Полная версия
Чечня и Кавказ: этюды, заметки из прошлого
Жители аула несколько раз ходили к мулле и просили его вымолить у неба воды. Мулла порылся перед пришедшими в книгах и глубокомысленно заметил, что следует подождать еще немного, пока он не отыщет для того соответствующий день. Народ оставил муллу, довольный и тем, что он, хотя не скоро, но отыщет такой день и даст им дождя. С своей стороны мулла, от времени до времени, внимательно присматривался к направлению ветров и взглядывал на плоскость горы, особенно с юго-западной стороны. В один из четвергов он с удовольствием подметил, «что на плоскости, над мглою, образовываются небольшие темные ядра: из-за гор, с восточной стороны, показываются и исчезают белые облака, а главное из-за гор, с юго-западной стороны, от времени до времени, прорывается свежий ветерок; это яльчимох – дождевой ветер».
Вечером, после молитвы, по обыкновению, кучка хозяев сидела подле мечети; среди их был и мулла, глубокомысленно водивший палкою по песку. Разговор шел о необходимости дождя. Мулла говорил, что засуха есть следствие гнева Божия; что народ опоганился: курит табак, пьет вино и не следует правилам истинного мусульманства.
– Проклятие на таких, говорил мулла, они навлекают гнев Божий… Сегодня же ночью нужно возвестить проклятие, иначе нет пользы. Собравшиеся только того и ждали.
«Разойдясь по домам, они приготовили ружья и, когда стемнело, подняли стрельбу, громко крича проклятие тем, кто свертывает папиросы из кукурузного листа, пьет водку и принимает ложную присягу. Сотни выстрелов раздавались в течение получаса. Казалось, в ауле идет самый одушевленный бой. Наконец все успокоилось, и аул заснул».
Мулла посмотрел на небо, обвел его кругом глазами, обратил особое внимание на юго-запад и, совершенно довольный, отправился в свою саклю. На следующий день он пригласил народ на испрошение дождя. Мужчины, женщины и дети, большие и малые толпами спешили к реке. Женщины несли хлеб, мужчины котлы и посуду, а некоторые гнали быков, предназначенных на жертву. Мулла, собрав возле себя кружок грамотных, напевал с ними молитву, а молодые собирали камни, которые складывали в кучу подле поющих. Последние брали вместе с муллою камешки, читали над ними таинственные слова и, поплевав немного на каждый из них, откладывали в сторону. Несколько человек из собравшейся толпы отсчитывали оплеванные камни и передавали молодежи, которая бросала их в реку или зарывала в землю. Такое занятие продолжалось несколько часов и кончилось только тогда, когда было насчитано 70 тысяч таких камней – роковое число, без которого нельзя вымолить дождя.
В это же самое время мальчики бросались в воду не раздетые и получали за то подарки. Набросав в реку 70 тысяч камней, зарезав быков, собравшиеся наварили мяса, наелись, напились и отправились в аул.
На следующее утро, в субботу, многие из хозяев уверяли, что ночью шел дождь, впрочем небольшой. «Как бы то не было, но с юго-запада надвинулись черные тучи и стали слышны глухие раскаты грома; к вечеру заволокло все небо, а в ночь с субботы на воскресенье хлынул проливной дождь. Зелень сделалась ярче, кукуруза выпрямилась и находчивый аульный мулла торжествовал… Сам Шамиль прибегал нередко к подобному шарлатанству, распространяя в народе слух о том, что имеет непосредственное сношение с Магометом, будто бы являющимся к нему в виде голубя и других различных видах.
Для приобретения себе большей силы и популярности, он старался действовать на суеверие и фанатизм народа, старался показать, что он избранник Божий и, так сказать, наследник пророка. Магомет начал свое поприще бегством из Мекки в Медину; это бегство называется гиджрет или гиджра, и от него начинается летоисчисление мусульман. Шамиль назвал также гиджрет свое переселение из Гимрэ в Ашильту и считает с этого времени начало своего имамства, не смотря на то, что, после смерти Казимулы, был до Шамиля еще имам Гамзат-бек. Магомет всех спутников его бегства назвал мугаджирет; Шамиль точно также назвал этим именем всех бежавших с ним из Гимрэ в Ашильту, и, кроме того, всех тех мусульман, которые, бежав от неверных, искали его защиты и покровительства. Жителей Медины, у которых скрылся Магомет и которые его приняли, пророк назвал почетным именем ансар (помощники, сподвижники). Шамиль точно также назвал этим именем жителей селения Ашильты, приютивших его.
