Silentium

Глава 1.

Долгое, бесконечно долгое и полное сомнений ожидание перед началом творения. Занесенное над белой бумагой перо. И капля чернил, сорвавшаяся с кончика пера и запятнавшая белый лист. Потом белое будет очищено, оттерто, выбелено заново. Потом скажут – "вначале было Слово!". Но забудут или постараются забыть, что прежде слова была черная бесформенная клякса, порождение нерешительности,  сомнений и горьких предчувствий…

…Иногда сон, забытый сразу после пробуждения, оставляет ощущение пустоты и микроскопической, но необратимой потери, – пустой кокон бабочки, цвета крыльев которой ты не запомнил и уже не увидишь. Оно удерживается в памяти совсем недолго и при первой возможности прячется среди новых ощущений, точно боится слишком пристального внимания. Через минуту-другую эта заноза сама собой выйдет из твоего сердца и неприятное покалывание прекратится. Ты не сумеешь вспомнить, что именно ощущал внутри уходящего сновидения и откуда в тебе нашлось столько печали, что хватило на целое утро и осталось еще. Но страх снова вспомнить все, что было с тобой этой ночью, теперь всегда будет с тобой…

После странного сна о пустом листе и  чернильном пятне Юзефу приснился сон о ключе. Маленький тяжелый ключ из холодного металла был у него в руках, но неумолимо таял от прикосновений, просачивался сквозь пальцы, становясь все меньше и легче, – пока не растаял совсем.

Он проснулся и разжал пальцы – конечно, никакого ключа не было. Юзеф почувствовал томительную невесомую тоску того рода, что возникает от сновидений, слишком похожих на мечту и вместе с тем не способных ее оживить. Захотелось закрыть глаза и снова войти в растаявший сон, снова почувствовать под пальцами холод загадочного ключа и понять, какие двери он мог бы открыть. Но сны всегда уходят безвозвратно и невозможно поймать их за хвост, чтобы посадить в клетку.

Через десять минут Юзеф уже забыл об этом странном сне.

С самого утра Город пребывал в сумрачном настроении. В воздухе плавала сырость, но дождь еще не решил, стоит ли приниматься за дело так рано и стоит ли вообще сегодня за что-то приниматься. Сырость привела за собой пронизывающий холод и вместе они очистили улицы от людей, как чистят дорожки в парке от сухих листьев. Город теперь казался совершенно пустым, как если бы его обитатели ни с того ни с сего ушли в неведомые дали за сказочным крысоловом и его флейтой, улетели на юг вместе с птицами или просто растаяли без следа от бесконечных дождей, утомившись бесконечным тягостным межсезоньем с заморозками и краткими оттепелями.

Едва проснувшись, Юзеф почувствовал едва ощутимое беспокойство, требующее к себе самого пристального внимания, как требует внимания маленькая заноза в подушечке пальца – пока не очень больно, но если ничего не сделаешь сейчас, уже завтра это будет настоящей неприятностью. Нечто должно произойти в этот день, он собрался что-то сделать сегодня. Но что именно? Он все никак не мог вспомнить. Это его беспокоило и он чувствовал себя больным, когда заваривал чай, готовил себе – при полном отсутствии аппетита, – завтрак, мыл посуду и совершал все прочие рутинные действия, которые обычно успокаивают и настраивают на деловой лад.

«Может, пригласил кого-то в гости? Странно, конечно, не похоже на меня, а все-таки…» – думал Юзеф, протирая вымытую тарелку сухим полотенцем. Да, действительно странное предположение – в последний раз он приглашал кого-то в гости несколько лет назад и совершенно не чувствовал потребности снова увидеть кого-либо из своих знакомых у себя дома. Юзеф отчего-то старательно избегал подобных ситуаций, словно его маленькая полупустая квартирка была священным местом или таила в себе какую-то страшную тайну. В его представлении понятие «дом» предполагало уединение и тишину, которых так не хватает в суете Города, в то время как разного рода встреч здесь у каждого как раз с избытком. Исключением из этого правила была, конечно же, Алиса – сестра Юзефа, но и её он вроде бы сегодня не ждал.

