С бала на корабль. Итакин дуб. Повести и рассказы

Ильясов нашёл выход, суть которого, в общем-то, лежала на поверхности. Просто на корабле, в соответствии с боевым расписанием, имелась группа матросов, которую можно было бы использовать для зарядки глубинных бомб без ущерба для боевых действий корабля. Не подумайте, это не какие-то лоботрясы и задрипы, а корабельная аварийная партия. К тому же боевой пост аварийной партии находится в матросском кубрике, под которым расположен бомбовый погреб корабля, и доступ в него через вертикальную шахту из этого кубрика. Всё как нельзя лучше.

В аварийную партию корабля входят те, без которых на реальных боевых постах можно обойтись. Боцман корабля – командир партии, далее сборная солянка: минёр, корабельный электрик, моторист, трюмный машинист, химик. Итак, пятеро, ровно столько, сколько необходимо для зарядки установок вручную, ни дать ни взять. Боцман не в счёт, он командир поста и должен остаться на связи. Правда, набор заряжающих получается случайным с точки зрения их физических возможностей, но другого не дано. Был бы комплект в наличии, но вот беда – корабельного электрика с полгода только обещают. Дефицитная позиция. Потому Ильясову более ничего не оставалось, как терпеливо ждать полного состава аварийной партии.

4

И вот на корабль пришли два новобранца, первые ласточки весеннего призыва. Основная масса флотского пополнения заканчивала обучение в учебных отрядах и должна была прибыть на корабли через месяц-полтора. Дежурный по кораблю привёл вновь прибывших прямо на корабельный Олимп – ходовой мостик, где находился командир противолодочника Ильясов. Один из них, щупловатый, среднего роста – комендор. Он слегка обескуражен прибытием на корабль и встречей с командиром. Второй – высокий худой брюнет, в широченных брюках покроя «клёш» пятидесятых годов, оказался корабельным электриком, обещанием которого уже давненько потчевали Ильясова в штабе. В отличии от комендора, он лихо представился с отданием чести под бескозырку, что на кораблях не принято.

Сколько вот таких, неискушённых в морском деле, пацанов принял на корабль Ильясов за годы командирства. С первого взгляда и первых слов почти безошибочно научился распознавать их флотское будущее: на что сгодятся на корабле, и какой толк из них выйдет. Вот новый комендор, украинец Тарасюк, будет прилежным и старательным матросом, как и большинство украинских ребят. До неба со звёздами не допрыгнет, но станет со временем старшиной комендоров и уйдёт в запас в звании старшины второй статьи. На первую статью ростом и сложением не вышел, мелковат натурой, нет в нём первостатейной харизмы. «Не быть комендору первостатейным, как и мне капразом, – с потаённой застарелой грустью подумал Ильясов».

Сам роста ниже среднего, с уже наметившимся пузцом, Ильясов давно приметил, как легко получают на погоны звёзды рослые офицеры, прощаются им и грешки, и промахи. Подходит срок, и очередная звезда скатывается им на погон. Любят на флоте больших, любят, казалось бы, ни за что, только за рост и стать. Так и старшины первостатейные – все, как на подбор, высокие, атлетически сложенные и симпатичные ребята, словно некая флотская каста избранных. Дело доходит до смешного: если какой неказистый умник за особые заслуги или таланты попадает в эту касту, его сразу же двигают выше, в главные старшины, чтобы своим затрапезным видом не портил лицо флота, институт старшин первой статьи.

И ещё одну курьёзную вещь подметил Ильясов. Получается, что звание старшины первой статьи даётся вроде бы как по знаку свыше. С какого-то таинственного момента, ни с того ни с сего на корабле начинают величать какого-нибудь второстатейного «Петровича» старшиной первой статьи. И это вопреки знакам отличия на погончиках. Если такое началось, то, хочешь не хочешь, готовь командир ближайшее представление, ибо через месяц-другой сам будешь кликать его первостатейным. Поначалу Ильясова это бесило: «Здесь на корабле вам что? Казацкая сечь? Кто на грудь больше примет, тому и „Любо“, тот и атаман!». Но потом смирился, знать, понял, что команда напрасно чинами не разбрасывается.

