Никто, кроме нас

–Тебе крайне не повезло, в таком случае.

Радиоприемник продолжал отбивать свой странный ритм.

–Что ты хочешь этим сказать?

Мой вопрос прозвучал отчетливо в наступившем молчании.

–Ты ведь совсем не понимаешь, что происходит.

Да что они все заладили-то?!

–Так просвети же меня!

Со злости я пнул стоящий рядом стул. Даже слепой непослушный мальчишка смотрит на меня, как на малыша с леденцом в руке!

–Ну, давай, объясни хоть ты, наконец, чтобы я понял! Какого чёрта тебя хочет найти член правительственной организации? Кто сделал тебя кротом и как и какого чёрта ты припёрся ко мне домой, чтобы потом вредничать и мотать мне нервы? Почему я составляю планы и карты техзоны для этого противного старикашки?

У меня в легких от крика закончился воздух, я стоял и глубоко дышал через открытый рот. Мальчишка задумчиво жевал губами. Его светлые косички запутались и, словно лианы, спадали на лоб. Мои руки так и чесались поправить их и вернуть на место за ушами. В конце концов он сказал:

–Я покажу тебе.

Он положил приемник на подлокотник и принялся слезать с места. Ну уж нет. Я повернулся к нему спиной и присел.

–Залезай.

Я почувствовал его ладошки на своем затылке, затем они спустились на мои плечи. Мальчишка фыркнул, но все же оперся и запрыгнул мне на спину, обхватив ногами за талию. Не ожидая такого маленького сопротивления, я еле успел подхватить его за коленки и сохранить равновесие. Рэй уцепился в меня, словно котенок, переживающий свою первую поездку в транспорте.

–Предложил нести, так держи крепко,– пробурчал он мне на ухо. В ответ я присел и слегка подбросил его вверх.

–Козел!– взвизгнул Рэй и сжал меня, словно соковыжималка. Я почувствовал, как он уткнулся мне в шею носом и от всей души позлорадствовал.

–Ну и куда теперь, навигатор?

Тапки мягко ступили на грязную крышу. Сердце сжалось, напевая прощальную песню чистоте полов. Я хотел было стряхнуть с себя мальчишку, но вовремя увидел, что тот был босиком.

–Сними меня.

Теплый ветер подул прямо мне в лицо, хлестнув меня его волосами по щекам. Груша зашелестела листвой

–Ну и что ты хотел мне показать на крыше?

От коробки, которую я всунул мальчишке в руку на первом этаже, дико аппетитно несло пиццей. Мой живот опять разошелся жалобной песней. Я опустился на колени и отпустил ноги Рэя. Тот аккуратно спустился на корточки и, прощупывая пространство, сел, подобрав под себя ноги. Затем он положил на колени коробку и полез внутрь. Я мгновенно оказался рядом с ним в позе лотоса и отобрал еду от посягательства его грязных микробных пальчиков.

–Давай сюда руки.

Я поочерёдно вытер его ладошки краем своей рубашки. Не хватало мне еще от глистов его лечить. Затем мы молча принялись за трапезу. Удивительно, и почему я раньше не додумался залезть на крышу? Я не знал, что именно этот мальчишка хотел показать, затащив меня туда, но вот вид оттуда открывался просто шикарный.

Дожевав свой первый кусок, Рэй принялся облизывать пальцы

–Что ты видишь?– спросил он; я уже, если честно, не ожидал от него никаких больше звуков.

Над нами простиралось небо, моё небо, которое всегда остаётся на своём месте, неизменно и постоянно покрывая всё в этом мире. Сегодня оно было слегка засорённым белыми, отрывистыми облачками, разбросанными по сторонам, словно куски ваты. Оно уходило глубоко вдаль, к обманчиво ограничивающему его горизонту.

