Чечня и Кавказ: этюды, заметки из прошлого

Чечня и Кавказ: этюды, заметки из прошлого

Составитель Муслим Махмедгириевич Мурдалов

Набор текста, корректор Джабраил Муслимович Мурдалов

Набор текста Микаил Муслимович Мурдалов

ISBN 978-5-4498-3966-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Посвящается: Дадаеву Исламу Синмаровичу из славного рода Акки Ткъайист за огромную и неоценимую помощь, оказанную в историко-культурном исследовании чеченского народа

Введение

Также как и в предыдущих публикациях главной целью являлось предоставить возможность вам читателю, жителям Чечни, близлежащих к Чечне регионов и национальностей, архивные записки, публикации в газетах дореволюционного периода. Выявление редких материалов о Чечне трудоемкое занятие, недавно мы уже выпустили библиографических статей «Чечено-Ингушетия – родина моя» (526 страниц), где приводится история литературы чеченцев и ингушей, история театра, история нефтяной промышленности, история советской партийной власти, быт и культура народов, проживающих в ЧИАССР. Как обычно во всех наших публикациях во главе всего стоит человек, и каждое новое имя, обнаруженное в архивной рукописи, в газетной статье, в научной публикации, самым искренним образом меня радует. Самая большая моя находка выявление имен, и дальнейшее выяснение их жизни. Эти люди являются для меня постоянными героями продолжения публикаций, мысленно я с ними дружу и общаюсь. так или иначе какая нибудь примечательная личность из чеченцев через некоторое время в других материалах обязательно появится. Уверяю, что читая внимательно даже самый опытный историк и краевед найдет в строках этого издания полезное, необходимое для себя. Особенно эту книжку нужно читать туристу как историческая экскурсия, чтобы связать сегодня и вчера.

Муслим Мурдалов – этнограф, библиограф, научный сотрудник КНИИ (РАН) им. Х. И. Ибрагимова, главный библиотекарь Национальной библиотеки ЧР, заместитель председателя отделения РВИО по ЧР.

«В лесах и аулах Чечни»

Василий Потто. 1899 год.

(Генералы Лисаневич и Греков). Николай Васильевич Греков был человек обладавший замечательною энергиею и незаурядными военными способностями. Он роде все дышало волей порубежной жизни, и с малолетства сумел воспитать в себе лучшие стороны казачества. Приехав на Кавказ, он поступил на службу в 1805 году в Кабардинский полк, вместе с пятью своими братьями, такими же героями, как сам, и рядом боевых отличий оказанных им в то легендарно-героическом время, скоро успел добиться переводы в гвардию, но остался на Кавказе, и это послужило началом его быстрой военной карьеры. Спустя одиннадцать лет, он был уже полковником и командировал на линии 16-м егерским полком, пользовавшимся громкою славой еще со времен Лихачева. Ермолов, обладавший замечательною способностью выбирать людей, остановил свое внимание на Грекове и, назначив его начальником гарнизона в крепости Грозной, поручил ему важный военный пост начальника левого фланга. На обязанности Грекова лежало делать движения на Сунжу, подробно исследовать местность на всем пространстве лесистой Чечни вплоть до подножие Черных гор, прокладывать на сообщениях между главнейшими пунктами широкие посеки, устраивать дороги, а в случае нужды истреблять аулы, которые будут служить обычным притоном для хищников. Греков принялся за выполнение этой сложной задачи с замечательной настойчивостью и последовательностью. Первые удары русской силы должны были направиться на знаменитое Ханкальское ущелье – ворота в Чечню, видевшие перед собою ряд племен и народов, приходивших померяться там силами с людьми и с природою гор. Ханкальское ущелье тем и было сильно, что, представляя удобный путь из Чечни, оно своими вековыми лесами делало, напротив, путь в Чечню чрезвычайно трудным, если вступавший в страну был враг ее. Весь лес ожидал тогда и, казалось, каждое дерево сыпало смертоносными пулями на дерзкого пришельца. Вырубить этот лес значило сделать путь в чеченскую землю открытым. Но овладеть Ханкальским ущельем открытою силой было бы трудно. Здесь нужна была хитрость, и Греков прекрасно обдумал план своего нападения. Ничего не предпринимая в течение первых месяцев, он исподволь приучил чеченцев к беспечности и к мысли, что слабый гарнизон Грозной не может угрожать им серьезными набегами. И вот, когда в аулах все успокоилось, когда суровые зимние холода разогнали чеченские караулы к очагам их саклей, Греков скрытно притянул войска, стоявшие за Тереком и темною ночью на 29-е января 1819 года, внезапным движением разом захватил в свои руки все Ханкальское ущелье. Еще заря не успела заняться на южном ночном небе, как шестьсот топоров дружно застучали по корням дерев, и с громом и треском стали валиться лесные исполины. В два дня прорублена была широкая просека, и вековой, неприступный оплот грозной Чечни, стоивший столько жертв и крови Булгакову, пал под топорами русских солдат без единого ружейного выстрела. Деревья, сложенные в кучи, запылали огромными чудовищными кострами. И только тогда, когда густой дым гигантскими столбами стал подниматься над лесом, оплошавшие чеченцы бросились смотреть, что такое творится в ущелье… Но там, где некогда были дремучие леса, защищавшие их родину, теперь была широкая просека и, как муравьиные кучки, копошились на ней серые солдатские шинели. Ворота в Чечню стояли отворенными настежь. Непосредственно за Ханкальским ущельем простиралась обширная возделанная равнина; здесь были чеченские поля, засеянные хлебом, здесь паслись стада, вокруг группировались богатейшие селения. Теперь она лежала незащищенною перед русскими войсками, неожиданно без всякого боя, тихо и незаметно овладевшими ключом к ней. Было о че подумать чеченцам. Благоразумие, однакоже, удержало их от неприязненных действий. Бой за Ханкальское ущелье, теперь, когда оно лишилось своей естественной защиты – не приступного леса, не имел более смысла; оставалось хотя бы наружно