Парадная на улице Гоголя

Славик «Варяга» со своим оркестром исполнил над гробом матроса-балтийца, но старшая дочь и внуки не смогли проводить отца и деда в последний путь.

На следующий год летом они решили покинуть пределы Дальнего Востока, продали в Совгавани квартиру, приехали в Городок, планируя здесь купить жильё, но славные «радетели» благополучия России и россиян устроили дефолт. Деньги от продажи квартиры в Совгавани разом обесценились, снова, как в далёкой молодости, в Галиной двушке (с проходной комнатой) поселилось пятеро человек. Теперь уже Галя была в роли тёщи.

Её дочь Марина была медсестрой. Стоит рассказать ещё об одном историческом эпизоде из жизни Гали Сокол, а значит, и парадной. Начать следует, пожалуй, с того, что у Гали, кроме «вторичной коммутации», хранилось в памяти ещё одно крылатое выражение – «спасибо, мать, за дочь». Употреблялось вовсе не в пафосных случаях. Но обо всём по порядку. Характеризуя дочерей Гали и Васи, следует сказать, что Марина забрала себе интеллект родителей, зато Валентине досталась красота. Галя не сказать, что красавица, махонькая, лицом простенькая, тогда как Вася был хорош. Можно представить этого молодца на довоенных улицах Ленинграда в форме моряка-балтийца. Одно слово – Сокол. Дочь Валентина тоже была соколом по внешнему виду. И характер соответствующий. Автор всё же погрешил против истины, интеллект имела выше среднего уровня. Окончила Ленинградский политехнический институт, в конструкторском бюро военно-морского профиля выросла до начальника крупного отдела. На подводном флоте не любят женщин на корабле, под любыми предлогами стараются не пускать их на палубу и во чрево субмарин. Но к Валентине Васильевне, когда приезжала в командировку на Северный или Тихоокеанский флот, всегда относились с большим уважением как к классному специалисту и не отказывали в пропуске на подлодку, если возникала надобность.

Марина уступала во внешности сестре, зато без малого отличница по всем предметам. Две или три четвёрки в аттестате. После школьного выпускного вечера смело подала документы в Первый медицинский, что в Ленинграде. Конкурс зашкаливал. И вот же незадача – не добрала каких-то полбалла до проходного. Обидно не то слово. Сдавала экзамены вместе с задушевной школьной подругой из «девятой» квартиры – Ниной Тютневой. О Тютневых непременно ниже скажем, тоже семья колоритная. Нина в школе хуже училась, а, поди ж ты, набрала проходной балл, в то время как Марина оказалась не у дел.

Обидно со страшной силой Марине, вдвойне горше Гале. Какие-то мизерные полбалла решают судьбу дочери в минусовую сторону. Галя подкатила к Васе:

– Сходи, – начала умолять супруга, – к ректору. Надень парадный костюм с орденами и медалями и похлопочи за доченьку нашу! Ты фронтовик, инвалид, ноги нет… Жизни не жалел в боях с фашистскими захватчиками…

Вася есть Вася – отказался наотрез идти на поклон. Просто затопал и здоровой ногой, и протезом. Кремень мужик. Дескать, чтобы я – фронтовик, балтиец – стал унижаться?! Нет, нет и нет!

Галя собралась с духом и поехала к ректору сама. Что характерно, пробилась на приём к главе Первого меда. Тоже, следует сказать, надо иметь характер, чтобы самолично встретиться с ректором крупнейшего престижнейшего учебного заведения страны. Эмоционально обрисовала ему обстановку в красках и деталях. Мол, Марина и Нина – подруги с самого садика. С горшкового возраста лелеяли одну на двоих мечту о бескорыстном служении советской медицине. Всю дорогу девчонки играли в больницу и докторов. Было бы так хорошо, чтобы не разлей вода подругам за одной вузовской партой познавать премудрости самой благородной профессии на земле.

Ректор внимательно выслушал горячий монолог Гали и, надо отдать должное, не отмахнулся от посетительницы, а затребовал у секретаря документы Марины и результаты экзаменов. Самолично убедился, что не хватает обидного до слёз полбалла.

В этом месте рассказа у Гали всегда затуманивались глаза, голос дрожал на словах:

– Он встал из-за стола, вышел ко мне, пожал руку и сказал: «Я вижу, ваша дочь – умница, она обязательно станет врачом. Спасибо, мать, за дочь!»

