Темь. В поисках истины

«Бред», – подумал в смятении Антон, внимая гудению просвещенного домового, ощущая плетеное сидение крепкого кресла и слушая знойное пение канарейки, прыгающей в плетении ветвей возле закрытого морозной бронёю окна.

В изложении Никитича мироощущение выглядело спутанным, зыбким и туманным – таким же, как борода повествователя, то вздыбленная, как шерсть рассерженного сибирского кота, то благообразная и похожая на облако переливчатого дыма. Одно Никитич знал твердо: был Серый мир, в котором он, к его прискорбию, вынужден пребывать в сей момент, и счастливое Вышемирье, где он надеялся окончить свои лучшие дни. Все остальное выглядело непонятной космологической смесью. По крайней мере, так это воспринимал Антон, воспитанный высшим образованием Ньютона, Лобачевского и Менделеева. Где-то вдали, правда, еще болтался загадочный Эйнштейн, ехидно потрясая воображаемыми пейсами.

Впрочем, Никитич, вопреки собственным словам, ничуть не тяготился пребыванием в Сером мире – по крайней мере, за его официальным прискорбием таились довольствие, округлое брюшко и сладкая возможность зомбировать представителей власть предержащих, включая бессердечных домоуправов.

– Ты, главное, не бери к сердцу, – мирно гудел дед, любовно оглаживая бороду и уютно поскребывая полотняную подмышку. – В пшеничном поле – многие тысячи зерен, и твой мир – одно из них. А есть еще зерна ячменя, ржи, риса и многих тысяч растений, которые живут тут, рядом с твоим полем. Но они – другие. Если же взять, к примеру, среды Юпитера или Сатурна, не говоря о других звездных системах, где процветают зерна другой жизни… Это я говорю только о зернах, которые ты можешь осмыслить своими знаниями. Говорю фигурально, как глаголил барин-литератор, чей дом я имел честь содержать сотенку лет назад… По совести сказать, кухня у того барина была не в пример нынешней, а уж грибная запеканка и кухарка… – тут Никитич сладко причмокнул и даже сглотнул слюну.

«Вот старый бабник», – невольно подумал Антон.

– И ничуть не старый! – взвился обиженно Никитич. – Я тогда ишшо совсем молодой был!..

– Ну да, – ехидно добавила Весняна. – Всего пару – другую сотен годков…

– А уж окорочка у той кухарки… – по инерции продолжил было мечтательно Никитич, но, опомнившись, решил, что надо обидеться. – Однако твой суп, внучка, только лешаку с похмелья!

– Вот как?! – гневно взвилась Весняна. – А с чьего супа тебя разнесло так, что ни в одну мышиную нору не пролезаешь – даже в депутатской квартире, где год назад жил?

«Эти двое еще и мысли читают», – проворчал про себя Антон. И почувствовал, как у него не фигурально, а натурально начинает ехать крыша. Оптимумы какие-то, а тут дед с девчонкой начинают грозиться друг другу искрящими зелеными молниями, размахивая ими, словно облезлыми скалками в кухонной ссоре.

– Вот что, граждане, – выступил Антон, повинуясь инстинкту самосохранения и удивляясь собственной решительности. – Прекращайте коммунальные свары! Я примерно понял, что все мне только кажется, и вы в том числе. А чаем меня напоят? Чай у вас настоящий?

– Чаем напоим, – охотно согласилась буйная парочка домовых. – И даже бублик дадим.

Никитич произвел какое-то замысловатое движение руками, и на столе появилось удивительной красоты фаянсовое блюдо с горкой румяных бубликов, аппетитных даже издали.

– Из старых запасов, – самодовольно сказал дед. – По такому случаю…

– Сколько бубликам этим лет-то? – насмешливо сказала Весняна. – Все зубы, поди, обломаем.

– Молодо-зелено, – отмахнулся Никитич. – Ты, Ант, вникай в это дело и особо в голову не бери, как мир устроен. Все равно до конца не поймешь, да и я не понимаю. Это Высшим дано, а уж мы им только пособляем. Вот как интернет, к примеру, – не знаем, а пользуемся, – и дед гордо приосанился. – Это тебе не бублики из загашника таскать. Или даже в Вышемирье лазать.

– А у вас что, – убито спросил Антон, – еще и компьютер есть?

– А как же! – радостно возопил продвинутый домовой. – И браузер последней версии! Я его у двоюродного дяди с Васильевского острова слямзил. То есть… как это… скачал. А потом еще обновил.

