С бала на корабль. Итакин дуб. Повести и рассказы

Другой тандем, само собой, составляют Вишнёвый и трюмный машинист Галузов. Приветливая улыбка, не сходящая с лица Вишнёвого, приводит к мысли, что ему доставляет большое удовольствие пребывать в бомбовом погребе в ожидании, казалось бы, чего-то очень приятного. Трюмный же Галузов, с восковой маской на лице и чёрными тенями глазниц в тусклой подсветке светильников, полный антипод Вишнёвого, более соответствует своим видом потусторонней обстановке погреба. Ни дать ни взять, грешник в ожидании суда господня.

Что до минёра Яцева, то он здесь хозяин и командир, а посему ему управлять подъёмником и поддерживать связь с ГКП.

Садовский в ожидании начала шоу силачей, в котором ему уготовано стать действующим лицом, пристроился рядом с трюмным на стрингере. Галузов, видимо, почувствовав возле себя что-то живёхонькое, как гоголевский Вий, приоткрыл веки и, с ненавистью глядя на минёра, вдруг спросил у Юрки:

– Ты знаешь что такое братоубийство?

«Уж не рехнулся ли головой трюмный на почве „морской болезни“ и от беспросветности жизни, – подумал Юрка, опешив от таких слов, и даже инстинктивно чуть-чуть отодвинулся от Галузова. – Кто не знает, что такое братоубийство, но при чём тут это и сейчас?»

– Не знаешь? Галузов хищно осклабился подобием улыбки и, заговорщически кивнув в сторону Яцева, язвительно выдал:

– Это когда минёр режет барана на плов!

Его раздражала тараканья бодрость минёра.

Включился «Каштан», система корабельной громкоговорящей связи. Минёр поспешно схватил микрофон, связанный с пультом свёрнутым в пружину проводом, и щёлкнул тумблером. Командир корабля Ильясов включил связь на бомбовый погреб, но, видимо, обстановка на мостике отвлекла его. «Каштан» донёс в бомбовый погреб звуки с ходового мостика. Среди шума ветра, волн едва различался монотонный гул ходовых двигателей. Штурман лейтенант Леднёв что-то докладывал командиру. Выслушав штурмана, Ильясов скомандовал рулевому корректировку курса. Доносились звуки ещё каких-то команд и рапортов.

Юрка жадно вслушивался в волшебные звуки с корабельного Олимпа. И на него нахлынула тихая светлая зависть к тем, кто сейчас на мостике задыхается от напоённого морской влагой ветра, чувствует на лице брызги солоноватой морской воды, летящие отовсюду, любуется штормящим морем, осязает под собой надёжную твердь сильного корабля, не уступающего козням и проказам разыгравшегося моря. Вот она где, настоящая морская романтика!

«Всё-таки несправедливая штука эта жизнь… Там, на мостике, матросы – рулевые, сигнальщики рядом с командиром и офицерами ведут корабль, – с грустью подумал он. – А мы в трюме, на самом дне корабля, в жутком – сыром, холодном и низком – помещении, напичканном смертоносным грузом»

Все, прислушиваясь к звукам из другого мира, так непохожего на эту преисподнюю, уставились на минёра, который сам, словно позабыв обо всём, впился взглядом в горящий сигнальный глазок на пульте «Каштана». Под глазком на шильдике ясно различались буквы «ГКП» – главный командный пост. Казалось бы, они забыли о сотне безмолвных железных истуканов, которые, лоснясь пушечной смазкой, следуют за ними неотступно. Душою они наверху, на мостике, летят навстречу кипящей балтийской волне. Но нет, ощущение этой железной крутой сотни ни на секунду не покидает их, она рядом, и все сто болванов тупо, а может быть, с железным ехидством прикидывают возможности своих партнёров.

Ильясов, наконец-то, вспомнив о погребе, затребовал доклад о готовности команды бомбового погреба к зарядке реактивных установок. Минёр доложил о готовности оборудования и людей. Доклад ничего в погребе не изменил, никто даже не пошевелился, хотя чувствовалось, что напряглись. Впрочем, Садовский покинул свой стрингер и, ухватившись за поручень трапа, перебрался ближе к минёру. Не прошло и минуты, как командир дал команду приготовиться к загрузке установки №2. Тут Пастику как током ударило. На удивление, он резво вылез из-за трапа и направился к ближайшему по правому борту ряду сигар. По ходу бросил Садовскому: – «Пошли».

