Аналогичный мир. Том второй. Прах и пепел

Его ждали. Чёрная фигура, почти сливавшаяся с тенью, выдавала себя огоньком сигареты. Эркин невольно насторожился: такое напряжение, чуть ли не угроза была в этом сгустке темноты. Сунув руки в карманы, он подошёл, остановившись в шаге.

– Ну?

– Поговорить надо, – Тим сплюнул и растёр окурок.

– Это я знаю. О чём?

– Давай по-английски, – предложил Тим и объяснил: – Я по-русски столько слов не знаю.

– Как хочешь, – по-английски ответил Эркин, пожимая плечами.

– Женился я.

– Ты говорил, – кивнул Эркин. – И чего?

– Посоветоваться надо.

– Чего-о?! – изумился Эркин. – О чём?

– Об этом самом, – буркнул Тим. – Что у мужа с женой по ночам бывает.

– Ты что? – Эркин смерил его взглядом. – С бабой дел не имел, что ли? Так не малолетка вроде.

– Имел, – хмуро ответил Тим. – Но она не баба. Она… белая. С ней же нельзя… как на случке. А ты всякие… фокусы, приёмы там разные знаешь…

– Это ты с чего такую хренотень выдумал? – очень спокойно спросил Эркин.

– Брось вилять. Я тебя ещё тогда, в бане, понял.

– Ты заткнёшься? – угрожающе сказал Эркин. – Или…

– Или что? – усмехнулся Тим. – Драться полезешь? Так я накостыляю тебе запросто. Я – телохранитель. Слышал о таких? Так что не трать силу попусту.

– Телохранитель? – переспросил Эркин и медленно, будто всё ещё не мог понять: – Палач?

– Ты как, сильно рвался в спальники?

– Охренел?!

– И я не сам это решал. Квит?

Помедлив, Эркин кивнул.

– В этом квит.

– А в чём другом? – Тим зло усмехнулся. – Ладно. Ты ведь тоже… с русской…

– Её не трогай, – предупредил Эркин.

– Да не трогаю я её, дурак, – Тим зло смял незажжённую сигарету, отшвырнул её в темноту, достал другую и опять не закурил. – Будь человеком. Посоветуй.

– Чего? Да ни к чёрту эти… приёмы не нужны. Ты раньше о них думал? И ведь ничего, справлялся.

– Ты что? – теперь удивился Тим. – Случки не знаешь? Ни разу не отбирали, что ли?

– Меня в пять лет отобрали, – мрачно ответил Эркин. – А про случки я знаю. Растравкой накачают и вперёд. В закуток под замок.

– Ну да, – уже спокойно закурил Тим. – Целую кружку вольют, а там… как втолкнут, уже себя не помнишь.

Эркин кивнул.

– Ну, так чего ты от меня хочешь? Боишься без растравки не справиться?

Тим скрипнул зубами, пересиливая себя.

– Не задирайся. Мне визу терять нельзя. Как и тебе. Так что драться я не буду. Хотя навтыкать тебе следовало бы.

– Как и тебе, – усмехнулся Эркин. – И за то же самое.

Они оба негромко засмеялись. Эркин тоже достал сигареты, закурил.

– Здесь всё равно нельзя, – после недолгого молчания сказал Эркин. – Тесно. Люди кругом.

– И дети, – понимающе кивнул Тим.

– Да, – согласился Эркин. – Это ж не учебка, чтоб им на такое глазеть.

– Что? – переспросил Тим. – При чём здесь учебка?

– Учебка, учебный Палас, – удивился его вопросу Эркин. – Ну, при питомнике.

– Понял, – остановил его объяснения Тим. – Ты давно… женат?

– Записались двадцать первого октября, а так-то… с весны. Как раз, – Эркин улыбнулся, – на День Матери.

– Ты ж говорил, что летом пастухом был.

– Ну так что? На заработки уехал и вернулся, – Эркин сказал это по-русски и опять по-английски: – Что тут такого?

– Оно-то так, – Тим вздохнул. – А мне что делать?

Эркин затянулся, сразу выдохнув дым, пожал плечами.

– Да ничего. Знаешь, я понял, в семье это не главное. Ты… вот раньше ты детей нянчил? Я видел, как ты своего мыл.