А вот электрик, который бойко представился Садовским, показался Ильясову «тёмной лошадкой». Было в нём что-то от избалованных столичными благами ершистых москвичей и ленинградцев, что-то от начитанных провинциальных книжников. И тем и другим начало службы на кораблях давалось не легко. К кораблю они не привязывались, при первой возможности старались сойти на берег. Начинали чудить – или писать статейки в газеты, или, пуще того, подавались в «артисты», благо в матросском клубе и театр самодеятельный, и ансамбли всякие – пой, пляши, фокусы кажи. Чем бы ни тешиться, лишь бы с корабля долой. Правда, некоторые, переболев «детской» болезнью ломки, становились неплохими специалистами и надёжными звеньями цепи, которая есть экипаж корабля.

Ильясов вспомнил матроса Валерия Нарожного. Пришёл парень с «учебки» на корабль мотористом. Начал статейки кропать во флотской газете, а во время ремонта корабля в Либаве пришёл приказ о его переводе на расконсервированный крейсер «Октябрьская революция». Ильясов и сам любил большие корабли, особенно крейсера. Потому мог бы понять Нарожного, уйди он на крейсер по специальности. Но, как оказалось, пристроили его в корабельную многотиражку. Заприметил его по публикациям редактор «Боевого курса», газеты крейсера «Октябрьская революция», некто капитан третьего ранга Николай Жичкин и перевёл Нарожного к себе в редакцию.

Однако жизнь показала, что Нарожный не «косил» от корабельной службы, а следовал призванию свыше. После службы закончил факультет журналистики Киевского университета и стал прекрасным журналистом. Стало быть, неспроста «пописывал статейки» матрос Нарожный.

Неясность с личностью нового электрика немного смутила Ильясова, и он, вопреки своему правилу попусту не вступать в разговор с матросом, задал вопрос. Нет, чтобы спросить, как принято, мол, из какого учебного отряд прибыл, он так некстати осведомился о его росте, тем самым высветив свой не ахти какой. Электрик ответил и тут же добавил, что комиссия во флотском экипаже не рекомендовала направлять его с таким ростом на корабль, но он упросил. Ильясов скривился, не любил он трёп. Спросил командир – отвечай лаконично на вопрос, и никаких экскурсов. Знать, плохо муштровали в «учебке», гражданку не вытрясли. Однако смолчал и было уж закончил аудиенцию, но, вспомнив, что электрик упомянул флотский экипаж, решил уточнить:

– Из какого учебного отряда прибыл?

К удивлению, Ильясов вновь получил не по-военному пространный и неожиданный ответ. Оказалось, что ни в какой «учебке» электрик не обучался. Призван на флот по окончании энергетического техникума. Курс молодого бойца и курс подготовки младших командиров прошёл во флотском экипаже за три месяца. Ильясов беззвучно чертыхнулся: запрашивал простого электрика – прислали невесть кого: то ли матроса, то ли старшину, то ли электрика, то ли техника. Но на флотах не выбирают, довольствуются предложенным. И за то спасибо.

Тем временем комендор продолжал преданно пожирать взглядом командира, а электрик украдкой уже стрелял глазами по «непонятным штуковинам», установленным на корабельном мостике. Ильясов снисходительно усмехнулся, приняв это за лишнее доказательство недостаточной муштровки новобранца. Но такое, хоть и незначительное на первый взгляд, неуважение старшего по званию не возмутило его. Быть может, нетерпеливое детское любопытство электрика и помогло Ильясову определиться в его экспресс-оценке.

В этот момент командир боковым зрением заметил, что внизу на шкафуте открылся люк поста энергетики, и на палубу поднялся старшина корабельных электриков Сергей Пашков. Выше среднего роста, поджарый, с рельефной мускулатурой, проглядывающей сквозь узковатую, застиранную до голубизны, без единого пятнышка голландку.

Круглая, коротко подстриженная голова боксёра на длинной, но мускулистой шее опиралась на широкие, крутые плечи. На левом рукаве голландки бело-синяя повязка – знак того, что Пашков является дежурным электромехаником корабля.

«Вот классический старшина первой статьи, во всём безукоризнен, – подумал Ильясов, с удовольствием наблюдая, как Пашков по-спортивному легко поднялся на палубу шкафута и опустил крышку люка. – Неспроста старшина корабельных электриков появился на шкафуте, видимо, узнал новость, что пришло к нему пополнение, а, быть может, и замена. Ему-то в запас уходить через год».

