Иго во благо

Жизнь пошла в гору, открылись новые горизонты. Работал с удовольствием, в те времена любил решать масштабные задачи, чтобы вокруг меня всё крутилось, менялось, в голове роились новые идеи.

В первые полгода после возвращения из Португалии своей машины не было, уезжая в Португалию, оставил две жене, одну она продала («тойоту»), купила два контейнера на оптовке, на «хонде» ездила.

В тот день мне понадобилось помотаться по городу, попросил машину у брата. Под вечер позвонил Марине, подобрал её.

На светофоре, на пересечении Орджоникидзе и Фрунзе остановился и замечаю боковым зрением – подъезжает жена. Делаю вид, что не вижу – всё моё внимание сосредоточено на светофоре. Загорелся зелёный, с места взял в карьер.

Жене трудно было не заметить Марину, на протяжении полуминуты стояли на расстоянии вытянутой руки.

Высадил Марину, хотя собирался зайти к ней, сказал, что понадобилось срочно вернуться в салон.

Следом за мной к салону подъехала жена.

– Что опять? – сузила глаза.

Сказал, что случайно встретил Марину и подвёз.

Для жены встреча у светофора оказалась таким шоком, таким ударом, что у неё начались астматические приступы.

Глава десятая

Сергий Радонежский

В тридцать три года благодаря жене я крестился. Не предложи она, долго бы, наверное, ходил нехристем. И к отцу Савве привела жена, батюшке, который стал открытием моей жизни – духовным отцом, наставником, учителем. Он и сейчас, будучи в сонме ангелов небесных, молится за меня грешного.

Кто-то из знакомых посоветовал жене обратиться к старцу Савве. Жена была в таком состоянии, что не знала, что делать со своей жизнью. Я и дома, и нет меня. Не ухожу из семьи и лишь отчасти принадлежу ей. Парни, привыкшие с малых лет, что отец всегда рядом, всегда с ними, расценили моё отдаление, как предательство, начали отбиваться от рук. Жена стала искать выход из ситуации, тогда-то и подсказали, что есть иеромонах, служит в Крестовоздвиженском соборе, владыкой Феодосием благословлён на старчество. Пошла к нему. Как сама говорила, с первых минут общения почувствовала сердечную заинтересованность в её судьбе, искреннее желание помочь. «Во второй или третий раз, – рассказывала, – пришла к батюшке рано, никого ещё не было, разоткровенничалась, говорю-говорю, сама, плачу, потом голову понимаю, а у него в глазах слёзы».

Однажды батюшка сказал ей:

– Знаешь что, если не в силах больше мириться с таким мужем – разводись. Он несёт домой нечистоту, а у вас дети. Надо и о них думать.

Жена подала на развод.

Я был категорически против, просил потерпеть.

– Сколько прикажешь терпеть? – спросила. – Сколько? Месяц? Два? Год? Десять? Назови мне срок!

Не знал, что отвечать. И клятвенное обещание дать не мог.

Скажи кто тогда, что придётся ей терпеть ещё восемь лет, не поверил бы.

– Как ты не поймёшь, – говорила, – не могу жить в подвешенном состоянии! Ты и здесь, и тебя нет. Одной ногой дома, второй у неё. В конце концов, прибейся к какому-нибудь берегу.

– У меня есть берег.

– Болото у тебя, а не берег.

Развели по её заявлению.

Не считал, что в разводе. Всё оставалось по-прежнему. Жил дома, давал жене деньги, иногда отправлялись вместе в храм. Жена ходила всегда с дочерью, случалось, составлял им компанию. На большие праздники отдавал команду сыновьям – ехали на службу всей семьёй. Не сказать, парни с охотой брали под козырёк, но слушались.

Развестись мы развелись, но жена надежду не теряла на моё исправление, принося из церкви православные газеты, подкладывала мне. В одной встретил историю, вроде бы ничего особенного, такого рода не один рассказ прочитал, этот на меня подействовал.

В коротком пересказе звучит так. Москва, православная семья, две дочери, одной десять лет, другая взрослая. Младшая увидела на подружке золотые серёжки и потеряла покой. Невмоготу как захотела такие же.

Мама едва дар речи не потеряла:

– Ты представляешь, сколько эти цацки стоят?

Девочка ожидала мамину реакцию, приготовила контрдовод:

– Ты обещала мне новую шубку, не покупай, подошьешь старую, а на сэкономленные деньги можно купить серёжки.