покориться, потому что другого выбора не было. И с раненого утра со всех сторон потянулись к русскому стану чеченские депутации с хлебом и солью. Греков, принимая эти выражения покорности, понимал, как мало в них искренности; чеченцы старались только удалить на время неожиданно нависшую над ними тучу, чтобы заручиться помощью со стороны дагестанцев, и Греков зорко смотрел за чеченцами. Скоро сделалось известным, что жители селения Куллара вошли в сношения с чеченцами живущими в дальних горах, и не только снабжают их хлебом и принимают у себя из людей, но мало-по-малу сами перевозят свое имущество в горы. Последнее обстоятельство издавна служило признаком, что чеченцы готовятся к неприязненным действиям; за имущество обыкновенно следовал скот, потом отправлялись семейства и мужское население поднимало оружие. Быстрым движением нагрянул Греков на Куллары и разрушил до основания; в то же время соседним деревням было объявлено, что всякая попытка к восстанию будет строго наказана. Жители обложены были новою податью – доставкою бревен для укреплений. Наступила весна 1819 года. Начавшаяся в то время постройка крепости Внезапной чрезвычайно усложнила задачи Грекова. С ничтожными силами он должен был препятствовать засунженским чеченцам подать помощь мичиковцам и качкалыковцам, находившимся тогда в полном восстании, и в то же время заботиться об устройстве безопасных путей сообщения по направлению к новой крепости. По счастью, угрожающее положение, занятое Грековым у входа в Ханкальское ущелье, уже само по себе оказывало ему огромную услугу; чеченцам приходилось думать огромную услугу; чеченцам приходилось думать о собственной защите, и большая часть враждебных аулов постепенно уходила в горы Ермолова однако тревожило положение Грекова, и как только из России стали подходит полки, он приказал одному из них, Куринскому, остановиться на Тереке, чтобы служить резервом для Грозной; вслед за тем туда же прибыл из-под Внезапной отряд генерала Сысоева, которому приказано было сделать поиск за Сунжу. 30-го сентября 1819 года войска ходили двумя колоннами: Сысоев – через Ханкальское ущелье, Греков – вверх по течению Сунжи. Оба отряда, встречая аулы пустыми, толпами посевы и жгли хлеба и сено, покинутые жителями. Все эти действия в совокупности имели результатом то, что они один чеченец из-за Сунжи не явился на поддержку качкалыковцев в те дни, когда Ермолов громил их аулы. Не лишние заметить, что в экспедиции Сысоева в первый раз является на сцене Кавказской войны Куринский полк, и именно в тех самых местах, в которых впоследствии слава была его неразлучною спутницею в течение почти полувека. На этот раз ему пришлось оказать братскую помощь своим артиллеристам, в критический момент, когда молодецкая горсть их, спасая честь и славу своего оружия, уже готовилась лечь в неравной борьбе с врагами. Пока отряд Сысоева двигался вперед, неприятель издали за его движением, ограничивая бой лишь слабою перестрелкой; но когда началось отступление, чеченцы, пропустив мимо себя отряд за Амир-Хан-Кичу, кинулись на него с такою стремительностью, что едва не захватили двух орудий (батарейное и казачье). Личное мужество командовавшего взводом прапорщика Грамотина, впоследствии известного кавказского генерала, увлекло своим примером артиллерийскую прислугу, смело схватившуюся с неприятелем в рукопашную и отстоявшую пушки. Сотник Назаров, находившийся с казачьим орудием и раненный уже перед тем в Салатавских горах, вновь получил тяжелую рану шашкой и, вероятно был ы изрублен совсем, если бы молодцы-артиллеристы не выручили его, отбиваясь банниками. Командир конно-артиллерийской роты, есаул Алпатов, заметив новые густые толпы пеших чеченец, бежавших к батарее, вынеся на встречу к ним с одним конным орудием и почти в упор сделал в них выстрел гранатою. Граната, попавши в передние ряды, пошла рикошетом, разорвалась и разметала чеченцев. Ошеломленные, они остановились, и в это-то мгновение бегом подоспели курицы… Ермолов, сам артиллерист, вполне оценил подвиг своих товарищей по оружию, и урядник Андреев, наводивший орудие, выпустившее гранату получил из его рук Георгиевских крест; Алпатов и Грамотин стали пользоваться с тех пор его особым расположением. Весною 1820 года военные действия возобновились с новою силою. Одним из опаснейших пунктов в Чечне считался в то время богатый аул Герменчуг на Джалке, населенный почти поголовно разбойниками, принимавшими между прочим деятельное участие и в нападении при Амир-Хан-Кичу, вопиявшем об отмщении. Ближайший путь к ним шел в обход Ханкальского ущелья, на селение Топли, охранявшее переправу через Аргун. за топли, охранявшее переправу через Аргун. За Топли тянулся знаменитый сплошной, дремучий лес, служивший преградою для уничтожения герменчугских полей и пастбищ. С этого-то леса Греков и решил начать свои действия, на Герменчуг с ружьем в руке и с топором в другой. Опытный в войне с чеченцами, он опять скрытно сосредоточил в Грозной отряд и, в ночь на 6 марта, осторожно и тихо переправил его за Сунжу. Было темно, туманно и холодно; войска соблюдали глубокую тишину; колеса и цепи у орудий, обмотанные соломой и рогожами, ни разу не брякнули; конь не заржал; горячие фитили, спрятанные под бурками, ни разу не сбросили искры, которая предательски могла бы осветить отряд. Благодаря этим предосторожностям, войска совершенно неожиданно появились перед селением Топли, захватив врасплох даже самые чеченские караулы. Гребенской казачий полк, посланный вперед с майором Ефимовичем, мгновенно и без сопротивления ворвался в аул, погруженный еще в глубокий сон. Не теряя пороху, гребенцы еще в глубокий сон. Не теряя пороху, гребенцы кинулись по саклям с кинжалами. Дикие крики, вопль и стоны внезапно огласили безмолвные дотоле окрестности. На помощь к казакам скоро подоспели три роты егерей. Часть жителей была перерезана прежде, чем успела подняться с постелей, другая просила пощады. Греков