Без иллюзий

– всякий специалист, уверенный в том, что он знает все, что ему нужно, пользуясь лишь профильными изданиями, на самом деле довольствуется лишь третью материалов, публикуемых по его тематике;

– полное информирование, на все сто процентов, возможно только на основе очень широкого поиска во множестве изданий, круг которых на основе рубрицированного каталога точно определить наперед невозможно.

А Михаил кроме этих выводов сделал еще и другие.

Первое. Классификационные языки индексирования, созданные по принципу моноиерархии, не могут служить эффективным средством, компенсирующим рассеяние информации по смежным и непрофильным изданиям и фондам, выявленное Брэдфордом и обследованием ГКНТ, поскольку тематически и предметно исходный ряд классов на первом уровне классификационного деления неполон, непоименованные в нем другие тематические или комплексные дисциплины автоматически переводятся в разряд «смежных» или «чужих» – ведь соответствующие им рубрики можно порождать только с использованием грамматики, то есть неиерархических связующих средств. Иными словами, моноиерархические классификации сами страдают болезнью рассеяния по Брэдфорду и заражают ею и систему изданий, и процесс индексирования информации в фондах.

Второе. На самом деле болезнью по Брэдфорду страдают не только собственно информационные языки моноиерархического типа, но и любые системы распределения некоего множества проблем и вещей на ограниченное число классов на первом уровне дедуктивного деления. Пожалуй, самым ярким примером того, что с помощью дедуктивного моноиерархического подхода нельзя успешно разделить ответственность за выполнение разных функций между людьми, могут служить практикуемые то там, то тут административные реорганизации, в том числе и реорганизации состава правительства страны с целью улучшения его дееспособности.

Всякий глава правительства, приступая к работе, первым делом формирует список министерств, на которые он будет возлагать исполнение обязанностей по всем проблемам страны. Министерств и министров не может быть слишком много, скажем – больше двух-трех десятков (иначе премьер не сможет их контролировать лично). Профиль некоторых министерств ему представляется очень ясным – это касается обороны, госбезопасности, внутренних дел, иностранных дел, финансов, экономики, железнодорожного транспорта, образования, атомного машиностроения и атомной энергии, торговли, сельского хозяйства, малого предпринимательства, водного транспорта, горнодобывающей промышленности, машиностроения, приборостроения, энергетики, здравоохранения, социального обеспечения – так можно продолжать еще, но не долго.

Практически всё перечисленное – это кандидаты для включения в первый ряд классификационного деления всех вопросов, которыми должен изо дня в день заниматься глава кабинета. Пока что не будем подробно касаться того, что исходный ряд составлен плохо – многие классы уже здесь по содержанию поручаемых каждому из министерств вопросов пересекаются друг с другом. Например, разве борьба с угрозой терроризма, ее силовой аспект, может быть осуществлена только силами министерства госбезопасности? Нет, этим должны заниматься еще и министерство внутренних дел, и министерство обороны, и министерство чрезвычайных ситуаций, а в информационном аспекте – еще и министерство иностранных дел, и министерство финансов, и министерство всех видов транспорта.

Или разве атомная энергетика с точки зрения пользователей принципиально отличается от энергетики другого типа – им же работать в составе одной энергетической сети!

Или разве министерство промышленности находится вне связи с экономикой, управляемой другим министерством (возможно и несколькими еще – таким, как министерства торговли, малого предпринимательства) и с министерством финансов?

А разработка и поставка вооружений для силовых министерств разве не является заботой сразу министерств промышленности, обороны, внутренних дел, торговли (по крайней мере, внешней) и министерств экономики и финансов? Но это хотя бы может быть выявлено еще на этапе формирования состава министерств. А сколько невыявленных на первом этапе работы проблем оказывается потом некому поручать по прямому профилю, и тогда приходится главе кабинета не только ломать себе голову, кому это поручать, как головному и самому ответственному министерству, но и преодолевать постоянное сопротивление министров, отказывающихся принимать на себя явно не профильные или отчасти непрофильные задания. И так будет всегда – разумеется с различными вариациями, не играющими особо важной роли, потому что по большинству решаемых вопросов приходится в непрерывных прениях и трениях принимать решения в режиме комитета, то есть всего правительства, а не в режиме четкого возложения обязанностей и ответственности на вполне и однозначно определенных лиц, в данном случае – министров. Эффективной такая работа не может быть никогда. Всякий раз на классификацию по видам деятельности и производимых продуктов будет неизменно накладываться классификация «по интересам» – «свое», «смежное» и «чужое», то есть снова Брэдфорд, Брэдфорд и Брэдфорд – слава ему, хотя и будь проклято то явление, которое он исследовал и с которым он, естественно, не знал, как бороться.

