Улисс

КИТТИ: (Жуя.) У инженера, с которым я была на базаре очень даже ничего. С ликёрами лучших сортов. Вице-король тоже там был со своей супругой. Ух, и покрутились мы на лошадках Тофта. У меня до сих пор голова кругом.

ЦВЕЙТ: (В меховой шубе Свенгали, с наполеоновой прядью на лбу, скрестив руки, хмурится как при чревовещательском изгнании бесов, уставясь на дверь пронзающим орлиным взором. Затем, натужно отставив левую ногу, он делает неуловимый пасс повелевающими пальцами и, сняв правую руку с левого плеча, подает знак былого мастера.) Отыди прочь, отыди, заклинаю тебя, кто б ты ни был. (Мужской кашель и удаляющаяся поступь стихают в уличном тумане. Черты Цвейта смягчаются. Он суёт ладонь себе в жилет в расслабленной стойке. Зоя предлагает ему шоколад.)

ЦВЕЙТ: (Церемонно.) Благодарю.

ЗОЯ: Делай, что говорят. Так оно вернее.

(На лестнице раздаётся уверенная поступь каблуков.)

ЦВЕЙТ: (Берёт шоколад.) Возбудитель? Но я думал. Ванила успокаивает или? Мнемо. Рассеянный свет рассеивает память. Красный воздействует на лупус. Цвета влияют на характер женщин, в зависимости какие. Этот чёрный меня печалит. Ешь и будь весел назавтра. (Он ест.) У вкуса тоже есть оттенки: лиловый. Но давненько я уже. Кажется внове. Возбу. Тот священик. Вынужден приходить. Лучше позже, чем никогда. Может помогли б трюфеля от Эндрюса.

(Распахнув дверь, входит Белла Коен, массивная шлюхозяйка. На ней платье на три четверти, под слоновую кость, с галунной оторочкой по краю подола; она расхаживает взад-вперёд, поигрывая чёрным роговым веером, как Минни Хоук в КАРМЕН. На её левой руке обручальное кольцо и перстень. Глаза жирно начернены. Под носом пробиваются усики. Лицо тяжелое, в лёгкой испарине, с оранжевокрашеными ноздрями крупного носа. Увесистые бериловые серьги-висюльки побалтываются на ходу.)

БЕЛЛА: Право слово! Я прям вся взопремши.

(Оглядывает пары вокруг себя. Затем глаза её с неотвязной настойчивостью выделяют Цвейта. Широкий веер машет на её разгорячённое лицо, шею и телеса. Её соколиный взор вспыхивает.)

ВЕЕР: (Игриво зачастил, затем сбавляет.) Женатый, видно.

ЦВЕЙТ: Да… Отчасти, я не так…

ВЕЕР: (Распахивается до половины и складывается обратно.) И жонка держит под каблуком. Правительство в юбке.

ЦВЕЙТ: (Потупясь, с глуповатой улыбкой.) Вобщем, да.

ВЕЕР: (Собранно, утыкается ей в талию.) Я для тебя ей в былых мечтах? Или она ему ты знал нас раз? Теперь всё им и те же ль нынче мы?

(Белла надвигается мягко постукивая веером.)

ЦВЕЙТ: (Помаргивая.) Ядреная особь. В моих глазах подмечает сонливость, что подзаводит женщин.

ВЕЕР: (Сошлёпываясь.) Мы встретились. Ты мой. Это судьба.

ЦВЕЙТ: (Одурело.) Обильнейшая бабень. Безмерно вожделею твоего владычества. Я изнурён, покинут, уже не молод. Я стою, так сказать, с неотправленным письмом, где прибавка к жалованью, перед запоздалым ящиком почтового отделения жизни человечьей. Дверь с окном, раскрытые под прямым углом, вызывают сквозняк в тридцать два фута в секунду, согласно закону свободно падающих тел. Чувствую покалывание в седалищном нерве моей левой ягодичной мышцы. В нашем роду это наследственное. Бедняга милый папа, вдовец, вернейшим был барометром из-за него. Он верил в животное тепло. Кошачья шкурка служила оторочкой его жилету в зимний период. Ближе к кончине, вспомнив царя Давида и Суламит, он разделял своё ложе с Ато, верной и после смерти. Собачья слюна, как вам должно быть… (Он моргает.) Ах!