– Да что за блажь такая?! Не выдумывай!

Девочка поняла – серёжек от мамы не видать, ни под каким предлогом.

На следующе утро сделала вид, что отправилась в школу, сама на электричку и к Сергию Радонежскому в Троице-Сергиеву лавру.

Перед ракой с мощами угодника стала просить золотые серёжки. У всех подружек есть, а у неё нет. Мама не купит, нет денег, а ей так хочется. Чем она хуже других?

«Ну что тебе стоит, батюшка Сергий, подари серёжки».

Такая вот молитва. Со слезами.

Блажь, казалось бы, элементарная блажь. Но ведь ни куда-нибудь, к святому ребёнок поехал. В электричке молилась, в монастыре. Обещала хорошо учиться, ходить в церковь без маминых упрашиваний.

Один раз съездила в лавру, второй. На третий столкнулась в монастыре с подругой старшей сестры. Понятно, что та доложила о встрече с юной паломницей её матери.

Девочка получила хорошую взбучку. Мало того, школу пропускает, ещё и в такую даль одна ездит.

Проходит два дня, мама встречается на улице со знакомой молодой женщиной, когда-то в одну церковь ходили, и рассказывает о младшей дочери, которая вбила себе в голову: купи ей золотые серёжки. Дошло до того, что поехала к Сергию Радонежскому: ты мне серёжки, а я буду хорошо учиться.

Поведала мама о семейной драме не без иронии.

На что знакомая вынула из ушей золотые серёжки и со словами: «Твоей Таньке от Сергия Радонежского», – вложила в руку рассказчице.

Девочка ездила в Троице-Сергиеву лавру просить серёжки, женщина просила приход мужу.

Тот окончил духовную академию, рукоположили, а прихода не дают. Месяц ждёт, второй, полгода. Дитё растёт, помощи со стороны никакой. Матушка собралась и поехала к Сергию Радонежскому. Взмолилась, так и так, бедствуем, помоги, нет у меня ничего, кроме серёжек, пожертвую тебе, только помоги.

Минует неделя, приходит разнарядка, и батюшку отправляют настоятелем в храм с хорошим приходом. Матушка не забыла свой обет, помчалась в лавру. Подошла к раке, сняла серёжки, а куда их положить не знает? Постояла-постояла, как неприкаянная, да и вышла из храма.

Нацепила серёжки и побрела на электричку. Вернулась в Москву и узнала, кому отдать серёжки.

Рассказ запал в мою душу. Обсуждал с женой, с Мариной. И та и другая воспринимали с долей сомнения, я сразу и безоговорочно поверил. Молилась девочка, молилась матушка. Ещё неизвестно, чья молитва была горячее, и кому в первую очередь помог святой Сергий.

Раньше для меня все иконы в Крестовоздвиженском соборе были одинаковы, после рассказа с серёжками образ Сергия Радонежского стал роднее. К примеру, ты знал в лицо соседа по подъезду не один год, здоровался с ним, потом до тебя доходит информация, он, когда жена тяжело заболела, бросил работу и всего себя посвятил ей. Человек оказался способным на подвиг самоотречения. После чего становится для тебя не просто соседом, а человеком вызывающим искреннее уважение, интерес.

В Крестовоздвиженском соборе большая икона Сергия Радонежского, с частицей мощей святого. Стал сугубо молиться перед этим образом. Просил святого устроить так, чтобы побывал у него в Троице-Сергиевой лавре.

По своей темноте считал – лавра находится в самой Москве. А где ей, рассуждал, быть такой знаменитой. Подкузьмила колокольня Новоспасского монастыря. Проезжал мимо и сделал для себя ложное открытие: вот он где монастырь, основанный Сергием Радонежским. Колокольню Троице-Сергиева монастыря видел на фото, самоуверенно решил, глядя на Новоспасский, вот же она. Подумал: когда-то монастырь был за городом, Москва, расширяясь, прибрала к своим рукам. Она всё, что получше, прибирает.

Посему, собираясь в очередную командировку в Москву, запланировал выкроить три-четыре часа для лавры.

Билеты брал, как и большинство наших директоров, кто летал на самолётах, сразу в оба конца с открытой датой на обратную дорогу. В те времена была такая услуга, удобно – можно всегда подстроиться, или раньше улететь, или, наоборот, если дела задерживали – позже, без всякой суеты с переносом даты вылета. В тот раз в первый день решали производственные вопросы, на второй был назначен семинар для директоров. Учредитель любил нам устраивать учёбы. Надо отдать должное, правильно делал, в основном толковые люди нас образовывали.