Боцманёнок Вишнёвый и трюмный Галузов также выбрали себе ближайшую к подъёмнику жертву, но по левому борту.

– Ну-ка, держи её, – взял бразды в свои руки Пастика и начал отвинчивать верхний упор. «Но ведь команды для начала загрузки не было, – подумал Юрка и оглянулся на вторую пару. Вишнёвый проделывал то же самое. – Значит так надо».

И вдруг бомба, которую Садовский по указанию Пастики обхватил руками, ожила. Юрка сразу вспомнил из инструктажа минёра, что бомба весит ни много ни мало, а больше центнера, и высота её 183 сантиметра. «Так это же мой рост, – почему-то пронеслось у Юрки в голове, – но у меня всего-то семьдесят пять кило»

Бомба же, обретши свободу, дарованную Пастикой, как пьяная баба, пошла в сторону крена корабля, прямо на Юрку, мол, возьми меня – я твоя. Он же, испугавшись, что если не удержит, бомба рухнет и рванёт, присел чуть-чуть и упёрся. А ей того и надо! Эта киса с наглой доверчивостью всем своим тактико-техническим центнером с гаком бесцеремонно улеглась на далеко не богатырскую Юркину грудь. Он заскрипел зубами от натуги, но страх потерять контроль над этой дурацкой болванкой, начинённой под завязку взрывчаткой, придал ему силы. Он устоял, а крен корабля так кстати сменился на противоположный. Теперь Садовский уже не мог подставить себя под бомбу, но моторист Пастика, закончив возню с верхним упором, не дал ей завалиться в противоположную сторону. При этом он крякнул и что-то прохрипел по-молдавски, наверное, выругался. Роста он среднего, телосложения плотного, но не крепкого, и даже не по возрасту ранний животик предательски проглядывался под застиранной голландкой. Поэтому удержать бомбу ему, похоже, стоило также немалых усилий.

Так они и застыли в этаком динамическом равновесии: Садовский обнимал жирное тело бомбы слева, Пастика ухватился за неё справа, и вся неразлучная троица – Юрка, моторист и предмет их объятий – поднималась и опускалась в ритме килевой качки. Юрка повернул голову назад, боцманёнок Вишнёвый и трюмный Галузов находились в таком же незавидном положении, преданно обнимая бомбу с двух сторон. Картинка была комична тем, что они, будто бы старались отобрать бомбу друг у друга, и эта борьба нанайских мальчиков шла с переменным успехом в зависимости от крена корабля.

Минёр с микрофоном в руках по-прежнему пребывал у пульта «Каштана» и, как Юрке показалось, с усмешкой смотрел на этот бесплатный цирк. Наверное, их пустые хлопоты, ибо приказа на загрузку с мостика так и не последовало, со стороны выглядели потрясающе.

«Тебе-то хорошо, – подумал Юрка о минёре, – Будешь сейчас кнопки нажимать, штуки считать, да на мостик рапортовать, а нам… А как же мы дотащим эту дуру бесчувственную до подъёмника, если мы на месте едва удерживаем? – внезапно родился панический вопрос в его голове».

Ильясов вновь пропал, да и трансляции с мостика уже не было, отключился командир от погреба. «Каштан» притих, но по известным причинам все с нетерпением ждали его включения.

12

Волнение на море не стихало. Иногда казалось, что балтийская волна становится круче. Циклон неугомонно гнал свинцовые тучи. Море под стать облакам, только грязно-белые буруны в местах схлопывания волн как-то разнообразили цветовую гамму осенней Балтики. Но иногда ветер разрывал хмурую сплошь, нависавшую над морем, и на небе ослепительной голубизной вспыхивал клочок чистого неба. Лучи небесного светила прорывались к морю и выхватывали из бесцветного водного месива фрагмент, который внезапно наполнялся пастельным цветовым великолепием. Словно некто из морских глубин подсветил разноцветными прожекторами водную поверхность. За такие феерические сюрпризы Ильясов любил Балтику, но только минуты роскошного представления чередовались днями пепельно-серого со свинцовыми переливами антракта.

Влажный октябрьский норд-вест пробирал до костей, но Ильясов, видя, как ёжатся от ветра, нахлобучив капюшоны штормовок, вахтенный рулевой и сигнальщик, принципиально не надевал штормовку, был в кителе и в пилотке.

