Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

Джимми не спеша достал пистолет и надел на ствол распылитель. Пусть дураки думают, что Джимми Найф, Джимми Нож другим оружием брезгует. Пушкой надо пользоваться редко, но наверняка. Чтоб на тебя и не подумали. Вон Фредди Ковбой, стрелок классный, киллерам киллер, а Крысу проволокой задушил, так на него и не думает никто. Потому как оружие не то. Ну, вот, их двое уже. Сейчас ты, парень, уложишь этого баиньки, и я тобой займусь.

Тяжело дыша, Андрей выпрямился, вытер рукавом залитое своей и чужой кровью лицо. Отбился. Ну, скоты, падлы, подстерегли, суки, но теперь… добить, что ли, этого, вон хрипит… да нет, пусть подыхает, ещё мараться об него… За спиной что-то тихо щёлкнуло. Андрей резко обернулся на звук и… Он успел увидеть вспышку и зеленоватое метнувшееся ему в лицо облачко. И полетел в темноту, где уже не было ничего, кроме боли и бесконечного падения.

Джимми Найф свинтил распылитель, неторопливо – а куда спешить-то? – разобрал и широким веером разбросал. Найди теперь в околоскладском мусоре неприметные железки, да и некому и незачем их искать, тщательно протёр носовым платком пистолет и вложил его в руку одного из трупов. И только после этого подошёл к лежащему навзничь светлоголовому парню в рабской куртке. Аккуратно носком ботинка выдавил из полуразжавшегося кулака нож. Хороший нож, но наверняка с характерным следом, пусть лежит. Крякнув от натуги – костистый, силу когда наберёт, многое сможет – взвалил тяжёлое тело на плечи и потащил к спрятанному за углом грузовичку. Уложил в кузов, снял и бросил туда плащ, на случай если кровью перепачкал, накрыл парня плащом и ещё брезентом сверху – и чтоб не видно, и чтоб не задохнулся – и сел в кабину. А теперь полегонечку, потихонечку уберёмся отсюда. Русские с минуты на минуту явятся. Придурок клялся, что препарат – надёжнее не бывает. Вырубает на неделю и память чистит. Дескать, многократно проверено в лабораторных и боевых условиях. И до последнего дурашка верил, что откупился. А с беспамятным хорошо дело делать. Ему что скажешь, в то он и будет верить.

Колумбия

За эти месяцы, что он болтался по Колумбии, Чак многое увидел, узнал и вспомнил. И лица, и адреса. Кого-то видел у Старого Хозяина, к кому-то опять же с хозяином приезжал в Атланте, в загородные имения, которые не для хозяйства, а для развлечения. А теперь они не все, но очень многие здесь. Сбежали, значит, от бомбёжек и русских. И это он их узнал, а они его если и видели, то в упор не замечали, им все негры на одно лицо. Так что…

Пока ему всё удавалось. Ни один не ускользнул. А пикнуть он им не давал, сразу вырубая голос. Кое-кто, увидев его, сам терял дар речи. А ещё пистолет показать… шлюхи белые, сами раздеться норовят, только бы… А тогда сколько он вытерпел от той сучки белобрысой, жены хозяйской, ещё мальчишкой, вот её бы встретить, то бы потешился, от всей души, а с этими некогда возиться, быстренько прикончить со всем отродьем и дальше. Патрули русские уже по городу шляются, того и гляди накроют, надо спешить, пока патроны не кончились, или русские не накрыли. Это только спальник-недоумок мог к белякам за помощью от беляков же бежать. Нет, беляков давить надо. Всех не всех, но до кого дотянешься и сколько успеешь. Темнеет уже. И патронов всего ничего осталось. И патрули, чёрт бы их подрал. Поближе к Цветному, что ли, взять? Сколько там ещё адресов…?

Джексонвилл

Когда Эйб Сторнхилл очнулся, было уже темно. И он не сразу понял, где находится. Он лежит… на земле… потрескивает рядом огонь… Огонь? Горит церковь?! И эта мысль заставила его встать на ноги. Да, всё так. Это горит его церковь, вернее, уже догорает. Теперь он всё вспомнил. Они молились. Мужчин не было, только женщины, некоторые с детьми. Они пришли за защитой. И вместе с ними он молил Бога о защите. Одна из женщин, прижимая к себе двоих настолько перепуганных, что даже не плакали, малышей, закричала:

– Меня, Господи, возьми лучше меня, а не их! Спаси их, Господи!