остановил кровопролитие, собрал старшин окрестных деревень и приказал им немедленно выслать рабочих с топорами для вырубки леса. Курящиеся развалины деревни, смотревшие угрозой и красноречиво говорившие о судьбе, которая постигнет сопротивляющихся, заставили чеченцев повиноваться. Рабочие явились; в вековых чеченских лесах зазвенели чеченские топоры, и каждый удар их по упругим стволам расчищал путь в страну грозным пришельцам. Войска между тем, выдвинувшись вперед, прикрыли рабочих. Отрывочные выстрелы в цепи свидетельствовали однако, что новый враг стоял перед отрядом, и только пушки, снятые с передков, держали его в почтительном расстоянии. Но топоры звучали от того только быстрее и чаще, чеченцы должны были торопиться окончить работу, чтобы не попасть в перекрест между своими и русскими. Через три дня была готова широкая просека, открывавшая большую поляну, на которой стоял Герменчуг и множество аулов. Но аулы были пусты, и лишь вдали, на задней опушке леса, можно было видеть группы верховьям и слышать оттуда нечастые выстрелы. Войска продвинулись вперед, сожгли Герменчуг и потянулись назад, в Грозную. Все лето 1820 года продолжались работы по обеспечению левого фланга. Едва войска покончили с герменчугскою просекой, как Греков приступил к вырубке леса по Сунже и к постройке на расчищенных полянах двух новых укреплений: Усть-Мартанского редута и Злобного Окопа. Там же поставлены были три укрепления: небольшой Амир-Аджи-Юртовский редут на переправе через Терек, Герзель-Аул на Акташе, в кумыкских владениях и Неотступный Стан при Исти-су, в земле качкалыковских чеченцев. Неотступный стан особенно беспокоил чеченцев. Неотступный Стан особенно беспокоил чеченцев и заставлял их настойчиво препятствовать работам. Они собирались в значительных силах и, изо дня в день, то тревожили русские передовые посты, то угрожали табунам, то нападали передовые посты, то угрожали табунам, то нападали на сенокосы. Нередко происходили при этом и горячие ошибки. Между ними выдается одна, в которой линейные казаки, несравненно меньшие числом, оказали необыкновенную неустрашимость. Русский лагерь стоял тогда на последнем уступе Качкалыковских гор. Перед ним простиралась в необозримую даль, до самого Терека, обширная равнина, вся изрезанная оврагами и балками, которыми чеченцы искусно пользовались для своих засад и внезапных нападений. Командир Гребенского полка, майор Ефимович, каждое утро лично объезжал с разъездами эту опасную местность, и только по возвращении его в лагерь, высылались рабочие, выгонялся скот и выходили фуражиры. Однажды, когда обычный разъезд уже был готов, лошадь, подведенная Ефимовичу, заупрямилась, стала на дыбы, и он, садясь в село, оборвал шашку; нужно было спешить, и Ефимович поехал в разъезд с одним кинжалом на поясе да пистолетами в кобурах. Пропустив вперед казаков и заметив, что они уже спустились в овраги, Ефимович повернул в сторону, поднялся двумя гребенцами на высокий курган и, сойдя с лошади, по обыкновению стал осматривать в бинокль ближайшие окрестности. Вдруг сильная конная партия чеченцев вынеслась из оврага, между ним и его казаками. Не успел Ефимович вскочить на коня, как чеченцы напали на разъезд. Внезапно охваченные с тылу, гребенцы не устояли под ударом пятисот чеченских наездников и, выскочив с противоположного конца оврага, пустились кратчайшею дорогою в лагерь. Ефимович со своими ординарцами был от них отрезан. Горцы заметили трех всадников, скакавших в густо траве, припав на гривы своих лошадей, и понеслись за ними в погоню. Обе стороны напрягли последние силы, – казаки, чтобы уйти от погони, горцы, чтобы настигнуть. Но вот, несколько отчаянных чеченских наездников, сидевших на лучших скакунах, пересекли им путь. Гребенцы круто метнулись в сторону. Но в это время лошадь казака, скакавшего впереди, запуталась в траве и упала вместе с всадником; Ефимович не успевший сдержать своего коня, а также вместе с ним полетел через голову, а в довершение несчастия упал вместе с лошадью и третий казак, споткнувшись на Ефимовича. Чеченцы уже были тут. Оба казака, не успев выбиться из-под лошадей, были изрублены; Ефимович вскочил на ноги, но лошадь его ушла вместе с пистолетами. И вот он, вооруженный только кинжалом, очутился лицом к лицу с целою сотней чеченцев. Положение его было поистине безвыходное; горцы, заметив по одежде, что перед ними не простой казак, окружили его со всех сторон, и жестокий удар прикладом по голове сбил Ефимовича с ног; он упал без чувств. Но в тот момент, когда большинство чеченцев, увлеченное добычею и не обращавшее уже больше ни на что внимания, спешилось, чтобы связать пленника арканами, в толпе их вдруг произошло смятение, все с копыта шарахнулось и понеслось назад, бросив Ефимовича, лежавшего как труп, без всякого движения, посреди чистого поля. Сучилось вот что: увидев полковницкую лошадь, скакавшую по полю без всадника, с растрепанным седлом, уходивший разъезд мигом сообразил в чем дело и, повернув назад, отчаянно кинулся в шашки… Старые гребенцы не могли примириться с мыслью, что они, хотя и невольно, оставили своего командира, и решили искупить его жизнь или тело своими головами. Минутное колебание чеченцев под внезапным и безстрашным натиском людей, обрекших себя почти на верную смерть, спасло Ефимовича. Казаки мигом схватили его на седло и понеслись домой. Восемь человек из них однакоже были изрублены, – это были жертвы честного исполнения долга, святых казачьих обычаев и привязанности к любимому начальнику. Опомнившиеся чеченцы понеслись в погоню. С террасы, на которой раскинут был лагерь, видели всю эту сцену. Две сотни гребенцов, вскочив на коней, пустились на выручку станичников; в полуверсте от лагеря они столкнулись с пятисотенною чеченскою партиею, врезались в нее, и через мгновение чеченцы скакали назад, а гребенцы настигали и рубили бегущих. Из лагеря этот лихой кавалерийский бой виден был, как на ладони.

