Никто, кроме нас

–Тебе жить надоело? Ты зачем в окно полез?

–Ты бы без глаз, я смотрю, был бы шибко счастлив.

Я помолчал. Подумал, продолжая обматывать бинт вокруг его руки. Затем выдал:

–Я думал, ты сильнее меня.

* * *

–Это победа, друзья мои! Колоссальное достижение! Я предлагаю это отпраздновать!

Юсиф метался от человека к человеку с бутылкой шампанского в руках. Мне, как и всем присутствующим, был всунут бокал. Я задумчиво уставился на поднимающиеся со дна пузырьки. Юсиф же не переставал щебетать, словно репетируя торжественную речь на общественное открытие:

–Столько лет, столько лет мы ждали, и наконец-то настал этот знаменательный день! Я вас поздравляю!

Я понюхал содержимое своего бокала. Что-то внутри меня категорически отказывалось это пить. Нет, я, конечно, был безумно счастлив – если бы не толпа собравшихся в этом кабинете людей, я бы принялся скакать с радостными визгами, словно взбесившийся пони – но окружающая обстановка заставляла меня усмирить свой пыл и дать Юсифу шанс побыть клоуном за двоих. Дело в том, что прошлым вечером строители закончили последнюю часть Акассеи. Оставалось лишь несколько вопросов касательно интерьера, которые уже решались на данный момент. Одним словом: всё.

Но было ещё кое-что. Почему-то когда я смотрел на весь этот цирк, моя радость сразу меняла свой привкус и казалась слегка подгнившей, как дыня, которую слишком долго откладывали на лучший день. Что-то было во всем этом неправильно, и я давился своим счастьем, ощущая себя последней эгоистичной скотиной на планете. Скотом, если быть точнее. Давиться ещё и шампанским мне совсем не улыбалось. А в это самое время за трубой в подвале в небольшом, выскобленным мной не без мук совести и страданий углублении в стене, лежала небольшая, но довольно тяжелая коробочка по имени Ленни и без перерыва через передатчик на крыше транслировала куда-то высокочастотный сигнал. Мои мысли не раз возвращались к этим двум. И не только мысли – я все еще навещал Джорджа время от времени. Однажды я записал на камеру несколько часов сменяющие друг друга на экране строчки кода, чтобы сравнить его с теми, что выдавал Ленни. Результат меня порадовал: символы совпадали. Повторяющиеся регулярно комбинации на обоих устройствах были совершенно одинаковыми. Следующий вопрос состоял в том, что они означали.

–Акассея будет самым лучшим и, несомненно, самым важным памятником в нашем мире.

Памятники. Теперь они стояли почти на каждой улице. После войны, масштабной и ужасающе кровавой войны, правительство одного из немногих оставшихся на Земле действующих населенных пунктов вложило просто колоссальную сумму денег в строительство памятников. Не стоит большого труда представить их страх того, что это может случиться снова. Я уже говорил про метро? Зато мои родители каждый месяц тщательно распределяют бюджет, чтобы выделить денег на пачку масла и коробочку хорошего чая.

Кто-то постучал в дверь кабинета. Я моргнул. Все посмотрели на стоящего на входе Генри. От такого количества внимания тот стал столбом в нерешительности.

–Здравствуйте, извините, ми-мистер Вольный, ой, в смысле, не мимистр – вы, конечно, совсем не мими… Не то, чтобы вы не могли быть мими, но… Ооф!

Генри попятился было назад, но натолкнулся на Юсифа. Тот слегка кокетливо отряхнул штанишки и поправил воротничок. Мне показалось, в его взгляде мелькнуло что-то раздражённое.

–Так что вы хотели, молодой человек?

Генри встряхнулся и поправил в руках документы.

–Там… Это… Пришли из журналов.

О нет. Вот и оно. Я услышал ядовитое хихиканье со стороны стоящего сбоку Эдди. Я резко выдохнул и влил себе в рот содержимое бокала.

