Загон

Да, вот такие не веселые мысли обуревали меня этим пасмурным, дождливым утром, когда я собирался ехать навестить свою бывшую супругу, доведенную мною по дури до предельной черты. Господи, пронеслось в моей голове, ей Богу, как только она поправится, я обязательно отвезу их с Катькой на дорогущий курорт, где они будут отдыхать, купаться, загорать и просто радоваться каждому прожитому дню. И не приведи Бог, случиться чему другому!

Впрочем, лучше пока не думать о поездке на дорогущий курорт, не сглазить бы, лучше пусть все образуется, Господи, не подведи, пусть надежда станет реальностью! Успею, я все успею сделать, только вот для начала нужно бы разобраться с проблемами фирмы, нужно, чтобы она снова заработала в полную силу. И тут, стоило лишь вспомнить, что контракт, на осуществление которого я возлагал такие надежды, теперь повис на волоске по вине какого-то продажного желторотика, то от злости даже заскрежетал зубами. Конечно, теперь, когда Пашка погиб, Ильдар засвечен перед правосудием, а я уже, практически, обелен, мне должно стать легче, только вот легче от этого почему-то не становилось. Скандал оказался настолько громким, что наверняка долетел и до моих клиентов, а ведь люди они весьма и весьма осторожные. Короче, у меня были все основания опасаться того, что контракт сорвется, и от одной мысли об этом на душе становилось тошно. Я решил по дороге в больницу все же завернуть в офис и подбодрить сотрудников рассказом о вчерашнем разговоре со следователем, а также подумать над тем, как можно вернуть доверие клиентов. И, естественно, как только я оказался в стенах офиса, время потекло в ином измерении, поэтому, когда я невзначай глянул на часы, их стрелки уже подбирались к цифре три. Пора было лететь в больницу, а мне еще нужно было заскочить на рынок и купить Татьяне что-нибудь вкусненького. Когда около четырех часов пополудни я склонился над окошком справочной института Склифосовского, в нем сидела уже не сердобольная вчерашняя бабуля, а дородная, не первой молодости особа, краткий ответ которой буквально поверг меня в шок.

– Суворова Татьяна больше у нас не числится.

– Как, то есть, не числится? – У меня похолодело внутри. – Умерла?

– Да, типун вам на язык, зачем же так сразу и умерла, – дежурная посмотрела на меня поверх очков и укоризненно покачала головой. – А вы кем ей приходитесь?

– Суворов Станислав Евгеньевич, – отрапортовал я, и немного поколебавшись, добавил, – муж.

– Муж! – презрительно бросила она. – Бывает и такое. Так вот, вашу жену перевезли сегодня в городскую психиатрическую больницу № 15.

От услышанного я едва не рухнул на кафельный пол под окошком. Ей Богу, мне самому было впору обращаться за скорой помощью.

– А почему… в психиатрическую? – пробормотал я.

– А я-то почём знаю? – с вызовом ответила сотрудница справочной. – Вы же муж, вам и виднее.

Было ясно, что больше ничего полезного здесь не узнаешь, я повернулся и медленно пошел к выходу. Потом, спохватившись, вернулся к окошку и спросил:

– А где хоть она находится, эта больница?

Тяжело вздохнув, так, будто я просил её о чем-то невыполнимом, дежурная ответила: – На Каширке, улица Москворечье, дом 7.

– Спасибо, – поблагодарил я и отошел, но все же расслышал брошенное мне вслед вполголоса: – Тоже мне муж, объелся груш…

Повернуться бы, да высказать ей все, что я о ней думаю, да только толку от того будет совсем ничего. Черт побери! Насколько же злы окружающие нас люди! Ведь приходят к вам сюда не от хорошей жизни, так неужели нельзя скрасить состояние страждущих посетителей хотя бы улыбкой и участливым ответом!

Итак, теперь мне предстояло через все пробки и заторы пробраться на Каширку. Задача, признаться, не из легких, но я был твердо намерен увидеть сегодня Татьяну, и мчался по городу, лавируя в потоке, как заядлый лихач. И надо же, мне повезло, я успел появиться в больнице в часы посещений. Более того, мне повезло еще и с днем, так как оказывается, визиты к больным в подобных заведениях проходят совсем не как в других клиниках, а строго по определенным дням, и уж коли ты пришел в неурочный день, то хоть на коленях стой и умоляй, – никто тебя не пропустит. Повезло также и в том, что я застал доктора и смог переговорить с ним.

