я (жена тоже) несколько лет занимался тайчи. В тайчи есть приём: мысль направляешь в руку, и кровь начинает наполнять капилляры, кожа ладони покрывается розово-белыми пятнами, ощущается поток энергии. Его почувствовал, стоя у края могилы, настолько мощным было воздействие. Ни до, ни после такого не происходило.

Обитель в Серпухове первая, где по-настоящему ощутили себя монастырскими паломниками. Чин по чину дали нам послушания. Я окна красил в братском корпусе, старую краску сдирал и красил, жена на кухне что-то делала, дочь за малостью лет осталась без послушания, а сыновей задействовали на уборке территории. Без моего догляда они сколько-то поработали и, улучшив момент, смылись. Смотрю, уже и след простыл. Улизнули за стены монастыря, покурить захотелось. Я не курю, они, что один, что другой с подросткового возраста. Бывало, вечером во дворе застукаю – смолят с друзьями под покровом темноты, как пойду раздавать подзатыльники, не разбирая, мои парни или нет. Всем доставалось, кто под горячую руку попадал.

В Высоцком монастыре всё было в диковинку – первый раз трапезничали по-монастырски, ночевали, работали. Поднялись рано-рано и к шести утра на утреню. Помню свои ощущения: монахи начали заполнять церковь – идут-идут. Строгие лица, чёрное одеяние, сосредоточенная тишина, и только звук шагов – одну за другой обходят все иконы.

В Омске не было тогда ни одного храма с чисто мужским хором. Монастырский хор запел, и сразу подумалось: жаль, бабушка Августина не слышит. Чисто мужской православный хор ни с чем не сравнить.

На второй день отстояли молебен перед иконой «Неупиваемая чаша».

История иконы такова. В стародавние времена демобилизовался солдат, верой и правдой отслужив от звонка до звонка царю батюшке и отечеству. На гражданке попутал его зелёный змий. Да так круто взял в оборот, что начисто пропивал солдатскую пенсию, заодно и всё, что в доме крестьянском имелось, конвертировал в вино. От беспробудного пьянства ноги отнялись. Скорее всего, Бог попытался скорбью вразумить несчастного, подсёк ему нижние конечности. Мол, остановись, несчастный, одумайся, пока не поздно: по дороге, в кабак ведущей, далеко не ушагаешь. Но и обезножев, не протрезвел вчерашний служивый: горло продырявилось до такой степени, никак не мог жажду питейную залить-погасить.

Тут-то и приснился ему сон с благолепным старцем-монахом, который наказал солдату-отставнику отправляться в город Серпухов во Владычный монастырь к иконе «Неупиваемая Чаша». Велел для исцеления отслужить перед ней молебен.

Исцелится солдат был не против, да как идти, когда от ног одно название осталось? Ехать, скажем, на телеге тоже никак: на вино едва-едва денег хватает, где найти их, чтобы лошадь нанять.

Однако старец из сна не успокоился, не оставил подопечного наедине со стаканом, снова явился к ветерану царской армии. Но и вторым визитом не подтолкнул выпивоху к решительным действиям, не сдвинулся он с места. Лишь когда в третий раз явился монах и самым грозным командирским тоном приказал немедленно отправляться к иконе, несчастный отбросил сомнения, на четвереньках пополз из Тульской губернии за сотни вёрст в Серпухов.

Добравшись до обители, в соответствии с наказом старца-монаха, попытался заказать молебен у иконы Божьей Матери «Неупиваемая Чаша». В ответ на свою просьбу услышал: нет такой иконы в монастыре, и никогда не было. Мол, путаешь ты что-то болезный, адресом ошибся.

Закручинился было паломник, Однако кто-то из братии предположил, а не тот ли это образ Богородицы, который висит в проходе в ризницу, на нём как раз чаша изображена. Сняли икону, и увидели на обороте надпись: «Неупиваемая Чаша».

Замечательно и то, что в лике на раке с мощами преподобного Варлаама, что находилась тут же во Владычнем монастыре, недугующий солдат-отставник узнал благолепного старца, по приказу которого пополз избавляться от зелёного змия.

Новообретённую икону перенесли в собор, отслужили перед ней молебен, заказанный болящим.