Отучились, в моём распоряжении осталось вполне достаточно времени для поездки к Сергию Радонежскому, улетал поздно вечером. После семинара зашёл в торговый комплекс, надо было что-нибудь купить дочери. Всегда с нетерпением ждала из командировок. Даже если среди ночи приезжал, обязательно выскочит с заспанными глазёнками в коридор: «Что привёз?»

Рассчитывал, куплю подарок и поеду в лавру.

На первом этаже торгового комплекса попалась на глаза церковная лавка с литературой. Не мог пройти мимо. Первое, что увидел – фотоальбом по Троице-Сергиевой лавре. Открываю, начинаю читать и понимаю, что никакой лавры не видать сегодня как своих ушей. Она не в двадцати минутах на метро, а в бывшем Загорске. Полтора часа на электричке.

Вернулся обратно на фабрику, там был офис головной фирмы. Туда же подошли директора новосибирского и самарского филиалов.

Я со всеми директорами был в хороших отношениях. С этими двумя сошёлся ближе всего. Вова Самарский… Фамилия у него была Светличный, да всех директоров он перекрестил на свой лад, я стал Сашей Омским, Максим Цаплин из Новосибирска – Максом Сибирским. Был ещё Толик Волгоградский, Гена Питерский… Одним словом, развлекался Вова…

– Ну а что, – говорил, – сразу имя и география. Удобно.

Мы его звали в его же формате – Вова Самарский.

Принадлежал он к той породе, кто отлично вписался в новые времена. Депутатом горсовета успел побывать, в мэрии работал. Связи имел от серьёзных чиновников до серьёзных братков. Во всяком случае, среду криминалитета знал и она его.

В прошлом спортсмен. В советское время входил в сборную России по вольной борьбе. Характер имел далеко не нордический – взрывной.

Рассказывал, криминальный авторитет средней руки занял у него денег. И решил не отдавать. Держал он кафе за городом. Вова подумал, что если гора не идёт к Магомету с долгом, надо самому съездить за своими кровными. Заходит в офис, телохранитель тут же сидит. Вова изложил своё пожелание-требование: пора должок вернуть. На что получает недвусмысленный ответ: какие деньги? Пошёл вон! Самарский не стал доказывать, что товарищ не прав. Но по дороге по указанному адресу начал зажигаться. Вышел из кафе, оно прилично за городом, газа нет, кочегарка на угле, у её стены короткая штыковая лопата. Вова берёт её, за спину прячет, спина такой площади, за ней экскаватор средних размеров укроется, и плечи у Вовы косая сажень.

Возвращается в офис. И без предупреждения плашмя лопатой должника по голове. Охранник не успел пистолет выхватить, как остриё лопаты упёрлось в горло с Вовиным предупреждением: дёрнешься – башка с плеч. Пистолет приказал бросить на пол. Подобрал огнестрельное оружие. В одной руке оно, в другой шанцевый инструмент. Должник, приголубленный лопатой, в себя пришёл. Вова к его горлу шанцевый инструмент приставил. Да с таким выражением лица, что должник залепетал: «Иваныч, да я пошутил, вон в барсетке деньги, тебе приготовил…»

Говоря о Вове Самарском, не могу не вспомнить случай, имевший место быть в Москве в 2007-м, как раз за год до знаменательной для меня поездки в Бари. О Бари расскажу отдельно, пока о том памятном происшествии. Учёбы, что нам в Москве устраивали, в разных местах проходили, в тот раз в гостинице «Космос».

Самолёт вовремя из Омска прилетел, на метро я до ВДНХ доехал. Выхожу из вагона, указатели со стрелочками, как у богатыря на распутье: налево пойдёшь – голова с плеч, направо – коня потеряешь, прямо – счастье найдёшь. В метро голову снести не обещали, без этих страстей выбор: ВДНХ, гостиница «Космос», и указатель «К Тихвинскому храму в Алексеевском». На ВДНХ идти не хотелось – это с утра пораньше непременное многолюдье, суета. Гостиница успеется, в ней своё круглосуточное коловращение: проститутки, бизнесмены. Выбрал церковь. На часах ещё и девяти утра не было, полдня в моём распоряжении, пока, думаю, наши соберутся, посмотрю храм.

Церковь старинная, не новодел, XVII век, никогда не закрывалась. Шла литургия, постоял, помолился, так хорошо.