Но в институт не взял. Марина поступила в медучилище и стала прекрасной медсестрой. А у Гали появилось выражение, которое она применяла, когда её тактично отфутболивали чиновники или кто-то кормил обещаниями. «Короче, – говорила с горькой иронией и самоиронией, – получилось “спасибо, мать, за дочь!”»

Галя прожила долгую жизнь, умерла в возрасте за восемьдесят. В последний год заговариваться начала, но умерла праведницей – тихо и безболезненно на руках у дочери Марины.

Сама Галя тоже пятую заповедь, которую принёс Моисей на скрижалях от Господа Вседержителя, исполнила сполна. Сначала за мамой, Васиной тёщей, ходила, потом за Васей, у него была онкология, года два последних уже не ходил бедолага. Протез он и для здорового человека не своя нога, что говорить о больном. А ещё Гале пришлось досматривать старшую сестру Полину. Её здоровье забрали в своё время торфоразработки. Сердце работало как часы, а вот слабые сосуды привели к инсульту, парализовало.

Был у Полины сын, но его жена и дочь наотрез отказались ходить за бабушкой-свекровью, поэтому забрала её к себе Галина. Сын что-то платил тёте за уход, но как ни крути, а получилось: нечеловеческие условия жизни были у матери, а нелюдьми стали дети.

Баба Яга Тютнева

Раз уж заговорили о проблеме отцов и детей, надо рассказать о Тютневых. Даша и Александр Тютневы жили в «девятой» квартире с двумя дочерями. Даша была из рано старящихся женщин. Со спины смотрелась неплохо – миниатюрная, стройная, но лучше бы не поворачивалась в анфас. За глаза так и звали – Баба Яга. Пусть горба не было, зато нос крючком, взгляд недобрый. На язык Даша – горький перец: ничего не стоило, будучи не в настроении, любому и каждому бросить обидное слово. Прямолинейная, грубая, причём до откровенного хамства в отдельных случаях.

Работа способствовала развитию бабаягинского характера – ездила Даша кондуктором на рейсовом автобусе, который связывал Городок сначала с Ленинградом, потом с Петербургом. Маршрут пролегал вдоль Невы, со всеми остановками автобус достигал станции метро за полтора часа. Было время вступить Даше в полемику с пассажирами, а то и пособачиться. Спуску Даша никому не давала. Поэтому постоянные пассажиры знали – лучше с ней не связываться. Тот случай, когда ты слово, а в ответ столько, что уши вянут.

Да ладно бы только пассажирам грубила. Характер и дома смиренней не становился. Не ладила Даша с дочерями, хотя девчонками росли не проблемными ни в учёбе, ни в поведении. При первой возможности из родного дома сбежали. Нина, о которой говорилось выше, окончила Первый мединститут, стала терапевтом, вышла замуж за хирурга и уехала в Екатеринбург. Приезжала с Уральских гор в Городок всего единожды – на похороны отца, мать не хоронила. То ли не захотела, то ли что – не приезжала.

Вторая дочь Тютневых, Алла, окончила технический вуз – институт точной механики и оптики, стала инженером, толковым специалистом и организатором производства – доросла до директора завода, хоть и средних масштабов, но оборонного. Должность, соответствующий характер определили женскую судьбу, была одинокой. Где ж под такую самостоятельную женщину сильного мужика отыскать было? Но сына вырастила, дачу построила, машину лет тридцать водит. Иногда по выходным приезжает в родительскую квартиру. Не хочет продавать. «Как погонят с завода, – говорит любопытным соседям, – брошу Питер и буду жить здесь». Пока не гонят, Алла и на пенсии продолжает командовать заводом. Не могут, получается, лучше руководителя найти.

Характерная деталь – на обеих руках у Аллы укорочены все пальцы. Где фаланги не хватает, где – двух. В первый год после школы не поступила в институт, жить с родителями не захотела, пошла на завод в ученики-станочницы. Там и получила травму. Однако это не отвратило девчонку от механосборочного производства. Пожалуй, наоборот – добавило упрямства.

Возглавила завод в период горбачёвской перестройки и в сложные девяностые не дала развалиться предприятию. Что было не так-то просто, когда у многих руководителей в Кремле и на местах вспыхнул лозунг в вороватой голове: это всё народное, это всё моё! Не зевай, ребята, пока демократы!