И что вы думаете: исцелился бедняга от пьянства и ноги окрепли – хоть в пляс иди. На своих родненьких пошагал домой, славя Господа Бога и Пресвятую Богородицу.

С той поры новообретённая икона Божьей Матери «Неупиваемая Чаша» стала особо почитаемой в монастыре, а потом и на Руси. В богоборческие советские годы первообраз иконы исчез. Новый образ был освящён в девяностые годы прошлого века теперь уже для Высоцкого монастыря.

На молебне с чтением акафиста перед образом Богородицы «Неупиваемая Чаша» стоим, парень лет двадцати пяти упал на колени, голову склонил долу, так весь акафист и не вставал. Жена потом сказала, ей бабулька доложила, который день вот так перед иконой парень. Пытается вымолить себя из наркотической удавки.

Дивеево стояло следующим пунктом нашего паломничества. Здесь нас ждало интересное знакомство. Однажды в православной газете попалось мне предложение по оказанию услуг паломникам в Дивеево, почему-то именно оно приглянулось, я взял информацию на карандаш. Перед поездкой отыскал запись, позвонил. Это был тот случай, когда после второй минуты разговора понимаешь: встретил близкого по духу человека. Более десяти лет, до самой смерти Петра, так или иначе мы общались. Он звонил, или я. А сейчас молюсь за упокой души раба Божия Петра.

Пётр встретил нас на микроавтобусе в Арзамасе. Отвёз в Дивеево, поселил к милейшим старичкам – дедусе с бабусей. Их дом стоял прямо напротив монастыря.

Выделили нам комнату, дедуся заговорщицки подмигнул:

– Айдате-ка, ребята!

Завёл в сад-огород, широким жестом показал на две здоровенные вишни, усеянные ягодой. Да крупная, вкусная.

– Даю на полное истребление, – распорядился дедуся.

Мои парни в любую свободную минуту, правда, их было не так много, выполняли наказ «на истребление».

Бабуся – само радушие:

– Да если что, я вам, мои родненькие, и покушать сварю.

Тогда цифровые фотоаппараты только-только входили в обиход. Купил для салона – выезжали бракованную мебель фотографировать, делали для отчёта снимки комплектующих, которые с повреждениями из Москвы приходили. Собираясь в паломничество, злоупотребил служебным положением, взял дорогой фотоаппарат с собой. Старшего сына назначит ответственным. Фотографировать ему нравилось.

– Значит, – говорю, – тебе и флаг в руки, фотоаппарат на шею.

В первый день мы, может, с полчаса побыли в обители, идём, монахиня выруливает и к Коле:

– Брат, помочь надо.

Он на меня смотрит.

– Иди, сын, – говорю, – потрудись во славу Божью.

Коле семнадцатый год, парень крепкий. В Серпуховском монастыре отлынивал от работы, здесь припахали по-настоящему. Я по простоте наивной посчитал – минутное дело, что-то перенести, разгрузить. Ничего подобного. Колю задействовали на ремонте крыши одноэтажного здания. И отправили парня наверх. Он фотоаппарат в пакете носил, куда я ещё и свою ветровку сунул. Мне бы взять пакет, да кто же знал, что больше трёх часов будет на послушании.

На крышу не полезешь с ручной поклажей, пакет аккуратненько поставил у стеночки, сам забрался на верхотуру.

Меня поначалу удивляло, в таком святом месте, Четвёртом Уделе Пресвятой Богородицы, бомжей и нищих полна коробочка. Одни у храмов ждут подаяния, в самом Дивееве тоже не диво их встретить.

Пока Коля послушничал, мы приложились к мощам Серафима Саровского, сходили к могилкам блаженных стариц Пелагии, Паши, Наталии, Марии.

Час проходит, другой, Коли нет. Подумал грешным делом, не сбежал ли мой сын, как в Серпухове, покурить или вишни поест. Пошёл искать, а он идёт. Вид, как у побитой собаки.

– Случилось что? – спрашиваю. – С чего понурый такой?

Будешь понурым, спустился с крыши, а пакета его нет. Приделали фотоаппарату быстрые ноги и моей новенькой ветровке тоже.