Выхожу из храма, взгляд натыкается на табличку с указателем, отправляющим на могилу схииеромонаха Иннокентия (Орешина). Заинтересовал меня схииеромонах. Пошёл к нему. Металлическая оградка, ажурный кованый крест в зелёную краску выкрашен. Примерно такой же, как на Старо-Северном кладбище в Омске у протоирея Аполлония Волкова, только что в зелёную краску выкрашен. Сейчас, говорят, батюшке Иннокентию гранитный поставили, оградка другая. А тогда крест был металлический с фотографией старца. Свечку затеплил. На могилку можно было поставить, на столик, и ещё был подсвечник пониже столика. Я на могилу поставил, помолился. На душе благостно, умиротворённо.

В тот приезд во вторник-среду напряжённо учились, тут же в «Космосе» занятия проходили, в четверг на вторую половину дня что-то ещё было запланировано, с утра до обеда делай что хочешь. Наши куда-то собрались, я отказался, нет, говорю, пойду на литургию.

Вова Самарский ко мне подходит:

– Возьми с собой, я ведь батю похоронил, завтра девять дней.

Отчитал его:

– Почему не позвонил, я бы со своей стороны сорокоуст заказал. Надо усиленно молиться в эти дни за его душу.

– Как-то всё неожиданно, – с благодарностью посмотрел мне в глаза, – не до звонков, если честно, было.

Пошли с ним на службу, записки на проскомидию подали, панихиду заказали.

После литургии позвал Самарского к схииеромонаху Иннокентию. Купили во дворе храма по паре самых больших свечей. Конец мая, день яркий, солнечный. По одной свече тут же поставили, подсвечник с навесиком в виде двускатной крыши с крестиком на коньке, свечи в песок втыкаются. Свечи, что предназначались отцу Иннокентию, зажгли. Женщина на свечном ящике подсказала:

– Если спичек нет с собой, зажгите здесь. На могилке могут и не гореть.

Мы с Вовой оба некурящие.

Идём с горящими свечами. А тихо-тихо, полный штиль, закрывать ладонью огоньки от ветра не надо. Подходим к могиле, зажигаем от своих свечей остальные, которые там были. На самом деле не горели.

Постояли минут десять молча. Каждый про себя помолился. Вдруг дерзновенная мысль возникла.

«Отец Иннокентий, – обращаюсь к старцу, – если слышишь нас, дай знак».

Вова свою свечу на могилку поставил и говорит:

– У храма тебя подожду.

Свечи остриями огоньков к небу тянутся. И тихо-тихо. Город совсем рядом, а ни звука постороннего не долетает.

Я за оградку вышел, калитку за собой закрываю. Ограда, как и крест, зелёной краской покрашена. Калитку прикрыл – и тут же все свечки разом погасли. Ни дуновения, ни ветерка. И словно кто саблей срубил огоньки. Во всех трёх уровнях – на могиле, на столике, на подсвечнике… Все-все.

Можно ещё такое сравнение привести: реле щёлкнуло – сеть обесточилась.

Я замер от неожиданности. Вова, будто почувствовал спиной, оборачивается:

– Что – все сразу?

Такой батюшка там лежит.

В аэропорт вечером приехали втроём. Сначала Вова Самарский улетал, через час – Макс Новосибирский, после Макса я. Пошли билеты отмечать. Самарскому говорят: мест нет. Вова сначала вспыхнул скандалить, потом позвонил кому-то – место появилось. У него не только в Самаре завязки. Нам с Витей тоже от ворот поворот: нет мест.

Самарский, уходя на посадку, сунул мне на прощанье тысячу рублей:

– Вдруг не улетишь. Меня встретят, а ты весь растратился.

Максу в последний момент повезло, появилось место на Новосибирск. Тоже пошарил по карманам, две тысячи мне протягивает:

– На, потом отдашь.

Их деньги оказались очень кстати. Мне не подфартило, место так и не появилось.

Выхожу из здания аэропорта и сталкиваюсь со знакомым по Омску, он перебрался в Москву, в тот вечер провожал жену. Ей больше повезло, чем мне, улетела в Омск. Предложил подвезти до метро.

По дороге рассказал ему о своей ошибке с лаврой.

– Тебе с Ярославского вокзала надо ехать на электричке, – разъяснил. – Часто ходят.