-Расскажите немного об Акассее. Мы с нашими читателями, конечно, не профессионалы, так что многих нюансов и терминов вряд ли поймём. Могли бы вы объяснить как можно проще?

–Эммм, да, конечно. Сложно на самом деле выбрать, что вы ещё о ней не знаете, ведь Акассею разрекламировали со всех сторон. Но я попробую поведать о моём её восприятии.

Ещё в школе мы наизусть учили, что Акассея создавалась для сохранения всеобщего мира. На территории этого строения никто не имеет права оскорблять, унижать или наносить вред. Также внутри неё не существует разделяющих рамок. Я был ещё ребёнком; мы все очень усердно готовились к её открытию, так что, когда она рухнула, многие были в шоке. По городу везде появлялись памятники, а Акассея всё стояла в заморозке. Война закончилась совсем недавно, не осталось ни одной семьи, которая не потеряла бы на ней кого-то. Каждое утро идя в школу я выбирал путь, пролегающий мимо Жемчужины Мира, и каждый раз надеялся увидеть, что работы на ней закончены. И вот, наконец, спустя столько времени этот день настал.

–А не раскроете ли вы секрет мне и нашим читателям, что же такое всё время так мешало завершить стройку? Неужели легенда о проклятии Акассеи – всего лишь миф? Или же просто вы на самом деле волшебник?

Что за бред. Отвечать на такие вопросы – самая мучительная часть проекта.

Давай же, улыбнись! У тебя же такое личико!

Мальчишка даже не знает обо всем, что происходит в проекте. Его взяли как ширму с красивым личиком.

Я отвёл взгляд, делая вид, что поправляю воротник рубашки – чёрт возьми, я, кажется, становлюсь похожим на Юсифа – и растянул улыбку с новой силой.

–Как говорится в одной очень старой сказке, "Я не волшебник, я только учусь". На самом деле на самой стройке и в здании не было особо страшных проблем, больше мешала путаница в документации и отчетах. Словно где-то в канцелярии сидел один вредный гном, путающий все бумажки.

Я рассмеялся и тут же замолк, почувствовав, как по спине бегут мурашки. Этот глянцевый смех напугал меня до самых чертиков, заставив моё еле живущее настроение покрыться зеленой плесенью.

Господи, во что я превращаюсь.

–Улыбочку! Посмотрите, пожалуйста, в камеру – мы сделаем ваш снимок!

Я ожидал, когда это произойдёт. Каждое утро я поднимался и тихо подходил к двери в его комнату. Затем заглядывал внутрь. Бог знает, что я ожидал увидеть, но каждый раз вид спящего мальчишки поднимал во мне бурю эмоций. Если я так ждал, что он свалит, откуда бралось это необъяснимое волнение, заставляющее ладонь нерешительно замереть на дверной ручке? И откуда бралось это проклятое облегчение, словно из ведра окатывающее меня ледяным душем? По какой-то непонятной причине – еда на халяву? Но ведь он упорно ничего не ел! – мальчишка решил обжить соседнюю с моей комнату. Наверное, его сильно зацепили обои с разноцветными лошадками- раньше там, видимо, жила маленькая девочка- или же мягкие плюшевые зайчики, увидеть которые он физически никак не мог.

Это был, по-моему, двенадцатый день его голодовки. Я пришёл с работы, на которой мне пришлось несколько часов улыбаться репортёрам с фотоаппаратами и диктофонами. Я радостно скинул свои туфли и прошёл на кухню. Пакет с хрустом тяжело приземлился у моих ног, давая повод забеспокоиться о целостности яиц. Но это было не важно, это вообще, чёрт возьми, не беспокоило меня, потому что на полу, перевёрнутый, весь в рассыпанных вокруг собственных внутренностях, лежал цветочный горшочек с чаем. Я кинулся к нему, готовый оказать первую помощь, будь то хоть искусственное дыхание, и принялся лихорадочно собирать с пола чёрную землю.