Бабуся с дедусей, узнав о пропаже, давай меня утешать: не ругай ты Колю, ну потерял и потерял, не смертельно ведь, все живы. Фотоаппараты дело наживное. Философы. В одном месте, дескать, убудет, в другом – обязательно прибудет. Так сказать, закон сообщающихся сосудов и сохранения энергии в житейском варианте. На всё воля Божья.

Заступаются за Колю в два голоса. Я, собственно, и не ругал. Место святое, что уж здесь-то ругательные эмоции выплёскивать.

Коля расстроился.

– Папа, – спрашивает, – что делать, где искать?

– Иди, – говорю, – в обитель, на кладбище сходи, там сколько святых лежит. Помолись. Пашу Саровскую попроси.

– А Серафиму Саровскому можно?

– Как посчитаешь нужным.

Коля отправился на кладбище.

Не спрашивал его, как молился и кому, но утром пакет с фотоаппаратом и курткой принесли. Даже не знаю, кто. Как сказала бабуся, незнакомый субъект сунул ей в руки пакет со словами: «У вас паломники живут, это их».

Пётр свозил в Цыгановку на святой источник. Поразила дочечка Ульяна – смело вошла в холоднющую воду, парни быстрей-быстрей погрузились и одеваться, это пигалица, будто в тёплый Иртыш окунулась.

Потом отправились в Суворово в церковь Успения Божьей Матери, где мощи святых пузовских мучениц Евдокии, Марии и двух Дарий. Почему пузовских? Раньше Суворово называлось Пуза.

Петр был старостой храма в Арзамасе, человек общительный, подвижный, среди его многочисленных знакомых монахи, священники, с владыкой запросто общался. Ну, а рассказчик от Бога. Он и журналистикой занимался.

Я вообще не знал до того о пузовских мученицах. Они в числе первых пострадали от бесноватой власти. У блаженной телом немощной Дуни было пять послушниц, три из них расстреляны вместе с ней в 1919-м. Казалось бы, какой вред от совершенно немощной бабушки-старушки, что сорок семь лет не поднимается с постели? А такой: в её доме постоянно звучала молитва, к ней шли за духовным советом, с просьбами о молитвенной помощи. Дуня обладала даром прозорливости, по её молитвам исцелялись.

Приговорил блаженную к расстрелу командир карательного отряда по доносу об агитации против Красной армии и укрывательстве дезертира. Если на то пошло – расстреляй сразу идеологического противника и дело с концом. Нет, так неинтересно, предварительно всласть поизмывались над Дуней герои-каратели: избивали, таскали за волосы, хлестали плетью, пинали сапожищами. Один устанет, другой со свежими силами принимается… Били в доме, били, выволокши во двор. Только потом расстреляли Дуню вместе с послушницами – Марией и двумя Дарьями. Похоронили страстотерпиц в одной могиле, которая даже в безбожное время почиталась местными жителями.

– Не могу спокойно об этом рассказывать, – говорил Пётр, – это ведь как свихнул бес мозги красноармейцам, вчерашним мужикам! Как задурманила пропаганда. Для меня убийство пузовских мучениц и царской семьи – злодеяния одного ряда. Царевны – девушки, девочки, цесаревич, отрок безвинный… Поднялась рука расстреливать, добивать штыками, изгаляться над трупами, сжигать, бросать в шахты. Есть версия, головы царю и наследнику отрубили и отвезли Ленину.

Пётр рассказал нам о перенесении мощей Серафима Саровского в Дивеево. Их в период «разоблачения» церкви в 1921 году кощунники изъяли из раки и увезли из Дивеева в неизвестном направлении. И они затерялись. А обретены были чудесным образом. В 1990 году работники музея атеизма, что был в Ленинграде в бывшем Казанском соборе, наткнулись в запасниках на неизвестные мощи, завёрнутые в рогожу. Никаких инвентарных номеров, пояснительных записок, единственно, на перчаточке имелась надпись: «Преподобный отче Серафиме, моли Бога о нас!» Наводка, не больше. Но направление дано. По распоряжению патриарха Алексия II был найден акт изъятия мощей Серафима Саровского, с его помощью установлена истина.