РИЧИ ГУЛДИНГ: (Отягченный сумкой, проходит мимо двери.) Насмешка притягивает. Самая стоящая на весь Дубл. Достойна князевой печени и почки.

ВЕЕР: (Прищёлкивая.) Все проходит. Будь моим. Теперь.

ЦВЕЙТ: (Не решаясь.) Теперь всё уже? Мне не следовало разлучаться с моим талисманом. Дождь, открытость росе на прибрежных камнях, грешок в мою пору жизни. Всякий феномен имеет естественную причину.

ВЕЕР: (Указывает вниз, с оттяжкой.) Тебе можно.

ЦВЕЙТ: (Взглянув вниз, подмечает развязанный шнурок на её ботинке.) На нас смотрят.

ВЕЕР: (Указывая вниз, скороговоркой.) Ты должен.

ЦВЕЙТ: (Желая, но сдерживаясь.) Я умею делать настоящий чёрный узел. Научился дослуживая свой срок по линии почтовых заказов у Келета. Набил руку. Любой узелок много о чём может поведать. Позвольте поухаживаю. Сегодня я уж вставал на колени. Ах!

(Белла слегка приподымает платье и, удерживая равновесие, ставит на край стула пухлое копыто на котурне и плотную бабку, ошёлкогольфенную. Цвейт, одеревенелоногий, стареющий, склоняется над её копытом и ласковыми пальцами вдёргивет и затягивает её шнурки.)

ЦВЕЙТ: (Любовно воркует.) Стать примерщиком обуви у Мансфельда – хрустальная мечта моей юности, прелестные радости сладких кнопочек-крючочков, шнуровать крест-накрест, вплоть до колен, замшевую обувь на атласной подкладке, столь немыслимо малых размеров, дамам с Глейд-Роуд. Даже тамошний восковый манекен, Раймонду, посещал я каждодневно, полюбоваться чулками-паутинкой с носочком ревень, какие носят в Париже.

КОПЫТО: Нюхай мою распалённую козлошкуру. Ощути мою властную увесистость.

ЦВЕЙТ: (Зашнуровывая.) Так не туго?

КОПЫТО: Если напартачишь, дружочек-кружочек, садану по твоему футбольному мячу.

ЦВЕЙТ: Не ошибиться б с дырочкой, как у меня случилось в вечер бала на благотворительном базаре. К неудаче. Продел не в тот крючок на моей… помянутой вами особе. В тот вечер она встретила… Готово!

(Он завязывает шнурок. Белла ставит ногу на пол, Цвейт подымает голову. Её тяжелое лицо, её взгляд ударяют его промеж бровей. Глаза его мутнеют, таращатся, помрачаются, нос набухает.)

ЦВЕЙТ: (Мямлит.) Ожидая ваших дальнейших приказаний, пребываем, джентельмены…

БЕЛЛО: (С пронзительным взором басилевса, баритонным голосом.) Пёс позорный!

ЦВЕЙТ: (Распалённо.) Императрица!

БЕЛЛО: (Её тяжелые щеки отвисли.) Обожатель прелюбодейской задницы!

ЦВЕЙТ: (Сокрушённо.) Огромность!

БЕЛЛО: Говноед!

ЦВЕЙТ: (На полусогнутых лапках.) Величавость.

БЕЛЛО: (Он хлещет её по плечу своим веером.) Выгни ноги вперёд! Левой скользни на шаг обратно. Падай. Ты валишься. Руками наземь!

ЦВЕЙТА: (Её воздетые, для выражения восторга, глаза зажмуриваются.) Трюфеля! (С пронзительным эпилептичным воплем она падает на четвереньки, всхрапывая, хрюкая, копошась у его ног, потом валится, припав к земле с видом полнейшего преклонения, притворясь умершей, накрепко жмурясь, но вздрагивая веками.)

БЕЛЛО: (Со вздыбленными волосами, по багровыми щекам толстые кольца усов вокруг выбритого рта, на нём обмотки горцев, зелёное серебрянопуговичное пальто, спортивная рубаха и тирольская шляпа с пером болотного петуха; руки глубоко засунуты в карманы бриджей, он ставит свой каблук ей на плечо и вдавливает.) Прочувствуй весь мой вес. Никни, рабья тварь, пред троном славы каблуков твоего деспота, в полном блеске их гордого торчания.

ЦВЕЙТА: (Восторженно блеет.) Обещаю вовек не ослушаться.

