Лучник. Любый мой. Книга четвертая

Следы деятельности людей он обнаружил через день. Правда, не так, как ожидал.

Таинственное свечение в глубине леса он поначалу принял за очередное помешательство, или, по меньшей мере, видение. Нет, сегодня он не побежал, наоборот – пошел туда настороженно, настойчиво гася проблески надежды. И меч наготове держал.

И, как бы ни был готов ко всему, но глаза, что выплыли из-за причудливо перевитого куста, заставили неприятно вздрогнуть и схватиться за меч.

Нет, он тотчас же и осознал, что это – мертвые глаза… на деревянном лице деревянной фигуры. А за этой фигурой пряталась еще одна. И еще …, еще …, еще …. Всего на небольшом участке он насчитал более двух десятков фигур. Некоторые уже истлели от времени, некоторые покосились, но многим время не повредило.

Воевода как зачарованный ходил между них, пытаясь понять их назначение. Это было сложно, поскольку мир Аромея не делал ничего подобного. Аромей понимал, что это не просто куклы, да и трудно найти детей, которые согласились бы играть этими свирепого вида созданиями. А еще… повсюду валялись кости животных и… людей.

Сначала он почувствовал невольное отвращение при виде кучи человеческих черепов, – естественное, впрочем, чувство, – а потом ….

Его неумолимо погнало прочь, но не отвращение, нет, его погнало… само место. Аромею на миг показалось даже, как недобро сверкнули глаза многих фигур. Еще один озноб прошелся по спине, – и Воевода подчинился этому изгнанию.

Уже выбираясь из «чаши» с фигурами, Аромей обратил внимание, что многие фигуры как бы опалены огнем. И на деревьях вокруг чаши можно обнаружить следы давнего пожарища.

Аромей отошел довольно далеко от того чудного места. И вдруг снова заныло сердце, но уже от непреодолимого желания вернуться туда.

И вернулся ведь. Но уже без меча и, поборов естественное отвращение. Нового для себя он ничего не открыл, хотя и долго ходил среди кукол. Поначалу смущало обилие человеческих костей, но вспомнилось, что знавал народец, у коего люди, заканчивавшие свой жизненный путь, уходили в пещеры, дабы не отягощать своей немощностью селян, остающихся жить. Более того, все это показалось ему таким же естественным, как и его первая реакция.

И он вернулся… вперед уже другим человеком.

Аромей с трудом нашел место последней стоянки. А еще больших усилий стоило найти меч, – он уже едва просматривался из-под хвои, нанесенной хозяйственными мурашами.

Наконец, ему повезло. Он старательно вытирал меч травой, когда боковым зрением заметил слева быстрое движение. Время потеряло меру, – и ему оставалось только одно. Рука и меч слились воедино, в одном рывке навстречу движению.

Что ж, кажется, закончилось голодное существование. Довольно крупный зверек еще бился в предсмертных судорогах, – и Аромей коротким тычком меча прекратил его мучения.

Правда, после сытной трапезы пришлось всю ночь мучиться от жажды, но утром и эти мучения были вознаграждены.

Если день не задался с утра, то не жди от него ничего хорошего. Нет, этот-то день как бы задался, но ….

И прошел-то Воевода совсем немного. И вдруг он едва сумел успокоить свое сердце.

Это был не просто родник: вода стекала в… чашу, сооруженную из коротких аккуратных обрубков дерева. А рядом стоял ковш, сплетенный из коры белоствольного дерева. Люди! Надо полагать, такие сооружения не делают, где попало ….

Ковш облюбовали все те же мураши, – и Аромею пришлось пить прямо из чаши. Вода сводила зубы, но была так вкусна, что Аромей прикладывался к чаше бессчетное количество раз и не мог напиться.

Наконец, он решил: «Все. Последний раз».

Ему снова невероятно повезло. Он мог бы в цветастом отражении листвы этого и не заметить: рука в узорном рукаве заносила над его головой кривую саблю. А, и заметив, …. Нет, тело привычно опередило сознание. И это спасло жизнь.

Позднее он попытался осмыслить, как все получилось, – и не мог. Ни в падении уйти из-под удара, ни успеть ухватить меч, ни, тем более, нанести ответный скользящий удар – этого сделать он тоже, при всем желании, не мог бы. И все же ….

Вскочить на ноги он тоже не успел бы. И снова все же…

Рядом никого не было, но на дне чаши лежала кривая сабля, и медленно растворялись в воде капли крови.

