Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я

– Моя жена… Елена – только предлог? И для брата, и для тебя?

– Да.

Бесконечна Азия, Земля Асов, земля светлых богов. И наша Европа, Темный Эреб, гнездилище Семьи-Семейки (эх, мама, мама!), кажется перед нею грудой мелких камешков…

– Значит, ты не будешь брать Трою, Тидид? Это и есть настоящий план? Сначала хеттийцы…

– Да.

Вырос белокурый Атрид, вырос! Не спорит, не возмущается, не зовет меня ткнуться лбом в троянские стены.

…Это Любимчик все не успокоится. И Пергам грабить не след, и Телефа-предателя обижать не след, а должно хитоны подоткнуть и вприпрыжку мчаться к Скейским воротам – под Гекторово копье, под железные хеттийские мечи. Обидно рыжему! Все Семейка просчитала, все продумала: хеттийцы на севере, Телеф на юге, и молот готов, и наковальня.

…И вновь, как и прошлой ночью, почудилось, будто призрачная твердь, но уже не морская – земная, исчезает, выгибается стенками гигантского, черного, бездонного котла, и желтый глаз Крона, Крона-Времени…

Чудится? А если нет? Что ОНИ задумали? Что? А ежели задумали, то сказали ли Любимчику? Едва ли, он – сошка мелкая, Одиссей-басилей, сын Лаэрта Пирата, мой бывший друг. Его дело маленькое – нас под Трою гнать… Да, не везет тебе, Лаэртид! И под Фивы не поспел, и под Трою не пускают. Интересно, что тебе ОНИ за службу пообещали? Пифос варенья да корзину печенья?

– Этот ваш план – твой и брата… Ты мне расскажешь, Тидид?

– Да.

Поэтому мы с белокурым здесь, на пустых пергамских стенах. Впрочем, все нужное и так делается – без нас. Амфилох вместе с Идоменеем грузят корабли, Лигерон со своими муравьями зачищает округу, богоравный Капанид выгребает золото-серебро из пергамских закромов (хозяйственный парень!), Фоас… Он тоже при деле, мой чернобородый родич.

– Слушай, Атрид! Главный враг для нас – не Приам с его союзниками. Это козопасы – в шкурах и с дубинами. Главный враг – хеттийцы. У ванакта Суппилулиумаса – войско с железными мечами. Нам его не разбить, из наших воинов почти никто не воевал, из вождей тоже…

Да, собрал Агамемнон воинство превеликое – громадную толпищу мальчишек, в первый раз взявших в руки копья. И над ними – тоже мальчишки. Кто из нас сражался – по-настоящему, не из-за трех коров? Я? Мы, эпигоны? Фивы и те взяли только благодаря дяде Эгиалею.

…И нам нельзя проиграть! Дорийцы на севере! Дикари – тоже с железными мечами! – под предводительством Гилла, сына дяди Геракла. Ждут – устали ждать. Почему никто не хочет о них помнить?

– Но нам повезло. Уже много лет Суппилулиумас воюет – и на севере, и на юге, и на востоке. На севере, возле Геллеспонта, с фракийцами и шардана[9]. На юге – с тусками[10]. На востоке – с каска и урартами[11]. Поэтому его войско сейчас разделено на четыре части. Сам он вместе с лучшими воинами – Сыновьями Солнца – совсем рядом, в земле Ассува, это в трех переходах от Трои…

Кое о чем я узнал еще в Аргосе (спасибо Идоменею и его друзьям из Дома Мурашу – тем, у которых бороды колечками). А о главном мне рассказали тут. Телеф, козий выблядок, поначалу отмалчивался, но когда я отдал его Фремониду Одноглазому… Ох, и запела же «басилея»! Без всякой лиры-кифары запела!

– Я понял, – кивнул белокурый, подумав. – Отец говорил о таком. Нужна гирька.

– К-как? – поразился я.

– Гирька, – улыбнулся Менелай. – Маленькая такая. На весах – равновесие, но достаточно кинуть гирьку. В нужное время да в нужное место… Так?

– Именно так, Атрид!