«Мы насчитали, говорит один участник этого похода: – более 50 чеченцев, сбитых с лошадей ударами шашек. Были ли они убиты или ранены, не знаю; но во всяком случае чеченцы порядочно поплатились за кратковременное торжество свое над казаками».

Наступил 1821 год. Ермолов был тогда в Петербурге; тем не менее войска левого фланга продолжали настойчиво исполнять начертанную им программу. С 4-февраля Греков приступил к разработке путей в глубь чеченской земли со стороны Злобного окопа. Широкие просеки пролегли через вековые леса до самых земель Мичиковцев. Отсюда отряд повернул назад и старыми просеками воротился в Грозную. В продолжении этой экспедиции неприятель нигде не оказал сопротивления. Зная по опыту, что с Грековым шутить невозможно, что всякое нападение на отряд неминуемо повлечет за собою смертную казнь или ссылку в Сибирь аманатов, чеченцы волей-неволей мирились с теми, что падали и исчезали леса – ихъ вековечная защита. Лишь немногие, не желавшие покориться, бежали в горы, где Ахмет-хан собирал толпы для нападения на укрепления, строящиеся в Дагестане; остальныя встречали Грекова с наружной покорностью. Войска оставляли их аулы неприкосновенными, и только близ Гельдигена, хутор знаменитого Бей-Булата, за прежние грехи этого старого разбойника, давно укрывающегося в горы, был разорен до основания. В Грозной, войска простояли неделю, другую. А там Греков снова пошел их разрабатывать дороги в Чечню, уже с противоположной стороны, от гор Качкалыковских. Чтобы разгадать, кто за нас и, кто против нас, от всех чеченских и качкалыковских деревень потребованы были рабочие с топорами. Их набралось до 11 тысяч человек, и все безмолвно исполняли даваемые им приказания. Громадное скопище в самом русском лагере людей, питавших к русским затаенную ненависть и все-таки повиновавшихся, представляло любопытный факт, объясняемый только необычайным нравственным влиянием, которое Греков имел на окружающие племена. Жители сами привозили даже провиант, пригоняли скот и доставляли все нужное для работ. Качкалыковцы высылали людей с топорами и рубили лес; кумыки содержали караулы и разъезды. Совершенно упавшие духом чеченцы не могли не понимать, что меры, принятые Ермоловым, скоро поставят их в полную зависимость от русских, что их разгульной жизни набегов и разбоя близится конец. Экспедиция достигла всех своих целей. Войска, собранные при Амир-Аджи-Юрте, 1-го марта быстро пошли вперед, окружили селение Ойсунгур, лежащее на северном склоне Качкалыковского хребта, и в наказание жителей, бежавших перед их приходом, совершенно его разрушили. В это время чеченцы вырубили лес в одну сторону до Исти-су (Неотступный Стан), в другую до Мичика. Когда войска появились в этой местности, еще ни разу не посещенной русскими, качкалыковцы попробовали остановить их оружием и в лесной перестрелке нанесли русским урон из трех офицеров и 30 человек нижних чинов, выбывших из строя. Но падение не могло повлиять на работы просека была довершена, и войска 6-го марта возвратились на линию. Едва войска расположились на отдых, как Греков стал уже получать тревожные известия. В Чечне что-то затевалось, хотя обстоятельно объяснить, что именно, не мог ни один лазутчик. Ясно было одно, что население глухо волновалось и что причиною этих волновалось и что причиною этих волнений было турецкое правительство, распустившее под рукой слух о близкой войне своей с Россиею. Чеченцы вообразили, что борьба с султаном отвлечет все силы России, не оставив свободных средств для действия против них, и что наступает время опять безнаказанно хозяйничать в станицах и селах по Кавказской линии. Мечта была так привлекательна, а характер впечатлительного народа так необуздан, что катастрофа разразилась даже гораздо ранее, чем можно было ожидать. В апреле месяце те служили Грекову с таким усердием при вырубке просек, теперь в значительных силах бросились на Амир-Аджи-Юртовский редут. Это был слабейший пункт русской позиции; в редуте было только 25 солдат, под командою унтер-офицера. Но то были солдаты старого Кабардинского полка (теперь ширванцы), испытанные в битвах, закаленные в опасностях, и чеченцы потерпели неудачу. К сожалению, геройский подвиг унтер-офицера Махонина, целый день защищавшего ничтожный редут против громадного скопища ничтожный редут против громадного скопища чеченцев, не известен во всех его подробностях, сделавшихся жертвою забвения, подобно многим другим славным делам кавказского корпуса, умевшего делать дело молча и не заботившегося о прославлении и передаче своих подвигов потомству. Известно только, что в бою за обладание редутом, продолжавшемся с утра до позднего вечера, кабардинцы положили на месте до сорока человек чеченцев, потеряв и сами большую половину людей. К вечеру озлобленный неприятель бешено кинулся на вал, ворвался внутрь укрепления и резался в рукопашную; сам Махонин был изрублен в куски. Но чеченцы все-таки не могли удержаться в редуте и были отбиты, а подоспевшая помощь окончательно заставила их рассеяться. Взрыв, всегда возможный в народе, как чеченцы, не имел на этот раз никаких серьезных последствий. Как быстро началось волнение, так быстро оно и упало. Понятно, что теперь, когда русские войска приобрели возможность проходить беспрепятственно по Чечне с одной стороны до рр. Хулхулау и Гудермеса, а с другой до Мичика, подобные вспышки в этих местах и не могли быть особенно опасными. Но между этими двумя рекам, на пространстве в 20 верст, оставался еще мрачный Маюртупский лес, где и сосредоточилось теперь все, что только было враждебного русским. Греков признал необходимым вырубить его и нашел более удобным вести просеку от Мичика, чтобы заодно наказать мятежных качкалыковцев. Но чтобы беспрепятственно пройти дороги чеченские караулы, нарочно и за большую плату нанятые для это этого качкалыковцами. Успех задуманного