– Нет, конечно, – Тим задумчиво повертел сигарету. – Думаешь, и здесь… само собой…?

Эркин кивнул.

– Как думаешь, так и получится. Будешь о ней, как о леди, думать, у тебя и будет с ней, как… – и вдруг спросил: – У тебя что, с белой не было? Ты ж палач, на «трамвае» ездил.

Эркин успел увернуться от летящего в лицо кулака, отскочил в сторону, вытягивая противника на себя от защищавшей тому спину стены. Схватка была короткой. Обменявшись ударами, не дошедшими, впрочем, до цели из-за ловкости обоих, они замерли в боевых стойках. Дальше надо доставать ножи и биться насмерть. Но после нескольких секунд они одновременно выпрямились и опустили руки.

– Ещё раз вякнешь про это, – глухо сказал Тим, – отрежу всё на хрен и съесть заставлю.

– Раньше я тебе хребет переломлю, – спокойно ответил Эркин.

Помолчали, остывая.

– Ладно, – Тим передёрнул плечами, словно стряхивая что-то. – Мир?

– Чёрт с тобой, – усмехнулся Эркин. – Мир.

Ещё постояли молча. Тим смерил Эркина взглядом.

– А ты здоров в драке. Сколько тебе?

– Двадцать пять полных, – усмехнулся Эркин. – А тебе?

– Столько же, – Тим достал сигаретную пачку, повертел и засунул обратно. – Слушай, как же ты держишься?

– Чего? – Не понял Эркин. – Ты о чём?

– Ну, здесь. Тебе ж больше трёх дней без траха нельзя. Загоришься.

– Смотри, какой ты грамотный, – усмехнулся Эркин. – А я перегорел.

– Врёшь, – Тим недоверчиво оглядел его. – Я ж знаю. Сначала орёте, потом как… как куклы тряпочные лежите. Насильно кормить надо, а то загнётесь.

– Знаешь? – Эркин быстро шагнул к нему вплотную. – Откуда?

– Тренировали нас на таких, – твёрдо ответил Тим и, помедлив, добавил: – И сам горел.

– Вы что? – изумился Эркин. – Тоже горите? У вас-то что?

– Руки. Сначала болят, потом отнимаются. Ну, а там всё, конец.

Эркин присвистнул.

– Ни хрена себе! И как ты выскочил?

Тим пожал плечами.

– Не знаю. Я… Дима встретил, ну и… само собой как-то. А ты?

– Я на скотной работал. И тоже… само собой, – Эркин тряхнул головой. – Ладно, неохота вспоминать.

Тим кивнул.

– Скажи только: давно горел?

– В двадцать.

– И как? Всё можешь?

– Всё, – твёрдо ответил Эркин и повторил: – Всё, что хочу. И как сам хочу.

– Значит, что? – Тим вздохнул. – Само собой?

– Само собой, – кивнул Эркин. – Ты не трепыхайся попусту. Ей, ну, твоей, не это же в тебе нужно. Для этого и так мужиков полно. Кому свербит, устраиваются. Знаешь ведь.

Тим кивнул. Он за эти дни и наслушался, и насмотрелся. Мужской и женский бараки, всякие развалины и укромные уголки в лагере… при желании место найти – не проблема. А то в город ушли, а что там и как там, никто и знать не будет. Главное – чтобы без шума обошлось. Без скандалов, драк и тому подобного.

– Знаю, конечно. И здесь, и в город ходят. Слушай, – Тим улыбнулся. – У тебя свадьба была? Ну, когда записывались.

– А-а, – Эркин вздохнул. – Мы же таились ото всех. В Гатрингс, там комендатура была, ехали порознь и возвращались так же. Ну а там… там парк, не парк, словом, – Эркин улыбнулся, – туда никто не ходил, вот там и погуляли немного.

Тим кивнул.

– Я в город ходил, купил кой-чего. Посидели, поели… Ладно. Поздно уже.

– Заболтались, – Эркин прислушался и негромко засмеялся. – Слышишь, тихо как.

– Слышу, – ответно улыбнулся Тим.