Остальные подхватили этот крик. И он присоединился к ним.

– Господи, возьми мою жизнь и спаси их!

А потом ворвались те, пьяные, в форме… и дальше всё путалось. Он попытался защитить, закрыть собой… И вот…

Заслоняясь рукой от жара, он медленно, преодолевая боль в избитом теле, обошёл вокруг церкви. Наткнулся на несколько трупов. В форме. Значит… значит кто-то всё-таки пришёл на помощь. «Господи, прости им, ибо… ибо я уже не могу прощать. Господи, нет…» Он перевёл дыхание. С зимы он помнил, как выглядят сгоревшие заживо. «Спасибо тебе, Господи, этого не случилось». А теперь…

Эйб Сторнхилл оглядел себя. Хотя уже стемнело, он увидел, что его облачение изорвано, в грязи и крови. Он ощупал своё лицо. Опухшее, болезненное. Рот разбит, глаза, скулы… Но он жив, и его место там, в Цветном, рядом с ними. Они унесли и увели своих, а его оставили. Значит, он сам придёт к ним… А погребением этих… Это паства брата Джордана. Пусть он ими и занимается. Души их не уберёг, так пусть тела… А ему надо идти. В Цветной квартал. К своим…

Мартин Корк зарядил пистолет и щёлкнул предохранителем.

– Ну вот, и два магазина в запас. Теперь порядок.

Эркин кивнул и улыбнулся через силу.

– А много мы покрошили.

– Знаешь, – Мартин явно не слышал его. – Я вот восемь лет был на фронте. Убивал, умирал, снова убивал. И теперь думаю: зачем я это делал? Понимаешь? Зачем? Из-за чего была эта война?

Эркин как-то неуверенно пожал плечами.

– Я воевал, – продолжал Мартин, – защищал Империю, порядок, и вот… Хорошо, мы проиграли, пришли русские, всё разрушили… Но я вернулся домой, жена меня дождалась, работы, правда, хорошей не нашлось, но какая-то была. Был дом, была семья. И вот… Решили восстановить порядок. И я потерял всё. Так будь он проклят этот порядок!

Эркин усмехнулся.

– Согласен.

Мартин быстро вскинул на него глаза и кивнул.

– Да, извини, я и забыл, что это было для тебя. И для остальных.

– Ничего, Мартин. Думаешь, ночью не полезут?

– Не знаю. Пока нам везло. С одной стороны лезут. На два фронта мы бы сдохли.

Они сидели у костра, уже по-ночному яркого.

– Это всё шваль, – Мартин ловко сплюнул в костёр. – Им бы пограбить, над беззащитными поизмываться. А как до серьёзного дойдёт… Фронта, сразу видно, и близко не нюхали. Стрелять толком не умеют. И командиры такие же… Ладно, – оборвал он себя. – Кто в охранении?

– Моя ватага, – Одноухий, кряхтя, опустился на землю. – Сколько мы ещё продержимся, – и после мучительной паузы, – Мартин?

– Сколько нас и сколько их, – спокойно ответил Мартин. – Либо мы их передавим. Либо они нас.

– А кого больше? – спросил Эркин.

– Хочется думать, что нас, – ответил Мартин и повернулся к подбежавшему к костру подростку. – Как там?

– Тихо. Только говорят, кто-то на подходе шебаршится.

Мартин встал.

– Пойдем. Посмотрим, кто там… шебаршит.

Он ни к кому не обращался, но Эркин сразу вскочил на ноги.

Они подошли к завалу и осторожно, чтобы не высветиться, поднялись к лежащим у гребня часовому.

– Ну, что там?

– Да вот, – Митч подвинулся, давая им место. – Вроде там кто-то бродит. Я цыкнул, затихло, а сейчас опять.

– Тихо, – скомандовал Мартин.