«Нет, не приглашал. Что же такое со мной…». Он никак не мог отделаться от ощущения ожидания. «Что-то я собирался сделать… Выбраться из дома, может быть?». Настенные часы над письменным столом отсчитывали секунду за секундой. Рассеянный взгляд Юзефа упал на несколько книг в потертых переплетах. Очень старые библиотечные книги – пора бы уже вернуть их. Юзеф почувствовал, что ждать он больше не в состоянии и схватился за этот повод выйти на свет. Слишком темно здесь, внутри, за плотными шторами, слишком затхлый воздух, слишком размеренно раскачивается маятник старых часов. Почему бы и нет, ведь библиотека на соседней улице, это недалеко и ничего, что так сыро.

Он подошел к столу, чтобы сложить книги в стопку, перевязать шнурком и положить в сумку, но вместо этого засмотрелся на их обложки с тиснеными буквами, на дне которых поблескивали крупицы золотой краски. Коричневые страницы приятно шелестели под пальцами. Юзеф пожалел, что в прошлый раз набрал столько всего, но так и не прочитал в срок…

«Зеркала, которые не лгут и показывают всё как есть, чрезвычайно опасны». Эта строчка, случайно схваченная зрением, заставила Юзефа очнуться. Он не сразу нашел страницу со странным высказыванием. Фраза была произнесена персонажем книги невпопад и не была понята другими героями истории, но почему-то задела Юзефа.

«Отчего же именно опасны? Что в этом такого – знать правду? Это странно, может быть неприятно и невесело, но не опасно…». Юзеф посмотрел в зеркало, висевшее ровно напротив давным-давно заколоченной двери, которая, кажется, когда-то соединяла его маленькую квартирку с соседней. Он часто представлял себе, что еще могло бы быть за этой дверью, – так же часто он в детстве смотрел в небо над тупиками улиц и высокими заборами без единой лазейки, представляя себе вещи, места и виды по ту сторону, которые хороши именно тем, что их никогда не увидишь. «Воображаемое вообще всегда лучше того, что на самом деле.» – думал Юзеф, – «Потому что на самом деле там нет ничего волшебного и интересного. И незачем разрушать фантазию, прикладывая ее к реальности, это жестоко и бессмысленно».

Юзеф подошел к двери и прикоснулся к ее ржавой ручке. Конечно, закрыто с обеих сторон, а с обратной еще и забита досками. Он оглянулся и увидел себя в зеркале, стоящего перед дверью, по левую сторону от которой на погнутом гвозде висел маленький ржавый ключик. «Это еще что такое… Откуда это?». Юзеф повернулся от зеркала, но ничего, кроме гвоздя, по правую сторону от двери не обнаружил. Его слегка передернуло.

«Я ведь на самом деле видел это. Что если начать с начала…». Он медленно оглянулся и в отражении нашел ключ на прежнем месте. Не отводя взгляда, Юзеф протянул к нему руку и почувствовал уже знакомые ему холод и тяжесть металла под пальцами.

«Не смотри, только не смотри, это не сон, не сон…» – заговаривал себя Юзеф. Все так же не отрываясь от зеркала, он наощупь нашел замочную скважину и понял, что ключ подошел. Юзеф замер. Открывать или нет?

«Это может никогда больше не повториться, ты же знаешь…». Больше всего Юзеф сейчас боялся моргнуть и хотя бы на мгновение потерять зрительный контакт со своим отражением в пыльном зеркале, которое вдруг сошло с ума и показывало сейчас Юзефу то, чего быть не могло. Больше всего он боялся сейчас проснуться.

Он с усилием повернул ключ и услышал, как клацнул старый замок, дверь немного отошла в сторону и с той стороны потянул легкий сквозняк. Юзеф почувствовал необычайное головокружение и тонкую, как спица, острую головную боль, медленно пронзающую висок. Он зажмурился и прикоснулся к вискам пальцами. Вскоре боль отступила и мир вокруг перестал закручиваться в спираль. О ногу Юзефа потерлась черная кошка, вопросительно смотря на хозяина снизу вверх. Ключ куда-то пропал, дверь по-прежнему была заперта. Зеркало, опомнившись, показывало только правильные отражения вполне реальных предметов.

Ему показалось, что он сейчас впервые не слышит того далекого звона в ушах, похожего на комариный писк, который можно заметить только в отсутствии всех прочих звуков. Тишина стала совершенной, такой, какой и должна была быть всегда – точно кто-то починил испорченный механизм, вставив потерянную деталь на прежнее место. «Сейчас же на свет, на воздух…» – подумал Юзеф, лихорадочно собираясь на прогулку. Книги он, конечно же, забыл на столе.