Из штурманской рубки вышли помощник командира старший лейтенант Комодед и штурман, белобрысый, лейтенант Леднёв. Комодед пользовался на корабле и в дивизионе заслуженным уважением. Спокойный, интеллигентный, прекрасно знающий своё военное дело офицер. Ильясов со спокойной душой оставил бы корабль на Комодеда, но чуял, что вот-вот заберут его с корабля. Командиром корабля не поставят, но командиром боевой части на ракетный эсминец наверняка.

Леднёва прислали на корабль недавно взамен штурмана, полгода назад ушедшего с корабля на повышение. Ильясов до сих пор полемизировал сам с собой. «Рановато взяли, не созрел штурман для большого корабля, —ревниво вспоминал он бывшего штурмана». Ведь сколько Ильясову пришлось покряхтеть, чтобы из штурмана штурман наконец-то вышел. Только стали вызревать плоды его стараний, как тут, громом среди засухи, пришло указание о переводе выпестованного им штурмана на новенький «поющий» фрегат. Вот и готовь кадры для дяди, а сам иди… Да шут с ним, но взамен-то прислали кого? Свежеиспечённого где-то на годичных штурманских курсах сопливого младшего лейтенанта, который и срочной-то половины не оттянул. Вот тебе мочало – начинай сначала. Признаться, Леднёв оказался не чета предыдущему штурману, сразу показал солидные для выпускника годичных курсов знания и уменье, был аккуратен и точен, что очень важно для штурманского дела. И команда, несмотря на его моложавый вид, приняла неплохо, а это много значит для офицера. Ильясов понял это, когда услышал ненароком в офицерском отсеке, как после ужина корабельные любители футбола приглашали Леднёва на спортивную площадку, на что он с пацанячьей радостью согласился.

Штурман доложил командиру метеосводку, только что полученную по радио из базы. Ещё сутки циклон будет утюжить южную Балтику, но усиления ветра и волнения не ожидается. Обычная осенняя балтийская погода, циклон следует за циклоном. Да и зимой то же самое, только влажные десятиградусные балтийские морозы сродни сухим тридцатиградусным сибирским.

Линия замерзания находится значительно северней, но зимнее плавание в южных широтах Балтики чревато встречей с плавучими льдами, особенно в суровые зимы. Глаз да глаз. Поэтому Ильясов строго требовал от сигнальщика докладывать обо всём, что он обнаружит на поверхности моря: доски, брёвна, крупный мусор, лёд. Любой предмет может представлять скрытую угрозу для корабля. А Балтика полна ещё следов прошлой войны. Нередки случаи, когда, отрываясь от якорей, всплывают рогатые черные шары в самых неожиданных местах. Чуть больше двадцати лет назад на Балтике десятками тысяч мин были перегорожены основные и возможные фарватеры. Минировали акватории и немцы, и русские.

В проёме двери штурманской рубки нарисовался замполит старший лейтенант Ерофеев – высокий светловолосый красавец. Подождав пока Леднёв закончит информировать командира о прогнозе погоды, обратился к нему с озорной улыбкой на лице:

– Штурман, тебе чай с лимоном или с лимонкой?

Леднёв с опаской покосился на командира, который никак не отреагировал на, казалось бы, странный вопрос замполита, и парировал не менее странно:

– Да нет замполит, мы же не графьё какое, уж лучше, «шильца» плесни мне в стакан, вместо кипяточка. Услужи дорогой! Буду премного к вашим услугам…

Ильясов, разумеется, слышал эти словесные ребусы молодых офицеров и разгадал их.

Совсем недавно Ерофеев появился на корабле. Его направили в дивизион после того, как в штат кораблей противолодочного дивизиона ввели должности заместителей командиров по политчасти. На корабле Ильясов принял его своей каюте, которая служила ему и рабочим кабинетом. После того, как Ерофеев доложился и ответил на вопросы командира, Ильясов заметил на лбу замполита испарину.

– Ну, что-же, замполит, рад, что у меня будет толковый помощник, тем более комендор. Знакомься с кораблём, с командой. Занимай место в каюте вместе со штурманом Леднёвым. Вы с ним, кстати, одногодки, так что общий язык найдёте. Ты, вижу, вспотел от моей дотошности, извини, да и душновато у меня здесь. На-ка выпей водички холодненькой. Гарсон только что из кают-компании принёс. Люблю холодную воду, чтобы аж зубы сводило.

Он налил из графина треть стакана воды и подал замполиту. Ерофееву совсем не хотелось пить, но отказаться от поданного стакана было неудобно. С первых же глотков он почувствовал, что в стакане чистый спирт. По выражению лица Ильясова он понял, что надо допить жидкость как воду и не в коем случае не подать виду. Это просто морской тест. Ему стоило больших усилий это сделать, и он выстоял.