Ильясов вновь обратил взор на новиков. Комендор по-прежнему не сводил глаз с Ильясова. Садовский тоже смотрел на командира, понимая, что разговор закончен. «Надо бы тебя проверить, парень, – мысленно обратился к электрику Ильясов, – могу ли я на тебя положиться?» Только увидев на шкафуте Пашкова, он осознал, что через год, возможно, этот парень станет единственным кандидатом в старшины корабельных электриков. Сумеет ли он за это время освоить сложное электросиловое хозяйство корабля?

5

Случай проверить нового электрика представился несколько дней спустя. А началось всё так. Команда готовилась к утреннему подъёму флага, как затрезвонили звонки. Аврал! Корабль экстренно к бою и походу изготовить! Это был второй выход Юрки в море. Первый пришлось совершить в ущербном качестве военно-морского пассажира, весь боевой поход пребывая в кубрике другого противолодочника, на который его временно определили ввиду отсутствия в базе «родного» корабля.

На сей раз всё происходило иначе. Впервые Садовскому пришлось работать по боевому расписанию «Боевой номер». Расписания того он ещё не ведал, но когда на корабле был сыгран сигнал «Аврал. По местам стоять, со швартовых сниматься!» старшина Пашков направил его в распоряжение баковой швартовой команды, под начало корабельного боцмана Кудина. Того самого, кто на выходе корабля из базы в открытое море так безжалостно прервал почивание Юрки на лаврах «морского волка», наградив его попутно званием «карася».

Разумеется, Садовский уже был осведомлён о том, что молодых матросов на кораблях называют «карасями». До службы было знакомо слово «салага», означающее в пренебрежительно-шутливом просторечье неопытного новобранца, только что сменившего гражданский прикид на военную форму. Однако оказалось, что на кораблях это слово вообще было не в ходу. Прибывшие на корабль матросы звались «карасями». Карась – небольшая по размерам рыба семейства карповых, обитающая в реках и речушках России, бог весть за какие заслуги удостоилась чести войти в классику военно-морского жаргона.

Когда и откуда пошло сие поветрие? Неизвестно, но кое-какие идеи навевает. Ведь антиподом карася, как известно, является щука, которая на то и водится под водой, чтобы карась не дремал. В звании «карася» новые матросы пребывают обычно до прихода на корабль пополнения следующего призыва, и дремать им уж точно не приходится как в прямом, так и в переносном смысле. Само по себе название это безобидное, ну карась и карась. Впрочем, когда процедят тебе сквозь зубы: «Кар-рассь», то уже начинает цеплять, а если – «Каррассь сраный», то, согласитесь, налицо явная обструкция вашей юной чувствительной персоны.

Боцман назвал его просто «карасём», без зла и даже как-то по-отечески. Но произошло это впервые, первый раз в лицо Юрку назвали «карасём», да ещё в такой торжественный момент выхода корабля в боевой поход. Получилось, что на высоком баке набирающего ход корабля, рядом с грозной установкой реактивных глубинных бомб мичман Кудин, сам того не ведая, возвёл Садовского в ранг «карася» Балтийского флота. Стало быть, до этого аврала Юрка, по сути, и «карасём» то не был! Что же, остаётся поздравить себя с первой ступенькой флотской карьеры!

В ответ на словеса боцмана Юрка промолчал. Хоть они и были обращены к нему, но как-то риторически. Конечно, можно было бы приколоться – сердечно поблагодарить за присвоение звания «карася» или же удивить боцмана тем, что в море он выходит второй раз. Но, согласитесь, не место для этого и не время.

Другое, тем не менее, насторожило в словах боцмана. «Как перенесу сильную качку, ведь прошлый выход в море был не чета сегодняшнему? – встревожился Юрка». Укачиванием он вроде бы не страдал, но такой сильной качки испытывать ему не приходилось. О «морской болезни», которой была подвержена часть экипажа, Юрка уже был наслышан. Похоже, именно сегодня он получит ответ о своей устойчивости к укачиванию. Громкий непрерывный звонок колоколов громкого боя прервал его думки. Боевая тревога! Корабль выходит в открытое море.