БЕЛЛО: (Хохочет.) Святой дым! Мало же ты представляешь что тебя ждёт. Я тот тартар, что зауздает тебя и объездит! Держи пари на кентуккийский коктейль для всех клиентов, что эту блажь я из тебя выклеймлю, крохотуля. Борзеть? У меня не поборзеешь. Теперь ты и впрямь затряслась предчувствуя пинки каблучной дисциплины, вколачиваемой в спортивном костюме.

(Цвейта заползает под диван и выглядывает оттуда сквозь бахрому.)

ЗОЯ: (Расправляя подол пошире, чтоб скрыть её.) Она не тут.

ФЛОРИ: (Пряча её свои платьем.) Она нечаянно, м-р Белло. Она больше не будет, сэр.

КИТТИ: Не стоит чересчур её наказывать, м-р Белло. Вы ведь сжалитесь, мадамсэр?

БЕЛЛО: (Приманливо.) Иди-ка сюда, милашка. Потолкуем, дорогуша. Ты поймёшь и исправишся. Разговорчик по душам, голубушка. (Цвейта высовывает свою робкую голову.) Вот и умничка-девочка. (Белло резко схватывает её за волосы, выволакивает.) Я только малость тебя проучу – тебе же на пользу. По мягкому местечку. Что это тут сзади, такое пухленькое? О, совсем слегка, рыбонька. Ну, сейчас получишь.

ЦВЕЙТА: (Обмирая.) Не порвите мне…

БЕЛЛО: (Свирепо.) Кольцо в нос, клещи, палки по пяткам, крюк под ребро; ты у меня будешь кнут целовать под музыку флейт, как нубийский раб в старину. Допрыгалась, сиромаха. Попомнишь ты меня для равновесия природной жизни. (Вены на лбу его вздулись, лицо набрякло.) Каждое утро, после смачного завтрака из жирной ветчины от Маттерсона и бутылки портвейна Гинеcа, я рассядусь на твоей оттоманоседлоспинке. (Он отрыгивает.) Буду сосать мою добрячую бирже-маклерову сигару, да листать ГАЗЕТУ БАКАЛЕЙЩИКА С ЛИЦЕНЗИЕЙ. И очень может быть, что я тебя прирежу у себя на конюшне, разделаю твоё мясцо да и отведаю, поджарив до хруста, как молочного поросёнка, с рисом и лимоном, или с изюмным соусом. Ну, а сейчас тебе будет больно.

(Он выкручивает ей руку, Цвейта пищит, переворачиваясь задом кверху.)

ЦВЕЙТА: Не будь жестокой, няня! Не будь!

БЕЛЛО: (Выкручивая.) Получай!

ЦВЕЙТА: (Вскрикивает.) О, муки ада! Каждый нерв в моём теле пронзает безумная боль!

БЕЛЛО: (Орёт.) Отлично, клянусь генералом от прыг-скока. Лучшая новость за целые шесть недель. Ну, долго мне ещё ждать? (Он отвешивает ей пощечину.)

ЦВЕЙТА: (Хлюпает.) Ты меня ударил. Я заявлю…

БЕЛЛО: Навалитесь-ка на него, девочки, пока сверху усядусь.

ЗОЯ: Да. Ещё и потоптать его! До того вдруг захотелось.

ФЛОРИ: Мне тоже охота, не будь жадиной.

КИТТИ: Нет – мне. Дайте мне его.

(Повариха борделя, м-с Кьог, морщинистая, седобородая, в засаленном фартуке, ботинках и серо-зелёных мужских носках, появляется в дверях, припорошенная мукой; в голой красной руке у неё скалка облипшая сырым тестом.)

М-С КЬОГ: (Вызверившись.) Подмогнуть? (Они хватают и держат Цвейта.)

БЕЛЛО: (Усаживается, всхрюкнув, на повёрнутое кверху лицо Цвейта, пыхкая сигарным дымом, оглаживает свою жирную ногу.) Кто бы подумал – Китинга Клея выбрали председателем Ричмондского Дурдома и, кстати, льготные акции Гинеса по прежнему на шестнадцати с три-четвертью. Дурак я набитый, что не купил тот пакет, про который мне говорили Крайг и Гарднер. Моя чёртова непруха, пропади она пропадом. А этот долбаный аутсайдер, Клочок, аж двадцать к одному. (Распсиховавшись, он гасит свою сигару в ухо Цвейта.) Где эта, Богом проклятая пепельница?