предприятия зависел, следовательно, от нечаянности и быстроты нападения. И вот, Греков распустил слух, что идет к Внезапной. Действительно, войска от Амир-Аджи-Юрта пошли окружною дорогой на Таш-Кичу и 18-го июля расположились здесь на ночлег со всеми обозами. От обремененного тяжестями отряда чеченцы не могли ожидать никаких энергических, внезапных движений, а между тем Греков в самую полночь тихо поднял отряд, свернул вправо и быстро повел его к Ойсунгуру. Линейные казаки с конными орудиями понеслись вперед напрямик через просеки и кустарники, чтобы отрезать неприятельские посты от Мичика. Главный караул, в 80 человек, был окружен и уничтожен без выстрела. Через день, 20-го июля, Греков столь же удачно снял караул, стоявший при Исти-су, и войска, перевалившись через лесистый Качкалыковский хребет, уже спокойно заняли Мичик. Маюртупский лес был затем вырублен, все находившиеся в нем аулы и хутора уничтожены. Сопротивление неприятеля, захваченного совершенно врасплох, было настолько слабо, что в два дня войска израсходовали только шесть ядер и три картечные заряда. Успех экспедиции Греков приписывал блистательному поведению в бою моздокских и гребенских казаков. «Все казаки без изъятия, – доносил он Ермолову: – заслуживают полнейшей благодарности; никакие преграды и опасности их не останавливают; казачьи орудия не отстают от конных полков, и решительный удар моздокцев и гребенцов под Ойсунгуром и Исти-су достоин величайшей похвалы». Сам Греков, за отличия в этих делах, произведен был в генерал-майоры, на шестнадцатом году своей службы; он остался начальником левого фланга и вместе с тем командовал 2-й бригадой 22-й пехотной дивизии, а 43-й егерский полк принял от него подполковник Сорочан. Несмотря на энергические действия Грекова, волнения в Чечне к началу 1822 года снова приняли довольно серьезные размеры. Турецкие прокламации, призывавшие Кавказ к оружию и имевшие большой успех среди кабардинцев, передавались через них в Чечню. В Герменчуге появился даже проповедник, бывший тамошний кадий, Абдул-Кадыр, под знаменем которого и стали собираться толпы правоверных. Он обещал убитым рай Магомета, предсказывал гибель русских и с клятвой уверял, что через четыре месяца турецкие войска появятся на Сунже. Под влиянием его проповедей и новых известий, что большая часть войск, расположенных по Тереку, ушла в Кабарду, чеченцы простерли до того свою дерзость, что покусились напасть на Неотступный Стан. Их конница, пренебрегая выстрелами крепостного орудия, смело приблизилась к стенам укрепления, но, принятая картечью в перекрест из двух полевых орудий, поспешно повернулась назад и укрылась в балках. Многие аулы стали переселяться в горы; Греков успел, однако принять свои меры и, 4-го февраля сам с небольшим отрядом двинулся к Аргуну, чтобы возобновить старые, уже начавшие зарастать просеки от Топли к Герменчугу и Шали. Чеченцы, под предводительством Абдул-Кадыра, встретили его на Аргуне с оружием. Два часа длился бой за лесную опушку, но наконец наши войска ворвались в лес, и в то же время пушечное ядро оторвало Абдул-Кадыру ногу. Он не пережил этой раны и на третий день умер. Смерть проповедника, так много обещавшего и первого поплатившегося за восстание, образумила чеченцев; волнение опять затихло. Тем не менее Греков двинулся далее, сжег селения Шали и Малые Атаги, расчистил просеки и уже только тогда возвратился в Грозную. Таким образом, к исходу 1822 года передовая линия по Сунже и Кумыкской плоскости до берегов Каспийского моря была окончательно устроена, насколько то было возможно при тогдашних средствах и условиях. 1823 год прошел мирно, но в сентябре 1824 года по всей Чечне за Тереком и Сунжею стали ходить слухи, что появился имам, который избавить чеченцев от власти неверных. Слухи эти распространялись приверженцами знаменитого народного чеченского героя Бей-Булата, одного из искуснейших и храбрейших предводителей чеченских шаек. Бей-Булат знал, что с помощью религии всего легче поднять движение среди горцев, что стоит явиться смелому проповеднику, и тысячи людей пойдут на смерть, думая, что они умирают за свою веру. По наущениям Бей-Булата один маюртупский мулла Махома разыграл роль новоявленного пророка, легковерные чеченцы вполне в него уверовали и стали повиноваться всем его указаниям. Народ толпами валил к Маюртупу. Здесь на мечети развевались знамена, по всей Чечне скакали гонцы, кричавшие: «идите, правоверные, поклонитесь святому пророку!» Шли и конные и пешие, скоро у Бей-Булата собралось весьма значительное войско. Вооруженное скопище двинулось через Шалинскую поляну и заняло аул Атаги, расположенный против Грозной за Ханкальским ущельем. Чеченцы ликовали, потому что нигде не видели русского войска. Мало-по-малу они уверовали даже в истину слов проповедника, что имам Махома во все и не будет драться с русскими, а только скажет слово – и они убегут за Терек. Греков понял, что дела начинают принимать нешуточный оборот; тогда он уведомил чеченцев, что через три дня сам придет к ним за Хан-Кале, приказав объявить об этом по всем аулам, чтобы никто не смел впоследствии сказать, что о движении его не было известно. Он писал при этом, что если 30-го июля вся их сволочь удержит его в Хан-Кале, он позволит всякому верить в святость имама и поклоняться ему. Наступило 30-е число. Ночью Греков стянул свою конницу к Грозной, усилив ее двумя слабыми егерскими ротами. И чуть забрезжился свет, он, верный своему слову, уже вел отряд к Ханкальскому ущелью. День выдался весьма ненастный, гремела гроза, со свистом и воем налетали порывы ветра. Орудия и пехота вязли в грязи, замедляя движение всего отряда. Но Греков не думал оставить предприятия, и, молча, завернувшись в бурку, ехал впереди. Ханкальское ущелье отряд прошел без выстрела. Приблизились к Атаги и увидели толпы мятежников, в страшном беспорядке