Опыты бесприютного неба

Но я не мог бросить работу. Заканчивался август, студенты и школьники хотели как следует прочувствовать последний вздох лета, поэтому щедро расставались с баблом. Бизнес Шульги шел в гору. Я как-то заговорил с ним про короткую отлучку, но он недвусмысленно дал мне понять, что ему придется найти кого-то другого. Как он собирался искать этого другого на столь деликатное дело, я не представлял. Едва ли он что-то предпринял бы. Но рисковать мне не хотелось: я впервые за долгое время не думал о том, на что мы будет жить в следующем месяце.

Наверное, так и становятся обывателями. Сначала ты, высунув язык, шлындаешься по самым тухлым мазам, а потом тебе кидают кость – и вуаля, готово! Может быть, и меня бы ждало нечто подобное, вот только судьба взяла и распорядилась иначе.

X

Вполне обычным воскресным утром я погрузился во влажные тоннели Санкт-Петербургского метрополитена. Мне улыбнулась мозаика на станции «Спортивная». В сумеречном полусне, слушая в плеере Sonic Youth, я доехал до Купчино и, пройдя по одинаковым дворам, очутился возле дома, где располагается штаб-квартира нашей организованной преступной группировки. Позвонил в домофон. Меня ждали пять минут разговора по делу и час трепа про трансгрессинг материи. Пуэр Шульги я уже пить не мог, даже вид глиняных наперсточков надоел мне до сблева.

Сейчас, когда я пытаюсь рассказать все последовательно, некоторые детали становятся значимыми. Например, почему меня не насторожило, что утром Шуля не ответил на мой звонок? Не прочитал он и мейл, который я отправил ему в субботу вечером. А ведь с самого запуска конторы он был буквально привязан ко всем средствам связи – мгновенно брал телефон, отвечал на сообщения еще до того, как ты их дописывал. Я не удивлюсь, если он не спал вообще – хотя выглядел он отлично, как исполненный религиозного энтузиазма мормон.

На домофон обычно отвечал Славка. Но сейчас замок просто пропиликал, мне никто не ответил. Я поднялся по лестнице и толкнул дверь. Она была заперта. Я постучался и потянулся рукой в карман, чтобы выключить плеер. Этого мне сделать не удалось. Все, произошедшее далее, было для меня, скажем так, несколько неожиданным. Я бы даже назвал это ошеломляющим.

Дверь внезапно распахнулась, чьи-то руки схватили меня за ворот и втянули в квартиру. Все вокруг закувыркалось. Должно быть, я пролетел весь коридор. Через мгновение я лежал на полу и держался за затылок. Из наушников на шее продолжала играть музыка.

В полутьме меня плотно обступили тяжелые силуэты. Было ничего не видно и вовсе не страшно – только тело стало неистово пульсировать.

– Молчать, – сказал голос рядом и зачем-то повторил: – молчать.

Силуэты о чем-то заговорили. Я заметил, что окна в квартире были полностью, старательно зашторены. На полу возле моей головы валялись сумки, оттуда торчали провода. Ноутбуков, которые обычно стояли на столах, не было.

Вот и допрыгался Шульга. Главное, мне теперь этим котам лишнего не взболтнуть. Я – работник по найму, за даркнет не знаю, за всю движуху не ведаю.

Тут две руки опять схватили меня за грудки и втащили в комнату, а потом шмякнули на продавленный диван. Силуэтов было три – теперь удалось сосчитать.

– Зачем пришел? – спросил меня один силуэт.

– К другу.

– Зачем пришел? – повторил силуэт.

Что тут ответишь? Сказать, что пришел слушать про трансгрессинг материи? Но ведь тени едва ли знают, что это. Тут в темноте с невероятной скоростью появились и тут же лопнули огромные ослепительно-белые, горячие шары. Один слева, другой справа, а потом снова слева. Мою голову мгновенно залила оглушающая теплота. А потом резко стало очень мало воздуха – силуэт добавил удар под дых.