ЦВЕЙТ: (Заштырканый, задоопухший.) О! О! Чудовище! Мучитель!

БЕЛЛО: Напрашивайся на это каждые десять минут. Умоляй, упрашивай, как никогда прежде. (Он вскидывает кулак со скрученной фигой и сигарой.) А ну – целуй. И то, и другое. Целуй, тебе сказано! (Перебросив ногу, он усаживается верхом, стискивает коленями заправского кавалериста и возглашает густым басом.) Вскачь! Галопом до Бенбери-крос. Я поскачу на нём на Ипподромных скачках. (Он переклоняется насторону и грубо стискивает яйца скакуна, вопя.) Н-но! Жми! Я тебя выезжу как шёлкового.

(Он скачет на палочке-лошадке, подпрыгивая в седле.) Дама едет шагом-шагом, кучер едет рысью-рысью, джентельмен гонит галопом-галопом-галопом-галопом.

ФЛОРИ: (Дергает Белло.) Дай-ка и мне на нём. Хватит с тебя. Я первая в очереди.

ЗОЯ: (Оттаскивая Флори.) Нет – я. Я. Ты ещё не кончила с ним, сосалка?

ЦВЕЙТ: (Задыхаясь.) Не могу.

БЕЛЛО: Ну, я ещё не. Погоди. (Он сдерживает дыханье.) Проклятье. Погоди. Сейчас рванёт. (Он вытаскивает пробку у себя сзади, потом, скорчив рожу, громко пердит.) Получай! (Затыкает себя снова.) Так-то, к лешему, шестнадцать и три четверти.

ЦВЕЙТ: (В испарине.) Не мужским. (Он принюхивается.) Женщина.

БЕЛЛО: (Подымается.) И впредь чтоб ни ветерка: ни горячего, ни холодного. Твоё желание исполнилось. Отныне ты обезмужчинен и всецело моя тварь подхомутная. Влазь-ка в своё смирительное платье. Мужской прикид придётся сбросить, усёк, Рубинчик Коенский? Натягивай короткий шёлк, роскошно шелестящий, через голову и плечи, да поскорее.

ЦВЕЙТ: (Ёжится.) Хозяйка сказала – шёлк! О, в обтяжечку, в облипочку! Можно мне потрогать ногтиком?

БЕЛЛО: (Указывает на шлюх.) Такими же как они станешь и ты: припариченная, прокипячённая, надухобрызганная, подприпудренная, с гладкобритыми подмышками. Тебя обмеряют впритык. Безжалостно зашнуруют в тископодобные корсеты лебяжьенежного кутиллэ, с прокладками из китового уса, до ромбовидно стиснутой поясницы, полностью сходя на нет, и твоя фигура—пышнее, чем без шнуровки—будет охвачена тугой сетью одежд, плюс две унции нижних юбок, как минимум, да к ним кружева и висюльки со штампом моего, конечно, дома – чудесное бельё созданное для Алисы и чудные духи для Алисы. Алисе тесно станет: туго-претуго. Марта с Марией озябли бы в таких тонюсеньких наляжечниках, но шершаво деликатная подвязка вокруг твоих голых колен тебе напомнит…

ЦВЕЙТ: (Очаровательная субретка с горчичными волосами, щеки нарумянены, с великоватыми мужскими руками и крупным носом над порочным ртом.) Я примерял её вещи всего только раз, небольшая шалость, на Холлес-Стрит. Когда нам приходилось туго, то я и стирал, чтоб съэкономить на прачечной. А свои рубахи я откатывал ради чистой экономии.

БЕЛЛО: (Хмыкает.) Маленький помощничек, что так умиляет маменьку, ага! И, зашторив окна, в своём кокетливом домино показывал зеркалу свои оголённые ляжки и вымя козла в разным позах случки, ага? Хо! Хо! Лопнешь со смеху! А то подержанное чёрное платье для театра, что м-с Мириам Дендред продала тебе в отеле Шелборн, а заодно и короткие рейтузы, треснувшие по швам при самом недавнем её изнасиловании, а?

ЦВЕЙТ: Мириам, Брюнетка Полусветка.

