Алая дорога

– Спасибо, папа, что разрушил мою жизнь в отместку за то, что я спасла человека от каторги брака с тобой. Сама на ней восемнадцать лет мучилась, – в лице дочери, смотрящей прямо в неподвижные глаза отца, не было любви. Только неприязнь и слабое отвращение, граничащее с безразличием.

Удар был ошеломляющ. Аркадий, красный от праведного гнева, выкрикивал обрывки каких-то фраз, Фридрих безуспешно пытался остановить его. Елизавета поспешно уводила дочь из комнаты. Елена сидела на стуле, прямая, как струна, и без тени страха по-прежнему давила отца взглядом.

В тот же день она уехала обратно в Степаново, решив быть мягче с мужем, потому что он при всей своей схожести с Аркадием и ему подобными казался неплохим человеком и вполне заслуживал любви. По крайней мере, так сейчас казалось Елене. Люди, совершившие необратимый поступок, часто обращаются к последней надежде, веря в неё сильнее, чем она того заслуживает. Елена в этот момент вправду думала, что научится приемлемо жить с мужем, забудет старые обиды, и при всей глубине своей незаурядной натуры не понимала, что всё равно всё останется по-старому. Она порвала слабую связь с отцом, только видимую, но всё же связь, но не испытывала ни раскаяния, ни горечи. Она не вспоминала Рождество дома и куклы, которые тот дарил ей.

Она вспоминала только смерть матери, Аглаю и спину Алексея, когда он уходил от неё на Дворцовой площади. Елена, конечно, помнила и то, как сама через несколько месяцев завершила крушение их расшатавшегося чувства, и это воспоминание било больнее всех. Она вспоминала и последние слова Алексея: «Доживайте свой беспутный век в компании почитателей старого режима». «Беспутный век». Да, как он оказался прав, как он всегда оказывался прав! Что она сделала в своей жизни, чем может гордиться? Подобно своей бабушке, но не так поздно, она задала себе вопрос: «Зачем я жила?», и понимала, что ответ всплывёт в сознании только тогда, когда она действительно добьется чего-то, станет кем-то. А пока что… Она жила, подобно почти всем русским женщинам в необъяснимой уверенности, что она в своей собственной судьбе не главная, что её единственное предназначение – плодить таких же слепых, как она сама. Единственный раз, когда она могла перекроить судьбу по своей воле с человеком, ставящим её выше, чем другие, Елена уступила роящимся вокруг неё ядовитыми осами предрассудкам, поддалась предательству воли и покорно приняла то, что ей уготовили другие. Внезапно в голове вспыхнула мерзкая мысль: «Какое ещё предательство судьбы? Каждый сам свою судьбу лепит, нечего тогда на неё роптать».

И она жалела обо всём, жалела и чувствовала, как горло начинает болеть перед вулканом прозрачных слёз. Не жалела она только о сыне, и только это существо связывало её с реальностью. Эта любовь, великая любовь матери к ребёнку, перед которой ничто все остальные, грела её обожженную душу.

Глава 5

На следующий день после окончательного, наверное, разрыва с отцом и светским обществом, Елена проснулась с какой-то блаженной лёгкостью. Ласковое мартовское солнце скользило по комнате, озаряя её ненавязчивыми бликами. Елена немного посидела на белоснежных простынях, стараясь не думать ни о чём, но это было непросто. Лёгкость таяла, как остатки снега под крыльцом её старого дома. Недавнюю уверенность, с которой она высказывала отцу правду, сдуло голодным весенним ветром, прорывающимся к ней в комнату через слабую защиту лёгких занавесок. Елену жгла неприятная мысль, что она переборщила с горечью слов, и на самом деле всё было не так пугающе. Может быть, ей просто казалось, что она страдает, может, она просто не рассмотрела счастье? «Да ну, это уже ерунда какая-то. Если счастье наступит, его не пропустишь», – подсказала ей внутренняя мудрость.

В отличие от многих людей, чья довоенная жизнь казалась им теперь вершиной благоденствия, Елена не мечтала возвратиться назад. Она надеялась, что после войны всё будет иначе.

Успокоившись, она тряхнула длинными тёмно – русыми волосами, слабыми волнами бунтующими на плечах, и встала с постели, босыми ногами чувствуя приятную прохладу пола. Хватит уже бояться перерубить узел, давящий на шею, плакать и сомневаться. Так вся жизнь пройдёт, и не заметишь её. Нужно жить и быть сильной. Пусть даже не для себя, но для сына, чтобы через двадцать лет он не сказал ей: «Мама, почему ты плыла к водопаду со всеми?»

