Парадная на улице Гоголя

Не все так думали. Вале Дубок ох как не нравились манкирующие поломойство. В своё время вела упорную работу со Светланой-прокуроршей, та стойко игнорировала все графики помывки. Валя поставила себе цель – приучить Светлану мыть лестницу. При встрече обязательно напоминала об этой обязанности, о договорённости соседей. Светлана легкомысленно говорила «да-да, обязательно» и тут же забывала, до тряпок ли ей было с такой бурной жизнью. К Ариадне Арнольдовне Валя не вязалась, и вовсе не оттого, что побаивалась, нет – за хозяйку квартиры не держала, квартира была в собственности Светланы. Короче, в один прекрасный день Валя не выдержала и поколотила Светлану шваброй-лентяйкой. Во всяком случае, говорила:

– Я ей вдоль спины-то протянула хорошо раз да другой, она как сиганёт по лестнице.

При живом муже-прокуроре Валя не решилась бы пускать швабру в ход, после его смерти «вдоль спины протянула». Никаких последствий урок шваброй не возымел – ни для Светланы, ни для чистоты парадной. Светлана как не считала нужным мыть свою часть лестницы, так и дальше продолжала не считать. Как говорится, руки не под тряпку заточены у юриста-бизнесмена.

Кроме этого Валя постоянно ворчала на Ленку Пугачёвуа, здоровую девку из «пятой» квартиры. За «пятую» выходила с тряпкой баба Зина.

– Ладно, мать у тебя всю жизнь на работе, тащит вас, – выговаривала Валя Ленке, – но ты-то, кобыла такая, могла бы уж потратить десять минут на пол! Бабка за неё моет! Не стыдно? Что из тебя может вырасти?

Из Ленки «выросло».

Если обратиться к истории дома, первыми из рода Пугачёвых в нашей парадной появились Ленкины дед Степан и баба Зина. Ленки ещё и в помине не было, зато имелась её будущая мама Соня. Она в своё время вышла замуж и в своё время родила Лёшку, а следом Ленку. При вступлении в брак Соня менять девичью фамилию (была Пугачёвой) на мужнину Кретинин не стала.

– Будут детей кретинами звать! – заявила решительно.

О Ленке нельзя сказать впроброс, она владелица трёх квартир нашей парадной, плюс квартира деда с бабкой, которая тоже со временем отойдёт в её собственность. Славик-трубач смеётся:

– Лен, ты скоро нас всех скупишь с потрохами!

– Тебя оставлю, – говорит Ленка, – не беспохлёбся. Жаль, лошадь продал, так бы катал с бубенцами.

Вынесла Ленка из детства Отраду и катание на санях.

– Туба осталась, – говорит в тон соседке Славик. – Если что, я тебе по блату сыграю Шопена в сольном исполнении.

– Типун тебе на язык, – ругается в ответ Ленка, была она суеверной.

Пугачёвы долго жили полноценной семьёй в «пятой» квартире – баба Зина, дед Степан, Соня с мужем Вовой, Ленка да Лёша. Сразу же приплюсуем к этому составу Петровну из соседней парадной – верного друга и помощника Пугачёвых. Петровна – одинокая шустрая бабулька, ровесница бабы Зины. Не корысти ради, а по доброте душевной частенько водилась она с Лёшей и Ленкой в период их нежного возраста. Особенно Ленку любила, да и по сей день любит незнамо за что. Со стороны если глядеть, безответная любовь. Ленка не отвечает взаимностью.

Пугачёвы долгие годы отличались тем, что кто-нибудь из них обязательно находился во дворе. Не считая папу-Володю. Тот вёл образ жизни выпивающего человека. В молодости и несколько позже был смерть женщинам – атлетически сложенный, артистически красивый, такие типажи в театрах играют героев-любовников. Играл ли папа-Володя по жизни эти роли, изустные летописи двора умалчивают. Про то, что много лет крепко выпивал, об этом любой и каждый во дворе скажет. Стакан мимо рта не проносил и не проносит. Беда, конечно. Да из песни слов не выкинешь. Пугачёвы с утра и до позднего вечера пропадали во дворе: или с детьми (потом с внуками) гуляли, или бельё караулили, вдруг дождь. Молодому поколению расскажем, старшему напомним: сушили бельё в прежние годы во дворах. В каждом имелся уголок со специальными столбами с перекладинами, за которые цепляли верёвки.