бегущие за Гойту. Дело в том, что как только всадник прискакал с известием, что Греков идет, Махома, по совету Бей-Булата, вышел к волновавшемуся народу и сказал: «Теперь начинать бой не время! Укройтесь за Гойту, в леса, и ожидайте совершения чуда!» Послушные слову имама, толпы не заставили дважды повторять приказания и пустились бежать с такою поспешностью, что менее, нежели в полчаса, Атагинские поля опустели. Только растерянная провизия, папахи и даже бурки свидетельствовали, что еще недавно здесь стояло значительно скопище. Предусмотрительность Бей-Султана была весьма благоразумна; он понимал, что если на этот раз толпы его будут разбиты Грековым, то все предприятие, устраиваемое с таким трудом, разрушится разом, и самая вера в святость имама исчезнет. Заняв Атаги, Греков между тем остановился. И немедленно из всех деревень, лежавших вокруг атагинской долины, явились к нему депутаты с заявлением, что они верные слуги русского правительства и никогда не пойдут за имамом. Нужно сказать, однако, что многие из депутатов только что от него возвратились. «Если хотите разрушить свое благосостояние испытать нищету и разорение, сказал им Греков, то соединяйтесь с мятежниками. Вам известно, что я всегда и везде бил чеченцев, надеюсь и теперь строго наказать вероломных». Страх близкой опасности несколько охладил многих приверженцев пророка. Качкалыковцы и Ауховцы также прислали уверение в своей непоколебимой преданности. И хотя, конечно, это была только преданность на словах, однако, все эти обстоятельства показывают, что угроза оружие еще могла разрушить очарование, каким старались ослепить народ Бей-Булат и его сообщники. К сожалению, Греков не имел достаточно сил, чтобы действовать с тою быстротою и решимостью, какие требовались важностью минуты. Вся линия по Тереку и Сунже охранялась только лишь слабым 43 егерским полком, разбросанным в нескольких укреплениях, а в самой Грозной между тем болезненность была так велика, что не доставало людей даже для караулов. Греков перед тем убедительно просил прислать к нему с минеральных вод хоть сорок человек при офицере; команда эта была к нему отправлена, а вместе с тем Грекову разрешено было остановить батальон 41 егерского полка, проходивший из Дагестана в Кабарду. Но затем больших подкреплений даже и ожидать было нельзя. Кавказская линия вся переживала чрезвычайно трудное время. Таким образом, достигнув Атаги и полагая, что одного смелого движения его через Ханкальское ущелье в виду главного скопища мятежников достаточно, чтобы образумить чеченцев, Греков в тот же день возвратился в Грозную. Но обычная предусмотрительность на этот раз изменила ему. Бей-Булат именно и воспользовался его отсутствием, разгласив, что русские, не сделав вреда ни одному чеченцу, бежали от одного взгляда святого имама. После торжественных молитв, произнесенных имамом, Благодарившим небо за дарованную ему победу, скопище покинуло Гойтинские леса и стало на Гехинской полян, правее Грозной, как в местности совершенно безопасной от нападения русских. Только тогда понял Греков, насколько было бы лучше, если бы он, не вдаваясь в пустые переговоры, внезапно, ночью, как делывал прежде, напал на атагинское скопище и разбил бы его на голову. Но поправлять ошибку было уже поздно; весь левый фланг, от Аксая и Сулака до Владикавказа, снова был в возмущении. 7-го июля, три роты егерей с двумя орудиями и триста линейных казаков форсированным маршем подошли к Аксаю. Внезапное появление войск наружно усмирило волнение в городе. Греков собрал туда кумыкских старшин и долго уговаривал их не вдаваться в обман и сохранить свою вековую верность русском государству. Кое-кто послушался. Но большинство в тот же день бежало в стан мятежников, расположившийся выше Аксая на полугоре, окруженной лесом. Говорят, что здесь находился сам Бей-Булат. Около полудня неприятель начал спускаться с гор и перестреливаться с жителями. Греков тотчас вышел с отрядом в долину, чтобы завязать бой. Но неприятель поспешно стал отходиться к Качкалыковским горам. К сожалению, преследовать его утомленному форсированным маршем отряду было невозможно, и Греков на время должен был остановиться в Аксае. Мятежники между тем пошли на Амир-Аджи-Юрт, на Тереке, отстоявший от Аксая по прямому пути не более как верст на 25. Это было небольшое укрепленьице, состоявшее из плетневой ограды, окопанной рвом, через который можно было легко перепрыгнуть. Гарнизон его состоял из роты 43 егерского полка, под командою капитана Осипова, человека храброго, но, к сожалению, как говорят предания, черезчур придерживавшегося чарочки. Греков, зная все это и оставаясь сам перед Аксаем для удержания в повиновении кумыков, немедленно послал ему приказание быть осторожным; в сумерках того же дня к Осипову опять прискакал один из аксаевских жителей с запиской, в которой Греков уже положительно извещал его, что сильные толпы чеченцев взяли направление к посту и вероятно ночью его атакуют. Но капитан, получивший в этот день орден св. Анны 3-й степени с бантом, находился в таком расположении духа, что не боялся никаких чеченцев. Когда принесли ему последнюю записку от Грекова, он, лежа на постели, сунул ее под подушку и на вопрос фельдфебеля: на случай тревоги и распустить людей по казармам. Он даже не усилил обыкновенного ночного караула перед воротами. Трагична была развязка истории, завязанной этой беспечностью! Была глухая, мрачная ночь. Ветер гудел по ущельям и под его шум чеченцы тихо и незаметно подошли к укреплению со стороны леса. Едва часовой, стоявший на валу, успел выстрелить, как был уже изрублен, а вслед за тем рухнул плетень и чеченцы с гиком вскочили в укрепление. Только тогда на дежурном посту забили тревогу. Сонные солдаты поодиночке стали выскакивать из казармы и попадали прямо в руки чеченцев, успевших уже захватить часть ружей и осадить