– И шастаешь по магическим сайтам, ведьмочек отлавливаешь, – ехидно пропела Весняна.

– Ну… – запыхтел Никитич. – Это к делу не относится. Одним словом, Ант, вопросец наш такой: надо, чтобы ты вспомнил то, что должен вспомнить, а потом мы направимся в одно место, но прежде подождем кое-кого.

– Исчерпывающе, – кивнул Антон. – А почему вы меня Антом называете?

– Потому, – отрезал Никитич, – что сказано мне было встретить и сопроводить сюда как раз Анта – человека, рожденного в этом мире, но сущего в мирах иных. И тетка твоя об этом знала, но не имела права говорить, чтобы не навлечь злобы Темных. Те, кто должен был, наблюдали за тобой, а теперь пришло время осмысления. И есть ты Ант в мирах, тебе доступных, а Антоном тебя кликали для схожести.

– Хорошо наблюдали, – Антон потер макушку.

– Это ты сам виноват, – огрызнулся Никитич. – Где отравы-то болотной успел хлебнуть, в поезде аль на вокзале? Если б не Вышемирье, долгонько пришлось бы тебя из болезни вынимать.

Антон вспомнил любезного кавказца. Ну не зря не понравилась ему эта личность с самостоятельной бородавкой на носу…

– Был там один такой кавказец Гога в вагоне, – неуверенно сообщил он. – Вином угощал. Я и выпил-то совсем немного.

– А много и не надо, – проворчал Никитич. – То есть сначала на тебя дурман навели, а потом чем-то магическим по кумполу шваркнули. Кому-то очень надо было, чтобы ты, как у вас тут говорят, или на тот свет отошел, или не вспомнил ничего. Первое у них не получилось, а вот второе… И в Вышемирье, судя по всему, они же тебе помешали – да хитро: сначала хотели убаюкать, а уж потом к себе утащить… Ну, подождем Митромира.

– Это еще кто?

– Вот он много чего тебе и пояснит, – отрезал Никитич. – И не все сразу, больше не спрашивай, оно вредно – перегружаться. А ко всему на покой пора, утомились мы нынче, тебя в Вышемирье выручая…

Настроение у деда испортилось при воспоминании о кознях загадочных Темных, и он, неожиданно проявив боцманские ухватки, объявил отбой в кубриках. Оставалось только догадываться, какие обширные знакомства вел столь разносторонний домовой в своей долгой жизни.

Активный день познаний закончился.

***

Квартира, где проживали Никитич с внучкой, вызвала бы жгучий интерес у любой строительной компании. Поначалу Антон путался в количестве и расположении комнат, недоумевая, как можно, выйдя из кухни, попасть в гостиную, затем – в прихожую, пройти через четыре спальни и опять – в кухню, пока Весняна доходчиво не объяснила ему, что дед из экономии урвал частичку какого-то пространства, на котором и расположил большую часть своей жилплощади. Причем пояснила она это, легко минуя устарелую физику и лишь оперируя терминами «заколдовал» и «сотворил». На счастье деда, чиновники от архитектурной инспекции, налоговики и прочие славные представители многочисленной фискальной рати еще не овладели умением облагать данью смежные пространства.

– Поначалу, – поведала девушка, – когда деда занесло в этот город, он жил в мышиной норке. Там сделал себе двухкомнатную берлогу. А потом осмотрелся и захотел жить, как местные живут…

На взгляд Антона, понятия домового о том, как живут местные, были странноватые. Во всяком случае, одна из комнат, гордо именуемая Никитичем кабинетом, смахивала как раз на лесную берлогу с торчащими из стен корнями и мхом, а посередине плескалось небольшое озерцо с наглыми карасями, постоянно требующими червяков, личинок и прочих вкусностей. Зато в углу на модерновом столике притулился тот самый компьютер, ради которого дед совершал рискованные операции с браузерами, а затем при его соучастии водил шашни с ведьмочками. Для того, наверное, чтобы у посетителя, впервые посетившего кабинет, окончательно съехала крыша, поверх монитора на полочке Никитич пристроил серебряный подсвечник – на тот случай, как он туманно пояснил, если выключат электричество.

– Свихнешься тут, на вас глядючи, – бурчал Антон, и единственным спасением от всего этого было считать, что он попал в сказку, в которой совершенно нормально смотрятся интернет, модерновый домовой и свежие лесные грибы среди февральской стужи, до которых дед, судя по всему, был большой охотник.