Ленка выросла в долговязую и худущую девушку, ещё и сутулилась, не досталась ей породистая красота отца, больше взяла от беспородной матери. Однако в этой сутулости и угловатости таилась мощная женская сила, которую опытный мужчина чувствует на расстоянии, а неопытный слепо летит на неё, как глупенький мотылёк, и попадает в сети с первого раза. Такого Мишу-мотылька Ленка зацепила в восьмом классе.

Думала ли тогда Ленка связать будущее с Мишей-мотыльком? Скорее всего, нет. Автор более чем уверен, она вообще ни о чём тогда не думала. Хотя Миша-мотылёк был из хорошо обеспеченной семьи – отец владел строительной фирмой. Зацепила Ленка Мишу крепко. Есть мнение доморощенных психологов, немало мужчин по глубинной сути своей однолюбы в отношении первой любви. Она крепче суперклея и суперцемента – схватывает намертво и держит вечно. Он может загулять, пойти по чужим огородам, а всё одно, где бы ни носило, – ноги сами обратно приведут. С Мишей-мотыльком получилось согласно этой теории. Он и по чужим огородам ничего не искал. Не отдерёшь, так пригвоздила к себе Ленка.

Поступили оба в вузы. Миша на юриста подался, Ленка куда попроще – в строительный. Попроще – это имелось в виду небольшой конкурс, платить не надо. Зато потом пахать и пахать на ниве учёбы. Ленка через пару месяцев раскусила это самое «потом» с пахотой и решила «на кой оно мне сдалось?». Родителей посвящать не стала в своё «на кой», продолжала добросовестно каждое утро уходить из дома, якобы в институт на лекции. Сама в соседний подъезд к Петровне шасть и сидит, пока не закончатся занятия в институте. И с честными глазами возвращалась домой. Да с таким усталым видом, дескать, меня не кантовать, все силы занятия высосали. Какое тут мытьё полов в парадной?

Ленку отчислили из института, отдали документы, но она продолжала часов по шесть-восемь безвылазно высиживать у Петровны. Заключила шпионский договор с любящей её без ума бабулей. Пользовалась её преданностью по полной. Что могла делать молодая, полная сил и энергии девушка столько времени в четырёх стенах однокомнатной квартиры?

А ничего. Книг Ленка по жизни не читала, газет – тоже. Или телевизор смотрела, а больше спала. Петровна молчала, как партизан. Редкостная выдержка, никому ни слова, даже подруге Зине Пугачёвой не проговорилась.

«Учёба в институте» продолжалось до поздней весны, пока Миша-мотылёк, зацементированный первым любовным чувством, не сделал предложение объекту обожания.

Получилось в итоге, что симпатичный, умный, хозяйственный, энергичный и весёлый парень женится на ленивой, нелюбопытной, дремучей девице без образования и ничего не умеющей по жизни, даже готовить. Здесь-то вся партизанщина с Ленкиной учёбой на инженера-строителя раскрылась, однако Петровну никто на радостях, что Ленке так свезло с мужем, не заклеймил предательницей и потакательницей беспробудной Ленкиной лени. Родители Миши-мотылька предложили поучиться невестке за их счёт в любом университете или институте, но Ленка отрицательно замотала головой. И чтобы никогда не возвращаться к этому вопросу, скоренько родила мальчика, а следом ещё одного для верности. Мол, выбросите себе из ваших светлых головушек идею с дипломом о высшем образовании невестки.