Называю подобную ситуацию – ворота открыты. Стоило им распахнуться для поездки к Сергию Радонежскому, всё пошло по накатанной. Вернулся в гостиницу, где мы, директора филиалов, всегда останавливались, на рисепшен хорошая знакомая. Заикнулся о лавре, тут же зашла в интернет, план поездки нарисовала: во столько-то выйти из гостиницы, так-то доехать до Ярославского вокзала, оттуда электрички отходят в такое-то время, а обратно уезжать, чтобы не опоздать на самолёт, надо тогда-то.

Одним словом, ворота открыты.

На следующее утро в девять часов был в монастыре. Не стал никого расспрашивать, сначала в Успенский храм зашёл, там находится деревянный гроб – самая первая рака, в которой покоились мощи святого. Потом ноги привели в Троицкий собор, к современной раке с мощами преподобного Сергия.

Ходил воодушевлённый – со мной настоящее чудо произошло. Цепочка событий – не улетел, встретил омича, женщина на рисепшен – не просто так выстроилась. Одно за другое не случайно зацепилось. Я обратился к Сергию Радонежскому с просьбой побывать в его обители, и он услышал.

За монастырскими стенами часовня стоит. Был случай, когда братия возроптала на игумена отца Сергия. Дескать, зачем основал обитель в столь неудобном месте, будто нельзя было получше найти. Не ближний свет воду носить на монастырские нужды. Не натаскаешься. Тогда Сергий, взяв с собой инока, вышел из обители, спустился в лес под монастырём, нашёл в неглубокой канавке немного воды и, преклонив колени, начал молиться, просить у Господа явить славу Свою, даровать воду на данном месте. Сотворил молитву, осенил крестным знаменем канавку, и оттуда забил источник, который по сей день питает лавру водой.

В свечной лавке часовни, стоящей на источнике, женщина лет пятидесяти торговала иконками, свечами. Народу никого, я к ней, меня переполняло, распирало, от всего происходящего. Подмывало скорей-скорей поделиться с кем-нибудь впечатлениями. С упоением начал рассказывать, какое чудо со мной произошло. Она слушает и улыбается. Её реакция запала в память – «да у нас постоянно так». Мол, не стоит удивляться, надо просто молиться.

Купил у женщины несколько иконок в подарок маме, сёстрам, друзьям. Себе выбрал икону Сергия Радонежского, на которой святой изображён в полный рост (высокая и узкая), по сегодня в домашнем иконостасике стоит.

Святой воды набрал, сколько мог. Она бежит из кранов, вставленных в крест. Всегда из паломнических поездок святую воду привозил. Причем, не пару-тройку бутылочек – два-три пятилитровых баллона обычно тащил. Часть себе оставлял, что-то раздаривал.

Глава одиннадцатая

Паломничество с семьёй

Не знаю, как сейчас пресса помогает новообращённым христианам, в моё неофитское время не было православных каналов, православных сайтов, книг самая малость стояла в церковных лавках, не сравнить с сегодняшним днём – полки православных магазинов ломятся от литературы. Тогда православные газеты глаза открывали. Жена из церкви принесёт какую-нибудь, прочитает, в зале на журнальный столик положит. Для меня. Дочь перешла в спальню к маме, у сыновей своя комната, мне был определён диван в зале.

О чуде с серёжками говорил. Благодаря ему открыл для себя Сергия Радонежского. Второй раз газета надоумила следующим образом. Попалась мне статья священника, который стал иереем в зрелом возрасте. Воспитывался в советском духе (октябрята-пионеры-комсомол), пришёл к Богу в начале девяностых. Воцерковлялся вместе с семьёй. Однажды осенило (ещё и не собирался в священники): детям, пока от родителей не оторвались, надо организовать летом такую поездку, что на всю жизнь оставит след в душе. Не на море везти, день-деньской на пляже валяться, отправиться всем вместе по святым местам. Показать детям, самим посмотреть, где подвизались в разные времена святые угодники. Строили храмы, молились, возрастали до великой святости. Дать детям возможность прикоснуться к скрытой от многих монастырской жизни. Задумано – сделано: повёз семью в Оптину.

Идея, вычитанная из газеты, меня вдохновила. Сыновья в таком возрасте, можно построить и скомандовать: собирайтесь, едем. Старшему семнадцатый шёл, едва не последняя возможность всей семьёй отправиться. Раньше бы, конечно, такое осуществить, да лучше запрыгнуть в последний вагон, чем мельтешить по перрону, сетуя: поезд ушёл, дымок растаял.

Дело за малым – накопить денег. На пятерых немало понадобится.