Старец при жизни предрекал Пасху среди лета. Светлый праздник начался с крестного хода с мощами в северной столице. Власти заволновались, как бы чего не вышло, не пустили ход по Невскому проспекту, направили из Александро-Невской лавры по второстепенным улицам… Ход с хоругвями, свечами, пением прошествовал до вокзала. Площадь перед ним, перрон петербуржцы заполнили до отказа, а когда поезд с мощами тронулся, провожающие как один встали на колени.

В Москве на Ленинградском вокзале толпы народа встречали батюшку Серафима на всех платформах. Так что пассажирам дальнего следования, что прибыли в это время в Москву, не протиснуться было в столицу сквозь море паломников. Призвали милицию прокладывать дорогу.

С вокзала мощи крестным ходом понесли в Богоявленский кафедральный собор, и снова тысячи людей.

Затем был крестный ход «на колёсах» – мощи с первопрестольной проследовали через города и веси в Дивеево. И во всех местах, где делались остановки, шли и шли желающие поклониться Серафиму Саровскому.

– Наш владыка рассказывал, а ему патриарх, – просвещал нас Пётр, – идёт микроавтобус с мощами, следом машина с патриархом, чистое поле, ни деревень поблизости не видать, никакого другого жилья. А на дороге группка старушек, по-деревенски одетых, в простых платочках, иконки в руках. Вышли поклониться «Серафиму убогому», как именовал себя старец. Патриарх всякий раз в таких случаях останавливался, давал возможность приложиться к мощам святого, благословлял тех, в ком осталась вера и через семьдесят четыре года после свержения царя-батюшки.

Иоанн Кронштадтский пророчествовал: семьдесят четыре года будет господствовать богоборческая власть. Она и закончилась возвращением Серафима Саровского в Дивеево.

– Пасха, настоящая Пасха, – рассказывал Пётр, – такого праздника Дивеево не видело. Откуда только не приехал народ. Священник Свято-Троицкого собора принимает исповедь, подходит старушка, чувашка, с трудом по-русски изъясняется. Вдобавок разволновалась так, что и те русские слова, что знала, забыла подчистую. Батюшка ей: кайся на чувашском, Бог поймёт.

Серафим Саровский пророчествовал: встану из могилы в Сарове и лягу в Дивеево. Его чада удивлялись, как такое возможно? Опять же, раз старец сказал, так и должно быть. Верили и сомневались. Может, всего лишь иносказательность. Последняя монахиня дивеевской обители, дожившая до наших дней, передала свечу, ту самую, которую святой Серафим перед смертью вручил дивеевским сёстрам со словами: этой свечой будете встречать меня в Дивееве. Когда крестный ход прибыл к обители, духовенство вышло из монастыря навстречу, протодиакон шёл со свечой Серафима Саровского.

Пётр рассказывал, в тот день заблагоухала икона царя, тогда ещё неканоническая для нашей церкви – царь не был прославлен, и появились на ней слёзы. Николай II особо почитал саровского святого, настаивал на его прославлении.

Провожая нас, Пётр подарил мне большую икону царя. До Петра я никак не относился к царским страстотерпцам. Вообще не задумывался, мимо проходило. Благодаря Петру осознал их подвиг. С иконой, подаренной Петром, хожу с крестным ходом, который идёт в ночь убийства царской семьи (с шестнадцатого на семнадцатое июля) от Успенского собора в Омске до храма Царственных страстотерпцев в посёлке Новоомский. Бывает, дождит, бывает, жарко, но всегда душа на подъёме. Молимся, поём. Те же двадцать пять километров, которые следует Царский крестный ход в это же время из Екатеринбурга от Храма на крови до Ганиной ямы. Приходим в Новоомский рано утром, часов в шесть. В храме ждут нас, до литургии отдохнём. На литургии большинство причащается, я – всегда. Что удивляет, умиляет, вдохновляет – обязательно какая-нибудь кроха идёт с нами. Чаще девчонки. И ведь всю дорогу не садится в машину сопровождения. Шагает вместе со всеми. Ещё и дополнительные километры намотает – снуёт ведь туда-сюда…

Пётр всем моим подарил по иконке, Ульяне – Божью Матерь «Умиление», такой же образ Царицы Небесной, какой был в келье Серафима Саровского. Ульяна с этой иконкой всю дорогу не расставалась. У неё был крохотный рюкзачок, в нём носила. В Петре души не чаяла. Тихонько меня спрашивает в Дивееве: «Дядя Петя святой?» Мы до этого Ульяну молитвам не учили, с Петром первые запомнила – «Царю Небесный» и «Богородицу». Садимся в автобусик, трогаемся, они дуэтом начинают петь: «Царю Небесный Утешителю…» У Петра густой баритон, и эта дисканит жаворонком.