Город еще дремал под пеленой утреннего тумана. Стояла безупречная, почти торжественная тишина. Было слышно, как едва ощутимый ветерок осторожно прикасается к сухим веткам деревьев. Солнце то выглядывало, чтобы посмотреть – не проснулся ли еще Город, – то снова пряталось в полупрозрачных облаках, похожих на изломанные весенним ручьем льдинки.

Юзеф брел по усыпанной прошлогодней листвой дорожке, глубоко вдыхая холодный воздух и стараясь отмерять шаги равной длины (это всегда действовало на него успокаивающе). Частое биение сердца гнало его вперед со знакомой улицы на полузнакомую, а с нее и вовсе на совершенно незнакомую. Город был прежним и вместе с тем до странности иным, чем обычно, он спутал все карты и сплел из старых нитей-улиц совершенно новые узоры – Юзеф отгонял от себя мысль о том, что он заблудился.

Через сколько-то сотен ударов сердца Юзеф заметил, что кроме него на улицах никого нет. Город, уснувший в ночь накануне, так и не проснулся…

«Ни души. Разве так бывает?» – подумал Юзеф и почувствовал одновременно и облегчение, и легкую печаль от этого внезапного совершенного одиночества. Ему показалось, что только сейчас Город стал по-настоящему чист и светел, только сейчас, когда никто больше не может смотреть на него.

Только один раз над его головой пронеслась стая голубей и один раз пестрая кошка проводила его взглядом из темного подъезда с распахнутыми настежь дверьми. Сумерки серого дня наступали на Город, небо затянулось облаками и ветер понес по улицам ледяные крупинки. Юзеф шел по хрустящим от холода темным лужам, не понимая, где находится, и не останавливался до тех пор, пока не вышел на знакомую улицу с какой-то новой стороны, на которой он еще никогда не был, и не увидел свой старый дом с такого непривычного угла, так что едва узнал его лишь благодаря приметной башенке на крыше. Круг плавно замкнулся.

В детстве Юзеф любил играть с механическими часами, придумывая их деталям какие-то свои собственные названия и задачи – его дедушка был мастером-часовщиком и любовь к шестеренкам и циферблатам, латуни и серебру естественным путем досталась ему по наследству вместе с дедушкиной квартирой и мастерской, в которой теперь работал сам Юзеф. Он давно подружился с Временем и привык ощущать его ровный ход – неспешный, неумолимый, придающий значение и вес каждой песчинке вечности. "Мое почтение!" – улыбаясь и снимая шляпу, говорил дедушка Юзефа  старинным часам, когда входил в мастерскую. Каждый шажок секундной стрелки на каждом циферблате в мастерской шептал: "время не ждет, время уходит!", словно Юзефу предстояло успеть сделать что-то важное, пока его время не истечет, как вода сквозь пальцы. Но Юзеф никак не мог увидеть в тумане своей спокойной, но, наверное, слишком уж свободной и одинокой жизни очертания своего предназначения. Иногда ему казалось, что туман никогда не растает и он всегда будет блуждать в этих сумерках вечного ожидания и неопределенности в поисках… знать бы чего или кого.

Его личная жизнь не складывалась. Он хотел бы любить раз и навсегда, он хотел быть нежным и открытым со своей любовью, не теряя при этом себя самого, но каждая новая попытка оставляла Юзефу все больше боли и горечи, пока он наконец не решил более никого не обманывать – в том числе и себя самого, пусть даже невольно.

Алиса, младшая сестра Юзефа, переживала и расстраивалась из-за неудач брата так, словно обманывали, задевали несправедливыми упреками и оставляли в одиночестве ее саму. Намного более живая и вспыльчивая, как живой огонек, Алиса решительно контратаковала меланхолию Юзефа: "Ну и черт с ней, вот еще – расстраиваться он будет! Пусть она лучше жалеет! Попадись она мне, разговор был бы другой, вот бы я ей всё сказала!" – и это заставляло Юзефа улыбаться.

