Ожившие мертвецы. Начало

– Э нет, – замотал головой провожатый, – тебя Виталик ждёт. Сказал этого клоуна уложить, а тебя привести. Пообщаться он хочет зачем-то.

Мякинин даже обрадовался, оставаться наедине с беспокойными мыслями хоть и в довольно бодрой «гостинице» он не хотел и возможно боялся, поэтому лишних вопросов задавать не стал, а просто пошёл за Серёгой тёмными коридорами.

Виталий сидел в учительской за столом, на котором тонкой невидимой в темноте струёй через узкогорлое стекло, чадила керосиновая лампа, заправленная каким-то жиром, специфический запах которого плавал по кабинету.

– Через две минуты отключат генераторы, – пояснил он, кивая на лампу. Серега вышел, Филиппов показал на стул:

– Присаживайся.

Мякинин развалился на стуле, забросив ногу на ногу.

– Мы не договорили там в каморке, – начал Виталий и неожиданно спросил:

– Знаешь, кто была раньше та женщина, которую ты убил? Её звали необычно: Камила. Она работала медсестрой в больнице, там, по-видимому, её укусили. Она обратилась и укусила мужа. Потом они вместе сожрали своего малолетнего ребенка. Я тебе об этом рассказываю, потому что ты уже всё видел и воспримешь правильно мои слова. Это уже не люди, это существа. Злые и хищные.

Виталий добавил с улыбкой:

– Но Камила была девкой фигуристой при жизни!

– Я обратил внимание, – согласился Миша.

– Ты некрофил?

– Ещё пока нет. Но я не знаю, как там с женщинами на Материке.

Филиппов снова улыбнулся:

– Тебя не проймёшь! Ты не из бывших случайно?

Мише сразу стало понятно, что Виталий имел в виду не уголовников, ни чиновников, а именно себе подобных оперов.

– Из них. Четыре года в уголовном розыске, потом почти год в УЭБе.

От Мякинина не укрылось, как Виталик обрадовался, что не промахнулся с выводами о сидящем перед ним собеседнике.

– Чего ушёл?

Миша, размышляя: стоит ли открывать душу мало знакомому парню, шумно фыркнул носом, решился. Да, собственно, рассказывать особо было и нечего: родился и жил в Удельной Раменского района Московской области, женился, родился сын, подрос, жена умерла, с органов ушёл из-за того, что и дома не бывает и зарплата маленькая.

– Жилья своего нет, живём с сыном с родителями, кредитов ещё с женой набрали, с банком до сих пор расплачиваюсь. Всё как у большинства нашего нищего российского населения. Обычный маргинал и неудачник, – Заключил Мякинин, глядя прямо в глаза Филиппову, заволоченные мраком комнаты. Виталий неожиданно усмехнулся, поднялся из-за стола, полез куда-то в шкаф, загремел стеклом. На столе оказалась початая узкогорлая бутылка коньяка, пара стопок и плитка шоколада в цветной обёртке.

– Это как сказать, – ещё раз усмехнулся Филиппов, разливая цветную жидкость по стопкам, – теперь нет ни банков, ни ССБ, ни «красных», ни «чёрных» зон, ни президентов, ни правительств, ни закона. Сволочное прошлое, мрачное настоящее и ещё более мрачное будущее. Давай за то, чтобы будущее было лучше прошлого!

Понял или нет Филиппов то, что хотел сказать или недосказал Мякинин, Миша так и не догадался. Но хотел верить, что понял. А не досказал многое: что больно было смотреть, что жируют как раз жулики и беспринципные негодяи, а честные остаются за бортом этой жизни. Недоноски, возросшие из самой низовой браги и в другое время оставшиеся бы на самом дне, упивались своим величием, без всякого снисхождения топча тех, кто находился ниже. Вся эта негласная кастовость, российские кшатрии и брахманы, которую старательно не замечала чернь, пока это её не касалось. Мякинин сосредоточился на воспитании сына, замыслив, чтобы его ребёнок ни в чём не нуждался в будущем.