–Техзона,– ответил я, прожевав очередной кусок. Она и правда окружала мой дом со всех сторон. Справа и чуть-чуть назад частный сектор быстро возрастал и переходил в постройки городского типа, более-менее сохранившие свой обжитой вид. За их границей начинался сам город. Он походил на призёмистую небольшую грибную поляну с кучей плоских, толстых сыроежек и груздей, из которых вверх вылезли многочисленные высокие и тонкие опята-памятники. После этой войны их стали строить с безбашенной фанатичностью. Но выше всех, конечно, с непревзойдённым изяществом стояла моя Акассея. Сзади и слева находились пустоши, места, в которых природа уже давно взяла своё господство, уничтожив следы человеческой деятельности. Даже покрывающие эти места развалины больше не принадлежали человеку. Но вот впереди, куда переходил и названный мной ранее район построек, начиналась свалка. Где-то под ней всё ещё существовал один из самых последних, самых продвинутых и когда-то самых могущественных Мегаполисов на Земле. После окончания войны весь хлам просто привозили и кидали на первом попавшемся месте, сваливали на улицах, закидывали в беседки, окна домов. Отрывались как могли, так сказать. И теперь этот мощный когда-то город выглядывал из-под гор и навалов мусора своими самыми высокими верхушками. Их железно-стеклянные изящные бока блестели на солнце, отбрасывая ослепляющие блики

"Лицом к лицу лица не увидать.

Большое видится на расстоянии …"– писал Сергей Есенин.

Художники работают за мольбертами стоя, чтобы всегда иметь возможность отойти и посмотреть на картину издалека. Во всех стоящих музеях и галереях залы делают огромными, чтобы можно было увидеть всю композицию в целом. Копаясь в мелочах, не видишь всей конструкции. Какой-нибудь совершенно очевидной детали, которая находится прямо на самой поверхности. Теперь, на контрасте двух городов, отражающих совершенно разные эпохи, это было видно особенно ярко.

Мегаполис, в некоторых своих частях, возрождался. Железный мертвый скелет постепенно начал обрастать мышцами пристроек, по главным артериям улиц, тех, что были расчищены от механического и технологического мусора на тельцах-машинах, ездили микроорганизмы люди. Люди, отверженные и выгнанные из общества города, обосновали своё общество, угнетаемое, но новое, сильное, желающее признания.

Рэй уронил несколько кусочков колбасы в сыре вниз – те пролетели несколько метров и скрылись в шелестящей густой грушевой листве. Я проводил их задумчивым взглядом.

–На моей улице жила старая собака. Мальчишки любили привязывать её к столбу и закидывать камнями. Иногда кормили колбасой со слабительным. Вряд ли пес понимал, что это было по их вине и что вообще это было. Его били палками, измазывали в глине. Пес терпел. Он обреченно выносил все издевательства и даже почти не рычал в ответ. А потом однажды трое из этих мальчишек попали в больницу с тяжелыми рваными ранами. Терпение не бесконечно, даже у самых терпеливых.

Подул сильный прохладный ветер, мальчишка шмыгнул носом, а я зачем-то накинул ему на плечи свой джемпер. Груша громко шелестела под свисающими с края крыши ногами, вероятно, прося следующую порцию колбасы с сыром.

Глава9

–Хорошие новости!– я поднял над головой бутылку вина и торт,– и одна из них состоит в том, что ты прекрасно выглядишь. Как и всегда, мам.

Она рассмеялась и хлопнула меня по плечу. Я, присев, обвил её нагруженными всякой всячиной руками и уткнулся носом в кучерявые волосы. От неё пахло её любимыми старыми духами, которые хранились в комоде и использовались только в крайних случаях. Что-то вроде лаванды и гвоздики, я в запахах не сильно разбирался, но вот мама придавала большое значение их сочетанию. На самом деле гораздо реже можно встретить человека с правильным ароматом, нежели с приятной внешностью.

Я зашёл в дом и вручил маме её подарки. На этот праздничный вечер я от души потратился для своих любимых родителей.

Значительную сумму сгребла с меня продавщица цветов в магазинчике у самого чёрта на куличках. Нежно оранжевые каллы – мамины любимые – которые я еле отыскал, едва ли были не самыми последними на этой едва живой планете. После Третьей Мировой войны Красная Книга стала просто бессмысленной. Кто-то предпринимал попытки продолжать вести учёт уже исчезнувших с лица Земли существующих когда-то видов животных и растений, но их оказалось так много, что данный список всё равно крайне далёк от завершённости. С ароматными цветами я принёс маме ещё два сокровища, найденных мной накануне в моём новом доме: в бумажном цветастом пакете лежали два старинных – чуть ли не антикварных – томика стихотворений Блока и Мандельштама. Мама безумно любила стихи, но редкие настоящие книги стоили ниже однокомнатной квартиры. Заглянув в пакет, мама подняла на меня слезящиеся глаза.

–Алекс, не стоило…

–Я имею право проставиться или нет?– тряхнул я головой,– а где папа?

Рукой я уже нащупал в сумке коробочку с серебряными часами.