Они неспешно, как после тяжёлой совместной работы, пошли к семейному бараку, разговаривая уже о другом и только по-русски.

– Ты место подобрал?

– Нет ещё. Женя, ну, жена моя…

– Понял.

– Ну, она сегодня в би-блио-те-ке, – Эркин передохнул после длинного слова, – смотрела, читала. А ты?

– Я только-только прошёл всё, ну и… женился. Теперь заново думать надо. Семья всё-таки.

– Да, один ты только за себя думаешь. Ты… у тебя как, без ограничений?

– Да. И у Дима. А вот… – Тим на мгновение запнулся, – у Кати не знаю. Слабенькая она.

Эркин сочувственно вздохнул.

В казарме уже горел синий ночной свет.

– Ну, бывай, мне сюда теперь.

– Бывай, – попрощался Эркин.

Большинство обитателей барака уже спали, в проходах было пусто, из-за занавесок похрапывания, тихие разговоры, поскрипывания коек, плач детей… – ночной шум.

Тим осторожно откинул занавеску и вошёл в свой отсек. Вроде все спят. Но он куртку расстегнуть не успел, как Дим сонно спросил:

– Пап, ты?

– Я, я, – улыбнулся Тим. – Спи.

И сразу рядом с его головой с верхней койки тихое:

– Тима… всё в порядке?

Тим повернулся и оказался лицом к лицу с лежащей на своей койке Зиной.

– Да, – шёпотом ответил он. – Всё в порядке.

– Ну, и слава богу. Ложись спать, Тима, поздно уже.

– Да. Я сейчас.

Зина вдруг подалась к нему и поцеловала. Их губы встретились, но всего на мгновение, и растерявшийся Тим не успел не то что ответить, но даже сообразить. Он растерянно потоптался между койками, снял и повесил куртку, взял полотенце.

– Я сейчас, – зачем-то повторил он и вышел.

В уборной он опять встретился с Эркином. Сняв рубашку и обвязавшись по поясу полотенцем, тот обтирался под краном. Увидев Тима, Эркин улыбнулся.

– Опять встретились.

– Ну, так куда деваться, – в том ему ответил Тим, занимая соседнюю раковину. – Тебя Фёдор за это водяным зовёт?

– Ага, – Эркин растёр по груди последнюю пригоршню воды и стал вытираться. – И что в баню через день хожу, – Эркин усмехнулся. – Я б каждый день ходил, да…

– Да денег не напасёшься, – закончил за него из-под крана Тим.

– И это, – кивнул Эркин. – Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – улыбнулся ему вслед Тим.

Входя в свой отсек, Эркин привычно стукнул костяшками в стойку, но вошёл, не дожидаясь ответа. Поздно уже, они все спали, когда он умываться уходил. Бесшумно двигаясь, Эркин повесил полотенце и рубашку, разулся, залез на свою койку, уже привычно снял под одеялом джинсы, повесил их на спинку рядом с рубашкой и блаженно вытянулся. Ты смотри, ведь не работал, а устал. Надоела вся эта… суета. И Женя извелась совсем. Скорей бы уехать, осесть. Всё равно уже где, везде будет лучше… здесь… как в распределителе… лица мелькают, и не успеваешь даже сообразить: сразу бить или поговорить сначала. Нет, надоела ему эта – как по-русски? – да, халява. «На халяву уксус сладок», ага, как же! Ведь опять как раньше: лопай, что дают, и не вякай. Нет, все бумаги они оформили, надо выбирать место и ехать. Завтра Женя опять в библиотеку пойдёт.

Эркин вздохнул, поворачиваясь набок, потёрся щекой о подушку. И постель мягка, и пайка щедра, а обрыдло ему тут всё…

Тетрадь пятидесятая

Графство ЭйрОкруг КингслейКоттедж № 3715

Чего он по-настоящему боялся, так это забыть. Не потерять память, а просто забыть. Неработающий орган атрофируется. Хочешь помнить – повторяй, упражняй память. Спасибо тебе, Старик. Кашляя, сплёвывая в тряпку кровяные сгустки, ты учил нас, малолеток, шакалят и волчат, заставлял оставаться людьми. И теперь, ложась спать и просыпаясь, Андрей лежал, закрыв глаза, и вспоминал. Дом. Маму, Аню, Милочку, отца… Школу. Лица учителей и одноклассников, склонения, таблицу умножения, стихи, скороговорки, правила… Тюрьму… Спецприют… Лагерь… Это вспоминать было тяжело. Он шёл сквозь эти воспоминания, как против ветра. Холодного, режущего глаза и горло, бьющего в грудь как дубинка. Тяжело, но надо. Снежная равнина… Город… Эркин, его первый настоящий друг, его брат… Перегон… Бифпит… Фредди…

– О чём ты думаешь?