Филиппов также рассказал о себе кратко, и не потому, что хотел что-то скрыть, просто новые знакомцы никак не могли перейти к главной теме разговора. Рос Виталий в Талнахе под Норильском в семье военного. Потом отца перевели дослуживать на материк, школу Виталий оканчивал уже в подмосковной Заре. Потом армия, потом полтора года в ФСБ в наружном наблюдении, потом через увольнение поступил на службу в нарьянмарский УР. На Север его всегда тянуло…

– На чём я остановился, когда рассказывал про вирус? Ах, да: в густонаселённой Европе, Индии и Китае этот ад начался быстро, у нас и США всё случилось медленнее. Затем вирус исчез, будто выбрал себе достаточно носителей и стал распространяться только через укусы. К примеру, до нас он не дошёл, но ожившие, прибывшие с материка, наделали достаточно себе подобных. Их же клали в больницу, таскали в околоток, они ходили на работу и просто по городу. У нас было чуть более двадцати тысяч населения, оживших сейчас тысяч семь-восемь. Остальные: кто умер, кого сожрали, кого-то убили, кто-то (живой) сбежал. Кроме нашего есть ещё так называемые «очаги сопротивления». Я не знаю, сколько людей осталось вообще. Может быть тысячи четыре вместе с женщинами и детьми, может меньше. У нас здесь семьсот двадцать три человека и в неделю пополняется ещё в среднем на десять. Но всё меньше тех, кто до сих пор отсиживался по квартирам и домам, они либо мертвы, либо уже с кем-то объединились.

– Мы встретили один такой «очаг»: Николаича и какого-то нерусского, – улыбнулся Миша, вспоминая встречу.

– А-а-а! Это Николаич и Тихон, метисом кличут. Мама у него из эвенков, а папа украинец. Они чокнутые, собрались, когда льды сойдут, тикать на катере в Финляндию. Объясняют, что там Европа и по любому такого бардака не допустили. Но лично я сомневаюсь. Перед катастрофой весь цивилизационный лоск слетает.

– А вы? Что будете делать вы? – поинтересовался Мякинин.

– Лично я остаюсь здесь и убеждаю людей также здесь остаться. У нас здесь всё есть. Оружие, пища в тундре и в море, печи сделаем, дрова добудем. Есть мастеровые, охотники, врачи. У нас, представляешь, газ до сих пор идёт, каким образом, я даже не знаю. Связи нет, в том числе и сотовой, спутниковый телефон работает пока, но с кем созваниваться? Лишь бы газ до лета шёл, а там мы уже развернёмся. Оживших истребим потихоньку, а там посмотрим, загнётся цивилизация или реанимируется.

– А вот мне на материк надо в любом случае, – задумчиво сказал Мякинин. Сын… Как старался себя отвлечь от гнетущих мыслей, они всё равно наползали тучей.

– Забыл тебе сказать, – Виталий плеснул коньяку себе и Мише, – утешит тебя это или нет… Дети. Их мозг не выдерживал заражения, они умирали. Просто умирали. Лет примерно до четырнадцати. Поэтому ты детей среди оживших встретишь не много. К тому же ребенок слаб против взрослого ожившего и, как правило, одним укусом не оканчивается…Он просто не успевает сбежать и заразить остальных…

Рука Михаила до боли в пальцах сжала почти пустую бутылку. Коварное воображение тут же начало рисовать страшные картины. Его сын один там далеко, среди рухнувшего мира. И не спасти, не помочь маленькому беззащитному человечку, к которому тянулись зверские дьявольские лапы оживших…

Виталий не дал довоображать: внимательно посмотрел на Мишу поверх тусклого света, развернулся на стуле, лязгнул дверцей сейфа, и положил перед Мякининым две маленьких круглых белых таблетки.