Он был уже на кухне. На столе стояли тарелки с холодцом и селедкой под шубой. При виде этих деликатесов у меня появилось сильное желание выкинуть торт в окно и схватиться за вилку. Отец, видимо, разделял мою позицию. Покончив с официально-культурной частью, мы приступили к трапезе. Мама принесла бокалы.

–Ну давай, рассказывай! Поесть и потом успеешь.

Я спешно принялся дожевывать напиханные в рот вкусности и сделал несколько глотков. Затем спешно вскочил и метнулся в прихожую. Вернулся я со спрятанными за спиной руками и выражением, явно напоминавшем объевшегося сметаной кота.

–Мам, пап, гхм-гхм, хотя нет, Елена Викторовна и Олег Васильевич, вы приглашены на праздничный костюмированный карнавал в честь открытия Международной крепости мира!

С этими словами я явил на свет два ажурных приглашения.

–Вход только для избранных,– провозгласил я, сел на свой стул и заерзал на нем от нетерпения. Мама охнула и взяла бумажки в руки.

–Это же надо как-то одеться празднично, чтобы красиво…

Папа громко втянул воздух носом и посмотрел на золотистые ажурные буквы.

–Ну да… Прямо-таки в костюмах?

–Нужно приходить в масках. Как бы символ равенства между людьми разных стран и народов. У меня тоже есть билет.

–Ты пойдешь один?

Я задумался вбухал на свой кусок хлеба три вилки хрена. Шмоть шлепнулся передо мной на стол. Я принялся собирать его обратно зубчиками все той же вилки.

А это, кстати, идея. Билет был плюс один, что значило, что я имел право притащить с собой на этот карнавал хоть какую угодно корову в маске. По чистой случайности, одна такая потенциально полезная корова как раз находилась у меня дома.

–Да, один,– я засунул в рот сразу полкуска хлеба и принялся заедать стрельнувший сразу в нос хрен холодцом. На некоторое время мысли мои вернулись к базовым животным потребностям – на удовольствии от фирменного отцовского холодца. У папы был свой оригинальный рецепт, он делал это блюдо исключительно из мяса свиных голов, пренебрегая какими-либо овощами. Подумать только: замороженное в жирной соленой воде мясо, а я не променял бы тарелку такого ни на какие суши в городе. Мамина же селедка под шубой была, наверное, единственным признаваемым мной праздничным майонезным салатом. Как ни старались, но родители так и не смогли привить мне любовь к оливье или так называемому "крабовому", в котором уже давно можно найти все, что угодно, кроме самих крабов. Более-менее насытившись, я отхлебнул из своего бокала откинулся на спинку стула и обвел кухню довольным взглядом. Всё-таки я же не поесть к родителям приехал. С тортом и пустым желудком, конечно, но не ради еды. Папа и мама тоже заканчивали трапезу и уже были на подходе к готовности беседы.

Вечерело, но уходить я не спешил. Как когда-то раньше, мы вновь втроем сидели на нашей домашней кухне, болтая совершенно на отвлеченные темы. Тихо посапывал чугунный чайник на плите, отец вытер руки о рубашку и, наперекор маме, курил за столом, мать снова звонко смеялась, поправляя свои короткие каштановые с проседью кудри и время от времени вскакивая понюхать свой букет. Всё остальное для меня вдруг исчезло, и я вдруг резко осознал, насколько сильно мне этого не хватало.

–Волнуешься перед открытием, сынок?– спросила мама, отложив в сторону вилку и коснувшись моей ладони.

Перед открытием. Оно торжественно и неумолимо приближалось, с каждой мыслью о нем бросая меня в волнения, жар и холод. Мои щеки вновь вспыхнули огнем, и, не найдя слов, я кивнул. Она внимательно заглянула мне в глаза.

–Дорогой, ты же знаешь, что можешь рассказать мне всё, что угодно?

От этой фразы мне стало слегка не по себе. Родная и приятная атмосфера вдруг стала слегка напряженной. Я снова кивнул. Мама выжидающе продолжала изучать мой взгляд. Я машинально выпрямил спину

–Что-то не так?

–Это мы хотели у тебя спросить,– вступил в разговор отец,– не может же все проходить абсолютно гладко, ведь так?

Он непринужденно хохотнул, но я почувствовал, что от меня чего-то определенно ждут. Я нервно потеребил ткань рубашки. В моей голове вновь проснулись коварные неугомонные мысли.