Поглядев на обширную коллекцию втиснутых в комод платьев, а затем на корсет, Елена вздохнула. «Зачем всё это? Я не та. Не из тех, для кого богатство и преклонение – главные цели жизни. Мы должны жить просто. Любовники, дорогие ткани, общество, престиж… Пустышка, и я была там». Раньше это возбуждало в ней что-то неестественное, хоть и приятное. Ей нравилось, когда на неё смотрели, ей восхищались. Нравился мир моды, развлечений и цветов. Но она никогда в полной мере не была его частью.

«Закрыты, замурованы в одеяния, как в броню. Эти бесконечные ленты, тесёмки, подкладки… Сколько времени они занимают и для чего нужны? Чтобы мужчины рассматривали нас, как изящную деталь интерьера? А если вечно таскаешь это на себе, откуда возьмется свободомыслие? Душа и тело связаны много больше, чем кажется. Так что удивляться, что круг дамских интересов так узок?» – медленно раздумывала Елена, покусывая кончики пальцев.

От Аннет, приехавшей в столицу Российской Империи ради карьеры мужа, она слышала, что некоторые прогрессивные женщины в Европе уже отказались от этой детали туалета, заменив его более щадящими модификациями. Кажется, она слышала даже, что одна дама отрезала низ от корсета и со смехом объявила, что собирается носить его только в таком виде. Елене и самой всё больше надоедало это сковывающее тело, а через него и душу, чудовище, доказательство рабства женщин, которому они с гордостью позволяли калечить свои рёбра. С того момента, как она начала мыслить и понимать что-то об этом запутанном мире, она вынуждена была, как и все остальные, утягивать себя, чтобы казаться привлекательнее придирчивым покупателем невест, стараться унять поскрипывание корсета в самые ответственные моменты и жаждать освобождения. Запакованная жизнь вкупе с переломанной судьбой всего её поколения, утонувшего в войне, показалась ей невыносимой.

Сегодня был первый день новой жизни, неизъяснимо пахнущая весна, и Елена просто накинула поверх рубашки летящее зелёное платье без намёка на кружева и жемчуг. Ни чулок, ни нижних юбок она не использовала. Как вдруг это оказалось легко! Не нужно было звать служанку, скучать и вздыхать, пока та с остервенением шнурует непокорные тесёмки, испытывать приступы тошноты при малейшей усталости, полусидеть, полу – бегать и полу – смеяться. Ничто больше не сковывало, не приносило неприятную испарину, не мешало полной грудью пробовать воздух.

За завтраком Павел смотрел на мать с обожанием, и, поймав его взгляд, Елена и улыбнулась и задумалась. Павел внешне больше был похож на Александра, чем на неё, и каждый раз, глядя на сына, она вспоминала мужа, чувствуя при этом лёгкий укол внутри, словно рушились какие-то неосмысленные надежды. «Он же приедет, конечно, приедет, и что будет? Даст он мне нормальную жизнь или заберёт Павлушу?» Раньше Александр доставлял ей хлопоты только тем, что вообще был её мужем, и не портил жизнь скандалами, отвратительным характером или карточными проигрышами. Разве только немного…

Он только нависал над ней каждый день и поминутно вызывал вопрос: «Почему ты рядом со мной?» Порой, замечтавшись или забыв на минуту настоящее в театре, она отправлялась в мир вечной красоты и любви. Но, стоило только попасться ей на глаза Александру, блаженная нирвана опадала, как сморщенные лепестки с тюльпана. Она вспоминала его колкие шутки, его неряшливость и при этом требования, чтобы дом и костюм чистили до паранойи, странное отношение к ней, смешанная палитра привязанности, удовлетворения от обладания красивой игрушкой и нежелания даже подумать о том, что ей может быть нужно что-то кроме его гладко выбритого лица. Он абсолютно не понимал женщин, но не испытывал из-за этого досады. По правде говоря, он вовсе и не задумывался ни над этим, ни над чем-то ещё.

Но вдруг война и возраст изменили его характер, вдруг она слишком плохо знала его? Она ведь и не пыталась сделать это, прозябая исключительно в своём мире. Он мог стать мстительным, причиняющим ей боль. Этого ей не хотелось, потому что он вытащил её из отцовского дома, развлекал, когда исчез Алексей, и Елена по-своему привязалась к нему. Иногда она даже скучала без его жизнерадостности, но, стоило ему вернуться, всё возвращалось на круги своя.