– Ну давай, Игорь, иди, устраивайся. На сегодня ты свободен, отдохни и занимайся своим бытом. После этих слов командира Ерофеев понял, что экзамен сдан.

Общий язык-то замполит и штурман нашли быстро, только состоял он из постоянных приколов и насмешек. И однажды это закончилось неприятным инцидентом. В каком-то жарком споре Леднёв, видимо, исчерпав словесные аргументы, вдруг достал откуда-то «лимонку», выдернул чеку и, бросив гранату на койку Ерофеева, выскочил из каюты, захлопнув за собой дверь. Ерофеев, конечно, понимал, что это муляж, но принял вызов. Он молниеносно выбросил гранату за борт в открытый иллюминатор каюты. Открылась дверь, показалась улыбающаяся во весь рот голова Леднёва. Ерофеев сидел совершенно спокойно, словно ничего не произошло. Леднёв, согнав с лица улыбку, насторожился:

– А где граната?

– Там, где и должна быть – за бортом.

Вот вам и маленькое ЧП. Конечно, это был муляж, но Леднёв получил его для проведения занятий в арсенале под расписку. И пошло-поехало, докладные, разбирательства и взыскание, хорошего мало.

Вот потому Ерофеев предложил-то Леднёву на мостике «лимонку» в чай, вместо лимона, а тот в ответ предпочёл спирт вместо воды.

«Э—эх! Пацаны ещё, всё впереди», – с печальной завистью подумал Ильясов, заслышав шуточную перепалку замполита и штурмана, но сказал совсем другое:

– Кончай балаган, штурман! Не в кают-компании чаи гоняешь, а на ходовом мостике службу несёшь!

– Да он первый начал, все слышали, – возмущённо ответил Леднёв, но тут же виновато поправился. – Есть, товарищ командир, кончать балаган! – и украдкой погрозил кулаком Ерофееву.

– Детсский ссад, – уже безадресно процедил сквозь зубы Ильясов и поднёс к глазам бинокль, показывая этим, что вопрос исчерпан. А в голове всё равно крутились невесёлые мысли. Вот приходят на корабль пацаны – лейтенантики, пролетят годы и, глядишь, из какого-нибудь лейтенанта вырастает адмирал – командующий флотом. Но ему, Ильясову, уже не светит адмиральский жезл. Пересидел он на противолодочнике, знать, не дано.

Старший помощник Комодед, напившись ароматного индийского чая с галетами, целый чайник которого в штурманскую рубку принёс вестовой, вышел на мостик сменить командира. Но Ильясов отказался от чая и не покинул командный пост – в бомбовом погребе ожидают начала учения по загрузке реактивных установок. Комодед как бы невзначай, напомнил, что волнение на море, при котором инструкция разрешает загрузку установок, предельное. Оно понятно, ничего страшного не произойдёт, но пацаны в погребе могут покалечиться. На что Ильясов промолчал, словно пропустил мимо ушей эти слова, но старпом уж не первый год под началом Ильясова и понял, что всё командир услышал и сам знает, потому прекратил разговор на эту тему. Ильясов не любил советчиков, тем более на корабельном мостике. «Командир корабля должен лично принимать решения, – считал он, – и настойчиво их осуществлять, а иначе, какой он тогда командир?»

Уже второй год корабль заслуженно считался одним из лучших по боевой подготовке кораблей бригады охраны водного района, да и раньше в последних не числился. Все боевые задачи исполнял на «отлично», а в поиске и уничтожении подводного противника, венце боевых задач противолодочного корабля, Ильясову не было равных.

Много лет назад, четырнадцатилетним мальчишкой, он упросился на кабанью охоту с соседскими мужиками. Впечатления от той первой охоты остались навсегда в душе и памяти. Чувство опасности, азарт облавы и стрельбы, торжество при виде подбитого громадного хряка – всё это всплывало из потаённых глубин памяти и переполняло грудь Ильясова, когда он охотился за подводной лодкой. Подлодка, громадный хряк из далёкого детства, так же хитра, коварна и опасна, и не приведи господи встретиться с ней один на один на курсе торпедного выстрела, как и с секачом на узкой тропке, по которой лесной монстр уходит от облавы.