– Из запрещённого? – хмыкнул Мякинин.

– Ага. Ещё месяц назад торчки удавили бы за них. Но у них доза от трёх начинается, а тебе двух хватит, чтобы уснуть. У тебя впечатлений как у ребёнка от зоопарка. Заморишь себя мыслями и спать до утра не будешь, а тебе силы нужны.

Наблюдая, как Миша запивает таблетки, Виталий добавил:

– Знаю, что если тебе предложить, всё равно не останешься, но, тем не менее – наши двери для тебя открыты. Твоих друзей я не знаю и не приму их, даже если поручишься. Сейчас такое время, что не до человеколюбия. А с этим, как его…

– Редькин, – подсказал Миша.

– Ну да. С ним будь осторожен. Я, да и ты, подобных сволочей повидали немало. Их раньше закон сдерживал, а теперь не держит ничего. Он не вкусил просто этого, но придёт час, когда тебе придётся его убить. Может не его, но кого-то похожего. Вижу, что не думаешь об этом. Пока. Ты тоже ещё не объял всего, что произошло. Слово «убить» для тебя пока страшное и растёт из преисподней. Ладно, шабаш не сегодня!

Отрезал Виталик. Взял со стола аккумуляторный фонарь, подмигнул Мише:

– Пойдём, коллега, провожу, а то заблудишься.

Таблетки действительно помогли, и как бы Миша не гонял в голове мысли, они затухли, едва он коснулся головой подушки.

– Подъём!

Серёга тормошил Мякинина. Миша тряс головой, просыпаясь. Палаточный городок в спортзале уже ожил, наполнился детскими и взрослыми голосами.

– Давай, на завтрак и пора доставать вам машину, чтобы уехать.

В бывшей школьной столовой столпотворение. Дети сидели за столами, деловито за детскими разговорами уминая кашу, маленьких кормили родители. Взрослые со своей посудой выстаивали очередь, получали порцию, находили место, где перекусить, либо шли на выход. Напоминало всё какой-то лагерь беженцев из новостей.

– О, здорово, Миха! – Редькин вывалился из очереди с полной миской дымящейся пшённой каши. Да уж, этот не пропадёт.

На улице уже как полчаса занялся длинный северный рассвет. Виталий, свежий и гладко выбритый, стоял на снежной стене, переговаривался с каким-то коренастым мужиком в спортивной шапке, показывая в сторону обступивших лагерь мертвецов. Михаил поднялся по оплывшим ступеням на стену и встал рядом с Филипповым.

– Ни чего себе! – вырвалось у него. Оживших были сотни. Толпа раскачивающихся урчащих с подвывом мертвецов напирала на стену, пытаясь зайти внутрь, где ждала недоступная вожделенная добыча.

– Серега сказал тебе, что за машиной вам пойдём? – вместо приветствия спросил Виталий.

– Сказал, только как мы выйдем отсюда? – вид толпы оживших невольно кольнул хребет жутким первобытным ужасом.

Филиппов усмехнулся:

– Не в первый раз такое. Сейчас всё увидишь.

Ждать пришлось недолго. В тыл зомби выехал снегоход с двумя седоками в ярких пуховиках, у заднего пассажира был карабин. Виталий пояснял по ходу:

– У нас есть внешний пост на такой случай – если ожившие собираются у лагеря, то их нужно отвлечь. Сегодня на посту были Пульковы, отец и сын. Папаше уже за пятьдесят, а глаз как у орла. Смотри, сейчас будет шоу.