А сейчас Ульяна отошла от церкви, вообще в храм не ходит, как и жена моя…

Из Дивеево снова в Москву, прибыли во второй половине дня и сразу на электричку в Сергиев Посад. План был: приезжаем, заселяемся, отдыхаем, утром на литургию…

С «заселяемся» загвоздка вышла. Был абсолютно уверен: не советское проблематичное с гостиницами время.

Оказалось, надо загодя бронировать.

В результате стоим с сумками в тоске на площади перед монастырём. Вот она обитель, куда утром на литургию собрались, да переночевать негде. В летнее время такой наплыв паломников и туристов, что всё занято и заполнено на десять рядов.

Думаю, выход один – ловить такси, таксисты всё знают. Но и здесь незадача – ловить некого. Не знаю как сейчас, тогда в Сергиевом Посаде с такси было швах. День стоял жаркий, детки уставшие. Купил им газировки, посадил на стулья у киоска, пусть отдохнут.

Сам пошёл в часовню, что перед входом в монастырь. Подхожу к иконе преподобного Сергия: «Спасибо, батюшка, вот мы и приехали к тебе. Просил помочь с паломничеством, в результате деньги нашлись. Побывали в Дивееве у Серафима Саровского, в Серпухове в Высоцком монастыре, обители тобой основанной. Дети, конечно, устали, поселиться бы нам, отдохнуть перед завтрашним днём, утром пойдём на раннюю службу».

Помолился. Выхожу – такси. Спрашиваю:

– Свободен?

– Нет. С такси у нас напряг.

– Вижу, а не подскажешь, как в гостиницу поселиться?

– Тоже проблема.

– У вас, – говорю, – куда ни кинь – везде клин.

– Если бы у нас одних, – засмеялся таксист, – вся страна клином.

От его юмора легче не стало. С трудом упросил позвонить диспетчеру, вдруг есть в наличие свободное такси. Слышу, диспетчер отвечает:

– Есть, новенький вышел.

Подъехал «новенький».

– Давай, – прошу, – гостиницу поищем. Что посоветуешь?

– «Пересвет», далековато, но дешёвая. На сэкономленные деньги, можно на такси оттуда в монастырь ездить.

– Нет, – говорю, – давай пытать счастье поближе. На ваше такси надейся, а сам не плошай. Нам рано утром в монастырь.

Повёз в «Звёздочку», предупредив – бесполезно.

Подъехали. Оставил своих в машине, сам пошёл разузнать, что к чему. В дверях столкнулся с двумя мужчинами с дорожными сумками. Явно съезжали из гостиницы.

Две дамы на рецепшен. Здороваюсь. Прошу два номера. Один сыновьям, второй нам с женой и дочерью.

– Вы что? – возмутилась одна из дам, она будто из добрых советских гостиничных времён материализовалась. – У нас полная загрузка!

– Вот же, – говорю, – двое только что съехали.

Вторая дама подтвердила мои слова:

– Да, два номера только что освободились.

– Ну, тогда заселяйтесь, – не сказать, что с полным радушием зажгла нам зелёный свет первая дама.

Возвращаюсь к такси:

– Ребята, – объявляю, – выходи по одному. Сергий Радонежский встретил сибиряков, как подобает. Завтра закажем благодарственный молебен.

Кстати, в лавре впервые почувствовал то, о чём слышал неоднократно, как может лукавый гнать из храма. Успенский собор, служба, народу полный придел, жена с сыновьями и дочерью метрах в десяти от меня. Из алтаря выходят монахи с хоругвями, начинается крестный ход внутри храма.