Он медленно открывает глаза. Румяные щёки, блестящие голубые глаза, ласковая улыбка. Он поднимает руку и трогает золотистую мягкую прядь, накручивает на палец.

– Ни о чём… Так, дремлю…

Она смеётся и, наклоняясь, целует его. В щёку и в угол рта. Он обнимает её, прижимая к себе, целует в губы, в шею возле уха. Кожа у неё нежная, гладкая и чуть пушистая сразу. Как у персика. Да, давным-давно, в той, другой жизни Серёжа Бурлаков ел персики, и его губы, губы Андрея Мороза, оказывается, помнят это ощущение.

Андрей засмеялся и сел в постели, не разжимая объятий.

– Элли, милая.

Она обняла его за шею, поворачиваясь в его объятиях так, чтобы ему было удобнее расстёгивать её домашнее платье. Андрей целовал её грудь, соски, между грудей…

– Джек, милый…

Элли зажмурилась. Мягкие ласковые поцелуи гладили её тело. Как солнечные лучи летом на пляже. О мой Бог, как давно она не была на пляже. Ласковое тепло и медленно разгорающееся внутри пламя. И они сливаются вместе. Элли обхватила его плечи, твёрдые сильные плечи… он хочет, чтобы ей было хорошо, он думает о ней, а не о своём удовольствии, мой Бог, какой он… нежный мягкий мальчик… мальчик… нет, он… он же всё делает, чтобы защитить её, он терпел выходки и издевательства Джима ради неё, мой Бог, он же… горячее солнце путает мысли, она растворяется в нём, её нет, её больше нет, нет, нет…

Приподнявшись на локтях, Андрей смотрел на её лицо, зажмуренные веки… «Ох, Элли, хорошая ты девчонка, угораздило же тебя так вляпаться. Живым Джимми меня не выпустит, а я его. Один из нас мёртвым ляжет. А ты меж нами. Ну да ладно…».

Андрей мягко отделился от неё и лёг рядом. Она лежала неподвижно, только грудь слегка колыхалась. Андрей погладил её по щеке, обвёл пальцем контур скулы, губ…

Элли вздохнула, как просыпаясь, открыла глаза.

– Ох, Джек…

Андрей улыбнулся.

– Что, Элли? Набросился я на тебя, да?

– Нет, что ты, – Элли погладила его по щеке. – Я пришла сказать, что завтрак готов, и… – её глаза стали испуганными, – мой бог, яичница!

Она соскочила с кровати, схватила валявшееся на полу платье и побежала на кухню. Андрей хохотал по-детски, взахлёб. Потом встал с развороченной постели и пошёл в ванную. Пока Элли будет спасать яичницу, вернее, делать новую, он приведёт себя в порядок.

В ванной он, как всегда утром, вымылся под душем, тщательно побрился, оглядел себя в зеркале. А что, если рубцы и шрамы не в счёт, то очень даже ничего. Ну, до Эркина ему, конечно, как до Луны и задом наперёд, но кое-кому… он сто очков форы даст. А Эркин… что Эркин… «Ничего, браток, мы ещё так гульнём, аж небу жарко станет. А сейчас… прости, брат, даже думать мне сейчас о тебе нельзя. До вечера, брат».

Андрей подмигнул своему отражению в зеркале и стал одеваться. Выйдем к столу если не при полном параде, то близко к оному. Хорошая девчонка Элли, не будем её обижать. Ей так хочется, чтобы всё было по всем правилам.

Когда он вошёл в кухню, Элли хлопотала у плиты.