Весь этот день Антон провел в знакомстве с этим оригинальным многокомнатным мирком, а также в содержательных беседах с домовеной. Сам домовой где-то загадочно отсутствовал по очень важным делам. Весняна, в присутствии Никитича помалкивающая, охотно рассказывала об их жизни в Питере, старательно обходя эпизоды из прошлого, темы путешествий в иные миры и то, как устраиваются колдовские штучки.

– В этом дедушка знаток, – только заметила она. – А ты себе голову не забивай раньше времени. Вот явится Митромир… – и она загадочно сверкнула зелеными глазищами, за секунду до этого полыхавшими, как у деда, небесной лазурью.

Антон со вздохом согласился ждать этого Митромира, а пока узнал, что Никитич очень неплохо обустроился в Сером мире. В хрущевской пятиэтажке на Петроградской, которую дед избрал своим пристанищем, он теперь играл важную роль нештатного управдома, сурово обходясь с пьяницами и милостиво разрешая коммунальные свары. Пускал ли Никитич в ход свой гипноз и прочие профессиональные навыки, было секретом, но несколько раз в дверь квартиры звонили жильцы и уважительно-боязливо осведомлялись, дома ли «старшой» и когда с ним можно будет посоветоваться. Более того, Никитич сделал невозможное, наведя порядок в обслуживающей дом конторе: в доме всегда была горячая и холодная вода, не текли трубы, в подвалах царила чистота, а сантехники являли образцы вежливости и полное отсутствие корыстолюбия. Даже двор не был украшен горами мусора с пирующими на них крысами, а сиял ухоженностью и облагорожен самодельным фонтанчиком: писающим мальчиком, до странности смахивающим на Никитича, но без бороды. Не удивительно, что вскоре дворик стали показывать туристам как свидетельство радения городских властей о простых горожанах, а дворник – тихо пьющий кандидат филологических наук – читал любопытствующим туманные вирши собственного сочинения о высокодуховной нежити.

– А участковый? – спросил Антон, памятуя о бдительности и дружелюбии стражей порядка.

– Был один раз, – насмешливо фыркнула Весняна. – Они с дедушкой уговорили флягу грибной настойки. Потом участковый произвел дедушку в полковники, исповедался и уговаривал принять в подарок свой джип навороченный. Всю рубаху слезами измочил… Теперь здоровается издалека, но к нам – ни ногой. Совесть, говорит, не девка, лишний раз трогать боязно.

– А вот этот… лесной антураж в квартире, он разговоров у посетителей не вызывает? – осторожно спросил Антон.

– Так ведь это просто! – удивилась Весняна. – Морок… Я бы тебе показала, как невразумленные наш дом видят, но тебя морок не берет, потому что ты вроде как наш. А видят они обыкновенную двухкомнатную хрущевку. Если повезет ее адрес вспомнить.

– А Леха?

– Ну, поначалу дедушка глаза-то ему отвел, а как пригляделся – так и открыл. Правда, поспешил, надо было приготовить Лешку, парень малость притуманился. Куда-то исчез, а вскоре вернулся, весь пьяный, с синяком и объявил, что он этот… Мерлин и уезжает восстанавливать в своих правах какого-то короля.

– Артура небось, – догадался Антон.

– Ага, его. И еще хотел научить дедушку приемам боя на мечах. Жалел, что дед слишком старый для оруженосца.

С Весняной было удивительно легко. Путаница была только в возрасте: иногда она казалась совсем девчонкой, но часто проглядывало в ней такое глубинное, женское, что Антон терялся и смущался. Впрочем, эту такую привлекательную грань Весняна старательно прятала. А потом и сама стеснительно объяснила, отведя чистые – синие в этот момент – глаза в сторону:

– Понимаешь, Ант, у домовены есть свойство… или дар… назови как хочешь – в общем, привораживать парней. Вот только оборачивается это для них плохо. Голову теряют, а часто и жизнь. Ты-то вразумленный, и тебя это меньше касается, но дед мне строго наказал чары на тебя не наводить. И на Лешку тоже, раз уж он к нам в компанию прибился.

После чего нашла кучу неотложных домашних дел, которые нужно сделать к приходу Никитича, а особливо – заказанный им соус из грибов-вешенок. Похоже, дед держал внучку во всей домовьей строгости.

– А на какие средства живете? – спросил потом Антон, поддавшись добросердечной российской привычке с пристрастием интересоваться содержимым кармана соседа. – Никитич, случайно, пенсию для домовых не получает?