Ленка не утруждала себя сыновьями. А зачем, если имеется в наличии у мальчишек бабушка, прабабушка, плюс верная Петровна. Жили молодые в Городке у родителей мужа. Каждое утро Ленка приводила парнишек в родную парадную. С ними возились до самого вечера Зина да Соня Пугачёвы и, конечно же, Петровна. Как без неё. Вечером или Ленка забирала детей, а чаще мужа посылала.

Сама сидела весь день дома. Бездельничать умела мастерски.

Однажды молодые провели эксперимент – попробовали жить отдельно от родителей Миши-мотылька. Но всё по порядку. Во «второй» квартире нашей парадной жили Иван и Наташа Борейко. Бог им детей не дал. Хорошие отзывчивые и сердечные люди. Тот случай, когда всем чем могут непременно помогут, кто бы ни обратился. Друг за друга всю жизнь держались, рядом и состарились. Наташа умерла первой. Иван остался один. Тут-то к нему и повадилась шастать Зина Пугачёва.

Именно шастать. Тайком под прикрытием ночи. Степана своего давно похоронила под музыку Славика-трубача, казалось бы, свободная старушка, что тут такого. Однако бегала только в «ночную смену» и втихаря. Первым застукал эти шуры-муры Витя-мент. Ночью таксовал, ну и, проезжая мимо дома, заскочил кофе попить. Глядь, а Зина нырнула в дверь к Ивану.

Любительница джаз-клубных вечеринок Агния Львовна из «одиннадцатой» тоже засекла эти тайные хождения. Вернулась за полночь из Питера, вошла в парадную, а из двери Ивана брызнула вверх по лестнице Пугачёва-старшая. Агния Львовна ещё подумала: «Во, бабуля, ей под восемьдесят, она днём правнуков понянчить успевает, а ночью романы крутит со вдовцом».

Позже выяснилось, про романные чувства слишком хорошо подумала Агния Львовна, – имелся элементарный практический интерес, обихаживала Зина соседа-старичка не из сердечного интереса, а из практического – за квартиру. Убиралась у него, готовила, стирала и добилась своего – подписал дарственную на Ленку.

Вскорости Славик-трубач сыграл на его похоронах траурную музыку. Квартира отошла Ленке, которая не то, что разу полы в ней не помыла, не зашла к Ивану с ласковым словом, спасибо не сказала благодетелю. Всё баба Зина сделала за любимую внучку.

Миша-мотылёк отремонтировал эту за здорово живёшь доставшуюся Ленке квартиру, молодые вселились в неё, прожили месяца четыре да и перебрались обратно к родителям мужа. Не по нраву пришлась Ленке самостоятельная жизнь. Тяжело и надсадно. Это при том, что Зина и Петровна ходили ежедневно к Ленке готовить да убирать.

Съехали молодые, а квартиру сдали в аренду.

Вскоре Ленка прибрала к рукам «седьмую» квартиру, в которой едва не полвека жили Банниковы, через стенку с Васей и Галей Сокол.

Надежда и Пётр Банниковы оба из фронтовиков. Пётр воевал в особом отделе дивизии. Никогда не говорил, какой армии принадлежала дивизия – был особистом до мозга костей. Надежда воевала медсестрой во фронтовом госпитале. После войны оба волей судеб оказались в Городке и продолжали трудиться по своим специальностям, не зная друг друга. Вместо особого отдела дивизии был особый отдел оборонного предприятия, вместо госпиталя – районная больница Городка.

Городок война никак обойти не могла – лежал он в руинах. В этом интерьере познакомились наши герои. Случай был не из тех розово-романтичных, когда мужчина пригласил на танец понравившуюся женщину и под лёгкую летящую музыку вдруг проскочила искра между сердцами вальсирующих, дрогнуло сердце кавалера и часто-часто забилось у партнёрши. Ничего подобного. Надежду отправили по служебным медицинским делам на режимный объект, режимом которого заведовал Пётр. Приходит наша фронтовичка рано утром на проходную, а её не пускают. Какой-то грамотей фамилию медика в списке пропускаемых на предприятие с ошибкой записал, не сходится на одну букву с паспортными данными. Вахтёр встал стеной – вам не положено. Надежда начала скандалить и требовать, чтобы её во что бы то ни стало пропустили – работа ждёт, а они здоровые мужики в шпионов играют.