казармы. Караул из девяти человек, под командою унтер-офицера, занимавший почт у выходных ворот на противоположной стороне укрепления, стал в ружье. К нему прибежал капитан Осипов с несколькими солдатами. Отсюда открыли по чеченцам ружейным огонь и успели повернуть против них десяти-фунтовой единорог. Грянул картечный выстрел, чеченцы смешались. Но уже некому было воспользоваться этим благоприятным моментом; разрозненный гарнизон потерял единодушие, и поздняя храбрость осталась бесполезною. Чеченцы заняли казармы, офицерские квартиры и прочие строения. Скоро загорелся какой-то сарай; пожар быстро распространился на дощатый навес с камышевою крышей, под которым хранились чугунные пушки, свезенные сюда из уничтоженного укрепления Неотступный Стан. Там же стояло несколько боченков с порохом; последовал взрыв – и все окрестные здания, патронные ящики, лафеты, пушки и толпившиеся здесь чеченцы и солдаты разлетелись на огромном расстоянии по окрестностям. Взрыв был так силен, что несколько изуродованных трупов перекинуло через Терек. Тогда капитан Осипов, в отчаянии и уже раненый ружейною пулею, бросился в реку. Два офицера и уцелевшие солдаты последовали за ним. Некоторым удалось переплыть на русскую сторону, другие, и в числе их сам Осипов, погибли в волнах. Впоследствии, при разборке обрушившихся стен в укреплении, найдено было под мусором 25 тел; но все они были так изуродованы, что нельзя даже было различить, чеченцы ли то или русские. Из гарнизона спаслись 7 унтер-офицеров и 70 рядовых, в том числе 14 раненых, следовательно, большая половина гарнизона погибла. Чеченцы при взрыве понесли также значительные потери; но это утешение было слишком слабым вознаграждением за потерю укрепления и 70 солдат. Мятежники торжествовали. Упоенные успехом, они двинулись по Сунже, атаковали в 10 верстах от Грозной укрепление Злобный Окоп, заставили гарнизон его отступить на Терек и, перейдя к Преградному Стану, выжгли в нем несколько строений, забрали пленных и увезли два единорога. Мятежники уже мечтали добраться до Грозной, но их удержала молва о приближении Грекова. Получив в Аксае известие о падении Амир-Аджи-Юрта, Греков поспешно притянул себе батальон 41 егерского полка и, оставив две роты для усиления гарнизонов к Герзель-Ауле и Внезапной, которым угрожала явная опасность, поспешно возвратился в Грозную, где присутствие его казалось необходимым. Мятежники между тем устремили все свои силы на то, чтоб завладеть Герзель-Аулом, небольшим укреплением, прикрывавшим сообщение между крепостями Внезапной и Грозной и составлявшим постоянную угрозу аксаевцам. Наступило время тяжелой борьбы. Кумыкские земли волновались и помогали восстанию. В аксае жители вышли из всякого повиновения своему старшине Мусе Хасаеву и сговаривались не только не драть с Бей-Булатом, но и не давать никакой помощи русским в укреплении. Напрасно Муса Хасаев уговаривал их опомниться и не навлекать на себя мщения Ермолова, его никто не слушал, и, напротив, ему самому становилось небезопасно оставаться в ауле. Он уже подумывал бежать в Герзель-Аул, как вдруг узнал, что все выходы из города заперты, и его не выпустят. Тогда, с горстью своих сторонников, он заперся в башне, предоставив жителям поступать, как знают. Большая часть из них тотчас же и перешла к Бей-Булату. Измена аксаевцев поставила Герзель-Аул в весьма опасное положение, он очутился в самом центре восстания. Укрепление было, правда, вооружено весьма хорошо и могло с успехом держаться против мятежников, но ему угрожал недостаток воды; и если бы река Аксай была отведена в старое высохшее русло, которое жители легко могли обстреливать из своего аула, то добывание воды для гарнизона каждый раз стоило бы доброй вылазки. Ночью 11 июня имам благословил нападение. Распущен был слух, что русские пули и ядра не будут вредить чеченцам, и чеченцы ринулись потомком. В крепости их ждали; с валов ее грянул пушечный залп, и пророчество имама едва не сбылось с буквальною точностью, потому что рассохшиеся от сильной жары лафеты гарнизонных пушек не выдерживали залпа и разлетелись, пушки попадали на землю. Гарнизон, состоявший всего из 400 егерей, под командою храброго майора Пантелеева не потерял однако присутствие духа, и первое бешенное нападение чеченцев было отражено штыками. Наступивший день открыл гарнизону, что число осаждавших простиралось за шесть тысяч и что к ним пристали аксаевцы и большая часть жителей Андреевского аула. Неприятель, между тем, отрезав гарнизон от воды, прикрылся окопами, в виде траншей, и повел осаду. Наделав огромных тур-мантелетов, чеченцы подкатывали их на колесах туземных арб под самую крепость и, укрываясь за ними, день и ночь вели перестрелку. Одни толпы чеченцев, уходя на отдых, сменялись другими, а гарнизон все время оставался без смены и без отдыха. Люди не только не имели времени заснуть, но даже сварить себе пищу, и изнемогали. Ко всему этому чеченцы зажгли сухой терновник, которым был обложен эскарп укрепления, и засели во рву; солдаты с тех пор уже не смели отходить от вала, ежеминутно ожидая приступа. Действительно, каждый аз после вечернего и утреннего намаза, чеченцы бешено бросались изо рва на вал, но, к счастью, постоянно были сбиваемы штыками; пули крестили укрепление по всем направлениям; показаться на площади значило почти наверное быть раненым или убитым. Иногда офицеры нарочно выставляли на палках свои шапки в виде приманки, и пули тотчас их сбрасывали. Пробовали было выбить чеченцев изо рва ручными гранатами; но гранаты были так плохи, что одна из них, разорвавшись в руках унтер-офицера, положила на месте его самого. «Прощайте, братцы, сказал он людям, бросившимся его поднимать: – я умираю спокойно, зная, что вы будете спасены». Надежды на спасение однако не много. Уже пятые сутки продолжалась осада. В первые три дня силы людей поддерживались еще запасом