–Что за фигня у тебя стоит в горшке?– услышал я со стороны двери.

Возле распахнутого настежь холодильника сидел мальчишка, жевал батон и запивал его молоком из бутылки, которое я день назад купил на улице у приветливой старушки в тёплом вязаном платке. Вокруг него выпал снег белых крошек. Я нежно поправил растение и чуть-чуть притоптал вокруг него землю.

–Не твоё дело. Главное – не трогай ничего на подоконниках,– прорычал я.

Тот хмыкнул, не переставая жевать. Затем он шумно вдохнул воздух и выдал:

–Твоим яйцам кранты.

–Неужели? Тебя это беспокоит?

Мальчишка расхохотался, чуть не подавившись молоком, которое в этот момент пил.

–Один-один, симпатяжка.

Я поставил горшок на подоконник и принёс веник с совком. Симпатяжка, у этого слепого парня явно огромный оптимизм.

–За стол сядешь, или с пола есть удобнее?

Тот откусил от батона ещё один кусок и задумчиво зажевал его, устроив ещё один мини-крошкопад.

–Пожалуй, я мог бы и встать. Здесь слегка прохладно.

Не спеша, он подсунул под себя ноги и встал, держась за дверцу холодильника. Булку из рук так и не выпустил, вновь откусил прямо от батона целый шмоть и принялся его хомячить, упорно двигая челюстями. Я поднял с пола пакет и с опаской заглянул внутрь.

–Ну что, яичницы?

–Я же надеюсь, ты купил майонез?

Парнишка уже добрался до стола, ощупывая все, что попадалось на его пути на расстоянии вытянутой руки. Найдя стул, он грациозно развалился на нём, раскинув ноги в разные стороны. Я фыркнул, закрыл дверцу уже полного холодильника и пнул его валявшуюся на проходе ногу.

–Обойдешься. Так поешь.

Мальчишка наигранно вздохнул и зажевал ещё кусок. От целого батона уже осталась седьмая часть.

Какое-то время, пока я жарил яйца, мы молчали. Он дожевывал последний булочный кусок и жадно принюхивался, я же задумчиво старался предположить, сколько в него теперь после такой голодовки влезет.

–И как же его, интересно, зовут?

–Кого, майонез?– я потерял нить разговора.

–То растение, с которым я случайно столкнулся на подоконнике.

–Оно тебя случайно по голове горшком не шарахнуло?

–Да брось, ты явно один из тех людей, кто дают имена всему, что стоит, молчит или движется. Это единственный цветочный горшок в доме, который стоит к тому же на кухне.

Он тряхнул своими косичками – бисерины затрещали, столкнувшись друг с другом.

–Признайся: для компании ведь поставил?

Я кинул в него прихваткой, не удержался. Та пролетела мимо его лица и шлепнулась о стену.

–А как тебя зовут, мистер "ЗовиМеняКакХочешь"?

Яйца на сковороде зашкворчали громче, я хотел было убрать их с огня, но не нашёл прихватки и отправился за ней на другой конец кухни. Вернувшись, принялся отдирать еду от антипригарного покрытия.

–Что, фантазии, самому придумать, не хватило?

Я поставил перед ним тарелку, а сам сел есть со сковороды. Мы накинулись на еду. Я жевал и бросал взгляды на мальчишку: тот нащупал на столе вилку и принялся наудачу пилить её краем содержимое тарелки. Жидкий желток вытек из своих границ. Самое вкусное ведь. Я вздохнул и махом отправил свою порцию себе в рот. Затем поставил сковородку обратно на плиту.

–Дай сюда.

Я отобрал у него вилку и отпилил кусок. Затем наколол его, обмазал его в растёкшемся желтке и поднёс к его рту. Тот упёрто сжал зубы.

–Ну же, не упрямься.

Мотнул головой.