Да, крепко подумав, Михаил допускал, что Люся права, считая его человеком, который знает о классификации всё, нет лучше всё-таки просто знающим о классификации то, чего многие другие о ней не знают – такой оценки он, пожалуй, действительно заслуживал, хотя что из нее для него следовало? Ничего! Ничего нового ни для самовосприятия, ни для большего, чем у него было, устремления к Люсе, ни для ее устремления к нему. Все уже давно устаканилось. Они ничуть не разонравились друг другу, в любой момент при подходящих обстоятельствах и настроенности на сближение могли оказаться в постели, но это им не было так уж необходимо, раз они свободно могли жить поврозь, подолгу не видясь. Видимого предела для дальнейшего сближения не было, каких-либо жестких табу тоже не существовало. И все же достаточно определенно угадывалось отсутствие чего-то важного, возможно, жарко воспламеняющего импульса, который нисходит с Небес ради увенчания симпатий и превращения их в любовь не просто дружеского типа, когда уже признаются законными права друг на друга, потому что больше нет мочи жить врозь.

Однажды, позвонив Люсе, Михаил попал на Наталью Антоновну и по обыкновению заговорил с ней о житье-бытье, но сразу почувствовал, что она очень расстроена, и спросил, в чем дело. Оказалось, Люся уже несколько дней находилась в больнице – ее увезли туда с приступом острой боли.

– Вы не хотели бы проведать ее? – напрямую спросила Наталья Антоновна.

– Разумеется, хотел бы, если это поднимет ей настроение. Сейчас-то ей лучше?

– Лучше.

– Вы когда собираетесь к ней?

– Сегодня днем.

– Можно я с вами?

Они встретились, как договорились, у универмага «Москва» и пошли к академической больнице. Люсю они обнаружили в коридоре, на ногах, с ней была институтская подруга Марина Ковалева. Как и Наталья Антоновна, Михаил расцеловался с обеими, причем сразу понял, что Марина не узнала его. Они виделись только раз на даче Люсиных родителей летом в день Люсиного рождения. Ну, не узнала – так не узнала – он не расстроился. Зато Люся была приятно удивлена, что он пришел вместе с мамой. Люся сказала, что воспалились придатки, и Михаил подумал, что причиной была неустроенная женская жизнь.

Наверно, то же самое считала и Наталья Антоновна. Когда они, поговорив с Люсей вдоволь, покинули больницу, уже сидя в трамвае, Наталья Антоновна вдруг подняла голову к стоящему рядом Михаилу и спросила в упор:

– Скажите, Миша, вы еврей?

Было ясно, что Люсину маму мог бы обрадовать только отрицательный ответ.

– Наполовину, – ответил он, но не добавил. – А что?

– А то, – сказал он себе, – как матери обидно, что бродят вокруг ее яркой красивой дочери молодые мужчины, почти сплошь евреи, причем хорошие ребята, но никто замуж не зовет, и даже когда они неженаты и свободны, потом находят себе других, явно не лучше Люси, зато евреек – и женятся, а те, кто уже женат, и не думают разводиться ради Люси, вот как он, например, Миша Горский, вроде бы и неплохой человек и к Люсе неравнодушен, да что толку в этом во всем? И от евреев, и от русских, и от тех, кто и так, и сяк. А ведь натура у нее такая благодарная – если ее полюбят, она отдаст куда больше, чем будет брать! Но вот ведь и знают об этом, а все равно не берут, может, боятся этого? Просто рок какой-то! Прямо-таки злой рок. Господи, за что ей такое?!. Ведь она никому еще зла не причинила, а все у нее идет наперекосяк!

Наталья Антоновна была в своих мыслях неласкова к евреям – друзьям дочери – не потому, что была антисемиткой, а потому, что для продолжения своего рода они предпочитали евреек, хотя с этим Люся могла справиться даже лучше их – от крупной женщины с рельефной хорошей фигурой естественней ждать горячего, бурного, страстного секса, чем от дамы средней величины.