«Все эти и подобные тонкости, говорит Казем-бек, придавали Шамилю высокое значение в глазах его подданных; в особенности он пользовался уважением различных легковерных обществ Дагестана, которые смотрели на него как на наместника пророка. Мохаммед диктовал свой коран отрывками, которые писались на лоскутках кожи и коры древесной. Шамиль передавал свою волю муридам и наибам, на самых маленьких лоскутках бумаги. Я никогда не видел, чтобы его письма имели более трех вершков длины и двух вершков ширины. Это также была одна из утонченностей в подражание пророку, которым Шамиль привлекал к себе народ».
В важных случаях, когда необходима была крутая иди решительная мера, Шамиль прибегал к так называемому хальвату. Уединившись на продолжительный срок, он постился, по видимому до совершенного истощения, и потом, собрав к себе отовсюду мулл и кадиев, сообщал им торжественно, что к нему явился сам пророк, в каком-нибудь приличном обстоятельству виде, объявил важное откровение, и благословил на такое-то предприятие. Затем имам выходил к толпе народа, с нетерпением ожидавшей разъяснения загадочного его поведения, и уже ей на прямик объявлял волю Магомета. Случалось также и то, что, для большего убеждения народа в непогрешимости своих действий, он подсылал какого-нибудь отшельника, известного своею строгою жизнию, который с его слов проповедовал народу о суете мирской, о наслаждениях ожидающих правоверных в рае Магомета, о прелестных гуриях, и такими проповедями склонявшего толпу на предприятия и поступки, согласные с видами Шамиля. Подготовляя таким образом своих подвластных, имам объявлял им свои намерения, будто бы внушенные ему самим Богом, и почти всегда достигал своей цели.
Суеверный народ, при старании духовенства, верил этим россказням и считал Шамиля едва ли не святым, так что между жителями Ведено был даже обычай, в важных случаях, клясться именем имама. На сколько сильно было развито религиозное суеверие и легковерие между чеченцами, и до какой степени они верили в святость Шамиля, видно из следующего поступка имама.
В 1843 году, жители Большой и Малой Чечни, сильно теснимые русскими войсками, пришли в крайнее разорение. Сознавая свое безысходное положение и бессилие в сопротивлении с неприятелем и не видя подкрепления со стороны аварских (лезгинских) обществ, чеченцы решились заявить Шамилю свою просьбу о помощи и просить его прислать им такое число войск, пеших и конных, с которыми бы они могли не только отразить неприятеля, но и выгнать русских из Чечни; или же, в противном случае, дозволить им покориться русскому правительству, бороться с которым они чувствуют себя не в силах.
Долго, конечно, не было охотников отправиться к Шамилю с подобным поручением народа. Вызваться на столь опасное предприятие значило рисковать если не головою, то, по крайней мере, носом, ушами, глазами или явиться среди семейства с зашитым ртом. Общее благо требовало однако же частной жертвы, и чеченцы решили избрать и отправить депутатов по жребию, который пал на четырех человек из деревни Гуной. Всякая выказанная трусость в глазах чеченца есть такое действие, которое достойно преследования и общего презрения. Для труса нет жизни среди его соплеменников. Эта черта народного характера и была единственным побуждением к сохранению наружного спокойствия депутатами, не высказавшими по видимому страха к неизбежной опасности и отправившимися в Дарго с челобитною от имени чеченского народа. Дорогою, сообразив свое положение и зная, что перед Шамилем никто не может не только произнести слово, но и подумать о покорности гяурам, депутаты придумывали способ, как бы избегнуть от гнева и преследований имама. Старший из депутатов, чеченец Тепи, предложил остальным своим товарищам обратиться прежде всего к Ханум – матери Шамиля, и просить ее ходатайства у сына. Не принимая ни чьих советов, Шамиль исполнял все желания и просьбы матери, как завет священного корана. По ее просьбам, сын часто прощал приговоренных к смерти, возвращал имения ограбленным, и каждый день толпа народа окружала саклю старушки, славившейся своею добродетелью и покровительством обиженным и угнетенным.