Совершенно непохожие ни внешне, ни характером, они всегда были очень дружны и близки – насколько это вообще возможно для таких зеркальных противоположностей. После смерти мамы они еще долго делили один дом на двоих, пока Юзеф не переехал в квартиру дедушки в Доме с Башней, но и после этого они часто виделись. Алиса обязательно выкраивала в своем безумном ритме учебы в университете и работы в кафе хотя бы полчаса в неделю, чтобы в очередной раз растормошить своего задумчивого и тихого брата, чтобы заставить его улыбнуться.

Иногда она задумывалась о том, что они словно живут в двух разных городах, хотя это был один и тот же Город. Сама Алиса ощущала Город шумным, сверкающим, полным людей и постоянно пребывающим в движении, а Юзеф, напротив, видел пустынные и тихие уголки Города, утопающие в зелени и тенях, больше похожие на акварельные рисунки, что висели на стенах в его квартире. Алиса могла подолгу разглядывать эти полупрозрачные туманные пейзажи, но всегда чувствовала, что это какой-то совершенно иной мир, в который ей никак не попасть. "Все время забываю спросить, кто их рисовал. Понять бы, увидеть, почувствовать, как он все это видит…" – думала Алиса, но эта легкая грусть тут же уступала место "боевой", как называл ее Юзеф, улыбке и смеху над очередной сдержанной шуткой брата. И неловкий, но важный разговор всё время откладывался «на потом».

Глава 2.

Белый потолок перед глазами. Белое холодное утро. Нет, уже не утро, – Лена медленно перевела взгляд с потолка на часы, стоявшие перед зеркалом (а в зеркале на мгновение встретилась взглядом с отражением – бледное, тонкое личико, холодные серые глаза, растрепанные светлые волосы), – почти полдень. Потом она еще несколько минут рассеянно рассматривала пейзаж в простой рамке, что висел на стене напротив кровати. Один из первых удачных рисунков Лены, с которым она однажды набралась смелости и пришла в издательство, чтобы стать иллюстратором книг. Сонная серая река, тонкие черные веточки на фоне белого неба, старинный фонарь и мост, исчезающий в тумане. Призрачный акварельный туман получился по-настоящему вязким, глубоким, поэтому на картинку можно было смотреть очень долго и думать о чем-то своем, представлять всякое, что могло бы скрываться по ту сторону реки, за туманом. Или не думать вовсе ни о чем. Похожих мест в Городе было много, но такого же точь в точь – не найти, потому что его просто не существует.

Вчера просидела далеко за полночь за странной старинной книгой, взятой в библиотеке. Лену почему-то зацепила эта причудливая история и она загорелась идеей сделать иллюстрации для книги, просидев за текстом, рисунками и любимой музыкой много часов подряд, забыв обо всем на свете. Теперь будут некрасивые тени под глазами, «белый шум» в голове. Впрочем, не важно, ведь сегодня никуда не надо идти, никому не нужно показываться на глаза, а за выходные все пройдет, выветрится, сотрется.

В комнате было светло и холодно, ведь ударили обещанные первые заморозки, а форточку на ночь она прикрыть забыла. Лена лишь плотнее закуталась в теплое одеяло, спрятав улыбку. Многие терпеть не могут сквозняков и холода в доме, а ей это нравилось. А в этом уютном коконе можно было притворяться спящей целую вечность…

«Перед кем притворяться? Ты уже давным-давно сама по себе». Свои неудачи на «личном фронте» Лена вспоминать не любила, но навевающие грусть мысли все равно приходили к ней, словно мстительные призраки. Свобода, которую давало ей одиночество, давно перестала её радовать по-настоящему. Улыбка погасла, как и солнечный свет за окошком – светило укрылось за серыми облаками.

Уже давным-давно Лена зареклась доверяться своим чувствам и разрешать себе любить, потому что слишком больно бывает потом, когда твои надежды не выдерживают столкновения с реальностью. Еще в детстве, кажется, она пыталась придумать себе своего «суженого-ряженого», играя, как, наверное, и все девочки в какой-то момент своей жизни, в это незамысловатое гадание и всё пыталась представить себе того, с кем она будет счастливой – обязательно будет! С годами и каждым новым расставанием образ становился все более и более размытым, а надежда на эту встречу все более и более призрачной. «Наверное я влюблена в свою собственную фантазию, ведь кроме моих мыслей и рисунков тебя больше нигде нет, любовь моя» – с грустью думала Лена и старалась больше времени и сил отдавать своим рисункам. В которых нет-нет да и мелькал образ молодого человека, с которым они никогда не встречались, но которого Лена никак не могла забыть и выбросить из головы.