Лечащим врачом Татьяны оказалась немолодая, невысокая женщина с суровым взглядом из-под больших круглых очков с такими толстыми стеклами, что глаза её казались невероятно огромными. Небольшой нос несколько провис, вероятно потому, что нес на себе непомерную тяжесть, лицо обрамляли немыслимые пергидрольные локоны, а вот высокий, открытый лоб обещал и пытливый ум и понимание проблем, с которыми к ней обращался ее контингент.

– Доктор, скажите, что с моей женой? – едва ли не заикаясь, начал я.

У врача удивленно приподнялась левая бровь, – С женой? Вашей? А мне показалось, что Татьяна Суворова не замужем.

– Виноват, с бывшей моей женой.

– Ах, бывшей! Тогда… может быть… может быть, – она будто вслух рассуждала сама с собой. – Но, посмотрим… посмотрим! Да, пока не могу вам сказать ничего определенного. Она поступила к нам из института Склифосовского, где ей было произведено промывание желудка после неудачной попытки суицида. Поступила, я бы сказала, в состоянии острого психоза, и с того момента она еще не произнесла ни одного слова, отказывается от еды, вообще проявляет крайнее равнодушие к окружающему и абсолютную незаинтересованность в своем выздоровлении.

Я был поражен. Все это было совершенно непохоже на ту, прежнюю Татьяну, еще совсем недавно до предела самостоятельную, сильную и решительную женщину, ну, а уж какая она мать, тут и нужных слов не подберешь. Как же это могла она быть незаинтересованной в своём выздоровлении? А как же ребенок, Катюшка? О ней она тоже не думала?

– Поверить не могу! – выдохнул я. – Но почему… почему?

– Ну, чтобы это понять, я бы хотела кое-что услышать и от вас. Обычно появлению тревожных расстройств и развитию депрессивного состояния предшествует хронический стресс. Вы замечали что-то такое подобное у своей бывшей жены?

– А как я должен был это заметить? Супруга все-таки бывшая…

Врач вздохнула, и передо мной вдруг оказалась учительница, пытающаяся как-то достучаться до туповатого ученика.

– Видите ли, молодой человек, женский мозг иначе реагирует на стресс, чем мозг мужчины. Это как два разных мира. Если женщина переживает стресс, она стремится, как можно больше об этом говорить, это заметно облегчает её состояние. Неужели вам ничего неизвестно о её душевных переживаниях?

Да не было у нее душевных переживаний! Или она столь искусно скрывала их и от меня, и от дочери, и вообще от всех. И поймите меня правильно, я же не каждый день мог быть с ней и наблюдать за ее состоянием. Хотя, вот, у меня еще не стерлась в памяти её последняя истерика, о которой я и поспешил поведать доктору во всех подробностях. Черт, возьми, надо же было быть таким остолопом!

– Ну, что ж, для начала можно принять и такую версию, стремительно развившаяся депрессия на почве безответной любви. Что ж, бывает, причем, должна сказать, вне зависимости от возраста. А помимо того, знаете ли, депрессия является одним из самых распространенных недугов нашего времени. Ему подвержены миллионы людей.

– Да что мне миллионы, – с тоской произнес я, – вы бы вылечили мне одного. Может, тогда и я поумнею? А кстати, вы сейчас не заколите её всякой дребеденью?

– Вы все-таки выбирайте выражения, молодой человек! – возмутилась врач. – Мы на работе и здесь вам не скотобойня, здесь никого не закалывают, здесь лечат, или, по крайней мере, пытаются это делать.

– Простите, – поспешил я исправить свою оплошность. – Я совсем не то хотел сказать. Просто, знаете ведь, как у нас говорят, раз попал в психушку… то есть, простите, в психиатрическую клинику, то и все тут, на всю жизнь с приветом! И пока человек здесь, будут ему колоть транквилизаторы, всякую дрянь, одним словом…– черт меня куда-то понес, лучше бы помолчать с умным видом, да доктора послушать.