–Тебе есть, что нам рассказать, дорогой? – мама.

–Вообще-то есть.

Я наклонился над столом. И закатал рукава. В моей голове, словно банке с майскими жуками, копошились в темноте и скребки многочисленными лапками мысли.

–Знаете, на самом деле я долго думал над тем, почему у Акассеи до сих пор не появилось архитектора. Ведь я, по правде, вообще-то не архитектор. Это рекламный условный ход для рекламной компании. По документам я числюсь инженером-проектировщиком Акассеи. А настоящего архитектора – после случая с мистером Фольком – нет. Какое-то время я думал, что просто не было желающих из-за суеверных слухов, но не может же быть, что не оказалось совершенно никого, кто бы плевал на стереотипы! Но затем я понял: они не хотят, чтобы случай с мистером Фольком повторился. Архитектор – профессия выше проектировщика, у него больше полномочий и обязанностей. Что-то кроется за всем этим. Я нашёл в Акассее радиопередатчик. По своей конструкции здание представляет собой почти идеальную антенну. Что, если это готовит правительство? Что, если моя Акассея предназначена для чего-то еще?

Наступила тишина. Отец закашлялся в кулак и поправил на коленях край замявшейся рубашки.

–Радиопередатчик? Хочешь сказать, что скоро вернут радио?

Они ничего не поняли. А меня вдруг осенило. Я поежился и залпом выпил половину кружки своего чая. Ах этот хитрый мальчишка.

–А что ты с ним сделал?– донеслось до меня сквозь стену нахлынувших мыслей.

–А? Ничего, он сидит у меня дома. С кем?

И тут я понял, что проболтался. Про Рэя я упорно не хотел им рассказывать. Честно сказать, я сам еще не понял, как относился к этой ситуации, что уже говорить о родителях.

Отец слегка наклонился вперёд.

-Хочешь сказать, что сейчас у тебя дома находится раиопередатчик?

–Что? Нет, конечно. Дома… я говорил? У меня теперь есть собака!

Спустя долгие двадцать лет мечтаний эти слова наконец-то прозвучали в этих стенах.

–А что насчет передатчика?

–С ним всё в порядке.

Я начал уже жалеть, что рассказал им об этом. Лишняя это информация для них . Я потянулся и встал, чтобы собрать со стола измазанные в тортовом креме тарелки. Я наелся так, что с трудом мог свободно передвигаться без ощущения того, что занимаю своим телом все окружающее пространство.

С мощным выдохом я ухнул на свою старую кровать и уставился в потолок. Знакомые пружины впились в спину. Любимый старый матрац встречал меня радостными объятиями. Голова кипела от тусовки перемешавшихся мыслей. Я подтянул к себе рюкзак и зашарил по нему в поисках моего диктофона. Прошло минуты две – поиски оказались тщетны. Вздохнув, я сел и продолжил копаться. Результаты остались теми же. Я снова принял лежачее положение. Диктофон остался дома, чудно. В тишине полупустой комнаты громко тикали часы. На какое-то время я вновь почувствовал себя наивным глупым пятнадцатилетним мальчишкой, мечтающим сделать что-нибудь настоящее, что надолго останется в исторической памяти человечества. Вопреки ожиданиям, вино прочистило мой мозг и взбодрило шевелящиеся мысли. В дверь постучали. В комнату вошла мама с подносом. Вряд ли в меня могло что-то ещё влезть, подумал я. Она аккуратно села на краешек кровати и поставила поднос на тумбочку. До меня донесся запах горячего чая с корицей и лимоном.

–Все хорошо?

Я повернул к ней голову. Как приятно видеть её здесь, рядом со мной, и её добрые глаза обеспокоенно смотрят мне в душу.

–Все замечательно, мам. Все просто прекрасно.

Я сел на кровати и всё же взял в руки слегка дымящуюся кружку. Чай. С лимоном, корицей и молоком. Мама всегда знает, чего я так хочу.

–Сейчас такое время, мы с отцом очень беспокоимся за тебя.

Такое время. Даже они заметили это, находясь в стороне от всех событий.

–Все в порядке, это лишнее. Правда.

Она сидела, задумчиво водя пальцами по краю кружки. Вдруг мама подняла голову и встретилась со мной слезливым взглядом.

–Пожалуйста,– взмолилась она,– не делай глупостей. Просто отдай то, что от тебя надо.