– Отвечать, – сказала тень.

Когда дыхание пришло в норму, я снова заметил, что музыка в моих наушниках продолжает играть. Никогда бы не подумал, что меня будут вязать под Teenage Riot. Один из них тоже, видимо, услышал музыку. Он схватил наушники, сорвал их с моей шеи и отшвырнул куда-то в край комнаты. Другие силуэты стояли неподвижно.

– Я в гости пришел. К другу.

– Что делаешь? – рявкнула тень.

Что-то прорвалось во мне, и я сам не заметил, как закричал, омерзительно срываясь на вибрирующий фальцет. Я кричал о том, что ничего не знаю и просто пришел к своему другу, что у меня ничего нет.

– Как зовут друга? – спросил другой силуэт, помолчав.

– Ничего не знаю! – продолжал, как заведенный, я.

Силуэты вдруг растворились. Только по глухим шагам я понял, что они прошли на кухню. Оттуда послышались глухие разговоры.

Неожиданно голос прямо над моим ухом произнес:

– Рюкзак сними.

Вот и отлично, досмотр. Все это время я лежал на диване с рюкзаком за спиной. Сильно саднил затылок – это еще с падения в коридоре.

Я снял рюкзак, отдал его силуэту, и он опять пропал. На кухне послышалась возня. Они что-то бубнили, но я не мог разобрать ни слова. Вдруг мне в щеку уткнулось что-то холодное.

– Там. Что? – прохрипела фигура.

Прямо перед моими глазами появился мой портативный жесткий диск.

– Это винчестер, – сказал я.

– Там что? – повторил силуэт.

– Музыка, кино, книги. По работе еще.

– Как? – опять спросил человек.

В дальнем углу комнаты появился холодный рассеянный свет. Это один из силуэтов достал из сумки на полу ноутбук и включил его. Стало чуть светлее, перед экраном возникло угрюмое лицо с крупным носом, черной бородой, массивным лбом. Из колонок ноутбука послышался стандартный звук подключения устройства.

– Друга как зовут? – послышалось с другой стороны.

– Шульгин, – ответил я.

Лицо за ноутбуком что-то сказало. Две другие тени возникли возле пучка света. Они опять заговорили. И теперь я четко смог понять, что это не русский язык. Много гласных, каких-то тональных переливов, шипящих, «х», речь, похожая на ручей, спускающийся с гор, – кавказское что-то? Кавказские оперативники проводят спецоперацию?

Меня опять подняли в воздух. На этот раз без бросаний, просто переместили к ноутбуку.

– Это.

Рука тыкнула в монитор. В проводнике был открыт мой жесткий диск. А точнее – папка на нем со всем рабочим инвентарем. Программы для блокчейн-обходов, браузеры для входа в даркнет, другие приспособы цветастыми иконками выстроились в столбец. Ну, это не прямое доказательство. Условка будет.

Толчок. Я пролетел всю комнату и упал у самой стены. Чудом не ударился головой об батарею. Рядом что-то жужжало – да это же мой плеер!

Стало даже не страшно, а жутко и неуютно. С совершеннейшей отчетливостью и каким-то унизительным бессилием я осознал, что я не хочу быть здесь. Силуэты о чем-то продолжали говорить – вполсилы, тихо. Один из них подошел ко мне и присел на корточки:

– С нами едешь.

Его рука прошлась по карманам моих брюк.

– Телефон.

Я послушно отдал ему трубу.

Мужчины стали возиться, двое подхватили сумки, вышли из квартиры. Один остался со мной.

– Садись, – сказал он.

Я сел на диван.

– Сейчас ты едешь с нами.

Голос его был с едва заметным недовольным придыханием. Я только сейчас это разобрал. Человек продолжил:

– Паспорт, телефон, твои вещи вернем. Не кричи. Твой друг делал плохо, а ты ему помогал. Нам надо узнать, как ты помогал.