Товарищи с радостию приняли предложение Тепи, тем более, что в Дарго у него был кунак – Хасим-мулла, через которого и положено было действовать на добрую Ханум. Зная, что в Дагестане ни одна просьба не обходится без подарков тем лицам, которые имеют влияние на ее исполнение, чеченцы снабдили своих депутатов значительною суммою.
Приехав в Дарго и захватив с собою 300 рублей блестящею монетою, Тепи отправился к Хасим-мулле. После обычных приветствий, пришедший приступил к делу и рассказал о цели своего прихода. Мулла нахмурил брови и объявил на отрез, что мать Шамиля хотя и женщина, по отлично понимает, как велико преступление и грех, затеваемый чеченцами, которые, вопреки божественных слов корана, решаются искать покровительства гяуров (неверных).
– Нет! кричал запальчивый мулла, ваши чеченцы недостойны называться поклонниками великого пророка, если они решаются променять вечное блаженство на временное успокоение. Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк его; их только должны бояться правоверные и на них одних возлагать свои надежды.
– Понимаете ли вы, продолжал ученый мулла, что неверие ваше и сомнение в милосердие Аллаха и Магомета суть важнейшие причины, по которым Бог допускает русских издеваться над правоверными? Вы страшитесь смерти от руки гяура, тогда как она пролагает нам самый примой путь в бесконечное блаженство, украшенное прелестными гуриями. Предложение, с каким вы приехали к великому законоучителю, могло бы быть простительно только одним женщинам; но вы не произнесете его безнаказанно перед лицом Шамиля. Вы не возвратитесь более к вашим преступным чеченцам, и весть о позорной смерти вашей внесется в чеченские пределы, вместе с заслуженным наказанием. Едва мулла кончил свою грозную речь, как из расстегнутого бешмета Тепи, как бы нечаянно, посыпались на ковер, к ногам Хасими блестящие монеты.
– Мои соотечественники – сказал при этом хитрый Тепи с приветливою улыбкою – уважают достоинства мудрого Хасима и, в знак истинного уважения и преданности, присылают тебе в подарок эти деньги.
Глаза муллы заблистали, из угрюмого он стал веселым, из злого необыкновенно добрым. Из-под седых усов его мелькнула улыбка, а левая рука, увы! невольно опустилась на кучу золота.
– Итак, нам ничего нельзя надеяться? спрашивал вкрадчиво Тепи. Из твоих слов я мог только извлечь полезный для себя совет: возвратиться обратно в Чечню, взяв с собою 230 тюменей (тюмень составляет около 10 руб.) серебра и золота, привезенные в подарок матери Шамиля, на помощь которой мы полагали всю нашу надежду.
– Не будь так поспешен, прервал его Хасим, с самою приветливою улыбкою.
Такая почтенная цифра, как 230 тюменей, окончательно вскружила голову муллы, ярого поклонника Магомета. Он забыл и о гяурах, и о коране, и о знаменитых словах пророка, употребляемых так часто магометанами кстати и не кстати: у него мерещились перед глазами только одни деньги, голова трудилась над выгодной поживой. Он уже говорил: что мать Шамиля, действительно, пользуется уважением сына; что 200 тюменей и его влияние заставят ее хлопотать в пользу чеченцев; что 30 тюменей он оставляет в свою пользу.
– Так ли я понял, говорил Хасим, боясь пасть в глазах чеченца, рассказ твой о настоящем положении чеченского народа, Не слишком ли увлекся я, по долгу муллы, в суждениях моих об обязанности правоверных к священному корану? Пожалуйста, расскажи еще раз цель твоего приезда.
Тепи повторил все прежде сказанное, прибавив к тому, что русские, не стесняя свободы вероисповедания, заботятся только о благосостоянии своих подданных.
– Понимаю, понимаю! сказал как будто обрадованный Хасим. Чеченцы, живущие на плоскости, окруженные со всех сторон неприятелем, похожи на птичку в клетке; но ведь птичка побьется, побьется в западне своей и, убедившись в невозможности разрушить преграду, примиряется, наконец, с своею неволею и даже начинает жить припеваючи, если встретит заботливость о ее пропитании. По моему, сам великий пророк не осудит за покорность гяурам чеченцев, если они принесут покорность не по доброй воле, а по неизбежной необходимости.