В этот момент у меня ни с того, ни с сего начинает зверски першить в горле. Сильнее-сильнее, уже не першит, дерёт, как наждачкой, чувствую, секунда и зайдусь в кашле, и ничего уже поделать не смогу. Ринулся на выход, в надежде на паперти прокашляться, никому не мешая. Да куда там выйти, народ со всех сторон подпирает. Тогда поворачиваюсь лицом к алтарю и начинаю вбивать в себя: «Терпеть! Во имя Господа Иисуса Христа терпеть!» Несколько раз повторил, позыв зайтись кашлем исчез, как не бывало.

Подобный случай произошёл, когда привозили в Омск мощи великомучениц Елизаветы и Варвары. Утром с женой и детьми приехал в Христорождественский собор к самому открытию. Накануне вечером очередь длиннющая (часа на два) стояла. Утром человек двадцать собралось, не больше. Мы зашли в храм вслед за группой монахов. Они встали перед ларцом с мощами, помолились, по очереди приложились, ушли в алтарь, один остался у ковчежца. Люди начали прикладываться к святыни. Вдруг меня будто шилом в пах ударили. Стоял за женой и детьми. Боль настолько острая, настолько пронизывающая, я развернулся бежать из храма, чтобы не заорать.

Делаю два шага к выходу и вспоминаю приступ кашля в Троице-Сергиевой лавре. Поворачиваюсь лицом к алтарю. Приказываю, как тогда: «Терпеть во имя Господа Иисуса Христа!» Боль мгновенно уходит. Будто из шарика воздух выпустили. К ларцу подходил, ничего уже не чувствовал.

Глава двенадцатая

Батюшка Савва

Не могу вспомнить детали знакомства с батюшкой Саввой, самую-самую первую встречу. По словам жены, заехали по пути к моим родителям, она вернула какую-то книгу батюшке, взяли благословение и уехали.

Батюшка Савва походил на старца Николая Гурьянова, когда показываю его фото, путают. Оба седовласые, седобородые, с лучистыми глазами. Смеялся батюшка заразительно, сердечно, как ребёнок. Но, отчитывая за грехи, мог быть ой как крут…

Первые разы был у батюшки с женой, потом стал заезжать один. Исповедовался ему предельно честно. Не скрывал свои неприглядные поступки. Попросился в духовные чада, он подумал и взял. Более тринадцати лет окормлялся у него.

Последние годы ветхий был совсем, но держался, продолжал служить в церкви. Любил на проскомидии вынимать частички из просфор, молясь за люд православный. Много в его помяннике было усопших.

Рассказывал:

– Приснилась мне мамочка, просит: «Ты поживи ещё, Ваня, поживи».

Крещён был Иваном. В том сне маму увидел не одну. Она стояла на первом плане, а за ней много-много родственников. Все нуждались в молитвах батюшки.

Семья была верующей. Храма в деревне не было. На праздники верующие односельчане шли в дом к Карповым для совместной молитвы. Все дети Карповых, а их восемь человек, хорошо пели церковные песнопения, своего рода семейный клирос. Батюшка показывал родительское Евангелие, которому было более ста лет, Псалтирь в кожаном переплёте – тоже семейная реликвия, Ветхий Завет в синодальном переводе. Всё это читалось в их доме.

В голодные годы семье было непросто. В один год сено рано закончилось, кормить корову ближе к весне нечем. А молочко у коровы, как известно, на язычке. Какую-то капелюшечку давала. Мать молоко с опилками смешивала, и эти шарики давала детям. К весне опух только самый маленький Иван. Хорошо, травка пошла, не брезговала ребятня вороньими яйцами, выжил.

Посты дома строго соблюдали. У батюшки с шести лет было послушание сепарировать молоко, сбивать масло. Ребёнок, и всё одно не позволял себе сделать глоток сливок или пройтись язычком по кусочку маслица.

Вспоминал батюшка такой случай. Это конец тридцатых годов, зимой в непостные дни собиралась в их доме молодёжь. К незамужним старшим сёстрам приходили подружки, парни. Играли на балалайках, пели. Однажды вот так же собрались, и вдруг в трубе раздался женский плач, как по покойнику. Все присмирели. Что за напасть? Плач прекратился, тихо стало в доме, и послышались шаги под окнами с характерным скрипом. Высыпали посмотреть, кто это по ночам ходит. А никаких следов на свежем снегу. На следующий день пришло известие: умерла при родах в соседнем селе родственница. Получается, душа её приходила.