–Как маленький ребёнок, честное слово. Ты хочешь есть или нет?

Его губы были измазаны в желтке.

–Это унизительно,– процедил мальчишка сквозь сжатые зубы.

–То есть тебе только сейчас стало стыдно, да?

Довольно забавно, учитывая, как состоялась наша вторая встреча.

–То есть ты хочешь сказать, что стыдиться мне уже нечего?

Я опустил вилку обратно в тарелку. Не хочет есть – не мои проблемы.

Я задумался: а знает ли он, что я – это я? Тот самый трус с разными глазами, который прятался на свалке за листом железного мусора? Алекс Бэй, инженер реставрационных работ по нашумевшей Жемчужине Мира? По всему выходило, что нет. Он и понятия не должен был иметь о том, в чей дом случайно завалился. Парнишка, однако, не стал долго терять время: как я откинулся на спинку своего стула, он нашарил на столе вилку и подтянул тарелку к себе. Голод не тетка. Я вздохнул.

-Денни.

–Чего?

–Растение в горшке. Это чай. Его зовут Денни.

Найдя вилкой на тарелке яйцо, он наколол его и целиком запихнул в рот. Услышав моё уточнение, парень хрюкнул и проблеял с набитым ртом что-то короткое, похожее на слово «гей». Я обиженно фыркнул: это было уж слишком.

–Ну, знаешь ли…. Мне надоело возиться с неблагодарным ребёнком.

Я встал и отодвинул стул – тот заскрежетал ножками по кухонному полу. Тоже мне, принцесса. Мальчишка принялся яростно жевать, открыл было рот, но подавился и громко закашлялся. У двери меня настиг его хрип:

–При.. гхе…дурок. Я говорю: Рей. Гхе-гхе. Меня так зовут.

* * *

На английском языке «рэй» переводится как «луч». Луч. Солнечный луч, заражающий своей чёртовой яркой улыбкой. Избыток энергии, не дающий спокойно сидеть на месте, постоянные пританцовывания в такт своим размышлениям, временные похихикивания – словно светящийся детством ребёнок. Наташа Ростова.

Эта неожиданная мысль заставила пробежать волны мурашек по моей спине. Что за глупости, да в «Войне и Мире» было полно легкомысленных радостных персонажей. Если речь идёт вообще о легкомыслии. «В грозы, в бури, в житейскую стынь, при тяжелых утратах и когда тебе грустно, казаться улыбчивым и простым – самое высшее в мире искусство».

По окну ползла гусеница, проворно пролезая под покорёженным чем-то дворником. Резина истерично моталась и тёрла старое стекло, но упёртое насекомое оставалось на своём месте, лениво перебирая лапками.

–Шеф? Шеф!

Я очнулся.

–А?

–Приехали, шеф.

Полноватый водитель в серой майке и густой щетине пошкрёб щёку.

–Куда выгружать? За погрузку берётся отдельная плата.

–Выгружать? Нет, не надо, спасибо. Подождите тут.

Я вылез из кабины грузовика и спрыгнул на землю. Солнце ярко грело, сегодня я надел светлую шляпу соломенного цвета с подогнутыми краями.

–Начальник!

Ко мне подбежал Ванька.

–Скажи старшим: привезли мебель. Надо разгрузить, хорошо?

Мальчишка посмотрел на грузовик, затем на меня, кивнул и побежал обратно. Через полминуты из-за ворот вышел Пётр в сопровождении двух рабочих, кивнул им на машину, а сам подошёл ко мне.

–Начальник?

У всех вместо тысячи слов. Я хлопнул и потёр ладонями. Настроение у меня было приподнятое.

–Спешу поздравить вас с окончанием строительства. Мы наконец-то это сделали.

Пётр посмотрел на меня пристальным, подозрительным взглядом, затем мотнул головой и кивнул. Сделав вид, что не насторожен таким неопределенным поведением, я прошёл за строителем в Акассею.