После завтрака Павел в компании няни с криками и плачем отправился купаться, а Елена, не отреагировав на очередную истерику, слишком уж много их стало в последнее время (Павлуша вдруг воспылал лютой ненавистью к воде), пешком отправилась к Астафиным в небольшую деревеньку, когда-то принадлежащую Грушевским. По пути она подмечала неизбежные изменения природы, полутона её настроений. Свежее лицо красавицы-весны вышло из тени холода и расплывалось первозданной прелестью, гладя Елену по волосам нежным ветерком.

Войдя в просторный барский дом, она позвала слугу и стала ждать хозяев. Они задерживались дольше обычного, но это её не насторожило. Сегодня всё было так прекрасно, не хотелось возвращаться к тяжким думам, к которым она была расположена благодаря затуманенному детству и нервозности, унаследованной от матери.

Наконец, к ней вышла Ольга. Елена своей удивительной чуткостью поняла, что что-то случилось. Ольга сжимала губы и была ощутимо взволнована. Её добрые глаза слегка скрылись за тонкой плёнкой слёз. Притворяться Ольга Астафина не умела никогда.

– Боже мой, Оленька, что случилось? – опередила Елена сбивчивые приветствия.

Подруга посмотрела на неё, как на безнадёжно больного человека.

– Лена, прости мне мою нервозность, я, наверное, просто гипертрофирую всё, но… У вас же был роман, вдруг опять всё вернётся, так бывает… Мы за тебя боимся, ты же замужем…

Елена почувствовала, как по её коже затанцевали тысячи раскалённых иголок, будто она упала в ледяную реку. Иглы бежали вдоль спины от шеи, обжигали сердце неистовым биением.

– Алексей? – уточнила она, сверля Ольгу воспалённым взглядом.

– Да, – и, переведя дух, та продолжала уже гораздо спокойнее. – Приехал два дня назад, гостит у нас, мы его единственные друзья с домом… Ты же знаешь, он боролся против власти, попал в тюрьму на Волге, бежал оттуда, вернулся…

Елена давно подозревала, на что он способен, но всё равно тихо охнула, выпустив из лёгких весь воздух, и теперь не могла отдышаться.

– И что? – тупо спросила она Ольгу.

– Я… мы думали, что тебе это будет неприятно, ведь все твои родные – консервативные дворяне…

– Я как раз и пришла сообщить, что хочу жить так же свободно, как вы, и порвала с отцом. С мужем ещё нет, он ведь на фронте. – Сердце неуверенно прыгало в груди, билось о рёбра, пытаясь вырваться наружу.

Ольга была поражена.

– Не думала, что ты не считаешь меня способной на это, Оля.

– Я не считаю так, но… Боже, какая ты смелая! – в голосе Ольги чувствовалось восхищение и скрытая гордость.

– Война, на ней вообще люди сходят с ума. Но мне она помогла… Помогла вылезти.

– Так ты уходишь от мужа?

– Я не знаю. Но жить с ним уже не буду. Сейчас же можно развестись, это тебе не прошлый век. В этом плане нам легче.

– Да, но всё равно это не одобряется, тем более, столько нюансов…

– По-моему, мы достаточно говорили о том, что общество никого из нас больше не волнует.

Обе замолчали, не решаясь заговорить о том, с чего начали разговор.

– Он знает, что я здесь? – спросила Елена тихим, не своим вовсе, голосом.

– Я не уверена в этом. Ты ведь знаешь мужчин – о самом важном они говорят в последнюю очередь или забывают вовсе.

– Почему ты думаешь, что для него моё присутствие по-прежнему важно? Столько времени прошло…

Ольга не нашла, что ответить.

– Ты так говоришь, словно какая-то трагедия развернётся, если мы встретимся, – продолжала Елена, сводя брови.

– Мы заботимся о вас.

– Не нужно, мы взрослые люди. И потом, неужели ты думаешь, что он до сих пор думает обо мне? Это смешно, родная. Надо быть оптимистами, но это не должно граничить с глупостью. Тем более, почему ты поднимаешь бучу именно сейчас, а не тогда, когда Пётр был болен?

– Тогда мы не знали всех подробностей, не знали, как далеко вы зашли. Мы не думали, что вы были помолвлены.