Команда опрометью разлетается по боевым постам. Полсотни матросских душ мгновенно канут в стальном чреве корабля, напичканном под завязку вторящим на разные лады мудрёным железом, хитроумными приборами и проводами. Натерпевшись от ненастья, баковые швартовщики с радостью ныряют в люк носового матросского кубрика, спасаясь заодно от пронизывающего ветра, ледяного жемчуга брызг из под форштевня и удушливого дыма газовыхлопа двигателей. Наглухо задраиваются двери, люки, иллюминаторы. Корабль вмиг обезлюдел, и только человеческое присутствие на ходовом мостике не позволяет ему уподобиться «летучему голландцу» 20-ого века.

За волнорезом море, словно из засады, с размаху наваливается на корабль, молодецки пробуя на зуб его корпус и людей внутри него.

По сигналу «Боевая тревога» баковая швартовая команда вмиг перевоплощается в аварийную партию корабля – специализированное подразделение по борьбе за живучесть корабля. Командир её тот же – един в трёх ипостасях мичман Кудин, крикливый, но в общем безобидный «сундук» А боевым постом ей служит баковый матросский кубрик. Казалось бы, неплохой боевой пост – чисто, тепло и тихо. Но нет добра без худа. В носовой части корабля качает в разы больше, чем в корме. Особенно досаждает килевая качка, амплитуда которой достигает порой двух метров. Несколько секунд палуба кубрика устремляет вашего брата на небеса. Недолго, однако, длится восторг вознесения. Опора под ногами, ещё секунду назад уверенно толкающая вас вверх, начинает вдруг проваливаться в тартарары, стремительно ускользая из-под ног. Тело не успевает за ней и судорожно пытается уцепиться за что попало, чтобы не воспарить окончательно. Внутренние органы, следуя своим законам, дружно устремляются вверх, пытаясь протиснуться через гортань и покинуть бренное матросское тело. Да, с десяток таких циклов для забавы или нервишки пощекотать – ништяк, но совсем другой коленкор, когда от этого некуда деться. Нет кнопки «стоп» для этого аттракциона. И с каждым очередным циклом «вверх-вниз» становится всё муторнее. Неодолимо тянет прилечь. Да кто же вам позволит лежать, когда корабль расписан по боевой тревоге? Впрочем, бывают моменты…

Многие помнят замечательный старый анекдот с очень полезной двойной моралью. Один человек после смерти попал в ад за земные прегрешения. Но нашлось у него одно доброе дело, которое он совершил при жизни – перевёл слепую старушку через дорогу. Получил он за это право самому избрать вид адских мук. Идёт он по аду, и ничего ему не подходит, всё плохо. Вдруг видит громадный чан, наполненный фекалиями. Стоят в нём по пояс мужики, курят сигары и спокойно беседуют о чём-то. Лучше не придумаешь. Выбрал. Не успел залезть в чан и закурить, как бежит адский менеджер с будильником в руке и кричит: «Кончай перекур, хлопцы, погружайся с головой! Я будильник на тысячу лет поставил».

Нечто подобное происходило в матросском кубрике. Как только баковые швартовщики залетели в кубрик, тут же развалились по рундукам, свесив прогары. «Вот так боевая тревога, – мелькнуло у Юрки.– Это они что, к бою так изготовились? Красиво живут». Подумал так, потому что не знал всего, как тот мужик из анекдота. Не подозревал, что кубрик, такой тёплый и уютный, лишь временное пристанище аварийной команды, не ведал того, что знали бывалые – валяться им более пяти минут никто не даст, потому лови момент.

Мичман Кудин, командир аварийной команды, разумеется, не брыкнулся на рундук, а взял микрофон «Каштана», внутрикорабельной системы связи, и строгим взглядом обвёл кубрик. Все лежали, только Садовский предпочёл стоять. Не мог он, юный максималист, смириться с тем, что по сигналу «Боевая тревога» кто-то валяется на рундуке. «Ну, сейчас боцман поднимет этих лежебок, – подумал Юрка». Однако Кудин повёл себя странно, именно Юркино боевое положение ему почему-то пришлось не по душе.

– Садовский, ты что, пиллерс? На тебе ничто не держится. Атлант, едрёна корень! Сядь на рундук и не маячь перед глазами! – не без ехидства выдал боцман и щёлкнул тумблером «Каштана».

– Таарищ командир! Боевой пост номер один к бою изготовлен. Командир поста мичман Кудин.

– Есть, – прозвучало в ответ голосом командира.

«Знал бы командир, как мы тут, на боевом посту, да ещё номер один, к бою изготовились» – усмехнулся про себя Юрка.