В квартиру вернулся еще один.

– На улицу идем. Не кричать, – сказал человек и встал.

Я попытался подняться и тут только ощутил, насколько тяжелые, непослушные у меня ноги. В коленях отвратительно вибрировало. От испарины морозило. Проходя по коридору, я кинул взгляд на кухню. На подоконнике стоял умиротворенный, исполненный сиянием мудрости Ганеша.

Меня вытолкали в подъезд. Один из мужчин стоял спереди, другой закрывал дверь. Теперь я смог их рассмотреть: дородные армянские бойцы. Тот, что спереди, был крупным, тяжелым, даже как-то по-бабски мясистым. Тот, кто закрывал дверь, поражал своим ростом и худобой, огромным кадыком и неимоверно усталыми глазами.

А вот тут стоп. С каких это пор оперативники носят бороды и не показывают ксивы? Если это меня первый раз в жизни принимают, то я категорически против – я себе представлял его немного не так!

Дверь щелкнула. Мы стали спускаться. Страх и неопределенность длились так долго, что стали меня раздражать, как зубная боль. На улице и вправду хотелось крикнуть. Я повернулся назад, но поймал бычий взгляд худого с кадыком.

Перед парадной стояла невзрачная, старенькая иномарка. Задняя дверь была широко распахнута. На крыше никаких мигалок не наблюдалось.

Сперва залез я, следом за мной поместился длинный. Мясистый уселся на переднее пассажирское. Машина тут же сорвалась с места. Рулил тот угрюмый, который сидел за ноутбуком. Был он, кстати, моложе своих друзей.

Мясистый открыл бардачок, пошарил там, что-то пробормотал кадыку. Тот протянул руку, взял у друга неопределенный, бесформенный предмет.

– Фа, – сказал мне кадык.

В его руках была обыкновенная черная мужская шапка. Он жестом приказал мне пригнуться. Сначала я не понял его, тогда кадык схватил меня за шею и сильно нагнул, потом надел мне на голову шапку и спустил ее на глаза.

– Смотреть нельзя, – пояснил с переднего сиденья мясистый.

Какое-то время машина толкалась, набирала и снижала скорость, а потом поехала быстро. Они говорили на чем-то своем, громко смеялись. Пахло мужскими телами, сигаретами, дешевым освежителем воздуха, бензином.

Мы где-то ненадолго остановились, судя по всему, на заправке, а когда поехали обратно, я почувствовал жгучую, нестерпимую обиду, смешанную с еще большим раздражением. Будто бы вся эта ситуация, три этих армянских богатыря, эта тачка, мудак Шульгин скукожились до маленькой точки, которая превратилась в надоедливого комара и стала невыносимо жужжать вокруг. Безумно захотелось встать и уйти, будто бы все это был мерзкий и липкий сон, мудацкий, глючный балаган, который до смерти задолбал. И больше всего я хотел бы быть сейчас рядом с Соней.

Нос защипало, я почувствовал, как горло задергала судорога – я почти начал плакать. Но нет, здесь я этого делать не буду. Вдруг все стало ясно и прозрачно в этом мире. Ну какие же они коты?

Я снял с себя шапку и оглядел машину. Братья с интересом посмотрели на меня.

– Мужики, – сказал я и закашлялся.

Они заинтересованно ждали.

– Куда вы меня везете? Если вы по делам Шульгина, я ничего не знаю. Я просто работал на него, он мне платил немного денег. Мы с ним из одного города, знакомы давно, но я понятия ничего об его делах не имею.

Братья продолжали с любопытством меня разглядывать. Даже угрюмый за рулем отвлекся от дороги.

– Честное слово, – добавил я для пущей уверенности.

Рулевой что-то сказал друзьям – звучало это так, будто обрушилась поленница с сырыми дровами и пилой «Дружба» наверху – дробные, нерезкие звуки и мягкий лязг в конце. Троица громко засмеялась.