Туристическое пристанище исчезло с первого этажа. Вместо спальных мешков и матрацев в холле стояли большие обитые кожей светлые диваны, а в центре – низенький стеклянный стол на позолоченных ножках. По углам в горшках раскинулись декоративные деревья. Среди всего этого великолепия ходила уборщица со шваброй в руках. Мы стали подниматься по лестнице.

-Ну, начальник, наша работа сделана. Принимай. Правда, неплохо было бы поблагодарить чем-то посущественнее.

Мы вышли на лестничный пролёт между вторым и третьим этажами.

–Я уже удостоверился в том, что зарплату вы получите. В бухгалтерии вас уже ждут.

Пётр вновь бросил на меня внимательный взгляд. Я сделал невозмутимый вид и усердно осматривался вокруг, оценивая интерьер, продуманный десятками бессонных ночей в желании довести его до настоящего совершенства. Алекс внутри ликовал, мой маленький ненасытный перфекционист-архитектор, впервые создавший что-то стоящее. На эти несколько мгновений я совершенно забыл про все переживания и проблемы, настигнувшие меня за последнее время. Вот он я, и я поднимался по лестнице, я шёл по полу огромного, важнейшего здания во всём мире, и вовсе не потому, что оно предназначалось для проведения каких-то важных переговоров. Вовсе не потому, что на её территории неизменно царило равенство для всех живых и существующих особей. Это здание было особенным потому, что его построил я. Какой-то никчёмный, незначительный, глупый мальчишка, которому все указывают, что ему надо делать. Сентиментальный ботаник, не способный постоять за себя, перебегающий в кровать младшей сестры после страшного сна и избегающий столкновений с задирами-одноклассниками, – какое-то мелкое существо, создал что-то своё. Акассея – всё, что у меня теперь было.

Ты бы её видела, как бы я хотел, чтобы ты была здесь.

У меня на глаза навернулись слёзы. От стыда щёки сразу вспыхнули, и я поспешно сделал вид, будто просто неудачно зевнул. Работники уже становили последние столы на верхнем этаже. Пётр остановился посредине зала. Он вновь смотрел на меня, чего-то ожидая.

–Вы выполнили прекрасную работу,– сказал я ему, стараясь не терять лица и выглядеть как можно солиднее.

–Не хотите ли спуститься в подвал?– Неожиданно спросил старший строитель. Вот где у нас собака зарыта. Что-то подсказывает мне, что скоро где-то тут будет зарыт и самовольный любопытный инженер. Главное – оставаться невозмутимым.

–Что-то не так с подвалом?– Спросил я.

Петр вновь смерил меня странным взглядом. У меня возникло ощущение, что меня собираются замуровать в этом подвале. Строитель почесал нос.

–Начальник, есть разговор.

Мы отошли в сторону.

–Вы знаете, о чем я хочу поговорить. Время истекло, я жду результатов.

Я засунул руки в карманы.

–Извините, Петр, но это больше не ваша проблема.

Включаем режим строгого начальника. Строитель подошел ближе – теперь он возвышался надо мной, как скала.

–Знаешь, кому в первую очередь попадет, если эту чертову штуковину обнаружат? Так что это в первую очередь моя проблема.

–Я пока ещё ваш непосредственный начальник. И я не припомню, чтобы я разрешал вам обращаться ко мне на "ты".

–Ты хоть понимаешь, что творишь? Или просто хочешь сделать что-нибудь противозаконное?

Я ответил ему злым взглядом. Потому что я сам не знал.

–Где он?

–Кто?

–Та адская штуковина, передающая что-то непонятно куда. Ты же не убрал её, не так ли? Одумайся, пока ещё не поздно!

Я поднял взгляд и уставился прямо в глаза строителю.

–Думаю, это всё, что вы хотели мне сказать. Извините, но у меня куча дел.

-Дяденька, возьмите щеночка.