Да, в тёмной – тень от завала сливалась с ночной темнотой – глубине улицы что-то шевелилось и вроде даже поскуливало.

– Собака, что ли? – неуверенно спросил Митч.

Мартин молча мотнул головой, прислушиваясь.

– Фонарь бы, подсветить, – предложил Длинный.

– У тебя есть? – хмыкнул Мартин. – Тогда заткнись.

– А факелом? – спросил Эркин.

– Себя осветишь.

– Ну, тогда так спущусь, – Мартин ухватил его за плечо, но Эркин легко вывернулся. – Я глазастый. Увижу.

Алиса шла уже очень долго. Эта улица была такая длинная и тёмная. И под ноги всё время попадалось что-то мягкое, будто побросали сюда… Подушки? Не бывают они такие большие. Она несколько раз спотыкалась и падала, попала руками во что-то холодное и липкое, чуть не потеряла баульчик, чулки совсем порвались, обе коленки наружу. И ей очень хотелось плакать. Но Андрей велел тихо. Она шла и тихо всхлипывала.

Эркин слезал с завала на ту сторону, когда над его головой на гребне ярко вспыхнуло несколько факелов, осветив улицу и маленькую нелепую здесь фигурку, пробиравшуюся между трупами.

– Чтоб мне…! – потрясённо выругался Мартин. – Девчонка!

И крик Эркина:

– Алиса!!

Ослеплённая светом, Алиса застыла на месте, оглянулась… и увидела рядом скрюченного залитого кровью мертвеца. И, уже не помня себя, пронзительно завизжала.

Мартин встал на гребне в полный рост, заорал что-то, отвлекая возможно прячущихся в темноте на себя.

Алиса визжала, беспомощно дёргаясь на месте, когда чьи-то руки подхватили её и подняли на воздух.

– Алиса, – повторил Эркин, прижимая её к себе.

Упираясь ладонью и баульчиком в его плечи, Алиса попыталась отстраниться.

– Алиса, ты не узнаёшь меня?

– Эрик, – всхлипнула Алиса, обхватывая его за шею и едва не уронив баульчик. – Я шла, шла…

– Меченый! – заорали с гребня, – Назад, чтоб тебя…!

– Эркин! – Мартин рявкнул так, что остальным даже стало страшно на мгновение. – Ты… твою… вместо мишени…!

Прижимая к себе Алису, Эркин метнулся к завалу. Несколько рук помогли ему взобраться и перелезть через гребень.

– Это… моя дочь… – выдохнул Эркин, оказавшись на своей стороне.

– Ну, ни хрена себе! – вырвалось у Митча.

Озадаченно загалдели остальные. Подошёл Мартин.

– Митч, Длинный, наверх. В оба следите. Эркин, ступай к костру, отогреешь её. И покормить надо.

– Ага.

Женя умывалась. Вдруг очнулась и увидела, что находится в туалетной комнате. Кто и когда её привёл сюда, она не помнила. И сколько просидела на кафельном полу, забившись в угол, тоже. Но очнулась и встала, поглядела на себя в зеркало. И стала умываться. Умывшись, потрясла руками, обсушивая их, попробовала запахнуть разорванную на груди блузку. Нет, она ни о чём не жалела. Но и думать сейчас ни о чём не могла. Только об этом. Оторванные пуговицы… и бюстгальтер надорван… юбка и жакетик измяты… какие-то пятна на лацканах… кровь, что ли, из носа накапала…если засохла, то не отстирается… Ни о чём другом ей думать сейчас попросту нельзя… нельзя…

– Приказано заглушить моторы и ждать!

– Чего? Каждая минута – это жертвы.

– И упущенные преступники. Начнём движение сейчас, они попрячутся как крысы, а потом что? Как на День Империи? Нет. Пусть успокоятся и празднуют, сволочи. Утром будем их брать тёпленькими.

– И укрывать их после такого гульбища не будут.

– Для чего и ждали.

Алабама

Фредди резко затормозил, подпуская преследователя, и тут же опять рванул на полную скорость. И выругался: мотоцикл чётко держал дистанцию. Далеко впереди мелькнул слабый отсвет пригашенных по-военному фар.