Дрожь в теле Аромей еще долго успокаивал, прислонившись спиной к толстому дереву. Мог ли он в сидячем положении отразить возможный удар? Вряд ли? Но он сидел, несколько судорожно сжимая рукоять меча, и пытаясь найти объяснение случившемуся. Объяснение находилось только одно: ничего этого не было.

Он несколько запоздало осмотрел свой меч: капли крови уже скручивались в красно-черные шарики и… исчезали.

Вот тебе и объяснение!

Ноги сразу же стали ватными. Еще бы. Знавал он и весельщиков, и магов, но ничего подобного ни от кого не слыхивал, а, если кто что и рассказывал, то это, скорее всего, чтобы попугать впечатлительных слушателей. Как правило, почти все, что делали маги, чаще всего, находило спасительное объяснение. А, если не находило, то… за это маги и страдали. А где здесь маги? Случайно, или нет, но Аромею сразу же вспомнилось ужасное обиталище кукол. И кости, разбросанные по земле, вспомнились. Многое вспомнилось. И многому объяснений уже не находилось.

А должно было. Не привык Воевода к иному. Потому как ратная служба всегда ясности требовала, а иначе – и не Воевода ты. Оттого и к вере новой не слишком приохотился. Слишком уж мудреной она была: привычным вроде бы вещам находили, как они всегда говорили, божественное начало, – и вещи становились малопонятными. Сейчас, может быть, это многое и объяснило бы, но поздно об этом горевать.

А у родника никто больше не появился. И появлялся ли? Знать утомился Аромей от напасти этой. Не о том надо думать, а как людей своих отыскать, Императора своего.

Аромей, наконец, отделился от дерева и с привычным хрустом размял косточки. Не ослаб, однако. И это почти вернуло ему уверенность. Ну, пусть не уверенность, – когда еще она вернется? – но он готов был… жить, скажем так. А это совсем не мало.

И, не давая себе даже малой поблажки, устремился Аромей вперед, словно дружину за собой повел. И только, когда солнце на лес опустилось, остановился и начал ко сну готовиться. Третья ночь в этом мире.

Он не захотел ни есть, ни пить и провалился в сон сразу же, едва расположился на ровном месте, в окружении густых и достаточно высоких кустов. Сон был тяжелым, и Аромей неосознанно попытался освободиться от него, но не тут-то было: излишне реальный, явный до мельчайших подробностей и одновременно неправдоподобный, именно из-за этих подробностей и не менее неправдоподобного совпадения, сон одолел его и не выпускал до самого рассвета.

Это утро снова оказалось дождливым и холодным. Противная морось до мозга костей достала Еремея. Сейчас бы сидеть дома за кружкой медовухи, либо сыта, но князь повелел порушить капище, верой и правдой служившее обчеству, во имя нового бога. Повелел вчера вечером, но многие узнали об Указе только утром, когда уже начала собираться княжеская дружина.

Еремей знал, что многие в городе и округе не приняли новую веру, даже при том, что достраивались в граде новые храмы. Да, и как принять, если на смену многочисленным богам, с коими люд испокон веков жил в ладу и мире, коих и боялись, и любили, от суровой любви коих и плакали, и ждали защиты, пришел рисованный бог. Суровы были свои боги, и требовали немалых жертв, потому и существуют повсеместно капища. Новая же вера понуждает старую веру искоренить, а вместо капищ построить храмы. Но будет ли новый бог любить людей так же, как Перун. Или, скажем, Ярило.

Да и как он сможет один углядеть за всем этим сложным хозяйством, складываемым веками?

Видел Еремей, что готова к отъезду Главная Дружина, – и места себе не находил. Да и где его найти, когда понимаешь, что не успевают уже волхвы спрятать божков и идолов в чаще лесной, либо до поры до времени в землю зарыть?

И хоть не давал Ерема призывного клича, но Малая Дружина собралась в полном составе.

– Не хотим! – Выкрикнул чей-то молодой голос, – и Дружина нестройно подхватила:

– Не хотим. Веди нас, воевода.

Еремей растерянно стянул с головы шишак, растерянно посмотрел на братьев по оружию, затем соскочил с коня и припал к земле на одно колено.

– Некуда мне вести вас, дружинники. Там, за рекой, ворог лютый стоит. Он только и дожидается, когда мы в распре сойдемся. Один я поеду. Сон такой мне ночью приснился.