льда, сохранившегося в ледниках, но запас его скоро истощился и воды не стало. Четвертый день продержались кое-как, но на пятый все страшно мучились жаждою и ослабели до такой степени, что многие падали, моментально засыпая глубоким сном, из которого вывести их было почти невозможно. Напрасно, однакоже, чеченцы, думая поколебать стойкость гарнизона напоминанием о гибели их товарищей, как бы в насмешку выходили в мундирах и портупеях через плечо, захваченных в Амир-Аджи-Юрте, раздраженные солдаты только осыпали их ругательствами. Напрасно чеченцы требовали сдачи, обещая гарнизону пощаду, хлеб из крепости, что у них вдоволь всего, и в доказательство бросали им последние остатки черствых сухарей и куски драгоценного льда. Храбрый Пантелеев и офицеры, не допускали мысли о сдаче, и своим примером поддерживали мужество нижних чинов. Истощая всю силу солдатского красноречия, Пантелеев уговаривал своих егерей держаться до последней капли крови. Ежеминутно ждали помощи, обращая взоры к Тереку; но там пока все было пусто и безмолвно. Пронесется ли по степи сорвавшийся, Бог весть откуда вихрь – и всем представляется, что скачет на выручку конница; зачернеет стадо – и разгоряченное воображение рисует уже колонны идущей пехоты. Но есть предел и силе человеческого духа. Может быть, сохраняя честь русского оружия, солдаты не сдались бы живыми; но еще день – и все они без всякого сомнения были перерезана чеченцами. Но вот наступил темный вечер пятого дня, и осажденные увидели на горизонте яркое зарево костров; то был верный знак, что к ним идут подкрепления. Получив известие о тяжком положении Герзель-аульского гарнизона, генералы Лисаневич и Греков решились не дожидать помощи, а воспользоваться всем тем, что только можно было собрать на линии. Это все – состояло из трех рот пехоты, шести орудий и четырехсот линейных казаков. Отряд, ничтожный по силам, но имевший во главе двух генералов, не признававших никаких опасностей, бодро и весело двинулся на шеститысячное скопище, рассчитывая впереди на неминуемые кровавые битвы. Но успех обошелся гораздо дешевле, чем можно было предполагать. Внезапное появление отряда совершенно смутило чеченцев, и конница их, увидев линию бивачных огней, первая обратилась в бегство. Это обстоятельство произвело невообразимую путаницу в пешем стане мятежников. Рассеяв чеченцев, вновь прибывшие роты расположились вокруг укрепления биваком, а оба генерала, в сопровождении всех офицеров, отправились внутрь укрепления приветствовать храбрый гарнизон. Там их встретили кумыкский пристав Филатов и аксаевский старшина Муса-Хасаев, все время осады просидевший в башне. Они заявили, что жители Аксая просят пощады; но Лисаневич, желая устрашить мятежников примером строгости, потребовал выдачи виновных. На следующий день, 18-го июля, в Герзель-Ауле собрано было 318 кумыков. Тут были наиболее замеченные в сношениях с мятежниками, и старшины, и наконец люди, сохранявшие все время безусловную преданность России. При этом не было принято никаких предосторожностей; аксаевцы не обезоружены; караул же не только не усилен, но даже не вызван в ружье. С утра были разосланы обычные команды за фуражом, за дровами и по другим хозяйственным надобностям, так что солдат в укреплении оставалось меньше, чем кумыков. Говорят, что Греков намерен был обезоружить последних и приказал нарядить 20 солдат, но нетерпеливый Лисаневич вышел из занимаемого им домика, не дождавшись исполнения этого приказания. Его сопровождали генерал-майор Греков, Муса-Хасаев, пристав Филатов, переводчик Соколов и адъютант поручик Трони. Надо заметить, что Лисаневич, проведший большую частью своей жизни на Кавказе, в фаталистической самоуверенности и прежде никогда не обезоруживал перед собою азиятцев, чтобы не дать им повода думать, что их опасаются. Подойдя теперь к кумыкам, он в сильных выражениях стал упрекать их в гнусной измене и вероломстве. Зная отлично татарский язык, он объяснялся свободно, без переводчика, и не щадил угроз. Затем он вынул список и стал вызывать виновных. Первые двое вышли без сопротивления; но третий, мулла Учар-Хаджи, в зеленом бешмете и с большим кинжалом на поясе, стоял в толпе с диким, блуждающим взором и не хотел выходить. Лисаневич повторил вызов. Но едва переводчик подошел к Учару и взял его за руку, как тот одним прыжком очутился успел уклониться, нанес ему кинжалом смертельную рану в грудь. Лисаневич упал на руки своего адъютанта. Пораженный греков бросился к нему на помощь, но в то же мгновение пал от руки Учара, получив две раны, из которых последняя, в грудь, была безусловно смертельна. Опьяненный кровью, убийца бросился на Мусу-Хасаева, который спасся, успевши присесть. Учар споткнулся на него, и кумыкский пристав Филатов, человек уже не молодой, воспользовавшись этим моментом, схватил его за руки. Между ними завязалась борьба грудь на грудь, но злодей был сильнее и уже одолевал Филатова, когда подскочивший Муса-Хасаев ударил его шашкой по голове, а другой кумык в упоре выстрелил в него из ружья. Прочие кумыки, объятые в него из ружья. Прочие кумыки, объятые ужасом, бросились бежать. Лисаневич, держа рукою рану, стоял прислонившись к забору, но сохраняя полное присутствие духа. И только тогда, когда ему сказали о смерти Грекова, у него вырвалось роковое «коли!» Солдаты поспешно заперли ворота, и началось истребление всех, кто был в укреплении. Многие из кумыков, видя беду, схватили из сошек солдатские ружья, другие защищались кинжалами, переранили 18 солдат, однакоже все они полегли на месте. В числе погибших были люди и ни в чем не повинные, отличавшиеся испытанной преданностью русским, и даже несколько андреевских жителей. Озлобленные солдаты не давали пощады никому, кто попадался им на глаза в азиятской одежде. Убиты были даже трое грузин, находившихся при генерале, и несколько гребенских казаков.