Я вновь поглядел на бесконечную гряду зеленых холмов. Старое правило: перед сражением командир всегда должен осмотреть место боя. Всегда заметишь что-нибудь этакое. Да только что тут увидишь, если место боя – вся Азия, бесконечный Восточный Номос, и эти холмы – даже не ступеньки, а так, камешек у ворот?.. Молодец Менелай! А я его за мальчишку-недоростка держал. Да и не один я.

– Именно так, Атрид. На хеттийских весах – равновесие. Достаточно колыхнуть их – и даже железные мечи не помогут Суппилулиумасу. Но с Трои начинать нельзя, хеттийский ванакт недаром заключил перемирие – тут, на севере. Он ждет… Ну и пусть ждет!

Я улыбнулся, белокурый усмехнулся в ответ… помрачнел.

– Я думал, ты совсем другой, Тидид!

– Другой? – изумился я. – Почему?

…Но в памяти уже всплыло. Другой… Не я… Из проклятой реки на скользкий ил выплыл уже не я.

Другой.

…Плещет, плещет…

– Понимаешь… Мой брат… Агамемнон… Он тебя побаивается. Ну, да это не тайна, сам знаешь! Но, когда мы говорили с ним в последний раз, он, брат, сказал, что у каждого есть своя цена. И у тебя тоже, Диомед. Просто такому, как ты, нужно пообещать много. Очень много, очень! И тогда ты станешь служить – даже Агамемнону! Я думал…

– Что Диомед, ванакт Аргоса и всей Ахайи, пошлет носатого с его мечтой о Царстве Великом прямиком в Гадес? – понял я.

– Вроде того, – Менелай встал, зябко дернул плечами. – Разве я хотел войны? Разве мне нужны руины Трои?

Скривился белокурый, махнул рукой. Не договорил. Да и зачем? И так все ясно… Зачем ты выбрала этого парня, Елена, Елена Прекрасная? Что он тебе сделал плохого?

Теперь мы молчали, и я понимал, что разговор пора заканчивать, я просто должен отдать приказ спартанскому басилею, третьему воеводе Великого Войска. Он обязан ответить: «Слушаюсь!»

– У Тихи, богини Удачи, одна прядь волос на голове, Атрид. Все дается в жизни только однажды – не ухватишь, станет поздно. Один раз можно полюбить так, что любовь станет дороже собственной души…

Я боялся взглянуть ему в лицо. Боялся увидеть собственное отражение – как в серебряном сидонском зеркале…

…Та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее…

И все-таки ты счастливее моего, белокурый сын Атрея! Из Трои возвращаются. Из темного Гадеса – нет. Почему ты не отпускаешь мою душу, Амикла? Но ты права – не отпускай!

– Один раз можно стать ванактом Аргоса. Один раз можно победить Царство Хеттийское. Один раз можно завоевать Азию. А Великое Царство… Пусть им правит твой брат! Я не вернусь в Аргос, Менелай! Может, на Востоке, в чужой земле, я стану счастливее…

Я говорил странные, чужие слова, но понимал – все это правда. Диомед Дурная Собака, сын изгнанника, ванакт на чужом троне, никому не нужен в земле Ахейской. Никому! Ему нечего делать на Поле Камней! Так пусть же ведет меня сорвавшийся с цепи Пес – Собачья Звезда!

* * *

Ночь над Азией, ночь…

Темный Эреб навалился брюхом на обитель Светлых Асов – грузно, недвижно. Не скоро Солнцеликий Гелиос, которого в этой земле называют Истанус, наберется сил и прогонит тьму, пришедшую с Запада.

Мы – тьма. И я – тьма.

Ночь…

– Мама! Почему ты молчишь, мама? Ведь мы расстаемся, ты уходишь, и я ухожу… Нет, хуже, мама, хуже! Со мной что-то случилось, это уже не я, разве я смог бы заболеть войной, полюбить ее, наслаждаться каждым ее мигом? Разве можно любить войну? Войну любят боги… Меня уже так назвали: «Бог Дамед». Из твоего сына получится плохой бог, мама! Помнишь, я был еще маленький, и папа был жив, и все были живы, ты просила его, папу, уехать – подальше, прочь от вашей проклятой Семейки. Ведь ты хотела этого, мама.

ТЫ хотела!