Зомби почти не заинтересовались снегоходом, даже когда старший Пульков слез с него, сняв с плеча карабин. Два выстрела прозвучали подряд, уничтожив двух зомби, точно в голову. Задние ряды мертвецов, ворча, стали разворачиваться. Папаша достал из внутреннего кармана пол-литровую пластиковую бутылку с тёмной жидкостью открыл и обильно полил перед собой. «Кровь», – догадался Мякинин. Ожившие, переключаясь на новую и более реально доступную жертву, ряд за рядом медленно разворачивались и потоком тянулись к снегоходу, освобождая стены от осады. Пора было наживке уезжать. За воплями мертвецов никто из наблюдавших со стен не услышал, как снегоход заглох, а младший Пульков тщетно пытался его завести. Старший почему-то перестал стрелять, а перехватил карабин за ствол как дубинку, готовясь к рукопашной схватке. Со стен скандировали как в Колизее, особенно надрывалась одна молодая особа:

– Паша, Паша-а-а!

Наконец снегоход завёлся и тронулся, периодически останавливаясь, дразня и увлекая всё больше преследователей за собой.

– Стервецы! – выругался Филиппов. – Взрослые мужики, а всё на публику играют. Младший ради Ленки старается, это та, что вопила сейчас громче всех, а старый дурень ему потакает.

Виталик, наверное, впервые за утро, посмотрел на Мякинина, сказал:

– Сейчас поедем, но сначала ко мне зайдём.

"Ко мне" – это значило в учительскую, где были вчера. Филиппов развернул на столе карту, прочертил простым карандашом линию от Нарьян-Мара вглубь материка.

– Здесь зимник до Ухты. Затем доберётесь до Котласа, а там уже до Вологды. Дальше до Москвы хоть ползком не спеша. Честно: выезжать нужно было вчера. Но вы должны успеть до глобального таяния. Берегитесь посёлков и тем более больших городов.

Миша молча кивнул и сказал вместо «спасибо»:

– Я по лестнице чуть не скатился. Ваша супер стена скоро растает. Как крепить будете?

Филиппов был чёткий и быстрый, поэтому Михаил тоже не тратил время на благодарности.

– Щиты поставим и трубами подопрём, – скороговоркой как о решённом отозвался Виталик. Нырнул в сейф и вытащил оттуда пистолет Макарова.

– Бери. На запасную обойму, патронов я тебе россыпью дам.

– Россыпью? – удивился Михаил. Филиппов скрылся под столом, зашуршал пакетом, что-то загулкало по дереву и дробно посыпалось в пакет.

– Держи!

Михаил спрятал пакет и запасную обойму во внутренний карман куртки, пистолет сунул сзади за пояс.

– Я полагаю, что никому не стоит показывать, что ты вооружён.

Филиппов многозначительно посмотрел на Мякинина.

– Поехали!

Четыре машины, одна из которых был минивэн, полные вооружённых мужчин, включая двух гостей, выехали из ворот школы. Филиппов обернулся к сидевшему сзади Мякинину:

– Когда мы уводим оживших от лагеря, то тащим их в сторону западной части города. Там нет ни дорог, ни зданий. Летом там заливы и болота. Я надеюсь, что зомби провалятся под лёд, как тевтонцы на Чудском озере. Но эти черти постоянно возвращаются в город. Там их долбанная армия! Вон, гляньте: пересекаем Полярную улицу, здесь их уже сотни наползло.

Ожившие, находившиеся негустой толпой метрах в пятидесяти от пересекавших улицу машин, сонно к ним разворачивались.

– Не успеют, мы слишком стремительны для них, – прокомментировал тот самый водитель Олег, который увозил их вчера от СДЮШ.

Машины, пробравшись по глубокой прокатанной снежной колее переулка, вылезли к морскому торговому порту. Хотя, по общепринятым меркам его условно можно назвать морским, так как с Атлантическим океаном его соединяла река Печора. Впрочем, океан был недалеко.

Сюда согнали наверное все полезные машины из города, какие смогли привезти: здесь стояли «Камазы», тягачи, бульдозеры, разного рода грузовики, пара экскаваторов и даже один эвакуатор. Пространство порта стратегически позволяло увидеть оживших и совершить манёвр – либо сбежать, либо остаться. И сами машины были расставлены совсем не привычным российским разгильдяйским порядком – рядами, широко друг от дружки, и проехать, и сразиться. То ли север приучил местных ответственно подходить к выживанию, то ли опасность вынуждает русского мужика стать аккуратным педантичным немцем.