– Я знать не знаю, где Шульгин. Я видел его неделю назад. А сегодня пришел – и увидел вас.

– Пришел – друга не нашел, – сквозь хохот сказал кадык.

– Разберемся, – коротко ответил мясистый на переднем пассажирском, – ты, главное, будь молодец!

– Мужики, мне чужого не надо.

Братья угрожающе замолчали. Я посмотрел за окно – мы ехали по трассе Питер – Москва. Армяне снова стали говорить о своем.

Потом угрюмый рулевой повернулся и что-то сказал длинному. Тот наклонился ко мне и тихо произнес:

– Шапка.

Я послушно надел шапку и надвинул ее на глаза. Вдруг все это бессилие, злость куда-то ушли и захотелось спать. Машина резко повернула, мы поехали по ухабам. Сколько продолжалось это движение, я не знаю: час, полтора.

Бездорожье не заканчивалось, это очень злило рулевого, он кряхтел и жал, наверное, на все педали подряд, отчего машина нервно вздыхала и громыхала всеми своими шестернями. Наконец водитель сбавил скорость. Через какое-то время мы остановились.

Машина три раза сильно качнулась – братья повылезали. Хлопнули двери. Я, воспользовавшись моментом, сдвинул шапку на лоб и огляделся. Мы стояли возле не то деревенского, не то дачного дома. Виден был небольшой кусочек. Тут я здорово испугался – в лобовое стекло с интересом заглянула пара глаз. Мальчик лет семи, тоже кавказской наружности, с гордостью и вызовом смотрел на меня.

Дверь распахнулась, это худой вспомнил обо мне.

– Шапка! – крикнул армянин и с силой натянул мне ее на глаза.

Он приказал мне выйти, аккуратно помог выпрямиться. Потом грубо схватил под локоть и куда-то повел. Пару раз я, запнувшись, чуть не падал, тогда он одергивал меня, как непослушного пса. Вокруг послышались звуки, топот, заговорили люди – и на русском, и не на русском, ясно слышались два женских голоса. Пахло вареным мясом, чем-то жареным. Все это скоро осталось позади, под ногами почувствовалась утоптанная земля.

– Голова, – вдруг сказал худой и схватил меня за шею.

Он резко нагнул меня и завел в какое-то помещение.

– Голова, – вновь повторил путевой.

Я нагнулся сам. Он слегка толкнул меня. Сзади послышались хлопок двери и металлический щелчок. Приятно запахло сырым деревом.

– Так и будешь стоять, что ли? Мужчины в помещении, вообще-то, снимают головные уборы, – раздался передо мной голос.

Я машинально сдернул шапку и увидел Шульгу. Его обступала скользкая и душная темнота.

Секунды хватило, чтобы понять: нас затолкали в обычную баню. Я присмотрелся к Шульгину: ему повезло меньше моего – лицо его под правым глазом здорово набухло и покраснело. Сам он загадочно, полупьяно улыбался.

– Испытания, – почти пропел Шульга. – Торсунок сказал: «То, что нас не убивает, делает сильнее».

– Шуля, задрал, – не выдержал я, – это коты?

– Да какие они коты? – Шульга блаженно улыбнулся. – Так, простые наркоторговцы.

– Что нам делать? Когда меня отпустят? Я тут ни при чем, скажи им!

Теперь я понял, почему он так странно лыбился. Его нижняя губа, как и глаз, была разбита.

– Разберемся, – сказал он, а потом непринужденно развалился на полке и сцепил свои мерзкие, длиннющие пальцы в замок. – Чаю вот хочу. У тебя нет пуэра с собой?

– Когда они тебя схватили?

– Меня никто не хватал. Я сам с ними поехал, – ответил он и для пущей уверенности добавил, цокнув: – Доб-ро-вольно.

Из мутного маленького окна на его разбитое лицо падал нежный свет.