Знал Ильясов, конечно же, знал, что у аварийной партии, по причине отсутствия в матросском кубрике каких бы то ни было технических средств и оружия, подготовка к бою сводится к одному: задраили люки, двери, иллюминаторы и доложили, что к бою готовы. Отрапортовали – и по рундукам бездельничать.

Но у командира имелись в запасе два способа кардинально прекратить постыдное ничегонеделание в кубрике: или отменить боевую тревогу и объявить вахтенный режим службы на корабле, или же начать корабельные учения по борьбе за живучесть, главной действующей силой которых является аварийная команда. Руководит учениями обычно старпом, а у командира камень с души – и аварийной команде дело достойное нашёл, чтобы не бездельничали, и старпома службой загрузил, чтобы за спиной не сопел. И пошло-поехало. Всем весело, только аварийной команде горе. Помыкайся по кораблю с домкратами и пластырями, да в качку, до тех пор, пока или командиру не надоест эта суета, или у старпома фантазия не иссякнет выдумывать мнимые пробоины, или же время обеда-ужина не подоспеет.

Всё это Юрка узнает и поймёт позже, а пока Ильясов задумал для аварийной партии другую забаву. Ведь руки у него давненько чешутся, уж очень ему хочется бомбы в море позаряжать.

6

В открытом море качка усилилась. Кубрик, где укрылась аварийная партия, ходил ходуном. Все молчали, лишь хоровое звяканье матросских мисок в посудном шкафчике, разноголосые скрипы и скрежет подвешенных на цепях коек сопровождались глухими ударами волны о борт корабля. Юрка, следуя указанию боцмана не маячить перед глазами, присел на рундук по соседству с рундуком, на котором, свесив ноги, растянулся моторист кормового машинного отделения старший матрос Пастика.

«Что бы это могло значить – пиллерс, – размышлял Юрка, вспоминая едкое замечание мичмана». Уж было обратился с вопросом к Пастике, но с удивлением заметил, что он, похоже, спит. Скорее, не заметил, а услышал сопение, переходящее, по мере погружения Пастики в глубокий сон, в банальный храп.

Подозрительные звуки донеслись и до боцмана, сразу же определившего, от кого они исходят. Нет! Ну валяться на рундуке во время боевой тревоги на корабле куда ни шло, но спать, да ещё так вызывающе сладко похрапывать… Такое безобразие старый военмор Кудин стерпеть не мог.

– Ну-ка, Садовский, торкни того эстета в бок, да посильнее, органы пищеварения не жалей, меньше казённый харч переводить будет!

Слово «эстет» было любимым словом боцмана. Где его подцепил, он уж и не помнил – то ли в газетке, то ли от давно выслуживших сроки «старших товарищей». Слово ему сразу пришлось по вкусу, хотя толком не ведал его значение. Напомнило оно другое слово из послевоенной юности, бывшее в ходу в те лихие времена – кастет. Чувствуете, какая рифма сумасшедшая у этих слов, так и просится в стих! Кудин не преминул его сочинить: «ДолжОн быть в кармане кастет, если ты настоящий эстет» и порой использовал в нравоучительных спичах, как прибаутку, для придания своим словам глубокого философского смысла.

Бывалый, говорят, солдат спит, да всё видит. Старший матрос Пастика, прослуживший почти два года на корабле, не только всё видел, но и слышал. Потому после возмущённой тирады боцмана храп резко прервался, но Пастикины глаза по-прежнему оставались закрытыми. Возможно, он проверял Садовского – торкнет или побоится. Юрка и не думал бояться, да и торкать не собирался – мало ли чего тебе прикажут. К тому же, по всему было видно, что Пастика очнулся, но притворяется – соблюдает подобающую его статусу солидность.

Наверху вдруг зашумело и забулькало, словно кто-то дёрнул ручку громадного унитаза. «На верхней палубе вода, – догадался Юрка и, с опаской взглянув на подволок кубрика, перевёл вопросительный взгляд – уж не тонем ли? – на боцмана».

– Что, Садовский, не хочешь помирать? Плавать-то умеешь? До берега ещё недалече, саженками домахаешь… – криво усмехнулся Кудин и, словно спохватившись, по-отечески успокоил Юрку, – Не боИсь, выдюжим. То шальная волна хлестанула на бак. Не ровен час, по гюйсшток окунёмся, и то не беда.