Хасим согласился на посредничество и обещал уговорить старуху принять на себя ходатайство у сына. На следующий день, часа за два до заката солнца, депутаты были представлены матери Шамиля, которая, получив 200 тюменей, обещала похлопотать за чеченцев. Депутаты остались в Дарго в ожидании своей участи. В тот же вечер Ханум отправилась к Шамилю. Мать и сын беседовали наедине далеко за полночь и старуха возвратилась с заплаканными глазами.
– Я взялась не за свое дело, говорила Ханум, даже и сын мой не смеет решить вопроса о покорности чеченцев гяурам.
Шамиль, действительно, получив сведение о намерении чеченцев, сообразил, что казнь и истязания четырех депутатов не приведет его к цели, что он не удержит тем решимости чеченцев, а восстановит только против себя колеблющееся в верности ему воинственное племя. Надо было придумать средство более действительное, надо было хитростию достигнуть того, чего нельзя достигнуть силою. Пользуясь суеверием своих подвластных, он сыграл комедию и разыграл ее вполне мастерски. Имам объявил, что, для решения просьбы чеченцев, он отправится в мечеть, где будет поститься и молиться до тех пор, пока не удостоится слышать святую волю из уст самого великого пророка.
Шамиль заперся в мечети. По предварительному распоряжению, все жители Дарго были также собраны вокруг храма, и приказано им оставаться так, в постоянной молитве, до тех пор, пока имам не выйдет из своего заключения.
Прошло трое суток, а Шамиль не появлялся и дверь мечети была постоянно запертою. Измученные и ослабевшие от бессонницы, даргинцы не могли объяснить себе причины такого небывалого явления и невольно ожидали чего-то особенного. Едва только глухой ропот появился в толпе, как дверь растворилась и на пороге ее показался Шамиль, бледный и измученный; глаза его были налиты кровью, «как бы от продолжительных слез». В сопровождении двух муридов, имам молча взошел на плоскую кровлю мечети. По его приказанию, привели туда же и мать его, закутанную в белую чадру. Она шла медленно, неровными шагами. Двое мулл внесли ее на крышу и поставили лицом к лицу с ее сыном. Шамиль, смотря на мать несколько минут, хранил глубокое молчание.
– Великий пророк Магомет! произнес он наконец, подняв глаза к небу. Святы и неизменны веления твои, да исполнится правый суд твой, в пример всем последователям священного корана!
Затем он, обратясь к народу, объявил ему, что чеченцы, забыв клятву, решились покориться гяурам и прислали своих депутатов, которые, не смея явиться к нему, обратились к его матери, прося ее исходатайствовать на то согласие у сына.
– Ее настойчивость, говорил Шамиль, и безотчетная моя к ней преданность, внушили мне смелость узнать волю любимца Божия Магомета. И вот, в присутствии вашем, при содействии ваших молитв, я, в продолжение трех суток, постом и молитвами вызвал на правый суд пророка и он удостоил меня ответом на мои дерзновенные вопросы. Но этот ответ как громом поразил меня! По воле Аллаха, повелено дать сто жестоких ударов тому, кто первый высказал мне постыдное намерение чеченского народа, и этот первый была мать моя!..
По приказанию грозного имама, муриды сорвали чадру с несчастной, ухватили ее за руки, но за пятым ударом плетью бедная женщина лишилась чувств. Как бы пораженный этим убийственным зрелищем, Шамиль опускает наказывающую руку и бросается к ногам матери. То, чего добивался Шамиль – он достиг: толпа поражена. Смотря на всю эту сцену, народ рыдал и молил о пощаде старушки. Какой-то трепет охватывал каждого, смотря на несчастную и грозного имама, распростершегося перед нею…
Без всякой тени прежнего отчаяния, Шамиль подымается на ноги и глаза его горят каким-то торжеством.