– А вы бы меньше обывателей слушали, а то, наверно, еще и желтую прессу почитываете вместе с бульварными романами, – доктор даже фыркнула от возмущения. – Да вы успокойтесь, в этом вы не одиноки, стереотип у нас такой выработался. По причине невежества. Вот нам и приходится вести душеспасительные беседы с родственниками. Ладно, – она усмехнулась, – проехали, – и невозмутимо продолжила: – Вообще-то, для лечения депрессий, мы предпочитаем психотерапевтические методы, как правило, они эффективнее, нежели лекарственные. А сейчас, в нашем случае, главное – вывести вашу бывшую супругу из того состояния, в которое она себя загнала. Депрессия – вещь коварная и лекарств, как таковых, от нее нет. Да, всевозможные психотропные средства помогают, но лишь ненадолго. Здесь очень большую роль играет желание самого больного, желание преодолеть собственный недуг. Полагаю, у вашей жены определяется то, что мы называем функциональной депрессией, которая свойственна психически здоровым людям. Сейчас она в полной апатии, абсолютно безучастна ко всему, и мы должны пробудить её к жизни. А вы не бойтесь антидепрессантов, они не вызывают привыкания, но способны весьма эффективно скорректировать работу некоторых структур головного мозга, они помогают организму восстановиться. Это мы сделаем, надеюсь, а вот дальнейшее уже будет зависеть от нее. И, может быть, от вас, если ваша бывшая жена вам не безразлична. Пока об этом говорить, конечно, рано, но когда заберете её домой, я бы вам рекомендовала аромотерапию, успокаивающие ванны. Еще Фома Аквинский рекомендовал при хандре принимать ванны. Хорошей релаксации способствует и музыка. Но все эти рекомендации я дам вам перед выпиской.

– Спасибо вам огромное! – с чувством произнес я. – Скажите, а могу я её увидеть?

– Нет, сейчас она лежит, а у нас запрещено посещение больных в палатах. Но как только начнет вставать, никаких возражений, обязательно увидитесь.

Я покидал кабинет врача с двояким чувством. С одной стороны, доктор мне очень понравилась, я перестал опасаться того, что в «психушке» мою(!) Татьяну моментально превратят в овощ, но с другой… я мысленно видел ее в больничной палате не одну, а в окружении психически больных людей, и это никак не добавляло мне оптимизма. Так я и шел понуро по коридору отделения, пока не преградила мне дорогу огромного роста девица в больничном халате. Я поднял голову, ибо она была сантиметров на двадцать выше меня, и уставился прямо в её бесцветные глаза.

– Ты что уставился, мордоворот? – грозно пробасила она.

– Разрешите пройти, – самым миролюбивым голосом попросил я, а боковым зрением уже начал высматривать поблизости кого-нибудь из медперсонала.

На стульчике невдалеке сидела невысокого роста медсестра и безучастно смотрела в окно. Да, помощи от такой, в случае чего, будет маловато. Я попытался обойти больную, но не тут то было. Она расставила свои огромные ручищи и буквально проревела:

– Что, падла, попался? Думаешь, спрятался от Вики, да? Ты, сука, думаешь, Вика тебя не достанет?

Черт ее знает эту больницу, что тут и какие порядки, растерянно я крутил головой, надеясь на медицинское вмешательство и, как оказалось, напрасно, ибо в следующий момент громадный кулак Вики впечатался мне прямо в челюсть. А силища у безумной девицы была такой, что я отлетел на пару метров, врезался в стоящий у стены ряд стульев и с грохотом рухнул на пол. Без преувеличения это был нокдаун!

В отделении поднялся невообразимый переполох, откуда ни возьмись, слетелся теперь уже многочисленный медперсонал, понабежали больные и посещавшие их родственники, все вопили, кричали, галдели, охали и ахали. Мою обидчицу, худо-бедно, удалось скрутить, а сделать это было, отнюдь, не просто, она брыкалась, кусалась, молотила кулаками и неистово вопила:

– Из-за этой паскуды я здесь свою молодость загубила! Он мне за все ответит!

Причем, это были самые невинные ее выражения, остальные были просто непечатными. Когда амбалку все же увели, меня осмотрели на предмет поломанных костей, каковых не обнаружилось, и опустили с миром, однако даже не извинившись. «Да, – потирал я ноющую челюсть, – а Таня-то там осталась!. Надо быстрее её вызволять.»

Об этом я и думал всю дорогу до дома, пока мои раздерганные мысли не были прерваны телефонным звонком:

– Пап, привет! – Звонкий, родной голос.

– Привет, малыш. Как ты? Все нормально?

– Да, у нас все хорошо. Я волнуюсь о маме, никак не могу до нее дозвониться. Ты, случайно, не знаешь, где она?

Секунду я не знал, что ответить, будучи застигнутым врасплох. Из-за всей суеты я совершенно забыл о Катюхе и о том, что нужно было бы сочинить какую-нибудь подходящую версию, чтобы выдать ей впоследствии.