– А нам-то что делать, Еремей Иванович?

– Тут не указ я вам, дружинники. Только, помните, что жены и дети у вас. Их вы боронить должны.

– Так, бог-то тот рисованный больно уж непонятен. – И следом многоголосье: «Можно ли ему верить, Еремей Иванович? Силой ведь загоняют».

– Бог-то не причем здесь, дружинники. Не его вина, что всех под один гребень стригут, одним аршином мерят.

– Я в лес пойду. Пусть тогда попробуют меня окрестить силком. – С размаху бросил шапку оземь, судя по всему, ветеран, но Еремей не помнил его имени. Или Чуприна, кажется?

Однако, не было на разговоры времени, да, похоже, и наговорились уже.

Еремей поспешно заскочил к Бирюку, и, уже выходя, увидел, как растекаются во все стороны его вои.

Дружина княжеская наехала на капище с факелами. Сумеречно еще было, но не для свету факелы-то. Еремей видел, как нервно шарахаются во все стороны кони, как вои прячут взгляды за высокими воротниками да, в землю уставившись.

А не смог ведь князь полностью отлучить их от старой веры!

Дружина княжеская на конь была, оттого и не успели волхвы, совсем не успели. Да, и что значит бренное тело супротив оружия? Потемнел лицом Ерема, поскольку остается только одно: ему погибнуть вместе с идолами, ибо приказал князь непокорных рубить, идолов сжечь. Приказал, и первым двинулся к лику Перуна.

Еремей сдернул покрывало с камня. Он не был уверен, что камень сможет защитить, если даже боги бессильны, но таков был сон, а сны в купалову ночь, говорят волхвы, вещие.

Ерема невольно зажмурил глаза: ярко вспыхнуло капище-то, запылало. Но не так, как хотел князь. Вспыхнуло все разом, – и не вытерпеть человеку этого огня.

– Сгорит же лес, княже. И град сгорит. – Слышал Ерема, как застонали, запричитали дружинники.

– Все не сгорит. – Ответствовал князь, поводя окрест пустым взглядом. – Болота кругом. Вода огню хода не даст.

– Эх, княже. – Больно заныло сердце Еремы. – Мосты жжешь.

Водилось за князем такое, если хотел удержать дружину на месте.

Но сегодня он не смог ее удержать – дым, огонь и чад погнали их прочь, до самого града. А там уже, почитай, все горожане взбунтовались, не пустили дружину в город.

От того ли он проснулся, лучи ли солнца рассветного разбудили, но вскочил он на ноги, а душа во сне оставалась. Не мешало бы водицы испить и умыться.

Родника он не нашел, зато неподалеку озерцо оказалось.

Аромей наклонился к воде – и отпрянул: он и Еремей из сна – одно лицо.

Воевода недоверчиво встряхнул головой и снова посмотрел на свое отражение в воде. Так и есть – одно лицо. И имена похожи. Княжеского имени он не услышал, но не признать в князе Императора Члуна не мог. Или так уж себя настроил?

У снов, как говорится, свой резон, но этот сон не выходил из головы весь день. Ни есть не хотелось, ни пить, и ягоды не доставляли сладости.

Только к вечеру пришла первая догадка. Его товарищи по несчастью и есть дружина. А как иначе? Местные маги, видать, решили поиграть с ними.

Еще при деде Члуна-Икосаэдра, Члуне-Октаэдре, в Империи сильно «укоротили руки магам», дозволив заниматься магией только восьми Боевым Магам, да и то, только в боевых целях. Разумеется, Аромей этого не застал, но не велик этот секрет. Конечно, далеко не все согласились с этим, отношения обострились, – и уже Доде в самом начале своего правления предъявил Магам ультиматум. Маги в ответ на него отказались признавать Империю, и объявили Пригорье своей территорией. Доде не замедлил объявить им войну, – и… проиграл. Проиграл даже при том, что и Степь к тому времени начала гонение на магов. Более того, у злых языков нашелся повод утверждать, что это не без помощи магов Доде и «впал в детство».

Воевода тревожно оглянулся назад. Надо было, конечно, разбираться там, на месте, – но не возвращаться же назад. Хотя почему не возвращаться, – град-то где-то рядом с капищем должен быть. Далеко ушел, однако.