– Вилка, Фредди, – спокойно сказал Джонатан.

– На хрен мне их вилки! – Фредди бросил машину вбок через кювет.

По целине, подминая кусты, объехал перекрёсток и снова выбрался на шоссе.

– Оторвались, Джонни!

– Гони.

– Есть, сэр! – рявкнул Фредди, выжимая из машины всё возможное.

Джексонвилл

Эркин сел к костру. Алиса по-прежнему держала его за шею, не выпуская, впрочем, баульчика.

– Ну, всё, маленькая, – Эркин говорил по-английски. – Всё в порядке.

Весть о том, что у Меченого нашлась дочка, беленькая, как… ну, как в молоке выкупанная, уже облетела весь Цветной. И костёр окружала плотная толпа зрителей. Прибежали и Маша с Дашей. Нашёлся хлеб и кофе. Кто-то принёс мокрую тряпку и вытер Алисе перепачканные кровью руки, ещё кто-то дал ей кусок сахара. Она ела, пила и рассказывала. Одновременно.

– Я дома была, а он пришёл…

– Андрей? – спросил Эркин.

– Да. И мы пошли… А потом за нами гнались… И мы бежали… А он сказал, чтобы я к тебе шла, а сам побежал, а они за ним… А я пошла… А под кустом когда сидишь, они не видят и мимо проходят… А они страшные…

– А он? – спросила Маша. – Ты под кустом, а он что?

– Он бежал, – Алиса даже жевать перестала, – а они за ним, а он упал, и они его били. А потом облили из, – она не очень уверенно выговорила: – из канистры. И подожгли. Он кричал, а они смеялись. Почему они смеялись, Эрик? – ей никто не ответил, и она, обведя толпящихся вокруг людей внимательным взглядом, вздохнула. – А меня они не заметили. Я под кустами лежала. Как он сказал, только тихо, что бы ни было, молчи, – и снова стала есть.

Даша закрыла лицо ладонями, Маша обняла сестру, уткнулась в неё лицом. Эркин молча смотрел в огонь остановившимися расширенными глазами. Алиса дожевала хлеб, глубоко вздохнула и положила голову ему на плечо.

– Эрик, а мама на работе? Она потом придёт, да?

– Да, – тихо ответил Эркин. – Она потом придёт.

Алабама

Армейский бронетранспортёр выдвинулся из темноты, перегораживая дорогу. И когда свет фар их грузовичка упёрся в зелёный металл, Фредди рванул тормоз. И тяжело навалился грудью на руль.

Из-за транспортёра выскочили солдаты. С двух сторон рванули дверцы. Жёсткие руки выдернули Фредди и Джонатана из кабины. Пинками умело поставили для обыска: руки на капот, ноги вразлёт. Куртки рывком задраны со спины на голову, те же руки срывают наплечные портупеи и пояса. Фредди попытался приподнять голову и посмотреть, как там Джонни, но получил такой удар между лопаток, что ткнулся лицом в капот. Непонятная речь, торжествующий крик. Автоматы и патроны нашли – понял Фредди. Ликуют. По-прежнему рывком им заломили руки за спину, щёлкнули наручники, и бегом, волоком с дороги в крытый грузовик.

– Лицом вниз! Не разговаривать!

Ну, вот и всё, приехали. Теперь… теперь не им решать. Всё, финиш. Фредди осторожно шевельнулся и тут же пинок:

– Не двигаться!

Ясненько. Пол под ними мелко задрожал. Поехали. Ну, если на месте не шлёпнули, то всё-таки есть шанс.

Джексонвилл

Дверь туалета приоткрылась, и в получившуюся щель проскользнула Рози.

– Джен, – тихо позвала она стоящую у зеркала Женю. – Как вы?

Женя обернулась к ней.

– Спасибо, Рози, – она говорила ровным и спокойным до бесчувствия голосом. – Я в порядке.

Рози порывисто обняла её.

– Сторм сказал, что ты… что тебя… – и всхлипнула.

– Я в порядке, – повторила Женя. – Что там?