– Пап, ты меня слышишь?

– Слышу, Катюш, слышу. Просто помехи на линии. С мамой все в порядке, она улетела.

– Куда? – в ее голосе чувствовалось искреннее изумление. – И даже не позвонила мне? А телефон ее постоянно выключен…

Я вспомнил, что Татьянин телефон с разряженной батареей лежит у меня в машине. – Малыш, она звонила… но, почему-то, не дозвонилась. Она полетела срочно… – Господи, что же такое придумать? – В Африку! А там, знаешь, связь какая паршивая, да и разница во времени!

– В Африку? – Я прямо-таки видел, как расширились от удивления глаза моей дочери. – Зачем?

– Э-э… Зубы лечить… опытом делиться… У них там симпозиум… Она же говорила!

– Да? Что-то я не помню… А там не опасно? Еще заболеет…

– Да ну что ты, Катюш, там совершенно безопасно. Это цивилизованная Африка. Просто все так стремительно решилось, что она была вынуждена улететь, и не дозвонилась до тебя. Она просила меня, а я забыл. Знаешь, дела… – И я замолчал, внутренне краснея от такой явной лжи, но не было у меня времени придумать что-либо более вразумительное. Да и врать тоже надо уметь. Только не пришлось бы учиться! Поговорив еще немного с Катей, порасспросив её о том, о сем, и дав клятвенное обещание звонить почаще, я, наконец-то, отключился.

Квартира снова встретила меня застоявшейся унылой тишиной. Собственно, а чего я ждал? Да, что там говорить, просто в паршивой ситуации, возникшей внезапно, остро чувствуешь свое одиночество, а день тяжелый, и делать ничего не хочется, и… махнуть бы на все рукой! Я сел в кресло и погрузился в невеселые рассуждения.

Телефонный звонок раздался так неожиданно, что прервался космический полет моих мыслей.

– Алло!

– Ал-лоу, Стас? – Я узнал интонации Гебауэра, как всегда растягивающего слова на французский манер.

– Да, привет, Жан. Рад слышать.

– Привьет, Стас. Как дела? Я был в отъезде несколько дней. Ты не знаешь, как Татьяна? Я звонил ей несколько раз, но она не отвечает. Ты случайно не в курсе, где она?

– Дела? Да, так, относительно… Жан, произошла неприятность. Если в двух словах, то Таня сейчас в клинике, психиатрической. Но главное, что она жива и, как я считаю, абсолютно здорова.

– Как? Я не понимаю! Что значит, в психиатрической клинике? – явно растерянно пробормотал Жан.

– Жан, это не очень приятная история, и мне не хочется о ней особо распространяться. У Тани был нервный срыв, врачи посчитали необходимым для нее некоторое время побыть в больнице. Они не ставят никаких диагнозов, никакой конкретной информации не дают, говорят, что нужно просто выжидать какое-то время.

– О, смею надеяться, все обойдется и она быстро поправится. Таня молодая и крепкая женщина. Я склонен полагать, что её болезнь – всего лишь эмоциональная перегрузка, она слишком много работает. Когда она выйдет из клиники, я буду настаивать на отдыхе, хочу увезти её в Марокко. Уверен, что там она быстро пойдет на поправку. – Жан говорил медленно, подбирая слова. – Жаль, очень жаль, что так получилось. Надеюсь, что я смогу нанести свой визит в клинику, чтобы поддержать её.

А мне пришел на память финал моего визита в больницу, только почему-то на моем месте оказался Гебауэр.

Жан немного помолчал, будто собираясь с мыслями, а потом сказал:

– Стас, меня обеспокоило не только то, что произошло с Таней. Скажи мне, у тебя после нашей последней встречи еще что-нибудь случилось такое? Ну, я имею в виду, неприятности? Были ли еще какие-нибудь происшествия за это время?

– Кроме болезни Татьяны?… еще бы! Даже не хочется вспоминать. А почему ты спрашиваешь?

– Понимаешь, Стас, мне не дает покоя наш последний разговор, у Тани в кабинете. Помнишь его?

– А как же! Тот день вообще трудно забыть.

Я усмехнулся. Сказать, что действительно что-то случилось, – это ничего не сказать. За те дни, что прошли с момента нашей последней встречи с Жаном, со мной случилось столько, что хватило бы для рассказов на пару-тройку дней, не говоря о написании романа.