Но вот как раз где-то возле этого времени ей не повезло и с русским. Люся рассказала Михаилу о нем, не скрывая своего воодушевления. Они были у нее дома вдвоем, и она только перед этим узнала, что у Михаила появилась Марина. Как честный человек в ответ на его доверительную откровенность, она, чуть поиронизировав над тем, что сейчас он все-таки целуется с ней, столь же искренне рассказала о своей любви. По голосу, по движению кисти ее руки, которой она касалась его предплечья, Михаил понял, что Люсино чувство к новому избраннику очень глубоко ее волнует и сама она надеется, что на сей раз ее лодка достигнет семейной гавани. Им было хорошо в атмосфере полной взаимной откровенности. Целуясь, они делились друг с другом уверенностью и надеждой в обретении счастья с иными партнерами, не находя в этом ни цинизма, ни противоречия своему поведению. Люся верила на слово ему, а он ей, и оба желали счастья друг другу в романах, в которых не участвовали.

А вскоре Люся пригласила Михаила к себе вместе с Мариной, она отмечала с друзьями получение диплома кандидата экономических наук. Люсин избранник, разумеется, тоже присутствовал там среди прочих гостей. Михаил ожидал увидеть внешне более интересного или красивого человека, но это все же ничего о нем не говорило – Люся могла знать о его достоинствах гораздо доскональнее, чем кто-либо еще. Вообще-то Михаил хотел бы убедиться в одном – что этот человек любит Люсю не меньше, чем она его, но и этого не было заметно. Хотя кто знает, в каких еще формах проявляется любовь, кроме тех, которые данному наблюдателю были уже известны по личному опыту. Он думал, что скажет Люсе, если она спросит его о впечатлениях, которых у него практически не появилось, но она не спросила. Зато призналась, что Марина очень хороша. А Антон Борисович пришел от нее просто в восторг. Немного потанцевав с Мариной, он дал понять Михаилу не столько словами, сколько размахом рук, мимикой лица и пожатием плеч, что буквально поражен открытием – оказывается, такие люди, такие женщины еще встречаются на этом свете, где все как будто давно уже измельчало – но вот поди ж ты – оказывается они еще есть. В искренности восхищения Люсиного отца, который был знатоком не только лошадей, но и женщин, сомневаться не приходилось – Михаил и сам без него знал, что это так, именно так и никак не иначе. Они видели одно и то же, проникались одним и тем же действующим началом, и Антону Борисовичу было вполне достаточно простого кивка головы Михаила, чтобы убедиться в этом единстве мнений. Женщина в ореоле безупречной благородной красоты – такое редко кому доводится узнать с первого взгляда. Для этого надо уметь такое ценить, а, главное, встретить. Короче – как мужчина Антон Борисович без тени сомнения одобрил выбор Михаила вопреки возможной отцовской заинтересованности.

Наталья Антоновна своего мнения о Марине не высказала. Но Михаил подумал за нее, что он предпочел Люсе все-таки не еврейку, а действительный образец женственности, свойственной, пожалуй, в первую очередь именно России, где век за веком сшибались Восток и Запад, порождая поразительный синтез черт красоты, свойственных и тому и другому, в общем, едином образе.

Однако у Люси и на сей раз случилась осечка. Хотя ее избранник был русским – надо же! – и он женился на еврейке! Обойти Люсю по женским качествам она не могла (совсем не потому, что была еврейкой, а потому, что не была способна в большей степени завладеть воображением мужчины, чем Люся). Значит, она взяла его за счет его заинтересованности в чем-то другом. Но для Люси это все равно явилось ударом. Она выдержала его с привычной стойкостью, но сколько же можно было их держать и выносить! Михаил был все больше склонен согласиться с прежней Люсиной сотрудницей по отделу зарубежной информации, которая считала, что мужики просто боятся самой силы Люсиной любви. Неужели думали, что их на нее не хватит? Или просто не умели принимать любовь сверх того, что от нее воплощалось в сексе?