Филиппов первый выскочил из «Ховера», привычно цепко огляделся, показал руками направо, налево:

– Там с десяток и там семеро. Серёга, Виктор, проскочите за машинами, вдруг не видим чего. Работаем, ребята!

Без выстрелов, только ножи и топоры, мужики сами двинулись на рычащих оживших, что заинтересованно шли к добыче. Мякинин, стараясь не отставать от других, ударом арматуры отбил в сторону тянувшееся к нему мёртвые руки, снизу вверх ударил заточенным концом под подбородок, хрястнуло что-то в черепе противника. Миша вырвал оружие, брезгливо отскочил, стремясь не испачкаться тёмной кровью.

– Сзади, на пять часов!

Вроде голос был Филиппова. Мякинин увидел движение краем глаза, схватил зацепившую его руку, присел, перебрасывая через плечо тело. Где-то у уха клацнули жадные зубы. Миша подхватил уроненную арматуру, вонзил её в рот поверженного противника. Тело задёргалось, Рычание превратилось в такой же нечеловеческий предсмертный хрип.

Михаил осмотрелся: на тяжёлом протаявшем снегу лежали уродливые мёртвые мертвецы. Слева метрах в десяти Редькин яростно кромсал поверженного зомби.

– Эй, садист, уймись уже! – окликнул его один из мужиков. Филиппов глянул на Мякинина и, показалось, усмехнулся.

Ещё шестерых убили за машинами, остальные были далеко и не видели людей. Нарьянмарцы деловито, видно не в первый раз, открыли один из гаражей, причём железные двери на удивление открылись бесшумно, вынесли шесть двадцатилитровых канистр с бензином.

– «Апельсин» ваш бегает, – сказал Филиппов Михаилу, – его и возьмёте. Бензина до Ухты должно хватить, баки там заправлены. А там уж сами промыслите.

Мужики с грохотом забросили канистры в будку, какой-то северянин передал ключи Мякинину и похлопал его по плечу:

– Привет Москве!

– Заводи, – сказал Виталик, а Редькин добавил:

– Ты поведёшь, с тебя «косяк» за то, что ключи потерял от снегохода!

Стартер обиженно покрутил вхолостую несколько секунд и завёл мотор. По полу будки шуршали загружаемые коробки с продуктами. Филиппов, снизу глядя вверх на сидевшего в кабине Мякинина, напутствовал:

– Удачи тебе. Хоть и недолго знаю тебя, но могу сказать, что ты хороший человек, такой, что нужен в этом новом мире. И, сдаётся мне, что главных врагов ты ещё не видел. Надеюсь, ты понял?

Михаил кивнул, рядом Редькин хлопнул дверью.

– Езжайте, а то эти животные нас уже засекли и ковыляют к нам, – сказал Филиппов и сам закрыл дверь кабины. Мякинин включил передачу, мельком бросив взгляд на идущих в их сторону оживших. Он начал к ним привыкать.

Психолог

– Проходите, присаживайтесь.

Приглашение войти в светлый врачебный кабинет прозвучало неожиданно не обыденно для светловолосого парня с причёской в стиле Билли Айдола. Отвыкший за месяцы зомби катастрофы от врачей и чистоты, парень застрял на пороге, осматривая белые стены, потолок с пятном вокруг крюка с люстрой, двумя ухоженными цветками в горшках, стоявшими на подоконнике.

– Проходите, не стесняйтесь, – повторил седоватый мужчина, лет сорока пяти с аккуратной небольшой бородкой. Улыбчивые глаза обрамлены сетью морщинок. По образу – настоящий киношный, располагающий к себе психолог.