Но и это – не факт. Там Аромей пребывал как бы в огромном пузыре, – точно, именно в пузыре, и одежда у него была иная, и оружия не было, и у князя от Члуна было только лицо, а значит …. А значит, не они там были.

Потом пришла первая здравая мысль. Мест, которые «водят», и в его мире имелось немало. Воевода усмехнулся: «В его мире», – и неожиданно спокойно воспринял эту мысль. Если то место выгнало его из той чаши, то оно и сыграло с ним эту шутку.

Шутку ли? Было, было пожарище на том месте …, но Воевода не довел эту мысль до логического завершения, – не умел он это делать. Это же не военная стратегия, или тактика. Но это же принесло ему нужное успокоение, и желудок отреагировал на это довольным бурчанием.

Еще одна ночь, а за ней и день прошли без излишних хлопот. Неосторожных зверьков больше не встретилось, но, зато, удалось поймать в силки большую и красивую птицу. Жаль было лишать красоту жизни, но не в его положении было думать об этом.

К наступлению новой ночи произошли изменения. Возвышенность закончилась, – и намеченная тропа круто катилась вниз, сначала к невеликой речке, где весело играли небольшие рыбки. Воевода невольно залюбовался их игрой, но они тут же разбежались в траву. И причина этому нашлась сразу. Одна рыбка замешкалась, – и стала жертвой большой рыбины.

Воеводе снова повезло. Эта рыбина опять затаилась в ожидании новых жертв за корягой как раз напротив его, – и снова меч подарил ему пропитание.

А за речкой опять потянулся белоствольный лес, легкий, воздушный, но с роями мелких неугомонных хищников, кои и в его мире встречались, но в меньшем количестве.

Травки смалды Аромей не нашел, но нашлась другая, незнакомая с неприятным, почти отвратным, запахом. Дыхание перехватывало, и руки покрылись волдырями после растирания сей травы, но кровопивцы к нему уже не приближались.

А утро открылось тяжелым, непроглядным холодным туманом. Воевода безучастно доел остаток вчерашней рыбы, и тяжело поднялся с поваленного ствола. Одежда намокла и сковывала движения. Не мешало бы обсохнуть, но не было никакого желания бродить по лесу в поисках сушняка. Даже мысль о дальнейших планах была безучастной. Пока шел поверх заросшей лесом трещины, все казалось ясным. А теперь и лес пошел не такой чистый, да и неизвестно стало, каких ориентиров держаться. Речку почему-то он сразу отмел, хотя она-то и могла привести к той протоке.

Наконец, слева заиграло красным заревом солнце, – и стало понятно нужное направление, а туман уже не был помехой. Одежда мало-помалу просохла, – и идти стало легче, только под ноги попадало слишком много мелких хрупких веток, – и Воевода быстро устал, но упорно продолжал идти вперед.

Увы, белоствольный лес быстро закончился. А вместе с ним закончилась и расщелина, точнее, она вместе с речкой круто повернула влево, чтобы в обозримой дали повернуть еще раз, но уже навстречу ходу Аромея.

Аромей осмотрелся, и теперь уже не был уверен в выборе направления. Хоть назад по своему следу возвращайся. А след-то по лесу заворачивал по лесу не то дугой, не то зигзагом, но уже солнце закатилось за тучу, и начал накрапывать дождь.

Воевода неспешно поднялся в гору: и осмотреться требуется, и от дождя укрыться под широкими лапами деревьев. Но еще в начале подъема он ощутил уже знакомое беспокойство, которое росло и росло по мере движения вперед. Поначалу это объяснялось тем, что понял, что сбился с пути. Правда, это могло быть и к лучшему. Осмотреться надо.

Но смысл беспокойства стал ясен, когда впереди показалась невысокая, вросшая в землю избушка, а рядом с нею все те же знакомые деревянные «куклы».

«Куклы» были древние, а… трупы людей рядом с ними свежими: еще не успели почернеть раны, густо облепленные насекомыми, и знакомый запах смерти еще не ощущался. Еще как ощущался! Вот почему ТАМ кости-то были раскиданы. Вот как жертвы-то приносят? Не знал, хотя и слыхивал об этом.

Слишком запоздало Воевода спохватился, что стоит на открытом месте, а туман на вершине уже срывало утрешним ветром. Он бросился вверх и вправо, хотя и понимал, что обратно надо бежать.