Отец у девчонок, Александр Тютнев, был характера золотого и внешности располагающей. Что в молодости, что в преклонные годы. Не стал мерзким характер от недугов, сварливой, вечно всем недовольной жены, от того, что дочери сторонились родного дома. Александр даже в преклонные годы оставался такого же доброго нрава. Как напиток виски, который с годами не умаляет своих достоинств, а только лучше делается.

Кстати, о виски, Александр не пил вообще. Одним словом – золотой мужик. Даша пила. И сильно. И эти совершенно разные люди без малого пятьдесят лет были вместе. Загадки нашей жизни.

Даша вдобавок ко всему курила, предпочитала папиросы, которые уважали блокадницы, – «Беломор». Что и сгубило. Не в смысле рака лёгких, сгорела в собственной кровати. Крепко выпивши завалилась в постель, захотелось покурить и уснула с папиросой. К счастью, пожар вовремя заметили бдительные соседи. Квартиру отстояли, Дашу спасти не удалось. Александр лет десять жил один. Не захотел больше видеть слабый пол в качестве супруги в своей квартире. Как говорится, сыт по горло.

Лида Яркова из «третьей» квартиры всё пыталась его привлечь к церкви, но он только отшучивался. Алла звала отца к себе в Питер, дескать, что ты тут как сыч один, квартира у неё позволяла, сын уже отделился. Александр не захотел, предпочитал ни от кого не зависеть. Иногда к нему заходил Славик-трубач с чекушкой. Взыграет у мужика аппетит, да дома разве выпьешь с комфортом? Пусть жена и не выльет в раковину, а всё одно в мужской компании слаще. Александр ставил на стол перед гостем нехитрую закуску, рюмку. Мужчины говорили за жизнь, Славик выпивал, Александр баловался чайком.

Славик, Груша и сентиментальная Отрада

Повествование наше подошло к Славику-трубачу. Жил он с матушкой на первом этаже в «первой» квартире, что выходила окнами во двор. Вся парадная звала его Славиком. При обширных габаритах нашего героя имя звучало насмешкой, но никто не смеялся, а он не обижался. Не следует думать, что Славик брал свой духовой инструмент в руки от похорон до похорон. Как настоящий музыкант он репетировал ежедневно. Стоит ли говорить, что об этом качестве знал весь дом. Славик работал на кирпичном заводе, вернувшись после смены, мыл руки и до ужина (на полный желудок какая игра) начинал музицировать. Часов в пять-шесть вечера раздавались первые, самые сильные звуки тубы, а затем Славик старательно выдувал разные басовые партии примерно час. В те дни, когда в Городке были похороны, он не репетировал, брал на заводе отгул и с тубой на плече в час дня выходил из дома, чтобы в два вместе со своим оркестром начать церемонию с Траурного марша Шопена.

Однажды пригласил оркестр на похороны своей матушки и стал жить один.

Туба звучала реже и реже в репетиционные часы, потом и вовсе затихла. Получилось так, что традиция прощания с усопшим под звуки траурной музыки у подъездов и на кладбище в XXI веке отошла. Духовой оркестр, используемый на скорбных мероприятиях, жители Городка записали в разряд анахронизмов. Кстати, не только Городка. Это распространилось повсеместно. Да ладно бы оркестры отменили. Похороны превратилось в поток. В ритуальном зале при морге близкие и родственники усопшего постоят отведённое регламентом время и скоренько на кладбище. Потом кафе, стол с кутьёй, блинами, водкой, и готово. Деловито смерть отодвинули на задворки. Быстрей-быстрей отвести мероприятие и дальше торопиться. Неудивительно, если вдруг спросит сосед по площадке:

– А где Виктор Петрович, давно не вижу?

В ответ родственник Виктора Петровича:

– И не увидишь, полгода как умер.

– Вот те раз, а я и не знал.

Откуда узнаешь, если он последнюю перед кладбищем ночь дома не ночевал, у подъезда не полежал в гробу. Не было возможности подойти, коснуться рукой края домовины, попрощаться с усопшим, с которым сколько разговоров переговорено за пятьдесят лет соседской жизни. Пусть задушевными друзьями не были, но дети вместе росли, а вы старились параллельно. Обеднел двор ещё на одну душу, а ты и не узнал вовремя, не сказал последнее «прости-прощай», оно ведь не только усопшему надо, тебе тоже.

После смерти матушки Славик через какое-то время исчез. Говорили, уехал в Псковскую область, там от матери остался дом в деревне. Вернулся через полгода и не один. С женой и лошадью. Дело было в двадцатых числах декабря. Вдруг во двор с дальнего его края въехали сани-розвальни, в их оглобли была впряжена гнедая кобыла.

