Silentium

себя счастливым. Ведь он всегда может сказать себе: «Где-то там – мой

цветок…»

Глава 15.

«…Ты здесь?… Тень?…»

Ее губы даже не шевельнулись, а вопрос прозвучал громко и эхо несколько раз повторило его. Лена снова видела себя в холодной туманной пустоте и Тень снова была рядом. И пусть девушке было неприятно подобное соседство, но это был уже не страх, а скорее тоскливое чувство бессилия, которое вполне можно было принять.

«…Снова на том же месте… Кто-то считает, что я должна досмотреть этот фильм до конца…»

Туман впереди немного рассеялся – из него навстречу Лене выплыла стена с дверью. Дверь беззвучно приотворилась и дверной проем все так же плавно проехал мимо и пропустил девушку через себя, хоть она не сделала ни единого шага и вовсе не желала никуда идти. «Наверное мои желания здесь никого не интересуют…». Странное и совсем не радостное ощущение – когда мир в самом деле вращается вокруг тебя…

Там, за дверью, оказалась та самая комнатка, в которой она уснула. Разве только всё вокруг было окутано серой дымкой, стирающей цвета и размывающей очертания предметов. Потолка или не было вовсе, или же он стал настолько высоким, что невозможно было разглядеть его в этих размытых сумерках. И она увидела Юзефа, стоящего у окна. Он чуть щурился, словно от яркого света. Сейчас он видит освещенный теплым закатным солнцем Город.

Лена подошла ближе, – он не заметил, не обратил на нее никакого внимания, – и увидела за стеклом только густой серый туман и темноту. Никакого Города, никакого солнца. «Всё – ложь, обман… От начала и до конца… Если только все это когда-нибудь закончится…». Юзеф медленно обернулся и заметил ее, – в этот момент девушка вздрогнула. Он едва заметно, но очень тепло улыбнулся. Лена невольно ответила тем же, уголки ее губ неуверенно поднялись, но внезапно ее передернуло от холода и какого-то необъяснимого отчаяния, неверия…

«…Всё это лишь сон. Он мне снится – или я ему. В жизни так не бывает. Правда, Тень?…»

Силуэт твари парил в облаке тумана по ту сторону стекла, видимый только для Лены.

«…Ну ответь же. Хоть что-нибудь…»

Черное привидение не проронило ни звука.

«…Я имею право знать!…» – возмущенно воскликнула Лена, все так же не размыкая губ. В этот миг ей показалось, что она просто не может раскрыть рта, словно что-то мешает. Она прикоснулась пальцами к лицу – нить, ровный шов, аккуратные стежки…

От испуга, – а более от обиды, – из ее глаз брызнули слезы. Мир вокруг расплылся, словно залитый водой. Лена подняла руку, чтобы промокнуть слезинки рукавом пушистого свитера, – но рука не подчинилась, а странным, неестественным движением (ей показалось, что кто-то невидимый сильно и бесцеремонно дернул ее за руку) махнула Юзефу, как бы в приветствии.

«…Что это?…»

В эту минуту Лена заметила на своем запястье и на сгибе локтя тонкие прозрачные струны уходящие наверх, в туманную темноту. А вскоре почувствовала, что все ее тело прошито и оплетено этими нитями. Они выходили прямо из-под нежной кожи, почти незаметно, были тонкими, наподобие паутины, но надежно связывали, сковывали всякое свободное движение. Впрочем, Юзеф, казалось, ничего не замечал. Он протянул ей свою руку – доверчиво, открытой ладонью вверх. И кто-то там, наверху, дернул за нужные ниточки, чтобы ее рука безжизненно, но послушно легла сверху…

Его пальцы сжались – ее пальцы остались безжизненно-безвольно выпрямленными, окостеневшими. Он бережно, едва прикоснувшись обнял другой рукой ее талию. «Так гладят кошек или птиц…» – всплыла в памяти строчка и Лене стало вдруг невыносимо грустно от этой своей беспомощности, безвольности. По щеке медленно проползла еще одна, особенно крупная слезинка. И мир вокруг медленно, с легким скрипом сдвинулся, а затем плавно закружился вокруг Лены под беззвучный вальс…

Она видела перед собой только завороженную улыбку Юзефа, сияние в его глазах, – а за его спиной мелькали бесчисленные циферблаты, водяные и песочные часы, расставленные по шкафам и полкам, бесчисленными ступенями уходившими к невидимому потолку. Сотни, может быть тысячи разнообразных часовых механизмов. Непостижимым образом Елена увидела, поняла, осознала, – неожиданно четко и без сомнений, – что все они отсчитывают один и тот же срок. И что секунды, капли, песчинки заранее были подсчитаны и недолго уже осталось. Метроном в такт биению сердца выстукивал уходящие мгновения…

– …Отчего ты плачешь?… – удивленно шепнул он и эхо несколько раз повторило его слова.