Парень уселся в удобное кресло, Психолог едва заметно дёрнул щекой: обычно он предпочитал располагаться в этом кресле, сел напротив на кожаный диванчик. И диван и кресло располагались перпендикулярно окну, поэтому дневной свет не мешал смотреть друг на друга.

– Вы можете говорить о себе всё, ничего не скрывая. Прошу вас, начните сначала.

– Зовут меня Антон Уткин, родился и жил я в Самарской области в семье электрика и сельской учительницы, пока после самарского института не переехал в Москву, – начал парень, Психолог осторожно перебил его:

– Прошу рассказать с того самого начала. Ну, вы поняли, о чём я.

Антон как на экзамене приосанился, закатил вверх глаза, будто вспоминая ответ, начал рассказ:

– Работал я в Москве на Рязанском проспекте в офисе одного из банков. Я хорошо помню эти первые странные дни: оранжевое небо, на странный цвет которого почему-то никто не обращал внимания, причём этот оранжевый цвет пробивался даже сквозь тяжёлые облака. Ранний сход снега. Вы помните, чтобы к середине марта стало уже сухо? Я нет. И птицы. Они собирались в огромные стаи, носились по небу и улетали.

– Не падали? – уточнил Психолог.

– Что? Нет, зачем?

– Просто многие начало катастрофы связывают со знамениями из Библии и сами начинают верить в свои же приукрашенные факты. Неважно, продолжайте, пожалуйста.

– И запах. Многие его не чувствовали. Такой лёгкий запах… не знаю, как описать. Горелого железа, что ли? Я уже сейчас только думаю, что у меня был иммунитет, ведь многие заразились просто так, не от укусов. И все, кого я встречал живым, чувствовали этот запах, просто не обращали внимания. Я тогда подумал, что здесь что-то не так, наверное, подсознательно желая перемен в своей жизни: постоянное безденежье, нелюбимая работа по десять часов каждый день, но за которую надо держаться, откровенные издевательства работодателей-феодалов, кромешная тьма в будущем.

Сначала передавали про массовые заболевания, но не у нас, а в США и Европе. А затем, когда скрывать больных уже стало нельзя, заговорили и у нас. Как обычно, все болезни завезли в Россию от желающего нам зла Запада. Люди, страдая от нападений отдельных заражённых, всё ещё верили позитивному телевизору: у нас со всем борются, всех побеждают. Показали Европу, где царила полная анархия: разбежалась армия и полиция, на улицах свирепствовали уличные банды и заражённые. Показали наших гвардейцев, которые бодро и умело загоняли разбушевавшихся больных в карантин, бравых десантников, которые специально остались на сверхсрочку, так как Родина в опасности…

Мы как-то стояли с парнями и девчонками у офиса и курили. Шутили насчёт Апокалипсиса, со смехом строили планы в случае его наступления, подтрунивали друг над дружкой. Между тем у нас в банке уже были заболевшие. Помню, что начинались сумерки, как обычно в область стояла длинная пробка. Из БМВ Х5, полного хлопцев с Кавказа, открыв стекло задней двери высунулся парень и прокричал девчонкам что-то похабное. Ему даже никто ответить не успел, как парень убрался, а из окна высунулся ствол автомата и дал длинную очередь по нашему зданию. Зазвенели стёкла, заорали, падая на землю девчонки, а кавказцы заржали и продолжили стоять в пробке. Ни полиции, ни гвардии, никого. А дальше становилось хуже.

– Вы всё ещё работали?

– Да, ещё дня четыре точно. Про последний рабочий день я и хочу рассказать. Это как раз и было начало.

В городе начинался хаос. На людей нападали заражённые всё чаще, преступность зашкалила: прохожих грабили и избивали белым днём в людных местах. Транспорт ещё ходил, но с перебоями. Я снимал квартиру в Люблино, оттуда можно было на крайний случай до офиса дойти меньше, чем за час, для меня, как деревенского, это было несложно. А те, кто спускался в метро, рассказывали многое… Ну, я думаю, вы об этом слышали. И вот однажды на работу просто не пришло больше половины персонала.