Дело приняло более чем серьёзный оборот, неизвестная гражданка неудержимо рвётся на военный объект. Может, на самом деле – шпион. Вызвали начальника особого отдела. Пётр начал призывать женщину к социалистической дисциплине и порядку. Приводил цитаты из трудов основоположников марксизма-ленинизма об усилении бдительности в связи с капиталистическим окружением социалистического государства. Имел неосторожность обронить:

– Может, вы диверсант!

Ух, Надежда взвилась! Ух, вылепила, что с декабря 1941-го, с боёв под Москвой на фронте. Семнадцатилетней девчонкой, накинув себе год, пошла защищать Родину. Три боевых ордена, четыре медали, сотни спасённых раненых.

Для убедительности рванула ворот кофточки и показала шрам от осколка, ударившего над белой девичьей грудью. Медик есть медик, не постеснялась чуток заголиться перед незнакомцем.

Особист стушевался до полной неспособности к дальнейшему разговору, тем более – действию. На завод не пустил, но и санкций никаких не применил к нарушительнице, с миром отпустил фронтовичку.

Надежда победно развернулась и пошла в свою больницу.

В тот же день, поздно вечером, возвращается к себе в общежитие, вдруг слышит: быстрые шаги за спиной. Кто-то вознамерился догонять её. Осень, небо затянуто тучами, темно, хоть глаз коли, фонарей, конечно, никаких, место пустынное. В кармане пальто у женщины был трофейный вальтер. Выхватила его, резко повернулась навстречу приближающимся шагам, сухо бросила в сторону обозначившегося в темноте силуэта:

– Стоять! Ещё шаг и стреляю!

Догоняющий остановился, из темноты раздался знакомый голос:

– Не бойтесь, это я, начальник особого отдела завода.

– Бояться надо вам! У меня вальтер, пользоваться им приходилось не один раз!

Надежда собралась ещё раз отбрить особиста, да тот другим тоном, идя рядом, начал разговаривать с женщиной. Вполне по-светски, как это бывает при знакомстве мужчины и женщины, стал расспрашивать, где воевала, откуда родом. Умел он задавать вопросы. Детей своих, бывало, до белого каления доводил: «Куда идёшь? С кем? Зачем? Когда вернёшься?» Одно слово – службист. Надежду смутить было невозможно. Она и сама могла забросать вопросами любого и каждого.

По пути в общежитие рассказывала о себе, посмеиваясь, посчитала, особист подкатил издалека, дабы продолжить свой допрос. Оказалось – всё серьёзнее. Вечером следующего дня Надежда выходит из больницы, а Пётр у крыльца курит.

– Протокол будем вести? – не без ехидства спросила Надежда, когда Пётр задал первый свой вопрос.

– Не, опять без протокола, – не смутился особист.

Несколько таких встреч и гуляний «без протокола» закончились тем, что ухажёр признался: в жизни подобных женщин не встречал, предположить не мог, что такие могут быть. И очень ему хочется рядом с сильной и бесстрашной Надеждой пройти семейный путь, детей воспитать и состариться вместе. Всю жизненную программу изложил в двух фразах. Надежда не стала долго раздумывать, тут же согласилась с предложенной программой и отдала своё сердце Петру.

Всё получилось, как договорились они в далёком послевоенном сорок шестом. Состарились вместе, успев родить и вырастить двоих сыновей и троих внуков. Умерли друг за другом. Сначала Пётр, а через несколько месяцев – Надежда. Похоронив мужа, Надежда осталась одна в квартире, сыновья давно отделились. Однажды утром не вышла, как обычно, на лавочку у парадной. Галя Сокол забила тревогу: вызвала старшего сына надежды. Квартиру открыли и нашли хозяйку в собственной кровати без признаков жизни. Лежала, когда-то бравая фронтовичка-медичка, как спала: на чистой простыни, под одеялом, в опрятной ночной рубашке. Сухонькая и маленькая, а губы в улыбке. Что ей приснилось с последним вздохом? Может, Пётр явился во сне, верный и любимый особист…

После похорон Ленка подъехала к сыновьям Надежды и Петра, дескать, как вступите в наследство, я готова купить квартиру родителей.