Светловолосая «марионетка» только прикрыла глаза, ведь она не могла вымолвить ни единого слова.

«…Потому, что я обманываю тебя. Потому, что ты сам обманываешь себя…»

Время вышло. Упали последние песчинки и капли воды, стук метронома внезапно умолк, тысячеголосым хором зазвенели все часы и будильники. В холодном воздухе застыло ощущение непоправимой беды…

…Невероятных размеров невидимый клинок с оглушительным лязгом врубился извне в стену и обезглавил дом одним косым ударом, словно ножом гильотины, в каком-то метре над головами Юзефа и Лены. Полетели осколки стекла, градом посыпались будильники и хронометры с полок, а в довершение всего съехала, – и беззвучно упала в туманную бездну, – срезанная крыша этого странного дома-башни. Над головой открылось серое, сумеречное небо, мало чем отличное от укрытой туманом «земли». Но самое главное – меч легко разрубил прозрачные нити «марионетки».

«…Теперь меня никто не удерживает. Отчего же я пошевелиться не могу?…» – пронеслось в голове у Лены. Она безвольно повисла на руках Юзефа, голова запрокинулась. даже веки поднять было совершенно невозможной задачей.

«…Значит, не было во мне другой жизни, кроме той, что кукловод марионетке дает, дергая за ниточки? Забавно. И печально. Вот его только жаль…» – подумала она и немного удивилась собственному же спокойствию. Знала, догадывалась. «Но все-таки так хотелось поверить…»

Он бережно уложил ее на холодный, окутанный туманом пол и долго, – целую вечность, – сидел рядом на коленях, неподвижно, склонив голову. Казалось, сейчас именно он был мертвой марионеткой без кукловода. Когда Юзеф поднял голову, его лицо испугало Лену больше, чем все, что было прежде, – белое, как мел, со свинцово-серыми мертвыми глазами, искаженное в отчаянной и злой улыбке. Он посмотрел в сумрачные небеса с невероятной злостью, обжигающей своим ледяным холодом – и небеса потемнели, набухли тучами. В обезглавленный дом упали первые капли дождя, а затем пошел настоящий ливень.

Вода поднималась все выше и выше – и наконец сомкнулась над Леной, словно саваном укрывая от воздуха и света в вязкой и холодной темноте. Ей вдруг показалось, что не только она сама, но и весь мир, – дома, улицы, статуи, сады, люди и прочие странные создания, – всё утонет в этой темной воде…

Последняя мысль перед тем, как утонуть в тишине – «…И это всё из-за меня?…»

Глава 16.

Утро было столь раннее, что солнце не успело перебраться через горизонт, хотя темнота уже и уступила свету. И воздух еще не был прогрет солнечными лучами.

Бессонница делает человека особенно уязвимым, в том числе и для цепких когтей холода. Будто бы теряешь часть своей крови, своего тепла – и потому никак не можешь согреться, пока не взойдет солнце.

За окном, на ветвях старого тополя, какой-то злой шутник повесил куклу-марионетку и несчастная раскачивалась на ветру жутким маятником.

Мир был одновременно и слишком ярким, контрастным, – так что невозможно было удержать взгляд надолго на светлых пятнах пейзажа за окном, тянуло в темноту, – и слишком размытым, – так что никак не удавалось наверняка угадать в мутных силуэтах по ту сторону двойного стекла. Лучше просто закрыть глаза.

Кошка, пошатываясь, мягко протопала на кухню, тихо и слегка удивленно муркнула бессонной хозяйке, секунду постояла, выжидая чего-то, улеглась на подоконник и мгновенно уснула, спрятав нос в теплой шерстке.

Лена завернулась в плед, спряталась в теплом коконе. Как тогда, в первый день. Ожили в памяти и снова стали реальными, точно всё вернулось на исходную точку, в самое начало, и точно не было этих нескольких дней, – беспредельное, не поддающееся объяснению одиночество, усталость, холод. И болезненные, беспокойные предчувствия.