Несколько слов о моём начальнике, для того, чтобы понять, кто я был тогда. Это был мой ровесник, тоже двадцати шести лет отроду, но рождённый, как говориться, с серебряной ложкой во рту. Папа у него был какой-то туз в холдинге, которому принадлежал наш банк, сына устроил к нам начальником нашего департамента. Не могу оценить его как профессионала, но с воспитанием у него было хуже, чем у быдла с подворотни. Звали его старинным именем Иван. Подчинённых он не считал за людей, постоянно орал, оскорблял, при этом был франтоват, всегда одет с иголки и ездил на хорошей машине. Никто не смел ему возражать, так как никто не хотел в наш постоянный российский кризис остаться без работы, в том числе и я. При нём я дорос до начальника отдела и моя зарплата стала эквивалентна тысяче евро – средняя в Москве и Восточной Европе и просто громадная в России и даже в Подмосковье. Этих денег мне хватало, чтобы отсылать родителям и снимать квартиру. Поэтому я всегда смотрел в рот моему боссу, поэтому и продолжал ходить на работу как баран, когда было ясно, что мир рушится и каждый заботится о себе.

В тот день Иван был очень возбуждён, впрочем, я никогда его не видел спокойным. Он приказал мне: «Антон, собирайся, едешь со мной!». Оказалось, что мы должны были забрать из дома его жену и двух маленьких детей. Я уселся в его большой внедорожник и мы поехали в сторону Жулебина. Дороги, в том числе и объездные, были забиты машинами, людьми со скарбом, прочь валящими из города. Гвардейцы и военные пытались навести хоть какой-то порядок на трассах. Мы пытались объехать Рязанский проспект, но в итоге вернулись на него и намертво встали в пробку. Иван нервничал, сигналил, орал в окно матом. Какой-то «жигулёнок» не пустил его в ряд, и он не вытерпел и выскочил из машины.

Стоял тёплый апрель, солнце уже неплохо пригревало для весны. Иван был в своём модном облегающем пиджаке. Из «жигулей» вышли пожилой дядька и мужик помоложе в лёгких свитерах, отец с сыном наверное, так как были очень похожи. Иван орал махал руками. В другое время те начали бы оправдываться, кланяясь статусной машине и дорогим шмоткам, но теперь начали с ним драться. Иван был рослый, занимался плаваньем и тайским боксом, но это его не спасло. Драка была секунд двадцать, Ивана свалили на землю, пару раз добавили и сели в машину. Как раз их ряд поехал, а сзади непрерывно сигналили. Чёрт! Я получил удовольствие и испытал злорадство от того, что начальнику навешали лещей!

Какой-то гвардеец, в тёмной полицейской форме, с АКСУ на плече и заломленным на голове беретом спешил к нам. Иван уселся за руль, растрёпанный, с разбитыми губами и носом, злой как цепная собака. Он закричал гвардейцу: «Не видишь, людей бьют на твоих глазах! Арестуй этих маргиналов!». «Заткнись и езжай!» – ответил гвардеец. «Чего?! Да я тебя туда-сюда наверх через низ и отсюда!» – что то вроде этого сказал мой босс, обалдевший от такого обращения. Гвардеец с такой силой пнул берцем по водительской двери, что машина качнулась. «Вали давай, пока не пристрелил, я сказал!» – выкрикнул он. Да, все без исключения были на нервах. Иван, наверное, впервые в жизни, растерялся, впрочем и трогаться не спешил, хотя ряд и поехал. Не знаю, чем бы закончилась их перепалка, но впереди раздался многоголосый вопль, перекрывший шум пробки. Толпа мертвецов, как огромная стая дружных футбольных болельщиков, вывалилась впереди справа и волной накрыла стоящие в пробке автомобили.