Но пока никакой опасности он не чувствовал, хотя уже понимал, что трупы людей лежали так, как будто бы здесь был бой. Короткий и беспощадный. В пределах видимости он насчитал семь трупов. Три в простой, возможно, нижней, одежде – надо полагать хозяева. На остальных были цветастые, выцветшие, конечно, халаты.

Хотя, все может быть совсем наоборот. В посконной одежде, как раз, и могут оказаться «лесные братья», о коих и в его мире ходят слухи один другого страшнее.

Замутило от такого вида живот, – оттого и первым желанием был порыв похоронить людей по-человечески, но он понимал и то, что не остается на это времени. Правильно понимал.

Правильно понимал. Сначала он услышал невнятный говор, а, когда перебрался на другую сторону своего укрытия, то не так уж и далеко он увидел размазанные тени людей. А, когда уж порыв ветра сорвал остатки тумана, то и самих людей в халатах. Но не это дернуло Воеводу на необдуманный поступок. К сухому дереву была привязана женщина ли, девица ли, а у ног ее уже был разложен сушняк для костра.

Аромей и при своей немалой фигуре умел передвигаться не хуже искусных лазутчиков. Так, оно и понятно: ратную службу Аромей с лазуты и начинал. А сейчас и лес к этому располагал.

Лес-то располагал, да, не совсем понятно было, что тут происходит, точнее, совсем непонятно.

Вот, к девушке снова неспешно подошел человечишка, стал ее сабелькой кривой колоть, да выкрикивать отрывистые слова. А девушка, кажется, уже была готова к ужасной и неминуемой смерти. Ничего не ответила она насильнику, и только боль и отчаянье отражались у нее на лице. А те, что схватили ее, не умели, видимо выбивать показания иным путем. Крикнул что-то насильник подельникам своим. Загоготали там похабно, и вышли из леса еще четыре человека с факелом. Дернулась девушка, – и проступила кровь из порезов на ее теле. Это и определило последний отчаянный поступок Воеводы.

Ордынцы высыпали из леса совсем неожиданно. И она-то здесь появилась случайно. Ее разыскивал Милей, она разыскивала его. И попала, как говорится, как кур в ощип. Может быть, по ее следу и пришли ордынцы.

– На капище он пошел. Идолы поправить, – повалял их неизвестно, кто. – Добродушно ответила жена волхва, радая поговорить с новым человеком. И добавила. – Медведь, поди-ка. За медом приходил, да бортню не нашел, – вот и отомстил.

Не успела Ола и десятка шагов сделать, ничего не успела. Навалились скопом, – и она не смогла толком защититься. Двоих только и успела кинжалом пырнуть. Много их было. Волхв, конечно, пришел на помощь, а потом и сыновья его прибежали. Но много тех было. И, хотя большинство уже не вернутся обратно, но и волхв с сыновьями покинули этот мир. А ей так и не удалось вырваться. Толмача ордынцев убил волхв – и теперь, можно сказать, был разговор глухого с немым. Понять ордынцев, конечно, можно: град им нужен, и никак иначе. А посему и она пока нужна им живой, но все пошло не так: не сдержалась Ола, – и еще один лазутчик распластался на земле.

Но костер, догадывалась Ола, всего скорее, приготовлен для острастки. Живая она им нужна, хотя ордынцы и торопятся. Спешат, знать, к прибытию хана какого-нибудь с другим толмачом к покорности ее склонить. Открыть тайну лазутчикам Ола не могла даже на костре, а, когда костер запылает …. Мысли об этом она, как могла, прятала на задворках сознания.

Даугратинья и Милей признались откровенно, что отправляют их в град, дабы защитить, прежде всего, знание. Непонятным было это знание. Песнь какая-то, но ни Арель, ни Ола, ни разу ее не слыхивали, хотя, утверждала Даугратинья, пели ее, и не единожды. Не проще ли защитить знание, если не сообщать на каждом углу, что оно есть, это знание? Но кто-то решил иначе, – и время сестер остановилось, словно оно всегда было частью времени этого града. Замороженного времени. Престранного времени. Или даже времени-призрака города-призрака. Но отнюдь не бессмертия. Либо такое оно и есть, бессмертие-то. Люди, в граде живущие, тоже, по сути, призраками были. Да, нет, не призраками. Призраки-то, говорят, бестелесные. А в граде – куклы живые. Свое дело без понуждения делают, справно. Все – справно. Но, вот те на!. Нередко устают от такой жизни, – и тогда уходят куда-то. Нередко уходят, а городское население не убывает, хотя детишек на улицах не видно. Не оттого ли нет и радости на лицах, хотя, не замечала она и печали. Куклы, одним словом.