Так и получилось в итоге.

А вскоре умерла Галя Сокол, что жила через стенку. Лена и эту квартиру прибрала к рукам. Купила у Галиной дочери Марины, той самой, за которую благодарил ректор Галю: «Спасибо, мать, за дочь!». Марина решила перебраться в новый микрорайон Городка.

Ленка посчитала, что в случае надобности можно из двух квартир одну сделать. А пока квартиры сдавала. Голова у неё, не отягощённая высшим образованием, мыслила очень даже трезво в направлении материальной выгоды. Пусть родители мужа обеспеченные люди, муж хорошие деньги зарабатывает, но своего Ленка упустить не могла. Вот тебе и лентяйка, вот тебе и неуч. Как тут не скажешь: другие времена, другие нравы, другие песни и другие звёзды взошли в нашей парадной.

Лида Яркова и Боголюбская

Продолжает наш дом свой путь во времени. Вася Сокол называл дом на Гоголя, 15 кораблём. Возвращаясь «на базу» подшофе, мог спросить сидящих у парадной:

– Ну что, балтийцы, идём полным курсом? Пробоин нет? В трюмах сухо? Бунта на корабле не предвидится? Тогда свистать всех наверх не будем, лично я следую курсом в свою каюту.

Умер Вася, упокоилась его Галя. Многие пополнили помянник Лиды Ярковой из «третьей» квартиры. Она аккуратно записывает в него почивших «матросов». Заказывая в родительские дни панихиду по своим самым близким, Лида всякий раз сожалеет, что по финансовым соображениям не может всех бывших соседей вписать. Но, когда батюшка начинает громко перечислять рабов Божиих, Лида раскрывает свой помянник и читает про себя внесённые в него имена. И проплывают перед внутренним взором Галя и Вася Сокол, Дуся Саморезова и её когда-то крепко выпивающий муж Гена, первая жена Славика-трубача Груша, медичка Надежда и особист Пётр Банниковы, Даша Тютнева, бабаягинского нрава, и её золотого характера муж Александр, другие соседи, переселившиеся из нашего дома на кладбище…

Лида Яркова – старожил парадной. Вселилась в дом в числе первых в 1965 году. Работала воспитателем в детском садике. Была, как узнали соседи позже, человеком верующим. В советское время крестик носила, но не на шее, в лифчик зашивала. В трудные жизненные периоды отправлялась на Смоленское кладбище к святой блаженной Ксении Петербуржской – помолиться, поплакать, записки «Ксенюшке» оставить. Лишь выйдя на пенсию, стала ездить в храм, не таясь.

Родом была из Ульяновской области. Воцерковление началось на русской печке. Отец на фронте, мать в колхозе или на рытье окопов, в первые месяцы войны гоняли женщин строить линию обороны или на лесозаготовках. Дети оставались дома с ветхим дедушкой Игнатом. Он малышам сказки рассказывал, жития святых читал, учил молитвам «Отче наш», «Богородица», «Царю Небесный», «Живый в помощи Вышняго».

И ещё обещал после войны сводить в церковь в районное село на празднование чудотворной иконы Божьей Матери «Боголюбивая». Обещание не выполнил по причине смерти – не дожил до Победы. Однако Лида в паломничество к иконе сходила. Любила рассказывать о нём соседкам по парадной. Кто-то слушал с недоверием, кто-то с удивлением, впервые узнавая о мире ангелов и демонов.