Если так, она была обречена на любовное одиночество, которое покуда больше терзало мать, Наталью Антоновну, чем саму Люсю, но ведь оно могло приняться и за нее самое, причем безо всякой жалости. За этим наверняка стояли Высшие Силы. Кто ж еще мог ставить непреодолимые барьеры перед человеком, исполненным искренней любви, доброты, готовности к полной самоотдаче и даже жертвенности, и допустить, чтобы эти ценнейшие качества личности никому не достались – ни мужчинам, ни потомкам, которые как будто могли бы у них с Люсей быть? Какой кармический груз отягощал данную жизнь Люси в ее нынешнем прекрасном телесном воплощении? На эти вопросы Михаил даже не надеялся получить какой-либо определенный ответ. Оставалось только полагаться на то, что испытания ее духа закончатся все-таки еще в этой жизни, а не в каких-то последующих, относительно которых людям в их несовершенстве знать вообще не дано.

Размышляя о своей и Люсиной полулюбви, Михаил, конечно, представлял, что в данном случае внедренные в его и ее сознание, да и подсознание тоже, предпочтения, привычки и идеалы, совпадали далеко не всегда, а уж они-то эффективно работали на их взаимное притормаживание при сближении по той дистанции, которая разделяла их. Нельзя сказать, что Михаил был предан какому-то определенному эталону, стереотипу, который звал его к поиску и обнаружению женщин, прямо соответствующих его идеалу во плоти. Нет, главная мечта его жизни – обрести взаимную любовь и счастье до конца жизни – никогда наперед не обретала конкретный облик в его голове. Отдельные свойства личности и телосложения он более или мене представлял, но и только. И знал, что будет руководствоваться некоторыми табу, если столкнется с их нарушением. Если не считать курения и пользования косметикой (а это Михаил был склонен, возможно, и заблуждаясь на данный счет, считать неисправимыми недостатками), в Люсином характере и поведении он нетерпимых черт и свойств не замечал. А как он сам выглядел в Люсиных глазах, сложно было догадаться. Если она о чем-то или о ком-то слышала в связи с ним (а слышать в институте, конечно, могла), то никогда об этом не упоминала, тем самым не ограничивая его ничем, что можно было бы принять за претензии.

Он даже понравился ей как прозаик. Прочитав его повесть и рассказы, она дала им хорошую оценку, не подстраиваясь под дух доверительных отношений между ними, чтобы не повредить им. Те, кто хотел уклониться от откровенности, маскировали свои суждения приличествующими словами совершенно неопределенного содержания. Люся к такому средству не прибегала. Но все же той начальной идеализации его личности, которая всякой женщине необходима для возникновения глубокой любви и поглощающей страсти, он в ее душе явно не вызывал. Мысль о том, что Люся не видит в нем полностью подходящего ей партнера, не была ему ненавистна и не мешала их дружеским отношениям с примесью любви. Он со своей стороны мог сказать точно то же. Люся изначально нравилась, но не выше головы, и в одну постель их могла уложить разве что равная неустроенность. Но когда он обрел Марину, все мысли о поиске кого-то еще, отпали сами собой. Да, некоторым неопределенным привычным фоном в сознании они еще по привычке задержались и испарились не сразу (действительно, нет в природе ничего более инертного, чем все относящееся к сфере психических энергий, как о том предупреждал учитель Елены Ивановны Рерих), но все же достаточно быстро, чтобы не заставить его сделать серьезные глупости. А потом он уже владел собой настолько, что встречи по жизни с другими привлекательными женщинами не влекли за собой ничего, кроме возникновения глубоких симпатий, даже если другая сторона и не думала притормаживать, чтобы остановиться только на этом.

Но пока Михаил и Люся только выясняли, какие отношения между ними устраивают каждого из них, в институте уже многие решили, что им известно все – какие могут быть тайны у любовников перед посторонними, которые фиксируют их встречи на работе почти каждый божий день?

Самым ярким подтверждением этой уверенности знатоков из числа окружающих был следующий случай.

Однажды сразу после окончания рабочего дня Михаил поднялся на этаж, где работала Люся. На площадке ему встретились две женщины, выходившие из одного кабинета. Это были начальница Люсиного отдела Ярова и ее заместительница Малкина.