Боцман глянул на часы. Прошло уже почти полчаса, как его команда задраилась в кубрике. Кудин знал, что по выходу из базы через десять-пятнадцать минут командир или начинает корабельные учения по борьбе за живучесть, или объявляет «Отбой боевой тревоги – первой смене заступить». Что там они на мостике, заснули, как у меня Пастика?

Признаться, Кудин с утра сам был не в своей тарелке. Ночью просыпался, пил из бачка тёплую воду с металлическим привкусом, а в голову лезла всякая дребедень. Уж скоро стукнет тридцать пять, а у него ни семьи, ни дома. Обитает на корабле в тесной мичманской каюте. По субботам шляется по разведёнкам. Ведь с ними проще – взял бутылку, шмат колбасы да батон ещё не забудь прихватить – у них вечно не бывает хлеба – и «вечер отдыха» гарантирован. Сколько это может продолжаться? Надо что-то менять в жизни, но как?

Словом, не выспался и сам был не прочь вздремнуть часок. А здесь – неожиданный выход в море, да в такую погоду. Волна, небось, до пяти баллов разгулялась. Что им там, в штабах, не сидится? Надо же было отправить корабль в море под предельное волнение. Здравым умом Кудин понимал, что не прав, что в любой момент и в любую погоду может быть нарушен граница территориальной вод, и потребуется вмешательство кораблей охраны водного района, но раздражение, исходящее изнутри помимо его воли, не давало покоя. «Эх! Соснуть бы часок и всё бы устаканилось! А здесь ещё „молодого“ подвесили. Сразу видно, что пацан не обучен, никакой флотской подготовки, за ним глаз да глаз. Говорят, дипломированный техник, молодец – „гражданка“ гарантирована, не то, что у меня».

Кудин вновь посмотрел на часы. «Пора, пора. Впрочем, раз мостик не даёт отбой, значит, имеются на то веские причины, – начал размышлять Кудин. – Получили, к примеру, целеуказание из штаба базы и сразу легли на боевой курс. Или же командир решил от непогоды подстраховаться, мало ли чего. Возможно, что-нибудь ещё придумал – с него станется, с этого Ильясова!»

7

Уж пятый год командовал кораблём Ильясов. Жарким летом 1963 года пришёл он на противолодочник, когда корабль готовился к заводским ходовым испытаниям. До этого был командиром «большого охотника» и его, перспективного молодого командира, направили на строящийся малый противолодочный корабль нового проекта.

Об этих кораблях было много разговоров, судя по которым они как небо от земли отличались от «больших охотников», хотя шли им на замену. На Балтике их ещё не было, и воочию никто не видел. Но слухами земля полнится…

Когда Ильясов впервые увидел свой корабль у причала керченского судостроительного завода, на мгновение замер и, не двигаясь, ещё несколько минут наслаждался его диковинным силуэтом. Высокий бак с острым агрессивным форштевнем придавал кораблю изящную стремительность, чуть выпуклая палуба в районе бака и надстройки плавно переходила в лёгкую седловину в районе небольшого шкафута и шканцев. Правда, несколько громоздкий полуют с двумя рядами воздухозаборников – «горбов» – диссонировал с гармоничной архитектурой передней части корабля и тяжелил его энергичный силуэт.

Вот то-то и оно, Ильясов знал, что скрывалось за отвесными бортами громоздкого полуюта. То, чего до последнего времени ещё не было ни на одном корабле советского военно-морского флота – две мощнейшие газовые турбины, с помощью которых этот противолодочный перехватчик разгоняется за минуты до тридцати пяти узлов, а на «мерной миле», говорили, и до сорока дотягивает. Фантастика!

Корабль оказался лучше, чем он ожидал увидеть. Определённо, «большой охотник» не мог тягаться с этаким красавцем, к тому же вооружённым до зубов. Ильясов, минёр по военной профессии, сразу же впился взором в две причудливые установки на баке и на передней части надстройки. Вот они, в ту пору ещё секретные реактивные бомбомётные установки РБУ-6000, о которых с придыханьем рассказывали друг другу минёры балтийской базы. Двенадцать стволов, уложенных по кругу, законченное произведение военного дизайна, ни отнять, ни добавить, не перевелись ещё гении на святой Руси. Залп из всех двенадцати… Что устоит против этого?.