Этот сон… Показалось, что он уже почти всё расставил по своим местам и до точки осталось совсем-совсем немного. «Драматическая развязка – в следующей сцене!». Смысл происходящего не то чтобы не угадывался – просто не хотелось угадывать, не хотелось думать об этом. Ведь оно произойдет в любом случае, рано или поздно, так или иначе. Надо только спокойно дождаться…

Она всё ждала, когда солнце наконец выглянет из-за домов напротив и подмигнет сквозь ветки старого тополя, осветит бледную кожу, согреет холодную кровь, – а оно всё никак не появлялось…

– Чудесное утро. – сонный, теплый голос.

Она услышала, но едва не забыла услышанное через мгновение. Еще одна странная причуда бессонницы – слова не удерживаются в памяти. Повторила для себя, чтобы не забыть. Внутренний голос звучал глухо, как через стену.

«…А если постоянно повторять какое-то слово, то вскоре будет казаться, что у него нет никакого смысла – тоже странная штука…».

Лена кивнула.

– Страшные сны беспокоят? – кажется, спросил скорее из вежливости, чем из действительного интереса. Хотя с каждой секундой сонное оцепенение отступало и он смотрел на Лену все более и более внимательно.

Она снова кивнула в ответ. Глубоко вздохнула, собралась с духом, с мыслями.

– …Может всё это – тоже сон? Можно ведь видеть сны во сне… Или нет? …Скажи, ты всё помнишь? – медленно перевела на него странный, нездешний взгляд. Юзеф на мгновение потерялся в этих серых глазах и не сразу нашел, что ответить.

– Помню ли я? – переспросил и задумался. – Не всё, конечно же. То есть я запоминаю самое важное, а прочее моя память выбрасывает за ненадобностью, как и твоя, наверное…

– А если она выбрасывает не только ненужные воспоминания, но и те, что неприятны или опасны для нас?

– Такое возможно, я где-то читал…

– Я тоже.

– Да, действительно, совсем забыл… – он рассеянно улыбнулся.

– Забыл. И, между прочим, не помнишь, почему мы с тобой живем в одном доме и почему у нас на двоих одна жизнь. Верно? – ее голос звучал спокойно и совсем тихо, на грани шепота. Он не ответил. – Кто-то не хочет, чтобы мы об этом знали… Интересно, кто…

– Думаешь, действительно стоит знать?

– Это решать тебе. Я все равно пойду за тобой.

Юзеф посмотрел на нее внимательно, со сдержанным любопытством, словно не совсем понимал, не прочувствовал, и ждал пояснений.

– …? – Лена вопросительно подняла бровь.

– Что же я должен сделать, чтобы узнать?

– Пойти со мной кое-куда…

– Звучит заманчиво. Мне можно узнать, куда, или это сюрприз? – он уже почти улыбался, но улыбка погасла.

– Нет, нельзя. – покачала головой Лена. – Ты увидишь нечто любопытное и поговоришь с одним человеком… Думаю, многое разъяснится.

Минута на размышления казалась бесконечно долгой. Вечность длился этот предрассветный холод и вечным было сомнение. «А надо ли знать?…». Отчаянно захотелось остановить время и навсегда остаться в сонном, прохладном полумраке за несколько секунд до рассвета – вместе…

И когда солнце показалось над крышами, когда солнечные лучи прорезали холодный воздух и проявили мельчайшие пылинки, парившие в комнате, – теперь силуэт повешенной куклы за окном был виден особенно отчетливо, – Юзеф поднялся. Решение принято. Ставки сделаны, ставок больше нет.

Она не может лгать Юзефу, даже если правда уничтожит ее саму. Он должен знать, что она увидела в черном омуте того зеркала.

– Идем?…

…Низкое солнце золотило крыши спящих домов, понемногу вытесняя стылый сумрак с улиц. Лена старалась выбирать дорогу так, чтобы идти только по освещенным и теплым тропинкам – но получалось неважно. Чем дальше, тем меньше вокруг было солнца, тем холоднее становилось дыхание Города.

Она вздрогнула, проходя мимо дворца с коваными розами на решетке ограды. Живые розы, алые и белые, покрылись инеем…

Под ногами, в чистейшем зеркале воды, скованной холодом ночи, на мгновение мелькнуло черное – и тут же пропало, ускользнуло от прямого взгляда.