– Тётка меня с двоюродной сестрой Ниной, нам лет по десять было, взяла с собой, – рассказывала Лида. – Сорок километров идти. Тётка чуть рассвело, растолкала: айдате. Первые пять километров на бортовой машине ехали, рабочих в лес на деляну везли и нас подбросили. Я из деревни сроду никуда не выезжала, тут целый мир передо мной. Едем по лесу, а на полянке два журавля стоят – длинноногие, важные. До того красивые… По сей день та картина перед глазами…

Память образа Божьей Матери «Боголюбивая» первого июля. Лето в самой поре – благодать. На праздник вся округа сходилась. Тридцать с лишком лет советской власти миновало, а всё одно народ знал икону, чтил её. С соседних и дальних сёл шёл и ехал честной люд. Больных везли на телегах. Даже из Ульяновска и Чебоксар приезжали паломники.

В храм все не вмещались. Икону выносили из церкви на специальных носилках, ставили в церковном дворе, дабы дать возможность всем паломникам приложиться к святыне, благоговейно пройти под образом, сгибаясь до земли.

На всю жизнь запомнила девочка Лида, как женщина мучилась, стараясь поднырнуть под икону. Ни пройти, ни перекреститься на образ не получалось. Поднимет руку крест на себя наложить, да будто невидимыми вожжами кто-то захлестнёт руку и держит в воздухе. Силится бедняжка коснуться пальцами лба, а рука будто вмёрзла в воздух. Пот по лицу… Взмолилась:

– Зачем я туда ходила? Зачем это делала? Прости, Матушка Богородица!

В толпе сказали: к ворожеям ходила – рогатый и взял власть над ней…

Ещё одна женщина в пляс пустилась с частушкой. Икону из церкви вынесли и сначала на паперть поставили. Лида с сестрой на поленницу дров забрались – сверху хорошо видно.

Прямо у поленницы женщина стояла, яркая косынка на голове, платье лёгкое, рукава фонариками. Вынесли икону, женщина как давай креститься да частить поклонами. Крестится, как обмахивается, а кланяется, будто нырки делает. Соседей одёргивает: не мешайте молиться, плохо видно из-за вас. И вся-то какая-то не такая – на нервном взводе, будто закипает у неё что-то внутри, того гляди – выплеснется. Народ расступился. А когда икону понесли с паперти по ступенькам, сорвало женщину навстречу святыне с частушкой:

Раздайся, народ,

Меня пляска берёт!

Маленькие чертятки,

Хватают за пятки!

И точно, будто пятки защекотало, бьёт каблуками, как заведённая, щекотку в землю вколачивает… В один момент двое мужчин подхватили её под руки, увели.

В толпе сказали: это братья, которые её к чудотворной иконе привезли.

Лида с сестрой Ниной всюду поспевали. Перед выносом иконы девчонки стали свидетелями – батюшка бесноватую отчитывал. Накрыл епитрахилью… В памяти у Лиды осталось: батюшка богатырски большой, плечи могучие, рыжая борода на всю грудь. Накрыл женщину епитрахилью, читает над ней молитву. Вдруг из-под епитрахили грубый мужской голос. Лида к сестре прижалась. Страшно, хоть и народу кругом полно. Женщина заговорила жутким, как из бочки, голосом. Сначала он насмехался: «Зря стараешься, не выйду!» Потом принялся жаловаться: «Дурно мне, дурно! Всё равно не уйду! Не выгонишь!» Наконец взмолился: «Скажи, куда уйти? В лес дремучий? В яичную скорлупу? В игольное ушко?»

– Когда читаю Евангелие о гадаринском бесноватом, – говорила соседкам по парадной Лида, – всегда ту женщину вспоминаю. Батюшка продолжает молиться, а у неё пена изо рта. Рядом стояла женщина, как говорили, сестра её, бросилась вытирать рот. Тут-то взрослые заметили нас и нагнали: «Ну-ка, марш отсюда, любопытные Варвары! Не полезно вам такое смотреть! Хотите, чтобы вышел бес из неё да в вас вселился?!» Нас как ветром сдуло. Конечно – не хотели мы.