Рядом с ней с вожжами в руках шествовал Славик в сопровождении мощной ширококостной, широкоскулой женщины. И все трое – лошадь, женщина и Славик – были большие и прекрасные. Они шагали через двор в чинном спокойствии, отрешённые от городской суеты, будто шли по лесной дороге. Лошадь остановилась возле парадной и тут же была окружена ребятнёй. Посыпались вопросы: «как её звать?», «а можно погладить?». Лошадь звали Отрада, а женщину – Груша.

Вдруг какой-то пострел выкрикнул:

– Покататься можно?

Груша благосклонно кивнула:

– Залезайте.

Сани мгновенно заполнились детворой и заскользили со двора на окраину Городка. Ласково погоняемая Грушей Отрада легко везла сани мимо дачных участков, огородов. Недавно выпавший свежий снег празднично блестел на солнце, морозец рисовал румянец на мордашках счастливой детворы. Щенячьим восторгом оглашали малыши округу. Это вам не на пони в парке кататься, настоящая рабочая лошадь. Отрада везла сани неспешной рысью, ей тоже пришлась по нраву праздничная прогулка. Ничего подобного в её лошадиной жизни не случалось. На пути следования городской пейзаж, а в качестве поклажи визжащая от счастья детвора. Отрада совершила большой круг до Невы и вернулась во двор, где был поставлен восклицательный знак путешествию, Груша вынесла хлеб и морковку, отдала детям со словами:

– Поблагодарите лошадь.

Отрада косила глазом на морковку и хлеб, мягко брала большими губами угощение из рук малышей, с одобрением покачивала головой.

Всю зиму Груша устраивала подобные праздники. В будни редко, а по выходным – в субботу и воскресенье – обязательно. Детишки заранее выходили на улицу с карманами, полными морковки, хлеба, печенья.

Под конюшню Славик отвёл сарай, кои имелись практически у каждого жителя Городка. Все держали огороды, сажали картошку, сараи были жизненной необходимостью. Не всегда Отрада ночевала в сарае. В стену дома под своим окном Славик вбил здоровенный крюк. Бывало, перед выходными привязывал на ночь лошадь к нему.

Даша Тютнева из «девятой», стоя с неизменной беломориной на своём балконе, могла, если была в хорошем, не бабаягинском настроении, крикнуть:

– Славик, твоя животина дом не утянет? Хорошо, если в Питер свезёт, а вдруг – в болото. Просыпаемся, и здрасьте вам – лягушки вокруг квакают!

Славик улыбался:

– Дурных нет, она знает, что сено её туто-ка, на стороне кто чего даст.

Дом стоял практически на окраине Городка, на удобном для прогулок на санях или телеге месте. За домом начиналась грунтовая дорога, которая шла вдоль огородов, огибала их по широкой дуге, затем выходила к Неве. Зимой Груша могла по льду через Неву повезти детишек в ближайшую деревню, показать сельские пейзажи.

Весной Груша вспахала большой огород, Славику не доверила ответственное дело (хотя пахать он умел, как показало время) и посадила картошку, большой клин соток на двадцать пять засадила. Когда картошка зелено закудрявилась, полола не тяпкой, а конной бороной прошла по участку, и окучивала не вручную, использовала деревянную соху, которую тащила Отрада. Ряды получились, как по ниточке ровные и ладные.

Женщины нашей парадной были кто больше, кто меньше, но всё же нервные, вспыльчивые, издёрганные жизнью, от Груши исходило спокойствие, основательность, будто на Псковщине в своей деревне узнала какую-то истину, неведомую городским. Передала её Славику, он стал степеннее, нельзя было не залюбоваться картиной, когда во дворе стояли рядом Отрада, Славик и Груша.

Заготавливая сено, они косили траву на лугах, обкашивая каждый участок. Кстати, были у них конкуренты на покосах. К примеру, Галя Сокол держала козу, а также свинью и курей. Свиньи в хозяйстве были не редкостью для жителей Городка в советское время, отдельные героические личности даже коров ухитрялись держать. Умел народ приспосабливаться, ничего не скажешь.

Вася Сокол, который огородом не занимался, в выкармливании хрюшек принимал самое непосредственное участие, относился к этому не как к досадной обязанности, ходил в сарайку с удовольствием, но резать свиней не мог, жалел, всякий раз призывал более смелых мужчин.