«…Ты и сейчас со мной… Ты никогда меня не оставишь, верно?…» – Тень не ответила. Как всегда.

Вот и лавка игрушек. Стеклянные глаза и глазки-пуговицы множества кукол с терпеливым любопытством глядели со своих полок, словно чего-то ждали. Лена старалась вовсе не смотреть на них. И никак не могла прогнать навязчивое воспоминание о повешенной кукле.

Легко прикоснулась к знакомой двери – едва слышно зазвенели «ветряные колокольчики», – но замерла на пороге. Показалось, что это последняя черта, точка невозвращения, что еще можно…

Юзеф перешагнул через порог, в темноту лавки, в запах нафталина и пыли. Задержав дыхание, как перед погружением в воду, Лена последовала за ним…

– Что это? – весело спросил он, показывая на шкафы и полки, переполненные игрушками.

– Лавка игрушек. – выдох и еще один глубокий вдох.

– Объясни. – он подошел ближе, улыбаясь. Немного отчаянно, как показалось Лене.

– Посмотри на нее.

Она, не глядя, выбрала среди множества кукол одну – тонкую, хрупкую фарфоровую красавицу с льняными волосами. Юзеф осторожно взял куклу в руки, бережно убрал прядку с ее белого лба. Внимательно посмотрел в стеклянные глаза цвета серого льда.

– Вы с ней очень похожи.

– Ты даже не догадываешься, насколько. Или догадываешься…

Он хотел что-то сказать, возразить, но Лена жестом остановила его. Надо дойти до конца.

– Ты должен узнать.

Она в совершенном молчании подошла к дальней стене, наугад провела рукой – и с первой попытки поймала дверную ручку. Потянула на себя, но слишком слабо, дверь не открылась. «Хорошо бы она было заперта…» – безнадежно подумалось Лене.

– Давай я. – он мягко отстранил ее и с усилием открыл низкую дверцу. – Здесь темно! И холодно…

Юзеф шарил по стенам в поисках выключателя. Лена поняла, что до катастрофы остались считанные мгновения. Три, два…

– Вот же он…

Мастерская озарилась мертвенным электрическим светом и Юзеф увидел всё.

Сотни портретов на стенах, на полу, на столах – и на всех только она, с улыбкой, в печали, в размышлениях…

Анатомические схемы, на которых ее обнаженное тело было изображено с точностью чертежа тонкого механизма…

Манекены за стеклянными дверцами шкафов-саркофагов, на свисающих с потолка крючьях – наряженные в разные платья, но все чрезмерно, слишком похожие на нее, чтобы…

– Что это? – прошептал он, отступая назад.

– Все еще не понимаешь? – она печально улыбнулась. – Нет, всё ты прекрасно понимаешь. Если поняла я – значит поймешь ты. Давай…

Ее перебил тихий, но неприятный – слишком сухой, слишком холодный, – голос:

– Что вы здесь делаете?! – Кукловод удивленно посмотрел на Лену и тревожно посмотрел в сторону Юзефа, – Ты… привела его сюда? Зачем?!

Серая кожа Кукловода, казалось, побелела от злости и страха. Его пальцы в серых перчатках сжались, как когти, а в голосе явственно зазвучали панические нотки.

– Ти-ше. Тссс… – для убедительности она приложила палец к губам. «Смешно, мы поменялись ролями… В прошлый раз он шипел на меня…». Кукловод послушно умолк. – Он хочет знать правду.

Кукловод поперхнулся от неожиданности.

– Какую… правду?

– Обо мне. Или ты против?

– Я не…Конечно же, если ОН, – Кукловод произнес это со смесью страха, обреченности и  небывалого благоговения, поглядывая в сторону Юзефа, – …если он желает знать, то я, безусловно, сделаю всё, чтобы…

– Сделай, только быстрее.

Кукловод торопливо закивал головой и засуетился, приводя в порядок свою мастерскую, словно расшалившийся ребенок разбросанные по детской игрушки, а Юзеф беспомощно уставился на Лену.

– Кто это? О чем вы говорили?

Она не ответила.

– Я подумал, может не стоит… Пойдем домой и забудем об этом, как о неудачной шутке…

Кукловод с надеждой переспросил:

– Вы хотите снова забыть?

В мастерской воцарилось молчание.

– …Снова? – эхом повторил Юзеф. – Я слышу это уже второй раз. Что это значит?