А сейчас… ТЫ с НИМИ, с моим Дедом, моим НАСТОЯЩИМ Дедом, с ЕГО братьями, с ТВОИМИ братьями. С НИМИ – не со мной. Ведь я – человек, я жил, как человек, любил, как человек… Зачем ТЫ спасла меня, мама, в ту ночь, когда Танат Жестокосердный пришел за мною, за твоим маленьким сыном? Я бы ушел – ушел, зная, что меня любят, что ни у кого – ни у кого, ни в одном из миров! – нет такого папы и такой мамы, я был бы счастлив даже там, среди бледных асфоделей…

А когда не любят… Когда не любишь сам… Когда тех, кого ты любил, уже нет… Тогда срываешься с цепи – как Пес, как Собачья Звезда. Разве тот, кто любит, захочет завоевать мир? Зачем ему мир?

Иногда мне видится самое страшное: ВЫ против нас, лицом к лицу, копьем к копью. Отцы – против детей, деды – против внуков. Мы же ВАШИ дети – несчастные, безумные, с отравленной – ВАМИ отравленной! – кровью. Разве можно убивать детей?

Почему ТЫ молчишь, мама? Почему?

Ночь над Азией, ночь…

Мы – тьма. И я – тьма.

* * *

Искусство войны – искусство богов. Боги повелевают людьми…

– Менелай, басилей спартанский! Все ли понятно?

– Все, ванакт!

– Промах, басилей тиринфский! Полидор, басилей лернийский!

– Не подведем, Тидид! Ты сказал, через три года?

– Через три года, ребята. Помните: мы – Аргос!

– Мы – Аргос, ванакт!

– Лигерон! Из твоей доли добычи мне нужно…

– Знаю, дядя Диомед, знаю! Тебе нужно все золото и серебро, да? Я знаю, все уже отдали. Зачем ты спрашиваешь, дядя Диомед? Я ведь не жадина! Это для войны, да? А разве золотом воюют?

– Еще как воюют, Пелид!

– Ой, ты меня впервые Пелидом назвал! Как взрослого!

– Как взрослого, Лигерон Пелид, наследник мирмидонский.

– Курет Идоменей! Миносе то этаной?

– Миносе то этаной! Станем Миносами, курет Диомед!

– Богоравный Амфилох! Богоравный басилей Сфенел!

– Сам ты богоравный! Да не волнуйся, Тидид, дело простое. Ты-то будь поосторожнее!

– Капанид?

– Что – Капанид? Капанид, Капанид… Небось меня с собой не берешь! Собака ты после этого, Тидид! Дурная Собака! Этолийская… Мы же с тобой с самого детства друзья! А берешь с собой Эвриала. Он чего, лучше друг, чем я?

– А я беру с собой не друга, ванакт ты недовенчанный! Я беру с собой Эвриала, трезенского басилея. Понял?

– Не понял! А вот что ты Собака Дурная – понял! А если ты там себе шею сломаешь – и не появляйся. Я тебе сам ее доломаю!

– Фоас?

– Э-э, брат Диомед! Зачем спрашиваешь, брат Диомед? Ты сказал – я сделал. Люди готовы, кони готовы. Кони подкованы, люди в эмбатах[12], новых, хороших. Куда ехать, не говори, скажи только – далеко ли? Сколько припасу грузить, скажи, да!

– Да как от Калидона до Фив. Только в десять раз дальше. Или в двенадцать.

– Ва-а-ах!

– Диомед! Что ты задумал, Диомед, расскажи! Мы в Авлиду вернемся, да? Или все-таки под Трою? А то ты всем чего-то говоришь, а мне – нет. Мы же с тобой друзья! Расскажи, мне интересно, мне очень интересно, я все знать хочу, я должен все знать! Ты ведь знаешь, я обязан вернуться, у меня жена, сын у меня… А когда мы выступаем? Завтра утром? Когда?

– басилей итакийский Одиссей Лаэртид! Неужели ты не услышишь, когда заиграет труба?

Боги повелевают людьми. Искусство войны – искусство богов…

* * *

Трубы молчали.

Я лгал моему другу, моему бывшему другу Одиссею Лаэртиду. Его дело – отслужить свой пифос с вареньем и корзину с печеньем, мое… Мое – поднять куретов и аргивян еще до рассвета, тихо, неслышно. Поднять, вывести из лагеря.