Славик овдовел осенью. Выкопали картошку, убрали в погреб, что в сарайке Славик оборудовал, а перед самым Покровом Груша умерла от сердечного приступа. Похоронили на Покров. С духовым оркестром, Славик пригласил своих друзей, но сам не играл на тех похоронах.

Лошадь Славик оставил. Пахал огород себе и соседям. Но массовые катания детей ушли вместе с Грушей в историю парадной. У Славика душа к этому не лежала. Во двор Отраду больше не приводил. И этой радости лишил детвору. Потом женился и лошадь куда-то девал. И только крюк в стене дома напоминал о том коротком периоде, когда парадная могла похвастаться «своей» лошадью.

Женщины говорили о второй жене Славика:

– Она его к Отраде приревновала.

– Конечно, Отрада в сто раз симпатичнее этой кикиморы.

Вторая жена во всём проигрывала Груше. Невыразительная, неприветливая. Для жительниц парадной было загадкой: как одному и тому же мужчине могут нравиться совершенно разные женщины? Тем паче знали Славика, как мужчину, которому во вкусе нельзя было отказать. Одевался с иголочки, небритым из дома не выходил, вовремя постригался.

Автор едва не забыл ещё об одной романтичной истории, связанной с Отрадой.

Женщины парадной на Рождество Христово (это было ещё при жизни Груши) собрались в «четвёртой» квартире у Дуси Саморезовой. Дуся пригласила отметить праздник и помянуть непутёвого своего Гену. Гена умер за пять лет до этого в рождественскую ночь. Сидели женщины за накрытым столом, пили чай с пирогами, попивали наливочку. Додониха подливала наливку в чай:

– Ох, бабоньки, пристрастилась я в последние годы к пуншику, так хорошо кровь разгоняет.

Отрада была привязана к дому, с полчаса назад из саней высыпала счастливая компания накатавшейся детворы. Общая любимица, полакомившись печеньками и морковкой, одиноко стояла, думая о чём-то своём.

Додониха, сидевшая у окна, увидела задумчивую Отраду и озорно встрепенулась:

– А не покататься ли нам, бабоньки?

Само собой вырвалось это предложение. И все поддержали.

– Страшно вспомнить, когда я в санях в последний раз ездила, – сказала Галя Сокол. – Разве что в девчонках, до войны ещё!

Все они были деревенского завода, все с раннего детства знали лошадей…

Недолго думая, Дуся Саморезова упорхнула за порог. Свято почитая принцип: «воля гостей – закон», Дуся постучалась к Славику-трубачу взять на прокат Отраду.

Всё было решено в одну минуту, женщины побежали по своим квартирам одеваться для праздничного катания.

Правила Отрадой Додониха. Она так сноровисто взяла в руки вожжи, так ладно легли они в меховые рукавицы, так лихо свистнула, будто всю жизнь только тем и занималась, что промышляла ямщиной.

Отрада поняла: не дилетант в кучерах и с места пошла рысью. Сани вынесло на Неву. Низкое небо и куда ни глянь поля чистого снега… Отрада шла ходко, красиво переставляя ноги. Лица наших женщин горячила скорость и встречный ветер…

– Ух, прокатила нас Додониха, – и через несколько лет вспоминали ту поездку женщины. – Прямо летели по Неве, ветер в ушах свистел!

И Отрада постаралась!

Ленка-шалава

В хорошем доме хозяин всегда во главе стола, на трапезе ему первый кусок хлеба, на семейном совете за ним последнее слово. И всё же пребывающая в его тени хозяйка не менее главный человек – она душа дома, его сердце. При плохом хозяине дом не дом, при никудышной хозяйке и вовсе добра не жди.

В нашей парадной хороших хозяек было несколько, натуры сильные, самостоятельные, сие обстоятельство не вызывало досадных столкновений характеров – женщины славно уживались между собой.

Спокон веку жилконтора завела порядок: за чистотой парадной следят сами жильцы. Хотите жить в грязи – пожалуйста, нет – берите тряпки в руки. Никто и не думал «права качать», дайте нам техничку-профессионала. Относились к данному обстоятельству как к явлению само собой разумеющемуся. В грязи хозяйки парадной жить не хотели, поэтому по очереди со всей ответственностью мыли полы.