– Сидим по комнатам и ждём, – вздохнула Рози.

– Чего?

– Утра, наверное, – Рози по-прежнему обнимала Женю. – Сказали, что сейчас идти слишком опасно. Цветные бесчинствуют. Да, вот, – она отстранилась и вытащила из кармана жакетика маленький свёрток. – Это от меня и миссис Стоун. Я ещё зайду, Джен.

И убежала. Дверь щёлкнула, и Женя поняла, что её опять заперли. Она развернула пакетик. Тоненький аккуратный сэндвич. Да, она же весь день не ела. Женя вдруг ощутила голод, но заставила себя есть медленно, не растягивая удовольствие, а, чтобы ощутить насыщение. Съев сэндвич, она запила его водой из крана. Ну вот, спасибо миссис Стоун и Рози. Прийти – она улыбнулась – на свидание, когда здание набито сворой… Свидание и передача. Как в тюрьме. Посадили, а здесь и сидеть не на чем. Пол кафельный, холодный. И как она забыла попросить у Рози булавку, чтобы заколоть разорванную блузку? Ну ладно, Рози обещала ещё прийти. Сесть, посидеть… только в кабинке. А что? Опустить крышку, и это же стул.

Женя решительно открыла дверь ближайшей кабинки. Ну вот, а если закрыться изнутри и прислониться к перегородке, то можно и поспать.

Рассел стоял в тени полуобгоревшего дома на границе Цветного квартала и ждал. Войти в Цветной он не рискнул. Он, конечно, дурак и, как его сегодня уже многократно называли, псих, но не настолько.

Здесь баррикады не было, но цветные довольно часто мелькали в еле видимом просвете между домами. Подождём, пока в таком патруле не появится индеец. Если он ещё жив, конечно. И тогда… Кем бы он ни был, но этот парень имеет право знать о судьбе Джен и девочки. Сортировка – он уже узнал это – сорвалась. Никого из найденных и отобранных до места не довели, расстреляли или забили на месте или за ближайшим углом. Так что… судьба девочки столь же однозначна, как и судьба Джен. Как сказал индеец тогда? «Если с ней что, по стенке размажу»? Нет, не совсем так, но слова не важны, важен смысл. Плохих вестников дикари убивают, так что… пусть. Тогда кончится этот кошмар. Тихий захолустный Джексонвилл оказался… Бомбёжки, обстрелы, бои – всё тебя миновало, и вот сейчас… Хэллоуин. Праздник всякой нечисти. Ты так любил когда-то этот праздник. Толпы ребятишек и взрослых в смешных, нелепых, комически страшных костюмах бродят по улицам, стучась в дома и требуя угощения. Тыквы, превращённые в светящиеся черепа, на крылечках и в окнах… Бесшабашно весёлый праздник. Лучшее воспоминание детства для всех. Какие воспоминания о Хэллоуине будут у детей, спящих сейчас в этих тёмных домах? Хэллоуин. Ночь оживших мертвецов.

Рассел поёжился. Сколько ему ещё стоять здесь? А если этого чёртова индейца пришибли? Хотя нет, просроченного спальника так просто не убить. Если только, как там… да, если он в наручниках, прикован к стене, а у тебя автомат. Но и тогда лучше близко не подходить. Да, случалось видеть…

Когда Мартину сказали о чудном беляке, что торчит у пожарища, будто ждёт кого-то, желающих пойти и вздуть, а если получится, то и придавить нашлось много. Мартин хмыкнул.

– А пока мы его утюжить будем, здесь полезут?

– Схожу посмотрю, – предложил Эркин.

Мартин поглядел на него. Увидел спокойное, снова отвердевшее лицо и кивнул.

– Давай, сходим вдвоём. Так где его видели?

Провожатым пошёл курносый толстогубый мальчишка с неразличимым под толстым слоем грязи цветом кожи. Эркин его раньше не видел. Наверное, тоже прибежал сегодня прятаться от своры. Когда парнишка показал им издали, за каким домом беляк топчется, Мартин развернул его за плечи и лёгким шлепком по затылку послал в обратном направлении. Эркин кивнул и перешёл на ближнюю к беляку сторону. Мартин с пистолетом наготове остался на другой стороне.