Возле первого холма, где дорога – надежная хеттийская дорога, вымощенная рыжеватым камнем, начинала взбираться вверх, я оглянулся. Кажется, удалось! Никто не видел, не слышал. Спят! Спят вояки, досыпают предутренние сны бок о бок с добродетельными женами и девами пергамскими. То есть бывшими добродетельными, конечно. Ох, и прибавится же подданных у Телефа-изменника! И в его семье прибавление будет – и у жены, и у дочек… Критяне Идоменея обещали расстараться, сил не пожалеть.

За все надо платить, предатель! И за моего брата – тоже!

Я старался думать о всякой ерунде, о том, как вопили Телефовы дочки, прощаясь с невинностью, как пищали жрецы-кастраты, когда суровый Капанид валил наземь золотых и серебряных идолов, как возмущенно ржали кровные мисийские кони, отъевшие бока в здешних стойлах. Отощаете, дайте срок!

Я думал о чем угодно – только не о том, что лежало в походной суме. То, что я не решился выбросить, хотя ни к чему хранить такое и помнить – тоже ни к чему.

…Знакомая бронзовая рукоять, острое лезвие. Кинжал, хеттийский смертоносный кинжал, родной брат тех, что це́лили в мою печень. Но и на этот раз бронзовое жало не хлебнуло крови. Досталось папирусу – небольшому желтоватому обрывку, приколотому к земле прямо у входа в мой шатер.

Письмо. И кинжал – вместо печати. По желтому папирусу – неровные черные значки. Всего одно слово…

– Тидид!

Очнулся. Да, пора! Фоас уже на коне, на гривастом куретском иноходце, и Эвриал Смуглый уже на коне (из конюшни все того же Телефа), а первые всадники уже перевалили за вершину холма…

Я обернулся, поглядел на темнеющее в неясном предутреннем мареве недвижное пятно, так непохожее сейчас на море…

Хайре! Европа, Темный Эреб, мой родной Номос…

Прощай!

Вернусь ли? Но если и вернусь – то уже не я. Не я-прежний…

– Вперед!

Не сказал – прошептал. И так же тихо ударили копыта по омытому ночным дождем камню…

…По желтому папирусу – неровные черные значки. Всего одно слово: «Прости!» Прости!

И я простил. Простил, потому что сам прощался – и просил прощения у всего, что оставляю: у людей, у стен, у дорожных камней. У себя-прежнего…

Я поглядел вверх, в бледнеющее утреннее небо. Поглядел – усмехнулся. Сорвавшаяся с цепи Собачья Звезда, Дурная Собака Небес, рвалась на восток.

Строфа-II

Лес, редкий, невысокий, почти как наш, этолийский, расступился – и в глаза плеснуло красным. Скалы – огромные, неправдоподобно яркие, с еле заметными зелеными пятнышками чудом уцепившихся за камни деревьев. Река шумела где-то внизу, между каменных стен, пока еще не видимая, но уже слышная. Сакарья[13] – узкая голубая полоска между красных громад.

Что хуже, когда ведешь войско по чужой стране, – чащоба, где за каждым стволом жди засады, – или горы, где засада может притаиться за первым же камнем? Ну что тут ответишь? Все плохо! И река по пути – тоже плохо. Особенно такая…

– Как ты говоришь, Тидид? Ехидна?

Эвриал Смуглый уже спешился и нетерпеливо поглядывал вперед, откуда должна была вернуться разведка. Едва ли нас тут ждут, но… Но береженых, как известно, боги берегут, а иных-прочих в Аиде стерегут. Особенно если ты не где-нибудь, а посреди Царства Хеттийского. То есть еще не посреди, конечно…

– Ехидна, – кивнул я. – Она самая.

…Только мы трое – Эвриал, Фоас и я – знаем, куда держит путь наше маленькое войско. Знаем, но даже между собой не называем имен. Просто договорились: река – чудище, и гора – чудище, и город, само собой. Правда, городов у нас на пути, считай, и нет. Один только – зато именно он нам и нужен. Его мы Бриареем прозвали. Чтобы страшнее было.