БЕЛЛО: (Раскатисто хохочет.) Христос всемогущий, попробуй тут не лопнуть со смеху! Ты стал милашкой Мириам, когда состриг волосы у себя на чёрном ходе и раскинулся, балдея, в той тряпке поперек кровати, словно сама м-с Дандрейд, которую вот-вот натянет лейтенант Смити-Смити, м-р Филип Августус Блоквел, член парламента, сеньор Лачи Даремо, дебелый тенор, синеглазый Берт, юноша-лифтер, Генри Флорей или Гордон Беннет-левша, Шеридан, квартерон Крез, университетский гребец из восьмерки старой Троицы, Понто, её красавец дог-ньюфаундленд, или Бобс, вдовствующая герцогиня Маноргамильтон. (Он вновь хохочет.) Исусе, тут и сиамский кот усохнет со смеху!

ЦВЕЙТ: (Его руки и лицо подёргиваются.) Это Джеральд обратил меня в страстного любителя корсетов, дав мне женскую роль в школьном спектакле НАОБОРОТ. Все из-за милого Джеральда. У него был пунктик балдеть от корсета своей сестры. Нынче миленький Джеральд пользуется розовым гримом и золотит веки глаз. Культ прекрасного.

БЕЛЛО: (С порочной ухмылкой.) Прекрасное! Ну, уморил! Это когда с женской осмотрительностью усаживаешься, подъемля свои раздавшиеся складки, на заяложенный, до зеркальности, трон.

ЦВЕЙТ: В интересах науки. Для сравнения различных радостей доступных всякому из нас. (Чистосердечно.) И впрямь, это куда более удобная поза, потому что я частенько обмачиваю…

БЕЛЛО: (Напористо.) Не вздумай нарушить субординацию. Опилки для тебя там, в углу. Ты получил строжайшие инструкции, не так ли? Делать это стоя, сэр! Я научу тебя держаться жуликменом! Если замечу хоть пятнышко на твоих пелёнках. Клянусь задницей Доранса, будешь знать, что я мастер муштровки. Грехи твоего прошлого восстают против тебя. Множество. Сотни.

ГРЕХИ ПРОШЛОГО: (Нестройным хором.) Он прошёл ритуал неоглашенного брака не менее, чем с одной женщиной под сенью Чёрной Церкви. Непроизносимые вещи говорил он в уме по телефону мисс Дунн, проживающей на д'Оливер-Стрит, выставляя себя бесстыже аппарату в телефонной будке. Словом и делом подбивал он полунощную проститутку выкласть фекальные и прочие субстанции в загаженой уборной возле заброшеного здания. В пяти общественных туалетах им произведены карандашные надписи, предлагающие его партнёршу по браку всем крепкочленным мужчинам. И возле испускающей резкий запах фабрики щелочей не он ли прохаживался, вечер за вечером, мимо занимающихся любовью пар, чтобы убедиться возможно ли, а если да, то насколько и что – увидеть? И разве не валялся он в кровати, жирный боров, возбуждаясь тошнотворной вонью попользованной туалетной бумаги, предоставленной ему мерзкой потаскухой, стимулированной имбирным хлебом и почтовым переводом?

БЕЛЛО: (Присвистнув.) Скажи на милость! А что было наипаскуднейшей мерзостью за всю твою преступную карьеру? Вали-ка напрямую. Выблёвывай. Отбрось предрассудки. (Немые нелюдские обличья прут вперёд, поджмуриваясь, исчезая, бормоча, Цыйвыйийт, Польди Кок, Шнурооок за пенни, карга возле Хэсиди, слепой паренёк, Ларри Носорог, та девушка, женщина, шлюха, другая, та…)

ЦВЕЙТ: Не выспрашивайте у меня. Приятность-Стрит. Я не додумывал дальше, чем вполовину… Клянусь всем, что для меня свято…

БЕЛЛО: (Безапелляционно.) Отвечай. Тварь поганая! Мне надо знать. Позабавь-ка чем, да позабористей, выдай срамную или стрёмную историю с привидениями, или стихострочку, ну, не тяни, быстро, тебе говорят! Где? Как? В какое время? Со сколькими? У тебя всего три секунды. Раз. Два. Тр..!

ЦВЕЙТ: (Покоряясь, белькочет.) Я гнгнгнусничал в гнгнгнгнусном…

БЕЛЛО: (Повелительно.) О, стоп, вонючка! Заткнись! Говори лишь когда к тебе обратятся.

ЦВЕЙТ: (Кланяется.) Хозяин! Хозяйка! Мужеукротитель!