– Только не загораживай его, – Мартин старался говорить тихо, но его шёпот прозвучал для Эркина слишком громко.

Он недовольно дёрнул головой и тихо, скользя, а не ступая, пошёл к смутно белевшему пятну плаща, уже догадываясь, кто это. А зачем… а вот сейчас и посмотрим.

Рассел вздрогнул: так неожиданно возник рядом индеец. Вздрогнул, но не отступил. И заговорил первым.

– Я искал тебя.

– Зачем?

– Я думал, – Рассел словно не заметил, что к нему опять обратились без положенного «сэра». – Я думал, ты имеешь право… Ты должен знать. О Джен.

– Что?

– Она… её больше нет.

Рассел выдохнул это и теперь ждал. Но индеец молчал. Стоял, засунув руки в карманы, словно сам себя держал. И когда заговорил, его голос был безжизненно ровен.

– Кто?

– Не знаю… они… их было… это же «трамвай»! – с отчаяньем сказал Рассел. – Она пыталась позвонить русским, её схватили…

– Кто? – так же ровно повторил Эркин.

– Ты не знаешь его. Эдвард Сторм. Я… я опоздал и ничего не мог сделать. Ничего, пойми.

– Я понял, – перебил его Эркин. – Всё?

– Да. Нет… О девочке, дочке Джен… ты знаешь?

– Да, – Эркин с натугой выталкивал слова. – Уходи.

– Послушай. Я, правда, я хотел что-то сделать, но я… я не смог.

– Уходи, – повторил Эркин.

Рассел повернулся, медленно, будто ожидая удара, отошёл на шаг, остановился и наконец ушёл, волоча ноги и сгорбившись.

Эркин остался стоять. Мартин, слышавший весь разговор, подошёл к нему, хотел взять за плечо.

– Сейчас, – глухо сказал Эркин.

– У тебя дочь, – ответил Мартин. – Иди к ней.

Эркин медленно выдохнул сквозь стиснутые зубы.

– Да, у меня дочь, – и повернулся к Мартину. – Ей не надо это знать, да?

– Да, – согласился Мартин. – Когда-нибудь потом, когда она вырастет, ты ей расскажешь. Не всё.

– Я понимаю, – Эркин овладел собой. – Пошли.

Когда они вернулись к костру, Мартин коротко сказал остальным:

– Порядок. Убрался, – и Эркину: – Иди поспи. Утром полезут когда, чтобы свежий был.

– И ты иди, – сказал Арч. – Если что, разбудим.

– Ладно, – кивнул Мартин.

С ними в глубь квартала, к домам, где укрывались женщины, дети и раненые, ушло ещё с десяток, а может, и больше.

Тогда, у костра, Алиса заснула на руках у Эркина, и Маша с Дашей отвели его с ней к себе, в дом с ранеными, помогли раздеть и уложить Алису. Когда он её укладывал, Алиса проснулась было, но только спросила:

– Ты на работу?

– Да, – ответил он, – на работу. Спи.

И она заснула.

Когда Эркин зашёл в маленькую комнату-закуток, где оставил Алису, она сразу проснулась. Он ещё не успел сообразить, где тут коптилка, а из темноты прозвучало тоненькое и испуганное:

– Эрик?

– Да, Алиса, это я, – ответил он по-русски, чтобы её успокоить.

– Эркин? – спросили из темноты и продолжили по-русски: – Сейчас я свет зажгу.

Затрещала, разгораясь, коптилка, выхватывая у темноты стены и предметы. Когда-то это было подобие спальни. Самодельная широкая кровать занимала почти всю выгородку.

– Я Даша, – сразу сказали ему. – Маша с ранеными, мы меняемся.

– Эрик, – позвала Алиса.

Она сидела на кровати и смотрела на него круглыми и казавшимися сейчас тёмными глазами. Когда Эркин сел на край кровати, а больше-то здесь сидеть и на чем, она залезла к нему на колени, прислонилась и тут же опять заснула. Даша поставила коптилку на крохотный, чудом умещающийся в углу столик и повернулась к нему.