Видать, не наигрались мы в детстве в Геракла!

Гидру, правда, и на этот раз убить не довелось. Обошли мы Гидру – ночью, на цыпочках. Гидра – предгорья Ассувы. Где-то там, за невысоким лесом – войско Великого Солнца Суппилулиумаса, владыки Хаттусили. Повезло нам – только один разъезд хеттийский и встретился. Но тут уж Фоасовы куреты не подвели – без звука вырезали. А еще повезло в том, что хеттийцы на запад смотрят, на Трою. Или на юго-запад, на Пергам Мисийский. А мы уже тут, на юге! Проморгали, Сыновья Солнца, ушами прохлопали!

Так что Гидра уже позади. А вот Ехидна, узкая переправа через Сакарью, тут, под самым носом. Ждет. За Ехидной – Химера, за Химерой – Медуза…

Одно хорошо – не опередят. Всего две дороги идут через Азию, а без дорог тут делать нечего: сначала леса да холмы, после – горы. Но южный путь далеко, по нему не поспеть, не выслать гонца. А на северной дороге – мы, три тысячи куретов верхами да четыре тысячи моих аргивян. Потому и высаживался я в Пергаме Мисийском (в Питассе, ежели по-хеттийски), ибо идет северная дорога прямиком из Пергама в… К Бриарею, в общем. К тому же едем мы тихо, никого не трогаем, за все золотом платим (учись, Пелид, это тебе не копьем махать!). А спрашивают – глаза лупим и на корявом хеттийском поясняем, что-де по повелению Великого Солнца спешим. К морю Мрака спешим. Бить каска проклятых спешим. Шибко спешим, однако! И – золотишко в лапы! Пока сходило. Войска тут нет, а стражникам-лежебокам с нами вязаться не с руки.

…Верно мне дядя Эвмел рассказывал. Все у хеттийцев продается, все покупается! Глядишь, на пергамском золотишке мы прямиком к Бриарею проскользим.

Но Бриарей еще далеко. Пока что – Ехидна. Где же Фоас? Не удержался, курет чернобородый, лично в дозор поехал. Что-то долго… Ага, вот и он!

– Чего-то не так, Тидид! – мрачнеет Смуглый. – Точно говорю!

Не спорю. Сам вижу. Не так.

Ну что тут сказать? Ехидна!

– Переправа есть, Диомед, да. Мост есть, маленький, на веревках висит, гнилых, черных, дрянь мостик, хилый, гадкий, плохой совсем – но есть. Да только стерегут его, понимаешь! Крепко стерегут! И не хеттийцы, другие. Такие, знаешь, суровые, страшные даже, с усами…

Страшные? С усами?!

А вот мост – это хорошо!

Молодцы хеттийцы! Ежели строят, так на века, чтобы будущим тельхинам с гелиадами за своих предков стыдно не стало. Вот и сейчас – пока вниз, к Сакарье-реке, спускались, иззавидовался. Хороши, конечно, стены нашего Аргоса, микенские – еще краше, но чтобы так! Скала словно ножом бронзы аласийской срезана, спуск ровный, гладкий, хоть на повозке груженой катись. А что мост на веревках гнилых – тоже удобно. Подъедет к переправе, к примеру, Дурная Собака, заброда этолийский, а стража по веревкам топориками – бац! И скучай, Собака, над обрывом, речкой любуйся.

Об усатых и страшных почему-то не думалось. Скоро сам увижу.

Увидел!

То есть вначале не их увидел. Частокол! Густой, заостренными концами бревен ощетинившийся. А вот и ворота: тоже бревна, но крест-накрест. А вот за воротами… Впрочем, и перед воротами тоже.

…Усы. Кольчужные рубахи с бляхами бронзовыми. Косицы до самых плеч. Шрамы на загорелых лицах ровными полосками (видать, не в бою, сами расстарались для пущего виду!). Штаны мехом наружу, вроде как у фракийцев, пошире только. Под короткими хитонами мышцы бугрятся-переливаются – Минотавру-Астерию впору. А глаза – хитрые-хитрые, а глаза веселые-веселые!