БЕЛЛО: (Сатирически.) Днём ты будешь замачивать и вытряхивать наше смрадное бельё, и чем мы пользуемся, когда нам, дамам, нездоровится, да швабрить наши сортиры в подоткнутом платьи и с посудной тряпкой подвешенной тебе на хвост. Вид лучше некуда, а? (Он вдевает кольцо с рубином на цвейтов палец.) Опаньки! Этим кольцом я обращаю тебя в свою собственность. Говори: спасибо, хозяйка.

ЦВЕЙТ: Спасибо, хозяйка.

БЕЛЛО: Будешь заправлять кровати, готовить мне ванну, опорожнять горшки с мочой из разных комнат, в том числе и от старой м-с Кьог, поварихи, с песочком. Да чтоб драил их хорошенько, все семь, запомни, или нахлебаешься из них же, вместо шампанского. Пей с пылу, с жару, прямо из-под краника. Гоп! По струнке у меня ходить будешь, не то закачу тебе лекцию о твоих проступках, мисс Рубинчик, и что есть мочи проскоблю твой голый волдырь, барышня, грёбаным гребнем. Прочувствуешь все промахи своего поведения. По вечерам сорокатрёхпуговичные перчатки будут облегать твои накремленные и обраслеченные руки, свежеприпудренные тальком и тонконадушенные по кончиками пальцев. За подобную честь рыцари в старину жизнь отдавали. (Он хихикает.) Мои мальчики будут бесконечно очарованы, найдя тебя таким женоподобным, полковник, вот что главное-то. Когда заявятся сюда, в ночь накануне свадьбы, потешить мою новую прелестницу на золочёных каблуках. Сперва, я пройдусь по тебе самолично. Мой знакомец с ипподрома, Чарльз Альберт Марш—я только что из постели с ним и ещё одним джентельменом из конторы Кубка и Корзинки—присматривает девицу для всяких дел, и не артачливую. Выпять грудь. Улыбайся. Опусти плечи. Ну, что ещё надо? (Он объявляет.) следующий лот – дресирован владельцем брать и носить корзину в пасти. (Он оголяет свою руку и всовывает по локоть Цвейту во влагалище.) И глубина что надо. Как оно, ребята? Пронимает? (Тычет руку в лицо покупателю.) Глянь, смачиваешь пол и – полируй!

ПОКУПАТЕЛЬ: Даю один флорин.

(Служитель Дилона встряхивает свой колокольчик.)

ГОЛОС: Переплатил шиллинг и восемь пенсов.

СЛУЖИТЕЛЬ: Дрздень!

ЧАРЛЬЗ АЛЬБЕРТ МАРШ: Должно быть девственница. Дыхание хорошее, чистое.

БЕЛЛО: (Пристукивает своим аукционным молоточком.) Два фунта. Фигура с крутым задом и по доступной цене. Рост четырнадцать пядей. Потрогайте кончики и убедитесь. Ухватисто. Эта гнедая шкура, эти мягкие мускулы, эта нежная плоть. И зачем только я не прихватил сюда мой золотой дырокол! А доится совсем легко. Три галлона в день. К тому же готовый стадопреумножатель – телится через час. Молочный рекорд его родителя составил тысячу галлонов цельного молока за сорок недель. Оа, мое сокровище! На задние лапы! Оа! (Он ставит клеймо – свой инициал "К" на крупе Цвейта.) Так-то! Заверено – Коен! Кто даст сверх пары круглых, джентельмены?

ТЁМНОЛИЦЫЙ МУЖЧИНА: (С деланым акцентом.) Сто пунтов стерлинк.

ГОЛОСА: (Подавленно.) Для халифа Гарун-аль-Рашида.

БЕЛЛО: (Весело.) Верно. Пусть всех проберёт. Узкая, вызывающе короткая юбка, подхлестываясь до колен для показа промелькно-белых панталончиков, является мощным оружием, и—в сочетании с прозрачными чулками на изумрудистых подвязках, с длинным прямым швом, тянущимся выше колен—взывает к лучшим инстинктам мужчины-плейбоя. Обучись плавной дробной походке на четырёхдюймовых каблуках Людовика ХV, наклоняйся на греческий манер, маня ягодицами, ляжки вспушены, колени скромно целуются. Сконцентрируй всю силу прельщения и направь на них. Раздрочи их на Гомморальные пороки.

ЦВЕЙТ: (Утыкается зардевшимся лицом себе подмышку и лыбится, сунув в рот указательный палец.) О, я знаю, на что это вы намекаете.