– Яичницы не будет, – сказала она, не оборачиваясь. – Я сделаю горячие сэндвичи.

– Обож-жаю сэндвичи, – заявил Андрей, садясь на своё место, – а уж горячие… нет слов.

Элли рассмеялась.

– А есть такое, чего ты не любишь?

– Не знаю, – довольно улыбнулся Андрей, – не пробовал.

Элли поставила на стол тарелки с дымящимися сэндвичами, налила кофе и села напротив него, улыбнулась.

– Ну как?

– Потрясающе! – Андрей изобразил блаженство и восторг. – Ты так готовишь… из-за стола бы не вставал.

Элли рассмеялась и вскочила.

– Ты меня совсем захвалил, Джек. Я тебе сейчас ещё положу. А кофе тебе со сливками?

– Можно и со сливками, – кивнул Андрей. – Я покладистый.

Элли улыбнулась, но вспомнила вчерашнее, и улыбка вышла невесёлой.

– Ты… тебе было тяжело вчера?

– Бывало и хуже, – пожал плечами Андрей. Усмехнулся, крутя в руках чашку. – Это не самое страшное, Элли. Не самое.

– Джек, – Элли подвинула к нему сливочник и села. – Джек, он вчера тебе руки рассматривал…

– Он меня всего осмотрел, – флегматично ответил Андрей и, подумав, добавил: – Как врач.

– Нет, Джек. Что у тебя на руке? На левой.

Она указывала на его левую руку, на укрытое выглаженной светлой тканью предплечье. Андрей поднял на неё глаза.

– Я не помню, – сказал он очень серьёзно.

– Джек! – глаза Элли наполнились слезами, – что это за татуировка? Я чувствую, это… это не просто так. Не телефон девчонки. Не играй со мной, Джек.

Андрей встал и зашёл за её стул, обнял, прижав её голову к своей груди и упираясь подбородком в её макушку.

– Я не играю, Элли. Помнишь? Чего не знаешь, о том не проболтаешься. Понимаешь, Элли?

– Ты не доверяешь мне, – всхлипнула Элли.

– Что ты?! – искренне удивился Андрей. – Конечно, доверяю. Моя жизнь у тебя в руках. Только… давай договоримся, Элли. Вот очнулся я, огляделся, и с этого момента пошёл счёт жизни. А что до этого было… не надо, Элли. Не выдержу я такого груза. Понимаешь?

– Да, да, я дура, это… – всхлипывала Элли, – это лагерный номер…

– Это он сказал? – спокойно спросил Андрей.

– Да. Он думает, что ты… что ты – лагерник. Но ведь это неправда, Джек, да?!

– Пусть думает, что хочет, – Андрей покрепче обнял её, погладил по голове. – Я Джек-Дурак, а теперь ещё и лагерник. Пусть так будет. Раз ему так хочется.

Она ещё раз всхлипнула и слегка отстранилась.

– Да, да, Джек, ты прав, допивай кофе, и будем убирать.

– Ага.

Андрей коснулся губами её виска и вернулся на своё место. Залпом допил кофе.

– Ну, я готов, – и скорчил такую гримасу, что Элли рассмеялась. – Вот так, Элли. Сегодня большая уборка?

– Да, – кивнула Элли.

– Тогда я пойду, у себя всё соберу, и начнём.

Его лицо стало таким спокойно-деловитым, что смотреть на него без смеха было нельзя. Мой Бог, ну, конечно, Джим наврал. Не может такой парень, такой… нежный и сильный сразу, не может он быть лагерником. Лагерник – это убийца, насильник, злостный рецидивист, а Джек… он же совсем мальчик, не могли же ребёнка отправить в лагерь, нет, это Джим выдумал…

…В камине пылает сильный огонь, зажжены люстра и торшер у дивана. Гостиная освещена как в праздник или… или как операционная.

– А это у тебя что?

Джек стоит голый, по-детски улыбаясь, перед Джимом. Джимми сидит в кресле, попыхивая сигаретой, нога на ногу, а Джек стоит перед ним, неловко свесив вдоль тела руки, и с интересом рассматривает Джима. Вопроса он словно не слышит.

– Я спрашиваю: что это?