–Мам, ты…

Она отставила свой чай и молниеносно схватила меня за плечи.

–Обещай мне, что не выкинешь ничего ненужного. Будь послушным, умным мальчиком.

Ей что-то известно. Что-то происходит. Возможно, оно происходит прямо в данную минуту. За доли секунды, смотря в огромные распахнутые передо мной родные глаза, способные вместить в себя целый огромный мир для себя и маленького глупого мальчика-архитектора, я осознал это, словно самую очевидную и глубокую истину бытия.

–Я не могу,– неожиданно сам для себя сказал я,– прости, мам, но мне надо бежать.

Я поцеловал маму в щеку, поставил на поднос кружку и вылетел из комнаты.

Мой диктофон. Уже не первый день я не мог его нигде найти. Ничему не учат меня мои ошибки! Сколько всего я успел в него наговорить! Лихорадочно я пытался вставить ключ в замочную скважину. Воображение услужливо рисовало в голове одну за другой ужасные картины. Внутри меня могло ждать все, что угодно. Дождавшись заветного щелчка, я вихрем ворвался внутрь. Вопреки ожиданиям, на первый взгляд вроде бы ничего не изменилось. Гостиная, кухня, зал, комнаты второго этажа – я даже в ванную заглянул – его нигде не было. Одно из двух: либо его кто-то забрал, либо этот гад свалил, что-то с собой прихватив.

И что мне теперь надо было делать? Геройски бросаться на его спасение, или сделать вид, будто ничего не произошло? Спохватившись, я вновь облазил весь дом, но и радиоприемника не было и следа. Свалил. Свалил, гадина. От досады я пнул тумбочку и ушиб ногу. Я почувствовал себя самым тупым и наивным идиотом на планете. Вновь. Уже в хриниллионный раз за последние несколько месяцев. Выместив всю злобу на мебели, я со всей дури плюхнулся в кресло. От досады хотелось убивать. Или сломать себе что-нибудь. Пустой дом гудел тишиной. Он гудел и смеялся над моей отсталостью.

Ну и ладно. Какое мне до этого дело? Моя обязанность заключалось в возведении Акассеи. Приёмник – передатчик, восстание- революция; да касается это меня? Я откинулся на спинку кресла и провел руками по лицу.

На лестнице что-то громыхнуло и скатилось вниз. Я рывком вскочил с места. На полу в коридоре лежал Рэй, в полуметре от него – вышеупомянутый радиоприемник.

–Вернулся?– спросил он, потирая ушибленный затылок. В порыве чувств я схватил его за ворот футболки и приподнял над полом.

–Ты где был?!

Мальчишка взял меня за запястья.

–С чего такие бурные эмоции? Можешь не беспокоиться, я не пропаду.

–Где был?– прорычал я, но уже не так яро. Мне самому уже начало казаться, что я вновь глупо выгляжу. Рэй вдруг сцепил руки у меня за шеей и подтянулся выше. От такой неожиданной близости я опешил и слегка запоздало попробовал отстраниться, но вместе с моим корпусом поднялся и Рэй. Его лицо все еще было ужасающе близко. Я вздрогнул и выпустил из рук ткань футболки. Рэй встал на ноги и облокотился на перила.

–Соскучился? Или волновался?– ехидно поинтересовался он. Я злобно фыркнул, поднял с пола приемник и сунул ему.

–Скажи мне,– я уже знал, что он ответит,– ничего же глупого и бессмысленного не будет?

Мальчишка промолчал. По его лицу я не смог определить ответ.

–Готовься. Завтра ты приглашен на маскарад.

Мальчишка попадет в Акассею не зависимо от его желания, я это устрою. Послушный мальчик, кажется, нашел игрушки поинтереснее.

* * *

Открытие должно было состояться днем. По расписанию сначала шла всеобщая торжественная часть, затем начинался типичный городской праздник с выступлениями, палатками игрушек, сувениров и полусырыми шашлыками с кетчупом и майонезом, разбираемыми нарасхват. Горы мусора, светящихся вертушек, ярких красных ленточек, дым, сильный запах пропитанного специями мяса и, конечно, вечерний салют – праздник, которых город видел только в дату окончания войны. И только в самом конце начиналось настоящее действие.