Кукловод испуганно, смешным детским жестом закрыл себе рот ладонью. Он сорвал с головы шляпу и, прижимая ее к груди, забормотал:

– Я ошибся, я неправильно выразился, вы меня не так поняли, я не должен был, не в моей компетенции…– но тут же обреченно поник, видя явное желание Юзефа получить ответы на свои вопросы: – …Извольте сюда!

Кукловод указал на прикрытый черной тканью прямоугольный предмет, что стоял у стены. Аккуратно снял покрывало и протер серым носовым платком добычу от пыли, так что внутри нее мелькнул свет и тут же сменился темнотой.

– Зеркало?

– Его отражения – самые правдивые в Городе. Остальные зеркала испорчены, если можно так выразиться, Город играет ими, как хочет. Но это Зеркало – чистое, истинное. Кусочек реальности в мире снов, если хотите. Оно внутри Города, но не играет по его правилам. Вот, извольте видеть…

Кукловод поднес руку в перчатке к зеркальной поверхности.

– Как это… Но ведь твоего отражения там нет. – Юзеф уставился на Кукловода, но тот лишь холодно улыбнулся и закивал головой.

– Все правильно, мне отражение не положено. Я сам – отражение. Горькой иной раз сознавать это, конечно, но что уж поделать, такова жизнь…

– А мне…

– Вам – сколько угодно, если пожелаете!

– Не понимаю…

Юзеф печально посмотрел на Лену, но она прятала свои глаза, стоя вполоборота в темном углу.

– Вы – настоящий! – терпеливо объяснял Кукловод, – Я – нет. Поэтому для этого зеркала я не существую.

– Кто же ты, если не человек?

– Я ведь уже говорил вам – отражение! Если угодно – тень…

При слове «тень» Лена вышла из темноты, поближе к освещенному центру мастерской – в стороне от Кукловода с зеркалом.

– …Я существую благодаря Городу, я отражаюсь и живу в нем. Город – мое Зеркало.

– И не только ты? Я видел нескольких очень странных… существ…

– Да, нас множество. Намного больше, чем настоящих людей.

Юзеф помолчал, размышляя. Туман неопределенности с каждым словом растворялся, становился всё прозрачнее, – а за туманом проступали смутно знакомые силуэты. «Да, всё верно… Я вспоминаю…». – подумал Юзеф и удивился собственным мыслям. «…Воспоминания? Я знал об этом раньше?…».

– Хорошо. Тень значит тень… Но чья тень? – Кукловод хотел было ответить, но Юзеф в рассеянности не заметил и не позволил ему, – Я верю, хоть это и очень похоже на безумие. В последнее время я верю в самые невероятные вещи. Но к чему все это? Зачем ты решила показать мне это?

Он повернулся в сторону Лены. Она подошла ближе, обняла, – и прошептала тихо-тихо…

– Посмотри в зеркало.

Юзеф медленно обернулся, заставив себя перевести взгляд с ее глаз, полных серого льда, плачущих талой водой, на черный прямоугольник зеркала. И в этом черном омуте он был совершенно один.

Глава 17.

Сердце на секунду замерло – и снова застучало. Медленно, неохотно. Это должно было произойти. Воздушные замки рано или поздно разваливаются, невозможно обманывать себя вечно…

Лена странно посмотрела на него, – с тоской, горечью, нежностью, смутной надеждой. Чуть помедлив, опустила руки, сняла бессильные оковы объятий.

– Что теперь?

Юзеф очарованно разглядывал свое отражение. Лена сделала шаг навстречу его взгляду, но он уже не видел ее.

– Прости…

– …Бред. Я просто сошел с ума. Ничего не было… – он спрятал лицо в ладонях и, кажется, улыбался.

Лена побледнела. Кажется, даже Кукловоду стало не по себе. Он снял шляпу и, невнятно извиняясь, попятился, чтобы вскоре раствориться в темноте мастерской.

– Ты больше не веришь в меня?…

– Фантазия!… – неожиданно рассмеялся Юзеф. Его глаза подозрительно блестели. – Сон…

Он отшатнулся от зеркала, от Лены, – к выходу, к белому свету. А ей вдруг стало страшно – остаться одной, в этой темноте…

Она почувствовала, что даже ненавистная Тень оставила ее и больше не вернется. “Что-то пошло не так, совершена страшная ошибка!” – запоздалый порыв.