В советское время отмечались советские красные дни календаря, кроме них, обязательно Пасха, Рождество, Троица. На Троицу все шли на кладбище. На Пасху соседи обменивались крашеными яйцами. Особо почитался День Победы. Это и понятно, все взрослые знали войну не по фильмам: одни с оружием в руках на фронте, другие испытали горечь блокады и оккупации.

Женщины без того поддерживали чистоту, что уж говорить о торжественных случаях. На каждом этаже имелась наиболее активная, которая следила за очередностью мытья. На четвёртом роль организатора исполняла Валя Дубок из «четырнадцатой» квартиры, проживающая с мужем-инвалидом Веней (ходил, переставляя ноги, как цапля, сказывались последствия полиомиелита, которым переболел в детстве).

За стенкой у Вали, в «тринадцатой» квартире, жила да и сейчас живёт, прямо скажем, реликвия парадной – удивительная Калерия Ивановна. Уже сам факт, что ей за девяносто, кое о чём говорит. Хотя долголетие женщин – эта особенность Городка. Имеется следующее объяснение данному феномену. Оно не подтверждено научными изысканиями и опирается на наблюдения пытливых старожилов. Секрет кроется в элементарной картошке. В той самой, которую Городок поедал всю жизнь мешками.

Лишь с началом нулевых годов XXI века картофель, ставший в России вторым хлебом, начал утрачивать первостепенное значение в рационе жителей Городка. Обширные площади огородов зарастали дурниной, сначала травой, потом и деревца набрали силу на бесхозных участках. Земля-кормилица перестала быть таковой. Тогда как в прежнее время считалось засадить десять соток картошкой на семью из четырёх-пяти человек – мало. Лучше для подстраховки – пятнадцать. Такие масштабы и аппетиты. Картошка – это калий. Для сердечной мышцы да и функционирования всего организма необходимый микроэлемент. Поэтому жили женщины парадной долго, никто не умирал от сердечной недостаточности. Тогда как инсульт был частой причиной упокоения. Опять же, в преклонном возрасте.

В картофельные годы не диво было увидеть восьмидесятилетнюю старушку с тяпкой на своём наделе. С мужской статистикой сложнее, на продолжительность жизни сильного пола влияли раны войны, пристрастие к бутылочке, от этих напастей картошка не спасала, умирали рано.

Калерия Ивановна, с которой начали разговор о влиянии картофеля на организм жителей Городка, тоже перевалила за девяносто. Количество мужей, коих она пережила, с ходу не сосчитаешь. Стоило отойти в мир иной одному, Калерия Ивановна находила другого. Никогда не оставалась одна. Дамой всю жизнь слыла независимой, работала в советское время на уважаемой должности – товаровед в горторге.

Последний раз похоронила мужа в восемьдесят с хвостиком. После этого, как водится, появился новый. Однако он оказался из крепких, живёт и живёт. Калерии Ивановне, возможно, из-за давней привычки к разнообразию, время от времени надоедает его соседство, решительно выпроваживает деда за порог. Ненадолго, проходит месяц-другой, и снова сходятся. Два первых раза после «развода» дед уходил с вещами – забирал свой холодильник, двухтумбовый письменный стол (писал мемуары) и многочисленные пачки книг, связанных кусками бельевой верёвки. Всё это громко выносилось, вывозилось (дед в прошлом полковником, и внук пошёл по его стопам – капитан артиллерии), топали по лестнице сапогами солдаты-грузчики, снося скарб «разведённого» к высокой военной бортовой машине. Дед вовремя сообразил – зачем нужна эта суета с вывозом вещей, всё одно обратно приезжать. Выставленный за дверь Калерией Ивановной, он преспокойненько налегке уезжал восвояси «на каникулы», затем снова появлялся.

– Позвала? – спросит деда при встрече Валя Дубок из «четырнадцатой».

– Куда на фиг денется? – тихонько (дабы не услышала возлюбленная) хихикнет военный дед.

Вернёмся к мытью полов в парадной. Перед праздниками оно совершалось в обязательном порядке. Праздник он и есть праздник, каждая половица хочет быть чистой. Накануне вечером Валя Дубок выходила с ведром воды и шваброй-лентяйкой, мыла свою лестничную площадку и лестницу до третьего этажа, где её поджидала Додониха (напомним, из «двенадцатой»), та принимала эстафету и добросовестно мыла лестницу до второго этажа. На втором мыла Галя Сокол, причём частенько прихватывала первый этаж, если никто не подхватывал у неё эстафету. Галя не считала за труд лишние метры вымыть самой.