Как часто происходят похожие вещи. Каждый день мы встаём по громкому крику будильника, пьем кофе заменяющую жижу, идём на работу. Проходим по тем же переходам, мимо тех же домов, магазинов, вывесок. Стоим на тех же остановках в ожидании тех же маршруток, автобусов, троллейбусов. И всё знаем наизусть. Да? Ну и какого же цвета табличка на вашей остановке? Есть ли мусорка у двери соседнего дома? Нам дан такой замечательный шанс, время и возможность жить, делать то, что хотим, совершенно не зависимо ни от чего. И что же мы? Растаптываем все в обычный кусок повседневности.

Человек жадный, человек лелеет своё я. Даже самый правильный из нас время от времени тайно жалеет своё самолюбие. Это никак не отменить, оно заложено в нас природой. Борьба за существование, естественный отбор. У людей этот механизм давно сломан: сколько бы у него ни было, ему всегда хочется больше требуемого. Стремление к власти и облегчению жизни порождает прогресс. Тяга к познанию. Развитие. Как все взаимосвязано, просто с ума сойти. Но все в мире относительно, все циклично и замкнуто, как линии магнитного поля. И повторяется, повторяется с ужасающей схожестью, дяденька, возьмите щеночка, и холодный, вечный ветер проникает под куртку. Этот прогресс породил войну. Жадность? По сути, если думать слишком резко, любая война вызвана жадностью. Ведь ничто, подобно энергии, не берётся из ниоткуда и не девается никуда. И если где-то чего-то не хватает, значит где-то этого много. Но людей много, их катастрофически много на этой планете почти без ресурсов, которых так мало, как начинки в булке из придорожного ларька, и вот эта тёмная ночь, и дяденька, возьмите щеночка…

Послышалось жужжание мотора, и я нахожу себя закрывающим своим пальто от полицейской машины маленькую девочку с трехлапым щенком на руках. Всего лишь обычный жест, но что же он значит? Зачем?

С каких пор я перестал доверять полиции? Кому я вообще доверяю? Кому я могу доверять?

* * *

Сковородка громко зашипела, плюясь в разные стороны каплями горячего растительного масла. Не найдя под рукой ничего кроме коробки от фарша, я вывалил туда треть пожаренных пельменей. Щенок резво подскочил к импровизированной миске на своих трёх лапах и принюхался С подозрением лизнув горячую еду, он дернулся, чихнул, после чего принялся за жратву. А я ещё переживал, что не смог зайти в магазин за собачьим кормом. Оставив собаку наслаждаться едой, я пошёл кормить второго инвалида.

Он лежал на кровати, уставившись в потолок открытыми невидящими глазами. Я как всегда нерешительно остановился в проёме двери и тихо постучал сгибом указательного пальца о дверную раму. Почему-то мне всегда было жутко неловко заходить в одну с ним комнату. По какой-то совершенно непонятной мне причине меня охватывали чувства стыда и вины, длящиеся ровно до того момента, пока мальчишка не открывал свой умный язвительный рот. Я немного подождал, стараясь понять, спит он или просто не хочет со мной общаться. Прошло несколько минут. Рэй не двигался, словно литая статуя лежащего на кровати человека. В итоге я сдался. Накрыв парня ажурным покрывалом когда-то живших в этом доме хозяев, я направился было обратно. Однако как только мои пальцы коснулись переключателя света, за моей спиной прозвучал голос:

–Оставь.

Рука замерла на месте. Я обернулся. Над кроватью взметнулась черная коробочка.

Щелкнула кнопка, и в комнате зазвучал мой голос:

"Сегодня мне в голову пришла странная мысль. Я думал обо всей этой странной ситуации, об этом мальчишке. Думал, что же он за герой. Неужели это и есть Наташа Ростова?"

Он вновь щелкнул кнопкой.

–Ты гораздо больше Пьер Безухов, чем Болконский. Или Николай Ростов.