– Постой, подожди меня! – он не ответил, даже не обернулся, не поднял головы.

Лена быстро, почти бегом выскользнула из темноты вслед за ним. Город безмолвствовал. Им овладела тягостная тишина, – так молчат люди, оглушенные скорбным неисправимым несчастьем, которое невозможно просто залатать белыми нитками извинений и сожалений.

Пыльная лестница, звон ключей, скрипучая дверь, темная прихожая, – все так знакомо, но так чуждо теперь. Лена быстро проскользнула следом, вдруг испугавшись не успеть, оказаться перед закрытой дверью. Она шла по пятам, в одном-единственном шаге, но не могла прикоснуться – не могла решиться, – и больше не пыталась заговорить с ним.

Теплый солнечный свет померк – небо быстро затягивали темные облака, оконное стекло покрывалось первыми, еще совсем крошечными каплями. Юзеф медленно опустился на стул. Любимая чашка на столе – быстро отвернулся, закрыл глаза. Не видеть, не думать, не вспоминать…

Его охватила бессильная и тоскливая, полная горечи злость на себя, на свою наивную тягу к вымышленным чудесам, на свою доверчивость к красивым сказкам. Кажется, впервые он испытал это чувство после похорон бабушки, когда отзвучали все красивые и полные сочувствия слова о "лучшем мире" и "вечной жизни", а он, маленький Юзеф, остался наедине с деревянным крестом, воткнутым в рыхлую землю – последняя точка, поставленная в конце целой жизни, непростой, иногда несуразной, иногда удивительной, наполненной пополам счастьем и горем. Но подошедшей к концу, к точке, за которой уже ничего нет и не будет. Тогда он злился не на маму и деда, пытавшихся утешить детей сквозь собственное горе, не на священника или других нечаянных свидетелей его первой настоящей трагедии, а на себя самого. За то, что не был готов к горькой правде и жаждал быть обманутым и через обман – избавленным от боли. Но ложь – это ложь.

Лена замерла на пороге, на границе между светом и тьмой.

«…Меня и вправду нет? И все мои воспоминания, вся моя жизнь, – подделка, выдумка? Так странно…

А в чем разница?

Может быть, ты существуешь по-настоящему только тогда, когда в твое существование верит кто-то еще? Собственной веры в себя недостаточно, это ясно…».

Лена на мгновение представила себе то несчастное, абсолютно одинокое существо, что на веки вечные замкнуто в собственных мыслях, безнадежно отделено от всех остальных, – но все-таки осознает свое существование. Существует ли оно или нет? Капли дождя снаружи все сильнее шелестели по крышам и оконным стеклам, ливень усиливался с каждой минутой.

«Но если ты существуешь только благодаря чужой вере, внутри нее, если ты не можешь жить без и вне этой веры – то не являешься ли ты лишь чужой прихотью, а не свободной душой?

Я не могу без него. В моем существовании нет никакого смысла, если я ему больше не нужна.

Так просто …»

Он стоял, отвернувшись от нее и глядя в окно. Лена посмотрела на его отражение в оконном стекле, улыбаясь – печально и нежно. Юзеф вздрогнул, медленно поднял голову и, казалось, поймал этот взгляд, но тут же отвел глаза в сторону.

«Зеркала не лгут». – вспомнил Юзеф ту случайную фразу из книги, наугад раскрытой в то злополучное утро. И покачал головой. “Нет, это мы сами лжем себе, отказываясь видеть в их отражениях правду, что так уродлива и делает нам так больно. Мы сами бросаемся в омут самообмана, пытаясь убежать от принятия неизбежного…

Каким же должно быть одиночество, чтобы ты мог поверить в самую наивную, самую невероятную, самую желанную сказку?

А я поверил и сразу запретил себе сомневаться – мне стало страшно, что всё это однажды закончится. Безумие. Но такое притягательное, такое сладкое безумие…

Но всё это самообман. Самая отвратительная и бессмысленная ложь из возможных. От начала и до конца.

Что бы ни случилось – будь честен хотя бы с самим собой.

Этот сон должен закончиться. И всё вернется, как было. Неисправимое  одиночество, безнадежно трезвый рассудок, что видит насквозь порожденных мечтами призраков и никогда не спутает их с реальностью. И никаких тревожных воспоминаний о том, что можно так наивно и глупо верить в них. Никакой дрожи от случайного прикосновения к ним. Всё это должно быть забыто.