И, само собой, копья, и, само собой, мечи, дротики, луки, топорики-лабрисы, булавы, молоты боевые. А у самого хитрого да веселого, что нам навстречу вышел, – секира. Всем секирам секира – железная, синего блеска. Да-а-а!

Не только секира. На груди кольчужной, посреди бляшек золоченых – птица хищная хитрой работы. Тоже золотая. То ли коршун, то ли орел…

Переглянулись мы с Эвриалом. И с Фоасом переглянулись. Переглянулись, с коней слезли.

– Или заблудились вы, люди добрые? Или путь-дорожку вам показать? Так мы покажем!

Улыбался усач с секирой – ласково, радостно. Улыбался, рукоять полированную, резьбой повитую, гладил. Видать, рад был нам дорогу показать! Посмотрел я на Смуглого: давай, говорун, начинай.

…А речь-то хеттийская, только не очень правильная. Вроде как у нас – но чуть по-иному.

– Так мы дорогу знаем, добрый человек! – усмехнулся темными губами трезенец. – Знаем – и тебе показать можем!

Грянул смех из-за частокола. Колыхнулись копья.

– Ой, глядите! Ой, красивый какой! Да любезный, да обходительный! Ой, душа-парень!

На этот раз уже не по-хеттийски, но все равно понятно. Видать, родичи. Еще шире улыбнулся Смуглый:

– А не жаркий ли денек сегодня? А не искупаться ли вам всем? Вон речка-то рядом!

– Га-га-га-га-га-га! Ой, насмешил, ой, уморил!

Пока хохотали, пока усами да косицами трясли, пока слезы кулачищами вытирали, я на мостик глядел. Хоть и дрянь мостик, прав Фоас, а конница пройдет – ежели по одному и без спеху.

…И не только на мостик. Слева, у камня красного, что лбом в речку влез, – лодки. Дивные лодки! Не из досок, из целых стволов дубовых вытесаны. Говорят, делали такие на Крите еще при Миносах. Откуда же путь держат эти усатые?

– Вот чего, люди добрые, прохожие! – внезапно нахмурился секирщик. – Мы ванаке хеттийскому не слуги. И иным прочим – не слуги. Земля эта уже наша! И река наша. Так что поворачивайте-ка восвояси!

Я чуть не присвистнул. Вот это да! Приплыли, переправу перехватили, Царство Хеттийское чуть не пополам перерезали.

Кто же это?

– Так дело обычное, – пожал плечами Эвриал Трезенский. – Была ваша, стала наша!

Не принял шутки усач, еще пуще брови сдвинул. Дернул рукой Фоас-курет – к дротику поближе, колыхнулись копья за оградой.

– Мы шардана! – встопорщились чудо-усы. – Была земля хеттийской – нашей стала! А правит нами Таргатай-кей, и от его имени велю я вам…

– Нам? – поразился трезенец.

А дротик – уже у Фоаса в руке. Да и мое копье…

– А ты не перебивай, парень! – грозно рыкнул усач. – А то мы и сами кой-кого… перебьем.

Все! За его спиной – частокол, за нашей – мои аргивяне с копьями наперевес…

– Перебьете? – поразился Эвриал Мекистид. – Перебьете – если перепьете!

Горой каменной тишина повисла. А после – грянул хохот.

Качнулось небо.

– Эй, гряди, Дионис благой!Эй-я! Эй-я!В храм Элеи да в храм святой!Эй-я! Эй-я!Эй, гряди да веди харит!Эй-я! Эй-я!Ярый Бромий с бычьей ногой!Эй-я! Эй-я!

Велик мир, бесконечны Номосы, в каждом народов и племен, что песчинок в Лиловом море…

…А пьют всюду сходно! Даже спорить не пришлось. Сначала мы песню поем. Чуток пропоем – к бурдюкам мохнатым прикладываемся. Потом снова поем, вино по жилам разгоняем. И – снова к бурдюкам. А потом – их очередь.

– Добрый бык, принеси лозу!Эй-я! Эй-я!Эй, начнем да великий бой!Эй-я! Эй-я!

К бурдюкам, доблестные аргивяне! К бурдюкам, храбрые куреты! Не посрамим Элладу!

Расположились тут же, у реки. На камни плащи да попоны кинули, а как стемнело – костры зажгли.