– Ты тоже разденься. Здесь тепло, мы протопили.

Она помогла ему снять куртку так, чтобы не потревожить Алису.

– Мы простыни на перевязки порвали. Ты уж так ложись, – она говорила тихо и спокойно. – Только сапоги сними.

И вдруг опустилась на пол, взялась за его сапоги.

– Ты что? – дёрнулся он.

– Ничего-ничего, – Даша уже стянула с него сапоги, быстро смотала портянки. – Постирать не успеем, хоть просохнут. И ложись, поспи немного. Она так звала тебя, чуть что – сразу: Эрик, Эрик. Я вас курткой твоей и накрою. Шаль мы замыли, вся в крови была перепачкана. Ложись.

Эркин кивнул и мягко, чтобы не разбудить Алису лёг на кровать. Даша накрыла его куртками, его и своей.

– А я Машу пойду подменю. Ты к стене с ней подвинься чуток, а Маша с краю ляжет. Ага, вот так. Я гасить пока не буду. Спите.

Под этот ровный, спокойно журчащий голос он и заснул. Сквозь сон почувствовал, как рядом лёг ещё кто-то, Маша, наверное, но глаз не открыл.

Алабама

Джимми Найф, довольно ухмыляясь, гнал грузовик по просёлочной дороге. Нет, каким чудом ему удалось выскочить из русского кольца, это ж… расскажи кому, не поверят. Ну и не будем рассказывать. Удачно всё получилось. Теперь русские возьмут кого за глотку, кого за яйца, кого за что попало. И Бобби возьмут. Живым его русским не взять, там телохранитель от Паука и, наверняка, со своими инструкциями. А с Бобби много чего уйдёт и не вернётся. До Элли он этого парня теперь запросто довезёт. И оставит там, а сам рванёт… ну, подумаем, куда рвануть. Сейчас, считай, опять зимняя заваруха. Так что, воду замутили – рыбаку удача. Вывалились многие, да ещё русские похватают, а от них пока никто не вышел, так что можно и самому повыше залезть. Чтоб и на тебя работали, а то… хватит, поездили на мне. Теперь и я поезжу.

Графство ОлбиДарроуби

Ехали долго. Поворачивали, тормозили, прибавляли скорость – всё это Фредди и Джонатан отлично чувствовали через пол. Иногда останавливались. Лязгала дверь, и кого-то укладывали рядом. Над головами гремело:

– Не двигаться. Не разговаривать.

И снова ехали. Куда можно так долго ехать? И зачем? Джонатану очень хотелось лечь как-то по-другому, но столь же очень не хотелось получить чем-то тяжёлым, похоже прикладом, по затылку. Справа кто-то покряхтывает на особо крепких толчках, а Фредди слева не слышно. Даже дыхания. Без сознания? Непохоже на Фредди. Итак, путешествие закончилось. Врать сложно и особо незачем. Несознанка только повредит. Как бы сообщить это Фредди? Жаль, что парни так и не научили своему языку. Ведь и раньше догадывался, что рабы ухитряются болтать под носом у надзирателей…

Машина плавно замедлила ход, переезжая через какое-то препятствие, и затормозила. Лязгнула дверь.

– Встать!

С руками, скованными за спиной, перейти из лежачего положения в стоячее сложно. Особенно, когда нет необходимой тренировки. «Как у бывших рабов», – подумал Джонатан, неловко барахтаясь на полу. Ему помогли, ухватив за воротник куртки, поставили на ноги и развернули лицом к двери.

– Выходить. Быстро.

Залитый прожекторным светом двор. Свет бьёт в лицо, не давая рассмотреть окружающее. Тюрьма? На расстрел, во всяком случае, не походит. Пока. Отрывистая непонятная речь, пинки, разъясняющие команды.

– Вперёд… Всем стоять… Не разговаривать… Вперёд…

«Да, это уже ему», – понял Джонатан. Его берут за руку повыше локтя и ведут. Ступеньки, тусклый после прожекторов свет в коридоре, комната, большой стол, снимают наручники… Джонатан невольно охнул от боли в плечах, когда обе руки повисли вдоль тела.