– А теперь узнали?

– Да… – неуверенно сказала Ольга, обдумывая, правильно ли будет озвучить свою следующую мысль. – Он, видимо, осмыслил что-то после заключения, потому что радостно встретился с нами и рассказал всё. Он говорил о тебе тепло.

Ольга не увидела, как отошедшая к окну Елена закрыла глаза.

Наверху послышались шаги. Через минуту дамы увидели, как с лестницы спускаются двое рослых мужчин.

– Они не знают, что ты здесь, я Петру не успела…

Но Елена её уже не осознавала происходящее. Она поймала ошарашенный взгляд Алексея, и сквозь подскакивающий стук сердца услышала приветствие Петра. Они говорили что-то, но их голоса отдавались в ней далёким неразличимым шёпотом. Сквозь слёзы, навернувшиеся на глаза, она наблюдала за этой странной сценой с недоверием, боясь, что это лишь видение. Жилы резнула неприятная мысль о том, что вид у Алексея едва ли такой же безумный, как у неё. Он, то ли научившись за годы политики закрывать свои чувства от посторонних, то ли просто потому, что никаких чувств уже не было, после первого удивления держался достойно.

– Елена… Аркадьевна, приятно снова вас видеть, – произнёс Алексей спокойным вежливым голосом.

И Елена вдруг поняла, что её волнение, предостерегающие разговоры с Ольгой, безумный вид смешны, нелепы и вопиюще глупы. Не бывает так, чтобы отвергнутый мужчина несколько лет только и делал, что думал о возлюбленной, вздыхал по ней и прятал слёзы. Это больше походило на сентиментальный бред, чем на истинную сторону жизни. Призвав на помощь всё своё мужество, Елена ответила, как могла спокойно.

– Добрый день, Алексей Дмитриевич. Где же вы были так долго?

И Елена опять почувствовала, как на щёки жгучей волной обрушивается краснота. «Дура, дура! Что за вопросы?!»

– Путешествовал, – ответил он, смотря на Ольгу. – Ольга Сергеевна, как ваши подснежники?

– Отцвели, – только и смогла вымолвить хозяйка дома.

Комната погрузилась в нервозную тишину. Наладить беседу казалось невозможным.

– Алексей был на Волге, там местность не сильно отличается от нашей, – доложил Пётр.

– Петя, это потому, что я был на той же параллели, что и мы, чуть южнее, – с улыбкой отвечал Алексей, – и в Сибири такая же погода, только зима холоднее, а лето жарче.

Ольга и Пётр рассмеялись. Елена только потёрла лоб ладонью. После первых минут она не в силах была уже осматривать его, было больно и вообще невыносимо, но тлеющей, как на костре, кожей чувствовала его.

Куда уплыли те дни, когда она с безотчётным обожанием, но не желанием раствориться в нём, легко и свободно, как ребёнок, не знающий препятствий, наблюдала за ним?

«Как хороши, как свежи были розы…»

Ей нравилось отыскивать в его чертах следы новых чувств, понимать, как он хорош, и быть уверенной в неотвратимом счастье. Почему же теперь, как будто он перестал быть ей родным, она прямой струной сидит на диване, ощущает небывалую духоту и смотрит куда угодно, только не на предмет своей былой страсти? Ей было досадно, что его приезд разбередил ей душу, она стыдилась себя и поражалась тому, насколько сильно заблуждалась в себе. Его жизнь давно уже оторвалась от неё и течёт своим руслом, неведомым ей. Она не знала, что он думает, насколько изменился за эти годы, получилось ли у него то, что он хотел, покидая Петербург, нашёл ли новую привязанность.

Мало – помалу началась неторопливая беседа, неизменная между людьми, столько лет дружащими. Елена была признательна Ольге за то, что та, обычно менее разговорчивая, чем её муж, поминутно оживляла беседу остротами и умеренным кокетством, так что Елена спокойно могла придаваться тяжёлым думам. Глядя на Алексея, она не могла подавить тающего ощущения в груди, не могла с горечью не посмеяться над своей уверенностью, что всё прошло.

Минуло четыре года с тех пор, когда они виделись в последний раз. Алексей едва изменился – немного похудел, стал ещё более жестким. Иногда, хоть он и находился среди людей, которых любил и уважал (за исключением, может быть, Елены), в его взгляде проскальзывала отстранённость от происходящего и едва уловимая горечь. След не праздно проведённых годов врезался в его кожу, и любой проницательный человек прочитал бы на ней летопись борца. То, за что он боролся, уже давно не вселяло в Елену вечный господский страх и ненависть.