– Это от какого же государства? – парировала Весняна. – Если от вашего, местного, то на такую пенсию, как дедушка говорит, дырку от бублика не купишь. Да и ту торгаши жадючие выманят да государство ваше опять же урежет и еще пенсионный возраст прибавит… Ты-то вот, видать, у тетки как за стеной жил. Вон какой здоровый да упитанный, только безобидный какой-то… Добрый. Дрался хоть раз-то, а?

Антон задумался. Странно, но жизнь у тетки в заштатном городишке воспринималась теперь как далекое прошлое, которое с каждым часом уходило в туманную дымку. Весняна была права: жили они с теткой замкнуто, ни с кем особо не общались. Были среди сверстников приятели, но вот друзей как-то не завелось. Быть может, потому что об Антоне ходила слава чудика, в себя вечно погруженного и читающего старомодные книжки, в то время как одноклассники, неуклонно взрослея, поэтапно познавали тайны бытия: первая сигаретка и бутылка пива, первая тусовка во «взрослом» ресторанчике, первый наркотик и первый секс… У кого-то были первый фирменный ранец, у кого-то – БМВ, но в общем к концу школы все приходили с одинаковым уровнем опыта.

Антон оставался в стороне. Драки обошли его стороной лишь потому, что сам Антон был юношей не мелким, пару лет увлекался модным тогда айкидо. Любой гопник, посмотрев на широкоплечего русоволосого парня с простым русским лицом, увидел бы в доверчивых на первый взгляд синих глазах нечто, от чего в задумчивости свалил бы в ближайшую подворотню. Да и, наверное, наблюдал все-таки за ним кто-то, потому что было несколько ситуаций, из которых он непонятно как вышел без единой ссадины…

Те же силы, видимо, сберегли его от российской армии, позволив тихо и незаметно закончить учебу на непопулярном и хиреющем историческом факультете местного широкопрофильного колледжа с ветеринарным уклоном. Пару раз вызывали в военкомат, где тыловой майор с выпученными от постоянного похмелья глазами пытал на предмет наличия каких-то важных родственников. Антон не раскололся, потому что и в самом деле ничего не знал, чем вызвал еще большее уважение майора. Во всяком случае, сам того не желая, Антон лишился удовольствия познакомиться со сладостью самоволок, познавательностью дедовщины, шкурничеством и самодурством командиров, а также другими простыми армейскими радостями.

Происхождением покровительствующих ему сил Антон тогда не задавался, да и тетка, смахивающая на грустную старую деву, плакавшую по ночам над любовными романами старой российской классики, в подробности не вдавалась. «Родители твои, – говорила она, – рано погибли в автокатастрофе, сами они – детдомовские, были обыкновенными строителями и скакали по стройкам, пока я тебя, охламона, воспитывала. И вопросов больше на эту тему не задавай». Правда, некие странности в характере и поведении тетки Антон замечал – любила, например, сидеть в темноте, по весне исчезала в окрестных лесах несколько дней, чем заслужила в маленьком городке славу не то колдуньи, не то лекарки-травницы. Это тоже было на руку: тетку побаивались и лишний раз в дом не совались. Странно было и то, что при более чем скромной зарплате библиотекарши жили они в сравнительном достатке: водились у Антона и музыкальный центр, и мотоцикл, хоть и отечественный…

– Дрался – не дрался, – со значением промямлил Антон, – Но было всякое…

А что он еще мог сказать?

Глава 4

Идиллия закончилась поздней ночью, когда в городскую лесную берлогу явился Леха.

Он любил парады.

Леха прибыл на руках Весняны, сопровождаемый донельзя смущенным Никитичем. Отставной скинхед был пьян, возмущен и одновременно удовлетворен, если признаком этого можно считать утроенную в объеме верхнюю губу, мешавшую ему изображать торжествующую ухмылку. Кто-то, видимо, изрядно промахнулся, попав ниже предполагавшегося Лехиного носа, чем доставил его обладателю чисто детскую радость.

Парадный внос Лехи в прихожую сопровождался тривиальной народной лексикой, однозначно адресованной почему-то современной попсе. И даже не совсем современной, скорее даже исторической, а именно – миллиону алых роз. Пока Весняна возносила Лехино бренное тело до ближайшего дивана, он даже пытался эту попсу воспроизвести, причем сарказм его производил удручающее впечатление.