– Когда это было?

– Вечером вчера.

– Почему ты не позвонил мне и ничего не сказал?

Он сел и посмотрел на меня со смесью раздражения и тоски.

– А с чего бы я тебе позвонил, дорогой? С этой вот мочалки? – Шульга кивнул на вихотку, висевшую на стене.

– Что им нужно?

– Знаешь… Торсунок говорит, в ведах написано, что если мы на кого-то работаем, то это значит, что мы в прошлой жизни не отдали ему долг. Вот ты на меня работаешь – отдаешь что-то с прошлой жизни. А я, видимо, задолжал им.

Я сел и закрыл глаза. Очень захотелось выпить водки и лечь спать. С Соней.

– Какой же ты мудак, Шульга, – сказал я, не открывая глаз. – Ты думал, что обойдешь систему, взяв на вооружение эти свои ссаные эзотерические прибамбасы. Ты думал, что ты вне системы уже только потому, что поставил на полочку Ганешу и послушал своих этих лекторов-имбецилов. И ты ведь до сих пор не понимаешь, что все это – атрибутика. Что цели-то у тебя были ой какие мерзкие – ты хотел наебать систему, но ее невозможно наебать, потому что система и придумала наебалово.

– Ой! – крикнул он визгливо. – Ой! Бунт! Куда бы спрятаться!

Этот ушлепок вскинул руки и засмеялся – от души, весело, заливисто.

– Скажи-ка мне, а кто у нас тогда молодец? Ты, что ли? За два года, пока я был на зоне, я сделал больше, чем ты тут, на свободе. Чего ты добился за это время? Поменял миллиард работ? Вот так достижение! Вот кто достоин звания «заслуженный взломщик реальности».

Тут дверь в баню отворилась. Вошел молодой армянин, который был за рулем. Он глянул на Шульгу.

– Опять кричишь? – проорал армянин.

Шульга выставил ладони вперед и напряг свои костлявые пальцы. Выглядело это как хлипкое оборонительное сооружение.

– Да ладно. Я друга просто рад видеть, – не меняя градуса театральности, ответил он.

Армянин ринулся к нему. Шульга сжался в испуганную, жалкую позу. Боец остановился прямо возле жертвы, снял со стены мочалку и отошел назад к дверям.

– На вот, – сказал он, – помойся!

С этими словами он захохотал и кинул мочалку в Шульгу. Когда гость ушел, Шульга принял прежнюю непринужденную позу и с достоинством заметил:

– У них тут мальчик бегает. Видел, может? Докладывает им. Вчера решил покричать, этот гаденыш все рассказал батьке.

Мне вдруг снова захотелось спать. Я опять сел на полку к Шульге, прислонился к стене и спросил:

– А этот мальчик где? Твой который. Как его?.. Славик.

– Не знаю. Когда я вышел вчера в магазин, он остался в квартире. Наверное, у этих он, у друзей наших в доме. Чпокают его, наверное.

– Что делают?

– Ну что с ним еще делать?

Шульга начал что-то бормотать, тихо, вполголоса, совсем не так, как обычно. Я не заметил, как уснул.

Темнота обволакивала. Я проснулся от головной боли и жажды. Шея затекла, видимо, оттого что я спал на голой деревяшке. Через маленькое окошко пробивался латунный, рассеянный свет. Я огляделся. Шульги не было.

Бочонок в бане был доверху наполнен прохладной и чистой водой. Я наклонился и с огромной жадностью напился, потом умыл лицо. Стало легче, даже голова перестала болеть. Дверь в баню вдруг легонько скрипнула. Внезапный испуг заставил меня резко обернулся. Но никто не вошел, только ворвался теплый сквозняк. Я открыл дверь.

Она свободно отворилась в предбанник, а следующая дверь на улицу была настежь открыта. Прямо передо мной, за лесом, догорало закатное небо – чистое и высокое, кораллово-алое. Откуда-то издалека раздавались звуки – явно кто-то веселился. Я вышел на улицу и оказался в большом саду. С другой стороны небосвода опускались сумерки.