Лида Яркова стала в парадной главным консультантом по духовным вопросам. Соседи спрашивали, каким святым ставить свечи в том или ином случае, как записки подавать. Открывала глаза на сектантов: рериховцев, иеговистов, пятидесятников, кришнаитов, которые не миновали Городок навязчивым миссионерством.

Открыли в Городке церковь, Лида сделалась активной прихожанкой. В парадной начала вести миссионерскую работу, призывая крестить детей и внуков. Ленка-шалава одной из первых откликнулась, понесла крестить своих чад. Обрадованная такой победой, Лида тут же подкатила к Ленке с венчанием, дескать, как хорошо будет вам с Мишей церковным браком укрепить семью. Получился, говоря словами той же Ленки, облом. Венчаться Ленка не захотела:

– Тётя Лида, пожалуйста, не морщь мне мозги своей церковью.

Категорично Лиду отшила.

– Детки хотя бы крещёные, – вздыхала Лида, рассказывая о неудаче с венчанием, – и то хорошо.

Однако планировала, выждав паузу, снова подкатить к Ленке с церковным браком.

Что интересно, Калерия Ивановна своего кавалера, в прошлом полковника, тоже заставила принять таинство крещения. Как-то подозвала Лиду, мол, древнего старичка батюшка может окрестить или имеется возрастной ценз?

– Живу в одной квартире с нехристем! – жаловалась Калерия Ивановна. – Поставлю ему вопрос ребром: если не покрестится, пусть забирает свой двухтумбовый гроб вместе с холодильником и проваливает на все четыре стороны!

– Может, вас заодно и повенчать? – предложила Лида.

– Ты чё, Лида, рехнулась?! Нашла, понимаешь, «тили-тили тесто жених и невеста»!

– Живёте в грехе.

– Кашу что ли в грехе едим?

Полковник было закочевряжился: я в партии состоял. Да не на ту напал. Калерия Ивановна провела жёсткую агитационную работу, и полковник от «вопроса ребром» поднял руки вверх. Но с одним условием: креститься готов только дома, то бишь в квартире Калерии Ивановны, в храм не пойдёт ни за какие коврижки.

Когда Валя Дубок из «четырнадцатой» узнала о предстоящем крещении полковника, решила, пусть заодно священник и её с Веней окрестит. В далёком детстве испорченные полиомиелитом Венины ноги к тому времени совсем отказали, до церкви он бы не дошёл. Священник в просьбе не отказал, всех желающих окрестил. А через полгода Веню отпел.

Васю Сокола заочно отпел. Однажды Галя Сокол пожаловалась Лиде: муж часто снится. И раньше являлся в сновидениях, но изредка, раз в полгода, тут едва не каждую ночь стал.

– Наверное, к себе зовёт, – вытирала платочком уголки глаз Галя.

– Отпеть надо, – сказала Лида. – Мается Васина душа, помощи просит. Отпоёшь, потом будешь панихиды заказывать, записки на проскомидии подавать. Ему и легче станет.

Галя так и сделала. А Лиде наперёд наказала:

– Проследи, чтобы меня сразу отпели, не откладывали на потом.

Я девчонкам своим, конечно, накажу строго-настрого, но ты всё одно проконтролируй.

Лида просьбу подруги выполнила.

Славик-трубач не реже Лиды бывает в церкви, даже чаще. Директор клуба, при котором много лет состоял духовой оркестр Славика, стал иереем – отцом Иоанном, настоятелем церкви Городка, а руководитель оркестра Данилыч, его мы однажды вскользь упоминали, – регентом в том же храме. Данилыч позвал Славика на клирос. У Славика скромный баритональный бас, да как известно в храмах с небольшими приходами извечный дефицит мужских голосов, а Славик с его музыкальным образованием на лету всё схватывал и вскорости начал петь, будто с детства в клирошанах состоял. На клиросе размещается басящей глыбой во втором ряду. Впереди бабульки в белых платочках, за ними Славик на две головы всех выше, с могучим разворотом плеч.