Уяснить столь сложные взаимосвязи между попсой и утроенной губой татуированного ненавистника цветов помогли Никитич с Весняной после того, как со стороны терпеливого дивана раздался, наконец, заливистый храп, свидетельствовавший о Лехиной полной умиротворенности.

– И что это было? – осведомился Антон, кутаясь в одолженный ему Никитичем утром халат и заспанно моргая. – Возвращение блудного сына из розария? Поспать не дают болезному, чесс-слово…

– Дак ить его! – фальшиво возмутился Никитич. – Ведь еле вытащил-то из этого… трактира. Клуб который, имя ему – «Ночные поганки». Тьфу! Поганки и есть…– дед явно что-то не договаривал и старательно таращил чистые синие глаза.

Поза Весняны в это момент являла собой статую разгневанной Фемиды – если только богиня правосудия имела обыкновение подбочениваться и метать из глаз зеленые молнии.

– Как же! – донельзя ядовито заявила она. – То-то ты и твоя ведьма вопили, что грибов еще не пробовали… А этот, – Весняна гневно ткнула пальцем в невинно дрыхавшего Леху, – орал, что ему надо найти веник роз, а он его еще не нашел…

– Зачем?! – поразился Антон, предполагая, что из всех ароматов Леха уважал лишь запах еще не выпитого свежего пива, но отнюдь не цветов.

И Весняна, и Никитич вдруг стали очень похожи друг на друга в некоем смущении.

– Ну… это, – ответствовал, наконец, дед, – он хотел вставить веник какому-то скомороху. Туда, откуда ноги растут.

– И как можно глубже, – злорадно добавила Весняна. – Вот это бы еще сделать твоей ведьме.

– Ты Маврушу не трожь! – взвился Никитич. – Знаешь, как она по кумполу съездила охранителя этого скомороха! А то пришлось бы собирать Леху по кусочкам!

– Как же, как же, таким помелом – и по голове… Пополам!

– Голова? – ошеломленно спросил Антон.

– Помело! – яростно ответствовала Весняна. – Так потом эта Маврушка еще и ныла, где она теперь транспортное средство достанет такого качества. Надоела совсем!

– А и нечего осуждать, – пошел в наступление Никитич, – молодо-зелено. Она на этом помеле полтонны могла увезть, дерево-то африканское, крепче железа, а нынешние-то и от двух пудов обломятся, из сосны деланы, самопал. Не то нынче изделие пошло, не то, а вот ранее бывало…

– Ей, конечно, виднее, – Весняниновому яду могла бы до боли в зубах позавидовать любая гюрза, – с ее-то возрастом…

– Э… – предупреждающе крякнул Антон, видя, что диалог домовых грозит перейти на личности, – так как насчет того места, откуда ноги растут? И почему Леха хотел устроить букет обязательно туда?

После допроса с пристрастием, длившегося не менее часа и поминутно грозившего перейти во взаимные обвинения допрашиваемых, картина стала проясняться.

Никитич не любил болтаться без дела, да еще ожидая кого-то, в данном случае – Митромира. А в предчувствии предстоящего путешествия он решил отринуть дела как таковые, навестить одну ведьмочку, отловленную им в недрах интернета, и сказать ей последнее, быть может, «прости». Впрочем, такое свидание тоже было делом – и, судя по вздыбившейся от приятных воспоминаний бороде Никитича, требовавшим немалых трудов. Во всяком случае, после такового понадобилось отдохнуть, и парочка решила мирно пофланировать по вечернему Невскому проспекту, вспоминая старину, бывшую от сего дня в какой-нибудь паре-тройке столетий.

Вот тут их угораздило встретить Леху. Мир, как известно, тесен, а пути шествия отставных скинхедов и вечных студентов неисповедимы, если не знать точного расположения ближайших пивных баров. А на Невском эти угодные народу заведения чередовались один за другим. Леха именно шествовал – от одного бара к другому – в компании закованных в скрипящую кожу с заклепками юношей, глазевших в рот наставнику, который вдохновенно изрекал нетленные, очевидно, истины.

Судя по Лехиному вдохновению и твердости его походки, принятого им литража ячменного напитка было явно недостаточно. А денежный источник у всей компании, похоже, иссякал. Наверное, отчасти этим объяснялись те радость и надежда, с коими Леха всенародно лобызался с Никитичем.

Тут бы деду и проявить вековую мудрость, но…

– Бес в ребро, – с ожесточением вставила в этом месте повествования Весняна.