– Что это? – Джек повторяет вопрос Джима с интонацией играющего ребёнка.

Джимми на секунду сжимает челюсти, чуть не перекусывая сигарету, но сдерживается. Она стоит у камина, молча наблюдая за мужчинами.

– Это!

Джимми легко встаёт, берёт Джека за левую руку, за запястье, и поворачивает так, чтобы татуировка – ряд синих цифр – смотрела вверх.

– Вот это! Откуда это у тебя?

– Это? – спрашивает Джек, с интересом рассматривая собственную руку, и поднимает на Джима глаза. – Что это?

– Ну, если ты и это забыл… – бормочет себе под нос Джимми.

– Забыл, – радостно подхватывает Джек и смеётся. – Что это, Джимми? Забыл! Что это?

– Заткнись, – Джимми отвешивает ему лёгкий, почти отеческий подзатыльник. – Давай, приведи себя в порядок, а то вроде черномазого на торгах.

Джек растерянно хлопает глазами, смотрит на Джима, переводит взгляд на неё, явно не зная, что делать.

– Одевайся, – приходит она на помощь. И объясняет Джиму: – Он не понимает длинных фраз.

– Ну, конечно, – кивает Джимми. – Ты молодец, крошка…

…Элли расставила в сушке посуду, оглядела кухню. Да, Джимми ничего не заметил и не понял. Джек стал таким, что она даже испугалась. Наверное, именно её страх и убедил Джима. А потом Джеку стало плохо, он лёг прямо на пол и заснул. Джим попробовал его растолкать, но Джек уже не узнавал его и нёс чепуху. И она подтвердила, что Джек быстро устаёт. Полчаса – самое большее – и засыпает, где придётся. И Джим поверил. И решил, что Джек пока останется здесь. И сказал, чему учить его дальше. В основном, всё то же.

– Элли, – сильные и в то же время мягкие руки легли на её плечи. – Что с тобой?

Она, не оборачиваясь, откинулась назад, прислонилась к его груди.

– Ничего, Джек. Это я… так, это пройдёт.

Тёплые губы нежно касаются её виска.

Графство ОлбиОкруг КраунвилльИмение Джонатана Бредли

Безветренной ночью тихо, как в могиле. Или в карцерном отсеке Уорринга. Фредди лежал без сна, тщетно пытаясь уловить мельчайший звук. Да, в Уорринге было… живее. Чёрт, вот привязалось! И ничего не поделаешь. Над снами человек не властен. Никогда не думал, что будет бояться собственных снов. И вот… только закроешь глаза, как опять…

…Войдя в торговый зал, он недовольно оглядывается. Находит же Волчок место для встречи, чтоб его…! Попробуй в такой толкучке выглядеть нужного человека, а уж нюхалок полицейских тут… да через одного. Но Волчок живёт перепродажей, это его официальный бизнес, и не Волчок к нему, а он к Волчку, так что играть приходится по чужим правилам. Невольно хмурясь, он проталкивается через толпу покупателей, зевак и посредников, взглядом отшвыривая от себя карманников.

– Привет, – выныривает из толпы Волчок.

– Привет, – кивает он.

– Слушай, дай мне… десять минут, не больше, клянусь. Как раз тут наклёвывается, погуляй пока, ладно, – частит Волчок и снова исчезает в толпе, даже не дождавшись его ответного кивка.

А он отправляется бродить по залу, равнодушно разглядывая – только, чтобы не выделяться из толпы – выставленный товар. Домашние, дворовые, взрослые, подростки, совсем мелюзга, мужчины, женщины, негры, мулаты, трёхкровки… Что ж, Волчок делает здесь неплохие деньги. И не один Волчок. Но сам он таким ремеслом не займётся. И народу здесь слишком много кормится, и не только полиция, но и СБ за этим приглядывает, и душа у него к этому не лежит.

– Ну вот, – подкатывается к нему Волчок. – Всё уладил. Теперь так. Слушай.

Надо отдать Волчку должное: когда доходит до дела, то ни многословия, ни неопределённости. У Волчка всё чётко, выверено и прибыльно. Для самого Волчка. Но ссориться с ним Волчку очень невыгодно, и потому условия не очень щедрые, но и не прижимистые. Выслушав Волчка, он кивает, и сделку можно считать заключённой.