Обе были в некотором смысле примечательными фигурами. Первая, Ярова, обладала высокой фигурой, внушительными бедрами и красивым холодным лицом с холодными глазами. Молва уже давно гласила, что она является любовницей председателя госкомитета, которому принадлежал институт. Частые выезды в командировки за рубеж были не слабым подтверждением циркулирующих слухов. Вторая, Малкина, ростом вышла поменьше начальницы, однако выглядела при своем рельефе более фигуристой и ладной. Мысли, правда, в ее глазах и лице было видно существенно меньше. Все говорило о том, что она куда больше годится для работы в постели, чем для какой-то еще. Увидев, к какой двери направляется Михаил, дамы понимающе переглянулись, однако все-таки у него на глазах начали спускаться по лестнице вниз. А дальше Михаил их уже не видел, потому что закрыл за собой одну дверь, а, пройдя через маленький тамбур, открыл вторую дверь в Люсину комнату и тоже закрыл ее за собой. Люся как раз кончала собираться. – «Одну минуту, Миш, я сейчас.» Провозилась она, однако, несколько дольше, но наконец, закрыла свою сумку и они вышли из комнаты в тамбур, а там Михаил взялся за ручку двери, выходившей на лестничную площадку и потянул дверь на себя. То, что произошло в следующий миг, было для Михаила абсолютно неожиданным. И все же он успел поймать на руки падающую через дверной проем Малкину с широко открытым ртом, прежде, чем она растянулась на полу. Еще миг – и Михаилу стало ясно, в чем дело, и почему он удерживает в почти горизонтальном положении женщину с открытым ртом, из которого не вырвалось ни звука. Специалистке по сексуальным занятиям на работе (а Малкина несомненно относилась к числу лиц с величайшей профессиональной квалификацией в этом вопросе) было совершенно ясно, сколько времени требуется, чтобы двум коллегам обоего пола снять или расстегнуть штаны, устроиться на краю стола и приступить к желанной работе. Естественно, предварительно им надо было запереть обе двери – в тамбур и в рабочую комнату. А это значило, что надо было попытаться вышибить с разбегу плечом дверь, а если не получится, то после удара тут же поднять возможно больший крик, чтобы всполошить дежурного, сидящего в дирекции. Лишний свидетель факта прелюбодеяния не помешает. Стратегия и тактика были продуманы досконально. Подвело всего лишь одно – так, совсем незначительная мелочь – Михаил с Люсей даже не думали запираться, а в то мгновение, когда он потянул дверь на себя, Малкина должна была всадить в нее весь вес своего тела, но не всадила, потому что препятствие на ее пути вдруг исчезло и она перелетела через порог. Рот был распахнут в точности, когда надо, то есть к моменту приложения всей массы на скорости к двери, но в связи с ее отсутствием звук, который Малкина собиралась всей мощью выдохнуть при ударе через голосовые связки, легкие так ничего и не выдохнули.

За распахнутой дверью удерживающий Малкину Михаил увидел рослую фигуру Яровой. С трудом удерживаясь от смеха в этой немой сцене, Михаил участливо поинтересовался у Малкиной – «Вы не ушиблись?» Встав, наконец, на ноги, та кое-как перевела дух и молча вышла к начальнице из тамбура. Люся и Михаил вышли на площадку за ней и попрощались со своими набравшими в рот воды ловцами. На улице они дали себе волю и долго смеялись, вспоминая подробности задуманной операции с целью пресечения глумления над моралью на рабочих местах. Поборницы нравственности никак не ждали, что в комнате их отдела могло происходить что-то иное, кроме отправления недопустимых физиологических актов. Судили ли они по себе, Михаил точно сказать не мог, хотя и предполагал, что если б не так, они вряд ли бы поднялись на свой этаж, хронометрически высчитали величину паузы, прежде чем пойти на взлом.