Гряди, Бромий-Ярый!

Поначалу смеялись усачи. Вам-де, ахейцы («ахиява» по-здешнему), только добро переводить, вино доброе водой глупой разбавлять-портить. Первый бурдюк еще выпьете, от второго – в речку свалитесь. А мы, шардана, вино с детского писка пьем, вином умываемся, вином коней поим!

Потом затылки чесать принялись, косицы на пальцы мотать. Затем свои бурдюки выставили. Потом кто-то усатый не выдержал – носом в попону, вином залитую, ткнулся.

То-то! Знай «ахияву»!– Ты, лоза, не жалей вина!Эй-я! Эй-я!Ты, вино, да теки рекой!Эй-я! Эй-я!

Раскраснелись лица зарей вечерней, побледнел Эвриал Смуглый, басилей-винолей (ну, молодец, трезенец!), охрипли глотки… Не сдадимся, не уступим!

Лишь двое не пьют: я да усач с орлом-коршуном на кольчужной рубахе. На плаще меховом куретском сидим, на дионисомахию посматриваем. Переговариваемся – негромко, чтобы прочим не мешать.

А ведь слыхал я уже об этих шардана! За морем Мрака они живут, в Номосе Северном, в Гиперборее. Но не сидится усатым дома. Сначала море на своих лодках-долбленках переплыли, потом в берег хеттийский вгрызлись – не отодрать. А теперь и дальше пошли – на юг. С ванактом хеттийским у них то ли союз, то ли перемирие, да только, видать, конец этому союзу-перемирию нынче настал.

Что я о них слыхал – ладно (все знает дядя Эвмел!). А вот что усатые о нас знают, удивило вначале. Аргос, правда, они Аргусой величают, Микены – Микасой, меня – Дамедом-ванакой (а как же еще?). Но ведь знают!

…Ага, допели! Допели, допили, новые бурдюки волокут – мохнатые, огромные, киклопам впору. Не сдается «ахиява». И усатые не сдаются!

И о Пергаме взятом здесь уже знают. Не иначе, живет в этой земле нимфы Эхо сестра старшая. Да голосистая такая!

– Ой, и лихое же ты дело задумал, Дамед-ванака! – качает косицами усач. – Ой, лихое! Ой, непростой ты парень!

Рассказал я ему все. Понял – нужно.

– А выгорит если? – щурит глаза хитрован. – Докуда дойдем, как думаешь?

– А это уж как от вас, людей добрых, зависит, – щурюсь в ответ. – От вас, от фракийцев, от каска, от тусков, что на юге. Если все вместе да в час единый.

Задумался, ус принялся крутить – левый…

– Оно можно. И гонцов послать, и дороги поделить, чтоб локтями не пихаться сдуру. Да только сполох нужен, ой нужен! Чтобы гром грянул да молния огнем сверкнула. Понял ли, о чем говорю, Дамед-ванака?

Понял ли я? Гром да молния – этим мой Дед, мой НАСТОЯЩИЙ Дед славен, да только не станешь же ЕГО просить! Да и нет ЕМУ власти тут, в Азии, в Номосе Восточном. А какой из меня, из Дурной Собаки, громовержец?

Хотя…

Ну все, теперь очередь шардана петь! Жаль, их наречие, хоть и с хеттийским сходное, все же не прозрачнее Древнего языка. А хорошо бы послушать, о чем усачи петь станут. Вон как серьезно к делу приступают! Брови сдвинули, кружком сели, вздохнули.

Выдохнули.

– То не черная туча вставала! Туча!То не буйные ветры шумели! Ветры!Едет полем раздольным Великий Змей.Змей Великий, огню отец!

Что за притча? А ведь понимаю! Словно из-под тонкого осеннего льда рыбками-красноперками всплывают слова…

– А навстречу грядет кей Кавад! Грядет!А в руках держит молот-смерть. Молот!Не гулять тебе больше, Змей!Не палить тебе наших нив!

Жаль, нет времени вслушиваться (чего, интересно, с этим Змеем дальше сталось?). Сполох, гром с молнией… Чтобы все увидели да услыхали, все – от моря Лилового до моря Мрака, от гиперборейских льдов до эфиопских песков.