– Так вот и сейчас, – продолжал Гебауэр взволнованно, – то, что в клинику попал близкий для тебя человек, это лишний раз подтверждает мои опасения… Стас? Ты здесь?

– Я здесь, Жан, здесь. Просто задумался. Со мной много чего случилось. Разного. Такого, что лучше бы не случалось. Почему, все же, ты интересуешься этим?

Теперь паузу взял Жан, но я не торопил его, я уже догадывался, о чем пойдет речь.

– Стас, я все думаю про ту куклу…

Я так и знал!

– Жан, думаю, нам лучше встретиться. Давай в твоей любимой французской кофейне, скажем, часиков в девять?

– О'Кей, Стас. В девять.

Жертвы черного зла

Я приехал ровно в назначенное время, но Жан уже ждал меня, что было довольно необычно, поскольку он никогда не приезжает во время. Он, как всегда, ничего не ел, только пил черный кофе и курил. Признаться, аппетита не было и у меня, посему я заказал себе только чашку зеленого чая с жасмином.

– Стас, не знаю, как и начать… – Жан пребывал в неком замешательстве. – Я подарил куклу твоей дочери… Ребенку… Я не думал…

– Жан, перестань, не нужно оправдываться, давай лучше по делу.

– Видишь ли, после нашей последней встречи я много думал… Кое-что почитал… Кое с кем посоветовался… Вероятно, всё куда серьезнее, чем может показаться…

– Что ты имеешь в виду? – у меня неприятно засосало где-то под ложечкой.

– Судя по всему, я приобрёл что-то страшное… и… подарил твоей дочери…

Повисла долгая пауза. Мы смотрели друг на друга и молчали. Жан, видимо, ожидал от меня какой-то реакции, но меня настолько изумило его признание, что поначалу я ничего не мог сказать. Молчание затягивалось, Гебауэр попыхивал сигаретой, и я отставил чашку в сторону.

– Жан, я, в общем-то, человек не из робкого десятка, но сейчас, всего несколькими словами, ты действительно нагнал на меня страху. Ты говоришь всё это серьезно или просто решил меня немного попугать? Но, тогда зачем? Не можешь ли ты объяснить мне подробнее, с чего ты все эти страхи взял?

– Стас, я совсем не хочу тебя запугивать, только хочу предостеречь, а больше всего, исправить свою ошибку. Ты же знаешь, я вообще люблю мистические истории и загадки, я много читаю о тех странах, которые намереваюсь посетить, особенно если дело касается малоцивилизованных стран. А таковых, к сожалению, еще не мало. И с чем мне только не приходилось сталкиваться! Так вот, по данному случаю, хочу я рассказать тебе о пало-майомбе, религии, происходящей из Конго. Она отличается неистовой устремленностью к черной магии, некромантии, кровавой мести и извращенным убийствам. Конголезцы, на мой взгляд, странные люди. Нет, есть, безусловно, и среди них образованные, интеллигентные представительные типы, но, в основной массе, это отсталое население, для которых черная магия один из способов выживания во враждебном мире. За деньги они готовы «наслать» смерть на кого угодно. Они уверяют, что связаны с силами дьявола, для черных целей своих изготавливают магический котел, который наполняют всякой дрянью, типа сушеных жаб, землей, пылью с перекрестков, ветками, травами, костями зверей и птиц. Туда же бросаются и человеческие кости. Никто не знает, какие при этом проводят они ритуалы, но в итоге котел становится обиталищем духов мертвых, которые могут исполнить любую волю хозяина котла.

– Жан, ты случаем не спятил? Что за бред ты несешь? – недоумение мое было искренним. И это в нашем-то веке!

– Стас, я понимаю, в это трудно поверить. Я бы и сам не поверил, если бы не видел кое-что мало объяснимое собственными глазами. Там малограмотные, но считающиеся посвященными, маги умеют делать такое, что ни одному нашему ученому не померещится даже и в самом жутком сне. Я плохо тебе все объясню, я не специалист, а всего лишь любитель, но у меня есть один знакомый, профессор-этнограф, он занимается африканскими народностями, в частности Конго, он очень много знает, и сможет тебе рассказать гораздо больше, а может быть даже и помочь. Я уже говорил с ним.

– Помочь с чем? – здесь нервы мои не выдержали, я взял сигарету из пачки Жана и закурил.