Звуки веселья явно доносились из дома, который было хорошо видно за садовыми деревьями. На лавочке рядом с баней лежала пачка красного «Максима» и спички. Я сел и в каком-то радостном отчаянии закурил.

Немного вдалеке слева, из-за деревьев, выглядывал кусок рабицы. Сначала показалось, что это забор, но, приглядевшись, я понял, что это нечто вроде птичника. Оттуда же послышалось недовольный, деловитый птичий посвист – весьма даже приятный. Несмотря на полнейшее недоумение, – что я тут делаю? что будет дальше? почему меня еще не грохнули? – я был тихой, детской радостью рад чувствовать эти теплые сумерки, слышать голоса вдалеке, курить терпкую, гадкую сигарету. Наверное, такая глупая радость знакома только человеку в неволе.

Я откинулся на стену бани. Очень захотелось, чтобы веселье там, в доме, принадлежало моим друзьям. Я давно так не отжигал: с гомоном, с чистой, светлой, дурной веселостью, с застольем.

Внезапно возникшая за большим ржавым бочком низкая фигура вдруг заставила меня вскочить на ноги. Тот мальчуган, с которым мы переглянулись из машины, строго, пристально смотрел на меня. Увидев, что я вскочил, он помахал мне и тут же скрылся.

Неужели и меня сейчас будут бить? С этими мыслями я закурил вторую сигарету. Не успел я ее добить, как фигура мальчика вновь показалась в сумрачном саду. На этот раз он осторожно шел ко мне. Когда мальчишка оказался совсем близко, я увидел, что в его руках – пластиковая тарелка. Он отдал ее мне и быстро убежал восвояси.

На тарелке лежало несколько кусочков теплого шашлыка. Порция была дополнена лужицей кетчупа и двумя ломтиками сыра. Не задумываясь, я выбросил сигарету и стал жевать мясо. Нежные волокна с диким, почти фантастическим ароматом таяли во рту. Когда я доел все, то не удержался и слизал соус и жир с тарелки.

Ощущение радости теперь разлилось уверенно и заслуженно. Я весь потонул в океане радости. До того было хорошо все – такие ласковые сумерки, такой замечательный ужин, такой добрый маленький джигит! Я откинулся на бревна бани, закурил снова и закрыл глаза.

Давно понятно: если есть путь больших дорог, то должен быть путь тропинок. Вот с древности люди знают, какими дорогами ходят. Многие федеральные трассы – это просто закатанные в асфальт трассы исторические, продолженные еще в древности. Но ведь не всегда тебе нужно из пункта A в пункт B, есть ведь еще бесконечное множество точек между двумя пунктами, и бесконечность же лежит за пределами прямых линий. Два типа бесконечности, одна бесконечнее другой.

Тропинки никто не придумывает и не проектирует. Ты просто идешь, куда тебе нужно, только иногда останавливаешься чтобы счистить со штанин репей. Вероятно, кому-то будет с тобой по пути, может быть, не сейчас, но через множество эпох. Но уже другой пойдет твоей тропинкой, а там – и до хайвея недалеко.

Пока есть тропинки – есть и всякие ребята, которым не сидится дома. Пока есть возможность создавать тропинки – есть вероятность, что мы не умрем от тоски.

– Неизведаны пути Господни, – услышал я перед собой и открыл глаза.

Из сумерек вышел крупный, здоровый человек с большим лицом. Я долго вглядывался в это лицо, долго ничего не мог понять, как бы возвращался к началу своего вглядывания и вглядывался заново.

Человек, видимо, устал ждать и подошел вплотную, а потом сел на лавочку. Я посмотрел на его внушительный профиль и застыл.

– Да ладно тебе! – воскликнул здоровяк.

Мое оцепенение продолжалось.