Старший лейтенант Комодед запросил рапорт гидроакустиков, как бы отрабатывая перед командиром только что выпитый стакан чаю. Ильясов намеренно не подал вида на инициативу старпома и, в свою очередь, поднёс к глазам бинокль и осмотрел горизонт, ожидая доклад Комодеда о гидроакустической обстановке. Море до горизонта было пустынно, только седые гребни водяных валов вносили скупое разнообразие в угрюмый балтийский пейзаж. Ко всему начал сыпать противный мелкий дождь. «А то нам мало воды снизу, теперь вот сверху пошла, – подумал Ильясов, накидывая ветровку».

«Хозяин собаку из дома не выгонит, а вам не сидится на печке, – вспомнил Ильясов, как раздражённо сетовала жена, когда его накануне срочно вызвали на корабль. – Раз в месяц выходной и то не дали с ребёнком побыть». Сама она, врач-кардиолог уходила на дежурство в больницу, а их сынишка, семилетний Сашка, целые сутки оставался безнадзорным, если не считать одного глаза семидесятилетней соседки Петровны. Другим она не видела совершенно. Но что мог в ответ сказать Ильясов? Да жена и сама всё понимала. «Эх, жизнь кораблятская!» – к слову пришла вдруг на ум Ильясову коронная присказка боцмана Кудина, который, казалось, был напичкан подобными флотскими «перлами» и употреблял без разбора, где попало. Как ни странно, но эта пикантная боцманская прибаутка подняла настроение и даже развеселила его.

– Старпом, что там твои слухачи надыбали? Докладывай, да начнём зарядку установки, и так уже затянули… Обед на носу, а мы всё телимся… Сигнальщики! Смотреть! Смотреть в оба!

Корабль, несмотря на штормящее море, шёл ходко, легко преодолевая свинцовые валы. Иногда нос корабля всё-таки зарывался, и гребень волны накатывал на бак. Но через секунду корабль, словно очнувшись, мощно восставал, и балтийская вода бурным пенным водопадом сходила с палубы. Следующая волна пыталась повторить попытку загнать это непокорное стальное чудовище в глубину. Но не тут-то было, корабль, как бы стыдясь допущенной оплошности, безжалостно разрезал водяную гору острым форштевнем. Рассечённая волна в бессильной ярости стремилась сжать его стальное тело с бортов, но довольствовалась лишь беспомощным шипящим перекатом через шкафут.

13

Французы говорят, что вдвойне приятно обмануть обманщика. Вот и Ильясов, похоже, получал двойное удовольствие от того, что не спешил дать отмашку на старт загрузки. Ведь в бомбовом погребе, как вы помните, решили схитрить и открепили бомбы раньше отмашки с мостика и теперь боролись с ними, приноровившись отдыхать, когда бомба наваливалась на партнёра. Казалось, что командир каким-то непостижимым образом прознав, что в погребе мухлюют, намеренно не даёт команду на старт загрузки, словно созерцая пустые хлопоты хлопцев. «И поделом», – раздражённо подумал Юрка. «На хитрый зад есть спецаппарат, – вспомнилось ему курсантская „мудрость“. – Будет хохма, если вот так покорячимся минут десять, а командир возьмёт и отменит этот цирк»

Только теперь, в ожидании команды, Садовский обратил внимание на то, что корпус бомбы покрыт толстым слоем густой смазки, которая в изрядном количестве перекочевала на его голландку и брюки.

С ужасом глянул он на свою засаленную пушечной смазкой новенькую робу и представил, сколько трудов придётся вложить в ближайшую субботу, чтобы в понедельник выйти опрятным на подъём флага. «Попробуй, отстирай теперь, – с укором себе подумал Юрка». Но что остаётся? Лес рубят – щепки летят. Стокилограммовая болванка не стакан водки – пальцами не удержишь.

Наконец-то мостик разрешился долгожданной командой «старт». Время пошло! Загрузчики, как застоявшиеся кони, под ободряющее гиканье минёра бросились в схватку со стальными истуканами, но запал потух, не возгоревшись. Корабельная болтанка словно издевалась над ними. Удерживать бомбу на месте приноровились, а вот доставлять оказалось делом не только трудным, но, как вначале показалось, почти невозможным. Первую бомбу Садовский с Пастикой тащили с двумя остановками и, измученные, с трудом втиснули железную дуру в подъёмник. Здесь бы перевести дух, какой там – минёр безжалостно гнал за второй. И не потому, что старался выслужиться, а просто знал, как никто из них, что если норматив сделают, всё благополучно закончится. А вот если нет, то последует следующая попытка, и ещё, и ещё…

Впрочем, первая ходка кое-чему да научила. Во-первых, движение надо начинать, когда палуба уходит вниз, бомба зависает и становится легче. Во-вторых, надо выбирать момент, когда бортовые крены минимальны. И, пока палуба пребывает в таком положении, надо успеть донести и установить бомбу в подъёмник. Однако поймать благоприятное для начала переноски и загрузки бомбы положение палубы оказалось делом далеко не простым. Ошибки приводили к тому, что надо было останавливаться, опускать бомбу, пережидая предельные углы крена, или когда она, получая ускорение вниз, становилась тяжеленной.