Глава 6

Как не пыталась Елена забыться и зажить непринуждённо, как мечтала, что-то неизменно влекло её в тёплый дом Астафиных. Она ненавидела себя за то, что приезжает к ним и иногда застает Алексея одного, но побороть искушение не могла. Часто она спрашивала себя: «Зачем?», но ответить не могла. Пусть не будет между ними взаимности и уважения, ей он необходим, как воздух, как тихие летние сумерки с переливчатым закатом. Она не знала, что будет дальше и не предпринимала никаких попыток, но грезила.

Один раз они все вместе гуляли по влажному степановскому лесу. Впереди бежали Машенька и Павлуша, заливистыми воробушками смеясь и дразня родителей. Те со спокойной нежностью смотрели на детей, а в гордых улыбках мелькала тайная надежда, что те не совершат их ошибок, обязательно станут счастливыми и найдут своё место в мире.

Пётр как-то сказал Елене, что завидует Алексею из-за того, что тот точно знает, чего хочет, идёт до конца, и, если и сомневается в сделанном выборе, то не бросает всё при первой же трудности. Теперь Алексей имел право непривычно мягко упрекать друга в том, что тот бездеятельно сидит в деревне. Пётр действительно начал лениться, иногда у него даже вспыхивали конфликты с женой. Ольга не могла принять то, что выходила замуж за деятельного человека и умницу, а теперь вынуждена была смотреть, как он становится безразличен ко всему, чаще произносит заезженные фразы и дольше спит. То, что Елена когда-то мнила политическим кружком, сгнило само по себе, не распадаясь. Его участников разбросало по жизни, а они, видимо, даже не переживали из-за этого.

Пётр воспитывался в пропитанной условностями дворянской среде, создающей неестественный барьер не только между чужими, но и зачастую родными людьми. «Чем легче тебе с другими, тем легче с собой», – говаривал его отец, безобидный почитатель домашней выпечки и клубничного варенья. Пётр рос обожаемым матерью ребёнком, поэтому с детства, видя только добро и справедливость, проявлял исключительную покладистость и доброту. Он любил других, причём совершенно искренне и обиделся бы, если бы ему доказывали обратное, но всё-таки не любил их самозабвенно, как умела Ольга. В душе он всегда оставался любимым малышом и не вышел из своего бессознательного детского эгоизма, которого эгоизмом-то назвать было преступлением. Он не умел навязываться людям и угадывать, что они думают и хотят, никак не выказывая своего желания; а другие, безупречно воспитанные, не могли просить его о каких-то милых мелочах, что он с радостью исполнил бы.

Елена обладала удивительной способностью запоминать такие важные детали, лучше всего характеризующие дорогих ей людей. Теперь она сочувствовала всем им.

Неожиданно, как и любой важный разговор, непонятно вытекающий из множества тем и полутонов озвученных ранее идей, вспыхнула беседа.

– А что, сильно Петербург волновался в феврале? – спросил Алексей. – Мне рассказывали, на улицах демонстрации были, многие радовались и поздравляли друг друга.

– Мы почти всё время после свадьбы здесь провели, и революцию тоже, Лёша, знаешь ведь. А вот Елена была в столице, видела всё.

– Да, была, – неуверенно начала Елена. – Город ликовал. Были, конечно, и те, кто противился. Царь отрёкся и почти сразу с семьёй уехал от греха подальше. Мы и не заметили, так быстро все свершилось.

– Слишком долго ждали. Так долго, что уже не верилось, – сказал Пётр.

– А как закоренелые аристократы себя повели?

– Мой отец ругался на чём свет стоит, не мог поверить, что теперь имеет столько же прав, что и его бывшие крестьяне, – Елена улыбнулась, а с ней вместе и все. Улыбка получилась смутная, едва ли не трагичная.

– Да, не просто свыкнуться с мыслью, что ты теперь не крепостник. – Алексей слегка растягивал слова, блаженно отдаваясь солнцу.

– Лёша, крепостное право отменили, – осторожно сказал Пётр, понимая, что за этими словами последуют пламенные разоблачения. Но подавить искушение поправить кого-то он не мог.