– Нет Бога, кроме единого Бога, и Магомет пророк Его! восклицает он, подняв глаза к небу. Жители небес! вы услышали мои усердные молитвы, вы позволили мне принять на себя остальные удары, для которых была обречена бедная мать моя. Эти удары я приму с радостию, как неоцененный дар вашего милосердия.
С улыбкою на устах, он скинул с себя красную чуху, снял бешмет, вооружил двух муридов толстыми ногайскими плетьми и, подтвердив им, что, кто осмелится слабо выполнить волю пророка, того он поразит кинжалом из собственной руки, принял девяносто пять ударов. Во время наказания, Шамиль не обнаружил ни малейших признаков страдания – вполне выдержал характер и одержал победу над толпою. Поражение толпы было безусловное; сцена разыграна превосходно… Спокойно надев на себя лежавшую у ног одежду, быстро сойдя с кровли мечети и остановившись посреди народа, Шамиль казался совершенно спокойным.
– Где эти злодеи, за которых потерпела мать моя позорное наказание? спросил он с торжествующим видом; где чеченцы?
Несчастные жертвы в одно мгновение были приведены и брошены к ногам повелителя. Они не сомневались в своей погибели, точно также, как и не сомневалась толпа, но Шамиль готовил для собравшихся, для чеченцев и для всех своих подвластных новое поражение. В то время, как они читали отходные молитвы, ожидая своей кончины, Шамиль приподнял их собственными руками и поставил на ноги.
– Возвратитесь к народу вашему, сказал он им, и, в ответ на безрассудное его требование, перескажите все то, что вы здесь видели и слышали.
Случай этот хорошо рисует перед нами и корыстолюбие муллы, его готовность за деньги толковать слова пророка по усмотрению; он доказывает и маловерие в истинное учение религии, и суеверие, существующее в народе.
Вообще Шамиль старался действовать на религиозное чувство народа внешнею обрядностию религии и выказывал себя чрезвычайно религиозным и чистосердечно преданным муридизму. Но одно слепое исполнение обрядов религии, без внутреннего знания ее сущности, есть лучший путь к суеверному фанатизму и легковерию. Такое настроение замечается у всех племен, бывших под властию Шамиля. Чеченец чрезвычайно суеверен: он не бросит яичной скорлупы в огонь, боясь, что куры не станут нести яиц или вовсе переведутся; он никогда не выбрасывает костей, а старается сжечь их, веря, что выбрасывание их неприятно Богу. В день нового года, он непременно пересыплет хлеб из чашки в чашку, иначе в нем не будет изобилия и не хватит на прокормление семейства. Склонный к мистицизму, чеченец охотно вступает в религиозное братство суфии (зикр), и расположен приветствовать каждого искателя приключений имамом, хотя бы он не умел отличить А от Б и не мог объяснить самых простых вещей.
Чеченцы верят, что можно сглазить человека, и, в противодействие тому, имеют амулеты, в которые зашиваются, обыкновенно, или молитвы, или изречения из корана. По уверению народа, есть на свете приворотная трава, которая, в руках знающего человека, имеет двоякое действие: она или привязывает двух лиц чувством неразрывной любви, или же поселяет между ними ничем непобедимые ненависть и отвращение.
Специалистами по части уменья хорошего или дурного употребления этой травы были муллы. Чеченцы верят в возможность порчи и говорят, что злой женщине стоит только бросить заговоренную и ей известную траву в камин дома того человека, которого она хочет испортить, и тогда следствием такого поступка бывает обыкновенно болезнь. Излечение испорченного может быть произведено только тою особою, которая его испортила. Вообще, в случае болезни, чеченцы прежде всего прибегают к ворожее, которую и просят узнать: не произошла ли болезнь от влияния дурного глаза или от каких других причин. Взяв в руки большой платок и завязав на одном из его концов узел, ворожея начинает отмеривать локтем от этого угла до противоположного. Остающиеся между этими двумя точками расстояния служат обыкновенно предсказанием причины болезни.