– Ну и отлично, – сияет Волчок. – Слушай, а ведь неплохой товар. Ты посмотри только. Дорого, конечно, но себя окупает.

Да, конечно, торчать у выставочного помоста и не обсуждать товар нельзя. Он смотрит в указанном направлении, рассматривает обнажённых до пояса красивых молодых мужчин. А Волчок трещит без умолку.

– А это вообще редкость. Такого я бы и себе взял, для своей, да свой спальник… слишком дорогое удовольствие. Как он тебе, а?

Смуглая красновато-коричневая кожа, чёрные прямые волосы косой прядью, но… но, чёрт, это же… Он не додумывает, а Волчок зудит:

– Купи, не пожалеешь. С одним, конечно, Палас не откроешь, но по заказам тоже можно хорошо взять. Попользуешь месяц и перепродашь. Спальник, знаешь, как окупается. Эй ты, а ну, подними глаза.

Он уже узнал Эркина, а Эркин, повинуясь голосу Волчка, поднимает голову и сейчас увидит его, покупателя, вот сейчас…

…Фредди, отбросив одеяло, сел на кровати. Чёрт, опять. Вот… срывая злость, он длинно забористо выругался. Липкий противный пот на лице и груди. Где он сигареты оставил? На столе? Нет, к чёрту! Сигареты не помогут. Тут напиться надо. Как следует. Как…

Он рывком встал и, не зажигая света, не одеваясь, пошёл к Джонни. Авось не разбудит. Холодный воздух на открытой веранде обжёг его, но не остудил.

В комнате Джонатана так же темно и тихо. Хотя, нет, дыхание слышно, ровное, спокойное… ладно. Фредди на ощупь, стараясь особо не шуметь, прошёл к бару, открыл его и провёл ладонью по бутылкам, отыскивая нужную. Где тут покрепче? Переставил их, Джонни, что ли?

Джонатан вдруг громко всхрапнул и повернулся на другой бок, лицом к стене. Фредди налил в два стакана и подошёл к дивану.

– Давай, Джонни, ты ж не спишь, я знаю.

Джонатан сел и старательно зевнул. Фредди негромко коротко рассмеялся.

– Меня не обманешь. Держи.

Джонатан взял стакан. Фредди сел на край дивана. Молча отхлебнули.

– Однако, – Джонатан, проглотив, покрутил головой. – Ты чего так распсиховался? Одних градусов намешал.

– Сны поганые вижу, Джонни.

Фредди покачал свой стакан, отхлебнул.

– И давно ты в сны веришь?

– Я не сказал, что верю, – Фредди зло повёл плечом. – Я их вижу. Как я с Волчком на торгах дела улаживаю и покупателя изображаю. И он как раз… на продажу выставлен. И смотрит на меня. Как я его покупаю, – Фредди снова отхлебнул. – Ладно, Джонни, всё, что ты мне скажешь, я уже сам себе сказал. Умом я всё понимаю, а вот…

– Ты сделал всё, что мог, – тихо сказал Джонатан.

– Нет, Джонни. Я должен был ему объяснить.

– Фредди, объяснить можно только тому, кто хочет понять.

– Знаю, – Фредди крутил стакан. – Я же сказал, Джонни, и знаю, и понимаю, да вот… – Фредди стаканом потёр грудь. – Ладно, Джонни, спи, я к себе пойду.

– Фредди…

– Я сказал, Джонни, – Фредди усмехнулся. – Свои проблемы я сам решаю. Мой долг мне платить.

– Фредди, – голос Джонатана стал угрожающим, – ты забыл уговор? Доходы и долги у нас общие.

– Этот долг я делить не буду.

– А я тебя не спрашиваю, – отрезал Джонатан.

Теперь оба молчали. Фредди допил свой стакан и резко выдохнул по-ковбойски. Джонатан кивнул. Видеть его Фредди не мог, но сказал:

– Спасибо, Джонни. Ты уже прикинул варианты?

– Да, – Джонатан поставил подушку торчком и откинулся на неё. – Надо ставить точки на той стороне.

Фредди присвистнул.