– Соседа не признаешь, земеля? – рассмеялся он.

Передо мной сидел Ролан, похититель моей первой и единственной машины, мой бывший сосед, здоровый армянский воин, убитый в американской тюрьме потомками Чингисхана и фанатами Чебурашки.

– Как тебя угораздило, братан?

Сигарета в моих пальцах дотлела и больно обожгла кожу, я шикнул и дернулся. Ролан расхохотался.

– Спрашиваю у этого говноеда – кто тебе помогал? А он и назвал твое имя с фамилией. Думаю, ну совпасть так не может. Чтобы и город, и имя с фамилией.

Ролан достал сигареты – вишневый Captain Black, – закурил и посмотрел на небо, где стали появляться первые звезды.

– Хорошо там было, – сказал он как-то неопределенно.

– В Америке, в смысле?

– Да какой в Америке! Прикалываешься, что ли? Сдались мне эти ебаные дали! Люди там, чтобы заработать и стать американцами, какой только херни не творят. Когда у нас с корешем отобрали нашу контору, он сказал, что не свалит отсюда никогда. Устроился в детский парк медведем. «Я, – говорил мне, – русский медведь».

– То есть как это, медведем?

– Да спокойно! Открывается шторка, он выходит в костюме медведя. Сам, кстати, придумал еще шапку-ушанку напяливать, чтобы смешнее было. Ну вот, и, пока открыты шторки, тупые американские дети должны в него гнилыми помидорами попасть. Кто больше всех попал – тому приз: путевка в Диснейленд. Этот кореш потом под пидора же заделался, чтобы его не отослали на родину. Русский медведь пидор.

– А как ты оттуда свалил? Я слышал про тюрьму.

– Ой, да тюрьма у них для иллигалов это как у нас пионерлагерь. Я там пробыл неделю, мне даже газеты на русском приносили, только я их не читал. Потом в самолет посадили, и я в чем был – в трениках и футболке с Микки-Маусом прилетел в Шереметьево. Там меня братва встретила уже.

Я взял вишневый Captain Black из пачки Ролана и спросил:

– Где хорошо-то было?

– Да там, в городе нашем! А сейчас мне туда нельзя, меня ищут.

Из-за бачка вновь выглянула пара мальчишечьих глаз. Ролан смешно шикнул ему и что-то сказал на армянском.

– Слушай, а что с Шульгой?

– С этим говноедом? – расхохотался Ролан. – Да он нам много денег должен теперь.

– А «вам» – это кому?

Ролан сощурился и посмотрел на меня.

– Ты зачем такие вопросы задаешь?

За деревьями птицы резво засвистели.

– Не убьете его?

– Посмотрим… Братан, ты – спокойно. Завтра пацаны тебя отвезут до города. Сегодня никак, у моей мамы день рождения был, все устали.

– С днем рождения! – вполне искренне сказал я.

– От души, братан! Завтра тебя отвезут. Ты никого не должен видеть и понимать не должен, где мы. Щас тебе одеяло принесут. Ложись вон спать, завтра шапку наденешь и поедешь с пацанами.

– Так просто?

– А че? – усмехнулся Ролан.

– Ну я же вот тебя знаю, мало ли.

– Ты меня не знаешь. Ты даже имя мое не знаешь. Как менятам звали – это давно уже не так. А этот твой хакер мстить мне хотел. Его же Штакет подогрел. Штакета помнишь?

Ролан опять расхохотался – его рассмешил мой откровенно болванистый вид. Такое количество новых фактов просто не укладывалось в моей голове. К тому же по ней, к слову сказать, меня сегодня били.

– Помнишь Штакета?

– Забудешь вас двоих…

– Он обижается, что я его сдал еще тогда, во времена нашей молодости. Вот и хотел он кусок рынка моего отколоть, пидор. Ну ниче, завтра еще пацаны подъедут, будут тереть с твоим другом.