Ола невольно вздрогнула и оглянулась. Где-то там спрятан этот град, имя которому не меньший призрак. Ола уже привыкла не задавать этот вопрос горожанам, кои так легко уходят от ответа. А, если и ответят, то забудешь ответ прежде, чем разминешься с ответчиком. Милей тоже выкручивается, как может, но тайну не открывает. Впрочем, и появился-то он здесь в начале лета. Показался раз-другой в граде, а все остальное время пропадает в походах по окрестностям. Пока однажды утром не появилось другое солнце. С того момента Милей как бы прописался в граде, но тайны той так и не сказал, поскольку новых загадок стало предостаточно. И все чаще звучало имя Члуника и Врат, кои тот безрассудно открыл.

Вряд ли можно утверждать, что человек может быть готов умереть, тем более, такой мученической смертью, но Ола не научилась останавливать сердце. Кажется, она могла бы уйти, – веревки слабы, а ордынцы поодаль о чем-то лопочут, но боялась, что этого и добиваются лазутчики.

Ей не удалось отгородиться от происходящего шторками век. Ордынец, что, оказывается, мало-мальски мог говорить по-русски, подошел и грубо ткнул острием сабли в бок, а затем прокричал:

– Решай немедленно. Либо ты приведешь нас в нужное место, либо сгоришь. Даю тебе еще ровно три по десять ударов ….

Не успел ордынец договорить, каких ударов. Словно привидение возник из тумана седой безумец с мечом. Ордынец и крикнуть не успел. Ордынец еще медленно оседал на землю, а уже тот безумец – возле других ордынцев, и тусклой молнией заметался над ордынцами двуручный меч. Удивительно недолго метался, а на земле остались лежать пять, либо шесть лазутчиков. Только один и сумел улизнуть в еще не совсем рассеявшийся туман.

И опять Воевода совершил непростительную ошибку. Уходить надо было, а он принялся выяснять то, что не мог выяснить. Чуждыми оказались их языки, разве что два слово и знакомы – Милей да, кажется, Члуник.

Уходить надо было, но из тумана уже слышался говор. Совсем рядом. И вновь приближающиеся лазутчики не слишком-то и таились. Знать, немало их. И бряцание оружия уловило чуткое ухо Воеводы, и то, что язык их тоже незнаком. Но уже понял старый вояка, что уйти вдвоем они не успеют, и потому он принял единственно верное, на его взгляд, решение.

Девица поняла его с полуслова, но сделала попытку остаться вместе с ним. И он уже настойчиво подтолкнул ее:

– Уходи! Милею все обскажи.

Она, конечно, не поняла его слов, но поняла его руки, – и успела скрыться в тумане, прежде чем с противоположной стороны показались новые вои в таких же чудных одеждах.

Воевода с некоторым сожалением скинул на землю тяжелую одежду, но так уж получалось, что и не понадобится она более, многовато, однако, теней в тумане. И вновь сгодилась лазутова сноровка. Сначала молнию меча враги увидели, а уж потом и меченосца. Либо тень его, – это уж смотря – кто, а короткие кривые сабли – слабоваты против ратного двуручного меча в руках того, кто дикому зверю подобен.

Не выдержали чужаки, – знать, к этому времени не те уже пошли у них вои, – не выдержали и попятились назад.

А потом и совершил Воевода свою глупую, последнюю ошибку. Напрасно он, удовлетворенный результатами сечи, распрямился и подставил грудь свою ворогу. В сей же миг выскользнули из тумана меткие стрелы и впились в незащищенную плоть.

«А Милей сказал, что Члун будет первой жертвой». И погасло восходящее солнце.

4

Без Воеводы на драккаре стало совсем тоскливо, тем более что он, или его голос, слишком торопливо удалялся, словно убегал. А вскоре и вовсе затих.

Можно было бы оставаться на месте, но Воевода, кажется, ушел вперед. И было еще одно основание продолжить движение: ветер, что успел изменить направление, принес туман, от которого у многих тотчас начала кружиться и болеть голова.

– Уходить надо бы, да без воеводы-то и не уйдешь. – Без адресно пробормотал Сонир, брат Укана. Его-то дело – совсем стороннее, не его дело. С братом напросился.