Будучи старшим по званию, как-никак старший матрос, моторист Пастика управлял всеми манипуляциями с бомбой. Юрка видел, что иногда Пастика ошибается, но понимал, что времени на разборки нет, и молча выполнял его команды. Тем более, до Пастики его промашки спустя секунды доходили, и он бурчал в своё оправдание: – «Эх! Чуть-чуть рановато двинули» или «Промухали мы с тобой, Садовский, малёха». «Сам ты промухал, барон цыганский, – чертыхался в душе Юрка, – а отдуваться, ясное дело, со мной»

У Галузова и боцманёнка Вишнёвого, дело шло не лучше. Они также пытались подобрать удобный момент для броска, но, промахнувшись, останавливались, теряя время.

– Шибче, хлопцы! Шибче, – надрывался, скатываясь на дискант, вошедший в раж Яцев. Лицо его налилось, жилы на шее набрякли, словно он сам таскал бомбы, а не стоял возле пульта подъёмника, готовый в порыве раздавить микрофон «Каштана» медвежьей пятернёй.

Напрасно. Всё напрасно. Первую попытку загрузки провалили в чистую, намного превысив норматив. Всегда надеешься на лучшее. «Авось проскочим, – думали, – тем более, как бы то ни было, а с полминуты урвали на мухляже». Не помогло.

Хронометрировал старпом Комодед. Он же, огорошив бомбистов результатами первой попытки, приказал, не мешкая разрядить пусковую установку.

«Намёк ваш поняли, товарищ старпом – грядёт вторая попытка». Разгрузка потребовала не многим меньших усилий, хотя её никто не отслеживал.

Разгрузив установку, они попадали в изнеможении, как придётся, вокруг подъёмника и наслаждались минутами передышки с надеждой на то, что второй пытки-попытки всё-таки не будет. Садовскому казалось в тот момент, что теперь и одну-единственную бомбу они с Пастикой не осилят поставить в подъёмник, если даже выпрыгнут из штанов. Трюмный Галузов, страдающий от качки, выглядел совсем неважно. Вишнёвый, к Юркиному удивлению, не казался уставшим, разве что непрестанная улыбка его стала больше походить на улыбчивую маску, а глаза уже не излучали беспричинное райское блаженство. Да и румянец на щеках несколько подсел.

Тем не менее, несколько минут отдыха пошли на пользу. Осознание того, что придётся загружать и выгружать пусковую установку до тех пор, пока норматив не будет выполнен, придало погребной команде злости и отчаянного куража. Ко всему, поразмыслив, Яцев решил заменить самое слабое звено в команде – трюмного Галузова, который совсем сник и наверняка мог сорвать следующую попытку. «Заменить, – вы спросите, – на кого?» Уж не думаете ли вы, что Яцев попросит мичмана Кудина спуститься в погреб? Разумеется, нет, тогда только на себя. Замена измученного качкой трюмача на минёра, от которого веяло здоровьем и силой, придала решимости нашим бомбистам покончить с этим грязным и неприятным делом именно сейчас. К тому же приближалось время обеда, о чём свидетельствовали Юркины кишки, начавшие уже потихоньку наигрывать боевые марши.

Под лозунгом «Сейчас или никогда» старпом объявил о начале второго действия «марлезонского балета», «прима-балероном» в котором по праву стал минёр Яцев. Остальные лишь скромно подплясывали ему в кордебалете. Минёр, словно озверев, хватал бомбу и тянул к подъёмнику, не взирая на крены и килевые провалы палубы. Вишнёвый у него был для мебели, едва схватившись за бомбу. Не успевали Садовский с Пастикой поставить бомбу в подъёмник, как он уже со своей очередной стоял сзади, готовый отшвырнуть их от подъёмника, как досадную помеху. При этом гнусавым голосом он постоянно науськивал остальных словами «Давай! Давай, хлопцы! Давай!»