Вскоре, однако, стало вполне понятно, что они действительно судили обо всем по собственному опыту, причем вполне компетентно. Люся из своих источников в отделе узнала о развернувшихся на днях событиях, в которых на главных ролях выступали те же две дамы, Ярова и Малкина, а также председатель госкомитета и лицо, которому председатель в меру своих сил помогал исполнять его, этого лица, супружеские обязанности. Если быть точным в изложении основных обстоятельств мизансцены, дело выглядело так. Муж Яровой в точно рассчитанный срок получил пакет с запиской, в которой его уведомляли, где, в какое время и с кем будет удовлетворять сексуальные потребности партнера и свои собственные его жена. Весомым приложением к записке служили ключи от квартиры, в которой встречалась любовная парочка. Была ли это собственная квартира Малкиной (чего нельзя было исключить, учитывая, что ее назначение на роль заместительницы Яровой вряд ли имело другую подоплеку, поскольку в остальных делах, кроме прелюбодеяний, заместительница была дура дурой), или другая квартира, которую любовники подыскали с помощью Малкиной для своих встреч, но ключи от нее явно имелись у Малкиной, а сама операция, как понял Михаил, была затеяна ею с единственной целью заменить своей особой Ярову в постели председателя со всеми вытекающими последствиями для своей дальнейшей карьеры. Хотя свой мужской специфический выбор председатель остановил на Яровой, по мнению Малкиной, это легко было переиграть в ее пользу. Во-первых, она считала себя более возбуждающей женщиной, чем свою начальницу, в чем была, пожалуй, права. Во-вторых, если даже председатель не подпал под ее чары и не желал перемен, его можно было заставить сделать это под угрозой шантажа. А чтобы шантаж не выглядел исключительно ее, Малкиной, затеей, лучше всего было подключить к делу мужа – в качестве инстанции, естественной обязанностью которой было следить за верностью супруги – тогда с Малкиной и взятки гладки. Муж неукоснительно последовал данным ему указаниям и смог удостовериться, после того, как воспользовался переданными ключами, что все в записке являлось чистой правдой. Жена проводила рабочее время в постели с председателем госкомитета, и в этом больше не могло оставаться ни малейших сомнений. Удостоверившись, муж покинул гнездышко нелегальной любви. О дальнейших его действиях молва умалчивала, однако, интуиция подсказывала Михаилу, что мадам Ярова, будучи женщиной более или менее роскошного типа, имела достаточную сексуальную власть над воображением и психикой супруга, а, значит, и возможность добиться от него если не полного прощения и примирения, то уж во всяком случае молчания о произошедшем – главным было не допустить подачи заявления насчет развлекалочки председателя на работе в ЦК КПСС.

Но если муж не дал знать, куда следует, о том, что ему надо было сообщить туда по мысли Малкиной, то спрашивается – что вышло из ее затеи, не провалилась ли она? Подумав, Михаил решил, что нет, не провалилась. Молва донесла, что председатель очень испугался и просил любовницу больше ему не звонить – «это очень опасно,» – сказал он. Любовница была оскорблена в лучших чувствах. Конфидентки советовали ей набить председателю морду. Но если Малкина владела ключами от квартиры, легко было представить, что владела и фотографиями, которые не показывала мужу, но могла предъявить председателю вкупе с ультиматумом: либо вы спите со мной, а не с ней, либо фотокарточки будут посланы в ЦК, а там таких оплошностей не прощают. Товарищ Суслов слыл моралистом и аскетом, товарищ Пельше – тоже. Но дело до них не дошло. Стороны конфликта достигли компромисса. Муж, учитывая ударное воздействие прелестей его жены и высокий социальный статус ее любовника, простил мадам Ярову. Мадам Малкина была переведена в другой институт того же госкомитета, который возглавлял любовник Яровой, с прибавлением в окладе. Пожалуй, самым непредсказуемым в этой истории оказалось еще одно. Начальник одного из пропагандистских отделов института Панферова, о котором и раньше было известно, что он любовник Малкиной, получил персональную надбавку к своему должностному окладу. Как минимум в этом смысле выстрел Малкиной не оказался холостым, хотя внешне никто не пострадал, даже любовник-председатель, если, конечно, не считать его отказа от продолжения связи с Яровой. Но у него вполне могли найтись для утешения другие возможности – министр есть министр. Вот только стала ли его утешительницей мадам Малкина, достаточно любвеобильная, чтобы управляться с несколькими любовниками одновременно, осталось неизвестным. Впрочем, вскоре пришли достоверные сведения о том, что ее сексуальный потенциал оказался востребован одним академиком до такой степени, что она стала его женой. Некоторое время спустя получила компенсацию за ущерб и мадам Ярова. Очевидно, по рекомендации председателя ее взяли в штат Государственного Комитета Совета Министров СССР по науке и технике. В нем даже на малых должностях платили вдвое больше, чем начальникам отделов в институтах первой категории. Пообщавшись по своим делам с чиновниками, Михаил понял, для кого был создан ГКНТ. Среди мужчин преобладали родственники крупных работников аппарата ЦК КПСС, Совета Министров СССР, видных военных. Женский состав, если он не предопределялся родственными или матримониальными связями с сильными мира сего, вобрал в себя просто много красивых утешительниц этих сильных и достославных координаторов научных и технических работ, изо дня в день приближающих нас к светлому будущему – победе коммунизма во всем мире.