Как директор получал до трёх процентов от продаж. Прикинул, сколько надо откладывать, чтобы к лету набралась достаточная сумма. Наметил съездить в Дивеево к Серафиму Саровскому, в Серпуховской Высоцкий мужской монастырь к иконе «Неупиваемая чаша», в Троице-Сергиевскую лавру к Сергию Радонежскому…

Маршрут разработал с условием – в западном направлении едем поездом. Дети никогда такие расстояния по железной дороге не преодолевали. Пусть почувствуют, что сам вынес из детства. Непередаваемое ощущение долгой дороги, с её калейдоскопом картин за окном: крохотные полустанки и большие города, могучие реки, над которыми поезд идёт и идёт, предоставляя возможность полюбоваться водной ширью, и узенькие ленточки речушек, пересекаемых за секунды. Степи с перелесками, горы с тоннелями, поля, озёра, корабельные сосны и цветущие луга, люди за окном, лицо мелькнуло и никогда-никогда больше не увидишь его. Не узнаешь, почему было грустным, или его озаряла солнечная улыбка? Пусть детям западёт в память неповторимое состояние путешественника, преодолевающего огромные расстояния. Меняются часовые пояса, меняется природа, меняется людской говор на станциях – в два дня столько всего вмещается.

Обратно наметил лететь самолётом. Устанем, поэтому домой лучше вернуться как можно быстрее.

К середине марта набралась сумма, которая давала полную уверенность – едем.

Вдруг жена объявляет: тёще нужны деньги, надумала переехать поближе к Омску.

Вот тебе и раз. Перед моим отъездом в Португалию тёща решила жить на земле: продать квартиру в Омске, купить дом в деревне. Так и сделала, да муж, отчим жены, Степаныч, умер, тёща без мужских рук разочаровалась в деревенской идиллии. Вдобавок – слишком далеко от города, целая история к дочке ехать. Надумала перебраться поближе, а денег не хватает. Всплыл один факт, который от меня ранее скрыли: тёща, продав квартиру, часть денег отдала моей жене. Та с подругой, как уже говорил, купили два контейнера на оптовке. Да на оборотный капитал денег не хватило. Тайком от меня попросила у матери.

С контейнерным предприятием ничего не получилось. Все деньги – и те, что выручила, продав оставленную мной машину, и тёщины – пошли прахом.

Когда жена раскрыла секрет, что брала деньги у матери, а теперь надо возвращать, я, грешен, не сдержался, накричал на жену. Обидно – паломническая поездка рушилась. Мечтал-мечтал, вдруг выныривает тёща с очередной затеей. Была из натур неуёмных, решительных, в возрастном консерватизме, когда любая перемена в жизни на уровне трагедии, её никак обвинить нельзя было. Надо сказать, не везло на мужей. Двое умерли, одного, слишком прикладывался к бутылочке, выставила с чемоданами за дверь. Со Степанычем ей подальше от «городского шума» захотелось забраться, он умер, тёще понадобился шум мегаполиса поблизости от места проживания.

Повздорили с женой на тему её мамы. Однако остыв от эмоций, крякнув от досады, отдал все паломнические деньги на улучшение жилищных условий любимой тёщи.

Рассказывал про тёщину особенность – страшную нелюбовь анекдотов про тёщ. Свадьбу нам подпортила, это дело прошлое. Но демарш повторился через несколько лет на дне рождения моей жены. После какой-то там рюмки моего друга, Володю Долгачёва, того самого, который отказался быть дружкой на свадьбе, разморило на данную тему. На свадьбе не был, тёщиных особенностей не знал, ну и ляпнул. Анекдот простенький. Один другого спрашивает: «Как вам удалось на одну путёвку так хорошо отдохнуть всей семьёй?» – «Да тёщу отправил на курорт». До того коротенький анекдот, что я не успел Володю придержать. Тёща снова демонстративно поднялась из-за стола и ушла. И снова обида на зятя. Должен был моментально поставить друга на место, защитить институт тёщ от ироничных посягательств. Я пусть и не хихикал, зато других не остановил.

Тёща ушла и Степаныча увела. У того физиономия вытянулась: как это уходим? Он месяц настраивался, руки потирал – гульнуть появилась возможность. И на тебе. Любил выпить, а тёща не давала. Степаныча я уважал, мужик работящий, умный. Бывало, приеду к ним, в поленницу пару бутылок засуну. Этакая мужская солидарность.