Черная кошка сладко дремала в квадрате солнечного света на полу рядом с обогревателем, пушистый бочок мерно поднимался и опускался – ей были безразличны все эти переживания и печали, была бы еда в миске вовремя да мягкое теплое место, чтобы свернуться клубком… Немного завидуя невозмутимой зверюге, Лена оделась в легкое домашнее платье, налила себе чаю, забралась в кресло, положила на колени вчерашнюю книжку – повесть о чем-то странном, как будто знакомом и вместе с тем непонятном, словно читаешь о своем собственном полузабытом сновидении, смысл которого утрачен – остались только смутные беспокойные ощущения, впившиеся в память острыми осколками.

Зашелестели страницы – потерялась закладка и теперь оставалось только искать нужную страничку по памяти. «Ну что ты будешь делать…». Нужная страница никак не находилась, ничего похожего на смутные образы из Лениной головы в книжке не было. Может приснилось? Да, такое бывает порой, – перепутаешь сон с реальностью, а потом мучительно пытаешься найти, ухватить за хвост потерянное воспоминание.

Чай скоро остыл, а охотиться за сновидениями в лесу книжных страниц надоело. На столе в беспорядке лежали вчерашние эскизы, с которых на Лену смотрели похожие на птиц силуэты и загадочные пейзажи, карандаши, краски и кисти, но прикасаться к ним пока не хотелось, принадлежности для рисования казались мертвыми, а белоснежные листы бумаги – пустыми, в них пока еще не проглядывали новые образы. «Еще не время, может быть позже».

В руках оказался пульт от телевизора, который достался Лене в наследство от бабушки и  которым Лена вообще-то пользовалась хорошо если раз в месяц. Телевидение она недолюбливала, но сейчас она просто не могла придумать, на что бы отвлечься и чем на время закрыть снова поднимающуюся изнутри грусть.

Щелчок, еще один, следующий канал, и вместо надоевших телепередач, – Лена не сразу поняла, в чем было дело, – по всем каналам показывали Город. Вот Площадь, вот Большой Проспект, вот Парк. Без людей, без машин. На каждом канале своя улица, свой кусочек Города. И нигде ни души.

Словно стало холоднее вокруг. Зябко поежившись, Лена бросила взгляд на залитое светом окно. Прижавшись лбом к холодному стеклу она долго и вдумчиво разглядывала пустой дворик – но ведь он почти всегда был пустым…

Взгляд Лены зацепился за телефон. «Надо бы позвонить и узнать…»

«…А кому позвонить?…» – отчего-то все знакомые номера вылетели из головы напрочь, а перед незнакомыми людьми, – куда там обычно все звонят за советом, есть же какой-то специальный номер для таких случаев? – не хотелось выставлять себя дурочкой, если это всего лишь чья-то шутка или просто померещилось. Лена подняла трубку, но зуммер давал короткие гудки, а значит телефон в любом случае был бесполезен.

Может быть это все еще сон?…

Одевшись потеплее (хотя день был вполне себе приятным, местами даже солнечным), она вышла из дома, с легким беспокойством поглядывая вокруг – мало ли что…

Лена брела по пустым улочкам и дворам. Люди не показывались на глаза – только птицы один раз пронеслись над головой и бродячая пестрая кошка в черном провале подъезда сверкнула зеленым глазом, провожая девушку взглядом. Все двери были закрыты, по ту сторону окон и витрин пряталась темнота. Зазеркальная Лена одиноким привидением брела в темных отражениях.

Такой глухой тишины в Городе не бывало даже ранним-ранним утром в выходной день – «…Я запомнила бы…». Подозрительно, неуютно. Немного страшно. На задворках памяти неприятно зашевелились старые детские страхи: может быть, произошло какое-то бедствие, всех увезли – а меня? Забыли? Какая глупость. А если не глупость?…

Вскоре солнце скрылось за тяжелыми серыми облаками, проснулся ветер и посыпался мелкий снег. День тихо скатился в серые сумерки. Пора было возвращаться.