На торжественную часть я собирался с особой тщательностью. Еще несколько недель назад я перерыл и перемерил весь свой гардероб. Я принимал и менял решения, наверное, раз пятнадцать, учитывая то, что самих вещей у меня насчитывалось и того меньше. В конце концов, мой костюм был выглажен, аккуратно повешен на вешалку и спрятан в шкаф. И вот, на открытии я стоял в своих единственных шнурованных туфлях, коричневых штанах и бежевой рубашке с красным вышитым на воротнике незамысловатым узором. Шляпу я подобрал особенную: коричневая, чуть светлей штанов, с короткими, слегка загнутыми вверх полями. Я купил её однажды у женщины, торгующей через несколько кварталов от моего дома. Погода была чудесная. Солнышко выглядывало из-за туч, а по площади дул легкий прохладный ветерок. Огромная толпа народа, составляющая все население этого огромного города, стояла передо мной, внизу, пихаясь и шевелясь. Вероятно, многие из них ещё не до конца осознали настоящую торжественность этого момента. Сотни детей, прыгающих на месте от скуки и безумного желания, наконец, купить и съесть огромную порцию сладкой ваты, даже не понимали, что именно в те минуты на их глазах творилась история.

По периметру площади стояли солдаты Защиты. Все, как один, они были одеты в свою строгую синюю форму, и не выражали даже никаких эмоций. Разминая в карманах вспотевшие ладони, я лихорадочно вглядывался в лицо каждого попадающего под мой взгляд солдата. И с каждой девушкой в их рядах чувствовал, как по спине пробегал жуткий холодок.

Но даже это не могло испортить этот день. Я был вдохновлен. Я был торжественен. Прямо как совершающийся момент

Ещё, вон там, разве это…? Нет, не она. Фух.

На сцену вышел мэр города и подсеменил к стоящему в середине микрофону. Он развел руки в стороны, и шум в толпе быстро стих. Мэр довольно поправил свой воротник и пригладил пиджак.

–Дорогие граждане!– провозгласил он в микрофон,– сегодняшнюю дату мы все будем вспоминать еще не один год! Этот день станет нашим ежегодным праздником, всемирным праздником, который объединит всех оставшихся на нашей планете людей. Немного позже к нам на торжественный маскарад приедут представителей всех оставшихся на Земле четырнадцати городов!

Ну, насчет этого он, конечно, загнул. Безусловно, по доброте своей душевной, приглашения на планируемую закрытую тусовку на самой примитивной механике выслались во все возможные стороны и направления, с утра в нашем городе уже даже заселилась парочка делегаций, но едва ли этим вечером в Акассею войдёт и половина тех, кто соизволил прислать ответ. Я моргнул и очнулся от мыслей, почувствовав, что в спину мне упирается пристальный взгляд. Я обернулся. На сцене, всего в паре метрах сзади, стояла Кэсси Клер. Встретившись со мной глазами, она сделала вид, что внимательно следит за выступлением мэра, и отвела взгляд. У меня появилось странное чувство, что скоро что-то случится. Что-то совсем не запланированное. Или же, скорее всего, запланированное, но совсем без меня. Я пропустил слегка раздражённый вздох: развившаяся за последнее время паранойя не давала мне спокойно даже насладиться моментом всей моей жизни. Краем глаза я заметил в толпе странное течение. А потом ещё одно. И ещё. А затем я понял, что просто превращаюсь в чертового параноика. Вокруг сцены бегали репортеры с фотоаппаратами, и я выпрямил спину, чтобы принять более фотогеничный вид, и постарался принять выражение лица адекватного и приличного человека. Между тем мэр продолжал говорить.

–Спустя столько лет мы наконец-то пришли к столь желанному результату! И в будущем все вы будете с гордостью рассказывать своим внукам, что стояли здесь на этой площади в этот торжественный день!

Он снова развел руки в стороны, словно в ожидании чьих-то объятий. Народ продолжал тихо шуметь. Юсиф тоже был здесь. Он стоял с другой стороны, нежели начальница Клэр. Меня он даже не замечал. Что-то изменилось: приторный сахарный сироп, излучаемый им раньше в мою сторону, резко сменился острым перцем и нагретым на раскаленной сковороде маслом. Простое раздражение и неприязнь, ранее испытываемые мной при его появлении, покрылись ощущением беспричинной тревоги, подстегивающей меня держаться от него ещё дальше.

Тем временем у микрофона проходила своя тусовка. Поздравить всех уже успели: и министр культуры и просвещения, и даже несколько депутатов Городской Думы. Я снова поймал себя на том, что с каким-то ожиданием вглядываюсь в толпу. Ну не мог я иначе!