По искреннему убеждению и верованию парода, существует трава джалиенга-леттен-буц (трава, заставляющая лаять), которая, будучи высушена и дана в пище, питье или просто брошена в огонь камина, производит болезненные припадки, судороги и крик, похожий на лай собаки. Такое вредное действие чеченцы называют порчею посредством отравы, и таких лиц, которых мы называем кликушами, чеченцы считают испорченными этою травою. Болезнь эта проявляется исключительно между женщинами, из которых, по медицинскому исследованию, некоторые действительно страдают расстройством нервов, а большая часть страдает притворством, из-за личных видов, но уверяет, что причиною тому порча от травы. Последняя доступна только одним колдуньям, которые собирают ее в известное время. Обыкновенно ночью, лучше если в полнолуние, колдунья или колдун выходят из дома, стараются ни с кем не встречаться на пути и, не доходя до высмотренной травы, останавливаются. Скинув с себя платье и совершенно обнаженная, искательница травы идет к ней задом, стараясь сорвать ее между ступнями ног, и в то же время произносит заклинания, отрекаясь от веры и от Бога.
– Я не признаю Бога, говорит она, я не его создание, я равна ему и также могуща как он. Я на всегда отрекаюсь от него.
Злой дух, по понятию чеченцев, в этом случае не имеет никакого значения и туземные колдуньи не обращаются к нему с просьбою о помощи.
Умопомешательство и идиотизм чеченцы приписывают знакомству с джинышами. Джиныши – духи, которые, по понятию народа, составляют средину между ангелами и духами зла, но связь с которыми человека не приводит к доброму и кончается почти всегда умопомешательством. Джиныши, пользуясь свободным доступом на небо, похищают иногда обманом, иногда подслушиванием сокровенные тайны о будущности и передают их своим земным друзьям. Когда же ангелы заметят, что джиныш подслушивает их, то, раздраженные этим, схватывают первую попавшуюся им под руку звезду и бросают их в непрошенных посетителей своих небесных чертогов. И вот отчего происходит, по объяснению чеченцев, то явление природы, которое мы называем падающими звездами, или метеорами.
Имея веру в гадания и гадальщиков, чеченцы весьма часто прибегают к гаданию, при помощи зеркал (кюсгехажиу), камней (пальтасар), платка (дольдустер) и, главнейшим образом, по кости барана, книге Седиэн-джайнэ, принадлежащей перу Абдурзукка и Абдурахмана, и по книге Пайхомар-Сулейман-джайнэ, написанной неким Сулейманом.
Последняя книга и способ гадания по ней совершенно сходны и тождественны с теми книгами вещего Царя Соломона, которые так распространены в массе простого населения русского народа.
Более других доступный, и потому более распространенный, способ гадания пхенер или пхенер-хажер – гадание по кости барана. Он употреблялся каждый раз, когда предпринимались военные действия, выступление в поход хищнических партий, желавших узнать, будущий свой успех или неудачу. Сам Шамиль не пренебрегал гаданьем этого рода и иногда, прежде выступления в поход, совещался с хажером, или прорицателем посредством кости.
Желающий гадать или узнать свою судьбу приводит к хажеру непременно собственного и годовалого барана, так как, иначе, все предсказание будет относиться к действительному хозяину барана. Последний может быть произвольной шерсти, но лучше если белой. Собственным бараном гадающий может назвать такого, который взят из принадлежащего ему стада или, после покупки, пробыл у нового владельца не менее одного года, или наконец такой, которому купивший успел дать три раза соли. При таких условиях баран, сделавшись окончательно собственностию нового хозяина, принимает на своих костях отпечаток всей его личности и всей его будущности.
Хажер режет барана и, сварив его, берет одну из лопаток передней ноги животного. Лопатка должна быть совершенно целая, не разрубленная, не треснувшая и отделенная от мяса свежего и сваренного, а не от сырого и соленого. По такой лопатке знахарь узнает всю подноготную, не только каждого смертного, но и самой природы. Темные и светлые пятна, видные на кости, если смотреть сквозь нее на свет, кровавые пятна и разные узоры жилок, видные на лопатке, все эти признаки служат основанием и темою для предсказаний; кровавые пятна считаются особенно дурным предзнаменованием.
Лучшими гадальщиками считаются чаберлоевцы (татбутри) и про них рассказывают удивительные вещи. Гази Мухаммед, сын Шамиля, рассказывал, что в 1859 г., отступая от преследования русских войск и проходя из Ведено в Гуниб, один из чаберлоевских знахарей предсказал им весьма дурные последствия и даже затруднился назвать их по имени.