Каблуки отстучали по каменным ступенькам парадной, мелодично звякнули ключи, лязгнула пастью замка обшарпанная дверь. Не включая свет, Лена скинула пальто и сапожки в полумраке прихожей и тихо пробралась на небольшую кухоньку. Рука нашарила на стене выключатель – и замерла, не решаясь нажать. В голову пришла глупая, но отчего-то невероятно страшная мысль: «это будет единственное освещенное окно в Городе, его могут заметить». Кто? Лучше не думать об этом, лучше посидеть в темноте…

Она поставила на газовую плиту старенький чайник, сделала пару бутербродов, хотя аппетита не было совершенно, еще раз выглянула в окошко – и, опустив веки с пушистыми ресницами, вздохнула. Провести выходные в добровольном одиночестве, – это одно, а совсем другое – когда тебя вот так без спросу оставляют наедине с Городом и его мертвой тишиной. Судя по всему, впереди были очень долгие и очень странные сумерки…

Аппетита за время прогулки не прибавилось, да и пить не хотелось, – согреться бы и отвлечься, занять себя чем-то привычным, несложным, чтобы не думать ни о чем. Например, приготовить чаю. Два кусочка сахара, ломтик лимона… Лена хозяйничала в темноте, отчасти полагаясь на память, отчасти на свое острое, словно у кошки, зрение. «Кстати. Где ты там бродишь?…» – кошка сидела на подоконнике и с интересом глядела своими мерцающими глазками в черноту дверного проема, высматривая кого-то за спиной у хозяйки. Лена не удержалась и обернулась – никого. Кошка с самым невинным видом поглядела на хозяйку. «А что я? Я ничего…» – будто бы промурчала она. Лена нехотя откусила кусочек от бутерброда и поделилась с кошкой.

Кусок застрял в горле, когда из прихожей донесся знакомый лязг ключа в замочной скважине. «Кто это?» – безмолвная мысль показалась громче крика, а сердце билось так громко, что могло выдать. Дверь скрипнула, открываясь, и тут же захлопнулась. Значит он уже внутри. Лена физически ощутила приближение – вроде кого-то очень знакомого, но в то же время ею владела странная, болезненная растерянность. Она никак не могла вспомнить, у кого же еще были ключи к этой двери…

Шаги были слышны только благодаря поскрипывающим половицам, – мягкие, осторожные. Знакомые – но не узнанные. Лена прижала к груди кружку с чаем и замерла в растерянном ожидании. Кто?

Из темноты показался молодой человек. Может быть ровесник Лены. Сошел бы за брата – было что-то неуловимо похожее, сходное, близкое. Невысокий, светловолосый, в теплом вязанном свитере, джинсах и домашних тапочках. Незваный гость уверенно вышел из полумрака, как-будто постоянно бродил по ее дому в темноте, открыл дверцу кухонного шкафа, кашлянул, потянулся за чашкой и тут же замер. Кошка сорвалась с подоконника, рысью подбежала к нему и, подняв хвост трубой, потерлась, приветствуя и требуя ласки.

Несколько мгновений он удивленно смотрел на Лену. Она – на него. И в один голос, сбиваясь и перебивая друг друга, оба задали один и тот же вопрос:

– Что ты здесь делаешь?

 Глава 3.

Воцарилось неловкое молчание. Лена нарушила его первой.

– Кто ты? – неуверенно проговорила, наморщив лоб. На лице незнакомца отразились те же самые чувства. Недоумение, смутное, болезненное «дежавю».

«Точно, где-то мы виделись, – только где?». «Я ведь ее знаю. Откуда?…». Память отказывала, выдавала в ответ на запросы ошибки и пустые страницы.

– Я? Юзеф… – похоже, он совсем растерялся. Лене показалось, что она когда-то забыла, а теперь просто вспомнила его имя. «Оно странное. Как его можно забыть?». Кошка вдруг замурчала и вопросительно посмотрела на девушку. То ли удивилась неожиданному вторжению и нахальному незнакомцу, то ли странной забывчивости хозяйки, потому что кошка-то уж точно все прекрасно помнила…

– Лена. Очень приятно. – от нелепости происходящего на ее лице сама собой появилась дурацкая улыбка. – А… а как ты открыл дверь?

– Ключами, естественно. Как еще я могу попасть в свой дом?

– Твой? Ты уверен? – Лена продолжала улыбаться. «…Это всего лишь забавная ошибка с «типовыми домами, типовыми квартирами и типовыми замками». Как в кино. Ну же, сейчас все должно проясниться!…»