Еще бы: ведьмочка глазела так нежно, так преданно… И Никитич парадно распахнул свой бумажник, возгласив: «Веди, Леха!».

Узрев «лопатник», полный «бабла», Леха воссиял. Ему уже мерещился безбрежный пивной океан, накрытый душистой шапкой пены и маняще катящий волны от континента к континенту, когда выяснилось, что лично на Никитича этот простор не производит впечатления. То есть не усваивает его организм веселящие свойства традиционных спиртных напитков этого мира.

– Мясизьм не тот, – пытался втолковать Лехе Никитич, для наглядности щипая себя за бока.

– Фу! – стыдливо отворачивалась Мавруша. – Сизьм-то здесь причем?

Пока Леха уяснил, что дед имеет в виду метаболизм, вся компания окончательно замерзла на леденящем ветру, просвистывающем ущелье проспекта. Кожаные юноши робко топтались рядом и не вмешивались в высоконаучный спор.

– А что же ты усваиваешь, Никитич? – печально спросил, наконец, Леха, мысленным взором с грустью провожая уходящий вдаль океан.

– Грибную настойку, – стыдливо отвечал Никитич, страстно желая совместить свои интересы с Лехиными.

Как на грех, именно в этом месте над сверкающим потоком авто, льющимся по засыпаемому ледяной крошкой Невскому, красовался плакат-растяжка с вызывающей надписью «Только в «Ночных поганках» вы навсегда обретете мир и покой». На фоне светящихся вывесок прочих заведений растяжка смотрелась непритязательно, но многообещающе.

– Вот, – ликующе ткнул пальцем в плакат Леха. – Лучший ночной клуб на Невском! Только для своих. Тут, Никитич, ты обретешь поганки, то есть настойку, мир и покой, а я – пиво! А вам, братишки, – он сурово повернулся к застывшей стайке соратников, – это еще рано. До встречи на баррикадах.

Соратники, поняв всю важность данной конспиративной встречи, солидно продолжили путь в сторону ближайшего виноводочного подвальчика.

– Дак ить поганки! – пытался было опротестовать предложенное решение Никитич. – И ночные какие-то…

– А ты знаешь, что викинги только с помощью таких настоек били врагов и становились вождями? – грозно возгласил Леха. – Может, там еще и мухоморы найдутся – это вообще круто, особенно для мужской силы.

Последний довод сразил деда наповал, и через пять минут «Ночные поганки» приняли троицу в свои залитые огнем объятия.

Правда, не сразу. Охранявший вход верзила с безмятежным отсутствием мысли на челе заявил было: «Сегодня частная вечеринка», но Никитич небрежно махнул рукой, и тот угодливо распахнул перед ним двери:

– Прошу, прошу, Какий Какиевич, сегодня все свои.

Чуть погодя Леха яростно шипел: «Ты под кого закосил, Никитич? Какого Каку?», на что тот ответствовал солидно: «Под начальника, конечно. Ну, может, депутата. Или губернатора. Какая разница-то? Все они для сего охранителя каки. Откель мне знать, что он в своей головенке сообразил?».

Дальнейшее вызывало у Никитича только гневные междометия. Вечеринка действительно была частная и очень откровенная. Во всяком случае, когда какой-то пузан с физиономией, виденной Лехой где-то на предвыборном плакате, пытался с помощью икры художественно татуировать обнаженную известную труженицу телесериалов, взгромоздив ее на один из столиков, энтузиазма это у домового не вызвало, чего нельзя было сказать об остальной публике. В большом зале на эстраде упражнялись в терзании слуха публики чахлые молодые люди в ковбойских сапогах, разукрашенные мертвенной синевой. Впрочем, публике было не до них: потная толпа скороспелых знаменитостей, бизнесменов, политиков, бандитов и просто странных личностей, подсвечиваемая лазерными бликами, качалась из зала в зал в поисках развлечений и острых ощущений. В туалетах радостно совокуплялись, усеивая пол презервативами.

Бумажник обозленного Никитича стремительно пустел в полном соответствии с уровнем местных цен и потребляемого Лехой пива. К тому же Мавруша, попривыкнув к особенностям отдыха питерского бомонда, перестала держаться за рукав Никитича, шарахаться от игривых подмигиваний томных мальчиков («Любители старины», – нетактично ворчал на этот счет Леха) и возымела интерес к французскому шампанскому, спарже, осетрине и прочим интересным вещам. Никитич понемногу зверел, но целеустремленного деда не оставляла надежда отведать хваленой грибной настойки.