– Избавиться от этой куклы…

– Что значит избавиться? А разве я не могу прийти домой и выбросить её, ну, скажем, в мусоропровод?

– Не вздумай! – Жан вскрикнул так громко, что посетители кафе все разом обернулись в нашу сторону. – Даже не вздумай! Последствия такого шага могут быть чудовищными… С куклами Вуду так обращаться нельзя!

Гебауэр даже в лице изменился, сейчас он меньше всего походил на уверенного в себе бизнесмена, а больше всего смахивал на типа, у которого съехала крыша. Глаза его выкатились и округлились, щеки заполыхали нездоровым румянцем, руки задрожали так сильно, что он не смог бы и чашку поднять, не расплескав при этом свой кофе. И бывает же такое!

– Стас! Умоляю тебя, – горячился Жан, – поверь мне, наконец! Все очень серьезно! Ничего не предпринимай, не посоветовавшись с профессором. Он тебя научит. Он очень толковый и понимающий человек. Поедем к нему! Прямо сегодня, сейчас!

– Но сейчас уже поздно!

– Ничего не поздно! Пока ты еще дышишь, – не поздно!

– Да перестань ты запугивать меня, Жан! Тоже мне, притащил сюда байки из склепа. – Меня тоже начинал бить колотун. – Сначала ты даришь моей дочери какую-то дрянь, теперь начинаешь стращать меня. Зачем? И на кой черт ты вообще купил эту хреновину?

– Стас, поверь, не хотел… вернее, даже и не собирался… Мне уже нужно было уезжать из Киншасы, и я поджидал такси, чтобы ехать в аэропорт, а тут, вдруг, подскочил этот старикашка. Вонючий, в немыслимых лохмотьях, грязное тело сквозь них просвечивает, по виду точно умалишенный, глаза безумные, горят, слезятся. А в руках тискает какой-то сверток. Он что-то балаболил мне на своем языке, но я так ничего и не понял, а старикан то и дело оглядывался по сторонам и все совал мне этот грязный кулек. Я отмахивался от него, как мог, тогда он развернул чертов сверток и показал мне его содержимое. Это оказалась кукла. Пока я её рассматривал, старик как-то сник, обмяк, успокоился, посмотрел мне в глаза и сказал по-английски всего одно слово: «Souvenir!»

Мне стало жаль его. Я подумал, что это просто нищий старик, которому нечего есть, а поскольку я уже привык покупать у местного населения всякую всячину на сувениры, если, конечно, оно на это тянет, то и подумал, а почему бы не купить и это. И я дал ему четыреста конголезских франков, все, что у меня оставалось из местной валюты. Это, знаешь ли, ерунда, меньше доллара.

Жан опять замолчал, будто провалился куда-то в свои воспоминания. Я не торопил его в надежде, что повествование еще не закончено, и точно, через некоторое время он продолжил:

– В первую секунду, когда я протянул ему деньги, он оторопел и удивленно щурился на меня подслеповатыми глазами, видимо, не веря своему счастью, а потом аккуратно. будто это был хрустальный кубок, вложил мне куклу в руки, схватил купюры и бросился наутек. Секундное было дело, се-кунд-ное! Из-за угла вылетело такси, которое я поджидал. Все случилось мгновенно, крыло автомобиля зацепило тщедушного старика с такой силой, что он перевернулся в воздухе, отлетел метров на пять и врезался в стену дома. Когда я подбежал к нему, то успел расслышать одно только слово: «Педро». С ним он и умер.

Гебауэр снова замолчал, но на сей раз, я прервал его молчание.

– Да, милый сувенир ты преподнес моей дочери на день рождения!

– Стас, поверь, я и подумать не мог…

– Вот уж подумать-то ты как раз и мог бы! – Кровь бросилась мне в голову. Ну, не идиот ли передо мной изливает душу? – Ты же, повидавший везде, все и всюду, пронырливый бизнесмен! О чем же ты думал? Зачем ты подарил ребенку эту чудовищную хрень, которая, как ты видел, так или иначе связана со смертью?

– Стас, прости меня, я, правда, не соображал, что делаю. Ну, неужели ты думаешь, что я сделал это намеренно? Ты же знаешь, как я отношусь к Тане, к ее малышке, разве могу я причинить им зло? Я места себе не нахожу, ужасно проклинаю себя за этот подарок.

Жан был настолько подавлен, что злость моя стала улетучиваться и, вот же сердобольный русский человек, мне стало его жаль. Господи, меня бы кто пожалел!