– Петя, ты как ребёнок! Я подозреваю, через пару лет Машенька будет больше смыслить в политике, чем ты. Сам знаешь, что отмена права никаких привилегий крестьянству не дала, пахали они так же и ненавидели своих помещиков.

Елена вспомнила затравленное лицо той женщины на поле. Что с ней теперь? Уйдет она с семьёй из Степаново? Жив ли её муж? Елена, пытаясь вникнуть в управление имением, немного увеличила крестьянам заработок, но Пронька написал Аркадию Петровичу выразительное письмо, и все её благие намерения пресеклись на начале. Ведь хозяином имения по-прежнему оставался Аркадий, хоть и не собирался жить там. Удивительным было то, что он вообще не выгнал дочь, поругавшись с ней. Сейчас он не думал о Елене, колеся по Европе и догоняя очередную охотницу за его состоянием. Эта женщина мучила его своим несносным поведением, но отказываться от неё он не намеревался.

После рождения сына Елена приобрела привычку обходить свои владения и справляться о том, как живут крестьяне. Она надеялась, что это поможет хоть кому-нибудь. Ранее крестьянский вопрос для неё вовсе не существовал, а, если и существовал, воспринимался, как должное. Однажды она увидела на дворе красивого бойкого мальчика и захотела сделать ему что-то хорошее.

– Как тебе живётся? – спросила она, наклоняясь к нему.

– Голодно, матушка, – просипел мальчик в ответ, утирая нос грязной ладонью.

Елена помрачнела, погладила мальчика по головке и наградила монетой.

– Нельзя ли сделать что-то для людей? – в тот же вечер обратилась она к управляющему.

– Предоставьте это мне, – отгрызнулся Пронька, презрительно глядя на «хозяйскую дочку».

После этого они относились друг другу враждебно, а Пронька написал Аркадию Петровичу то обстоятельное письмо. В ответе чётко было указано не слушать Елену и не давать ей никаких прав.

– Но теперь – то всё, наконец, изменится? – с надеждой спросила Елена, словно Алексей знал ответы на все вопросы.

Тот впервые задержал взгляд на её лице. В нём, непривычно загоревшем, появилось что-то простовато – крестьянское, как у долго работающих на поле людей. Это было ему близко и понятно, как будто она, забыв напудриться, помогла ему стереть дворянскую истому. В его непримиримых чертах что-то смягчилось.

– Посмотрим, Елена Аркадьевна, – уклончиво ответил он.

– Нет, ты лукавишь, Алёша! – воскликнула Ольга. – Расскажи нам всё, что думаешь, как раньше, прошу!

– Хорошо, только не вскрикивайте, как кисейные барышни. Уж в вас-то этого не капли, чем вы и хороши, – (Елена вздрогнула). – Пока Россия не расчистит трон от всей той нечисти, которая вьётся и сейчас вокруг него, ничто ни на йоту не продвинется.

Никто не вскрикнул и не возмутился. Все уже привыкли к безапелляционной манере Алексея Нестерова высказывать своё мнение.

– То есть насилие? – Пётр, как ни пытался, не смог сдержать досады.

– Да, мой милый. Насилию – насилие, иначе мы как после татарского ига оказались в пыльной пустыне, так в ней до скончания века и застрянем. Давно уже пора было революцию поднять. Да не добились ничего декабристы, в последний момент царька испугались. И чего пугаться – то? Если знали, что на смерть идут, смелее бы были!

– Легко так говорить, когда не стоишь перед Зимним дворцом с полком солдат за плечами и не ждёшь, когда тебя бросят в Петропавловскую. – Эти слова Елена сказала без злобы, так что Алексей не обиделся.

– Да, говорить всегда легко, но я не к этому. Я про то, что мы не должны повторять их ошибок, не должны просить царя о реформах, у нас это, как знаете, не проходит даром, хотя бы Кровавое воскресенье вспомните, а те люди даже не вооружены были. Так что единственный способ изменить что-то – не болтать за полированными столами, а отрезать гниющий орган. Не молиться и со страхом ждать расправы, а проявить мужество.

Елена слушала внимательно и не находила, как ни старалась, возражений. В сущности, она полностью поддерживала его точку зрения, а оспорить её хотела лишь из скребущего чувства противоречия.

– То есть вам мало того, что все уравнялись в правах, монархия больше не будет абсолютной или вообще не будет, если только не решат ее возродить… – неуверенно произнесла она, стараясь не смотреть ни на кого. – Вам нужно полностью смести старое, как Базарову…