Я не мог понять, злится он или нет. Его лицо не выражало никаких эмоций, словно оно было отлито из гипса. А ещё я не мог понять, откуда у него, черт возьми, мой диктофон?! Всего за несколько секунд меня перемял целый калейдоскоп разных чувств. Сначала мне стало дико стыдно. Затем страшно. Я суматошно начал вспоминать, что такого ужасного успел туда наговорить. Потом – вот почему-то только теперь – я разозлился.

–Какого чёрта, черт возьми?!– У меня аж слова закончились.

Я подошел и начал вырывать устройство из го крепко сжатой руки. Какое-то время мы так повозились, не говоря ни слова. В конце концов мне пришлось прибегнуть к механической помощи своей левой руки. Только тогда упертая клешня цепких тощих пальцев наконец разжалась, и я отобрал обратно свою коробочку личных сопливых сентиментальностей.

Он даже не сдвинулся. Даже позу не поменял! Все лежал на спине, уставившись белками глаз в потолок. Захотелось скинуть эту тощую тушку с кровати и пнуть. Лежачих не бьют? Так поставим!

–Пошли есть,– пробурчал я, так и не сделав больше ничего. Ещё немного, и этот мальчишка заберется ко мне на шею, а я так и буду смотреть на него, терпеливо отбирая из цепких любопытных ручек ножики, документы.

Пельмешка натолкнулась на мою вилку, и четыре зубчика наконец-то проткнули её пузо, выпуская остатки бульона. Рэй угрюмо засунул её себе в рот и принялся жевать. Щенок обнюхивал его ноги, тот в ответ упорно пинал бедное животное.

–Зачем ты его притащил? – спросил он.

–Может быть, мне одиноко.

Ещё одна пельмешка с моей помощью отправилась на растерзание мощными челюстями. Рэй пошевелил пальцами ноги, и щенок принялся их увлечённо лизать. От такого обилия любви мальчишка психанул и принялся топотать по полу, словно испугавшаяся таракана девушка. Я прыснул. Мальчишка резко успокоился и продолжил есть, безошибочно тыкая вилкой сразу в пельмени. Спустя несколько минут он сглотнул и заговорил:

–Почему?

–Что почему?– не понял я. Мне показалось, что я как-то вдруг умудрился пропустить половину диалога. Хотя с этим мальчишкой никогда не ожидаешь, что он скажет в следующую секунду.

Он засунул в рот последнюю пельменину с тарелки, прожевал её и проглотил.

–Алекс Бей. Благодаря СМИ ты – нашумевшая фигура в этом городе. Если бы ты знал, как я тебя ненавижу.

Наступила минута молчания. Я понятия не имел, как реагировать на такое утверждение. В его голосе не чувствовалось издевательства, намеренной попытки разозлить или унизить; он говорил это просто и спокойно, словно озвучивая какой-то факт. И от этого стало жутко. Настолько, что я даже не знал, что делать после такого странного откровения. Спустя какое-то время засвистел чайник. Я поднялся, чтобы угомонить его, и тогда услышал за спиной тот же голос:

–Тебя катастрофически пихают просто везде: в каждой газете, на обложках журналов, реклама на улицах. Казалось, скоро даже туалетной бумаги не останется без твоей смазливой милой мордашки. Словно сироп поверх ненавистной манной каши, которую отчаянно пытаешься закрыть, чтобы она не казалась такой гадкой. Алекс Бей разработал новую планировку. Алекс Бей поддерживает проект по очистке загрязнённых лесов. Алекс Бей посещает детский дом с рассказом о важности мира в нашей жизни. Алекс Бей попал в аварию. Живи, Алекс! А люди тысячами живут в этой дыре без прав на защиту своих моральных ценностей и полной неприкосновенности. Дети умирают от холода в неотапливаемых заброшенных домах, которые из-за костров ежемесячно сжирают пожары. Держу пари, ты не знал? От тебя скрыли.