БЕЛЛО: А на что ты ещё годен, импотент эдакий? (Он наклоняется и, всматриваясь, грубо тычет веером под курдючные складки зада Цвейта.) Встань! Встань! Кот бесхвостый! Что тут у нас? Куда делся твой резной чайник или тебе его отчикнули, кокиека? Пой, пташка, пой. Он такой же вялый как у шестилетнего мальчика, что делает пи-пи за телегой. Купи ведро, или продай свой насос. (Громко.) Ты годен исполнять мужское дело?

ЦВЕЙТ: Эклес-Стрит.

БЕЛЛО: (Саркастически.) Я ни за что на свете не хотел бы задеть твои чувства, но там хозяйничает мужчина с мышцей. Всё переменилось, мой голубчик. Он, таки, смахивает на взрослого дядю с улицы. Тебе-то, неумеке, не досталась такая палица, вся в шишках, бородавках и нашлёпках. А уж он вдвинул свой болт, я те дам. Нога к ноге, колено к колену, брюхо к брюху, титьки к груди. Вот кто никак не евнух. Поросль рыжей волосни торчит у него сзади, как куст папоротника. Подожди девять месяцев, малый! Святая закваска: она уже брыкается и пёрхает в её утробе! Тебя это бесит, а? Задевает за живое? (Он презрительно сплевывает.) Плевательница!

ЦВЕЙТ: Со мною мерзко обошлись, я сообщу в полицию. Сто фунтов. Неудобосказуемо. Я…

БЕЛЛО: Вот бы ты бы, да кишка тонка. Нам ливень подавай, а не твою изморось.

ЦВЕЙТ: Свести меня с ума! Молл! Я забыл! Прости, Молл!.. Мы… Ещё…

БЕЛЛО: (Безжалостно.) Нет, Леопольд Цвейт, всё переменилось по воле женщины, покуда ты спал в Сонной Ложбине свою ночь длиною в двадцать лет. Возвращайся и сам взгляни.

(Старая Сонная Ложбина зовёт через поляну.)

СОННАЯ ЛОЖБИНА: Рип ван Винкл! Рип ван Винкл!

ЦВЕЙТ: (В подраных мокасинах с заржавленным дробовиком, на цыпочках, топорща пальцы, заглядывает коршуно-костлявым бородатым лицом через ромбовидный оконный переплёт, вскрикивает.) Я вижу её! Это она! Первый вечер у Мэт Дилон! Но платье, почему-то зелёное и волосы покрашены в золотисный цвет и он… (Он озадаченно нахмуривается.) Хм. Сфинкс. Зверь с двумя спинами в ночное время. Замужем.

БЕЛЛО: (Издевательски смеётся.) Эх ты, филин, это дочь твоя с малингарским студентом.

(Милли Цвейт, льноволосая, зелёноодеянная, легкосандальная, её голубой шарф под морским ветром вьётся кругом, высвободившись из объятий своего кавалера она зовёт, изумлённо округлив свои молодые глаза.)

МИЛЛИ: Ой! Это ж Папуля! Но… О, Паплик, как ты постарел.

БЕЛЛО: Как круто всё переменилось, а? Наш всяковсяченный, наш письменый стол, за которым мы никогда не писали, кресло тетки Хагарти, наши классические репродукции старых мастеров. Другой мужчина и его дружки живут тут припеваючи.

УПОКОЁННОСТЬ ПОДКУКУШНИКА: Ну, и что такого? А сколько у тебя было женщин, скажи-ка. Ходил следом за ними по тёмным улицам, плоскоступ, подстегнуть их своими сдавленными всхрюками. Что скажешь, мужчина-проститутка? Непорочные дамы, со свёртками бакалеи. Провернись. Соус для гусятины, гусь мой, О.

ЦВЕЙТ: Они… Я…

БЕЛЛО: (Хлёстко.) Оттиски их каблуков вытопчут брюссельский ковер, что ты купил на аукционе у Рена. В своих жеребячьих игрищах с кобылкой Молл, они расколошматят статуэтку, что ты тащил домой, под дождём, во имя искусства ради искусства. Они вломятся в секреты твоего нижнего ящика. Выдерут страницы из твоей книжонки по астрономии, чтоб раскуривать трубку. И будут харкать в твой медный фендер у камина, что ты купил за девять шиллингов у Хемптона Линдома.