Адель

А красотой… Вавилонянка!

И в океане китчевых продукций,

Лишь тем, что глубоко нырял

,

Среди миллионов репродукций

Оригинал я отыскал.

Мы книжки разные читаем

.

Ей

«Гарри Поттер» детский близок –

Он возглавляет ее список.

А я дружу с Карамзиным

–

И актуальным

,

и земным.

Но, несмотря на е

е

детскость

И мою болдинскую резкость,

Объединяет нас одно

:

Друг друга любим вс

е

равно.

Она вкусняшками грозится

,

Посмею коль на ней

жениться.

Я лаской обещаю бить

Да

поцелуями ей мстить.

Люблю

Казань

, она

–

Берлин,

И только Лондон нас один,

Бывает, что роднит во вкусах

.

Не в минусах мы схожи, в плюсах.

Себя я часто ей читаю

И об одном сейчас мечтаю

:

Жемчужина чтоб, найденная мной,

Мне

поскорее

стала

бы женой.

Быть потому ли Радамеля,

Его стремленье разделяю.

Любви медовое похмелье

Законом Божием желаю

Облагородить и унять –

Вавилонянке мужем стать.

VIII

.

Дождь теплый летний шел в Москве,

Прекрасный спутник он тоске.

Адель вернулась в свой чертог,

Браня неутешительный итог

Самарского ночного разговора.

А на экране телефона

От Радамеля весточка была:

«Ты прилетела? Как дела?»

«Не получилось дозвониться», –

Адель спешила объясниться.

«Хочу тебя увидеть, я скучала», –

В ответ ему та написала.

«Приеду, хорошо. Я тоже

Тоскою по тебе обложен

Все эти дни со всех сторон», –

Адель в ответ напишет он.

Все подготовив к этой встрече:

Столь поздний ужин и себя;

Казалось, стало ей чуть легче.

И взгляд лучистей янтаря

Ее украсит, несомненно,

При виде пассии мгновенно.

Его с порога обняла

Зеленоглазая шатенка

И миловидно расцвела

Улыбкой красного оттенка.

Едой домашней угощая,

Особо краски не сгущая,

О разговоре, о былом,

Адель расскажет за столом.

Родители, мол, что не против,

Велят вот только подождать.

Им вечер правдой не испортив,

Решила голосу придать

Акцент, пропитанный надеждой.

Была учтива с ним и нежной.

На удивление в нюансы

Не стал он пристально вникать.

Не стал подсчитывать их шансы,

Не стал вопросы задавать.

«Раз надо, значит, подождем»,–

Лишь подытожит лаконично.

«Ведь важно то, что мы вдвоем»,–

Адель подметит прозаично.

– Сегодня ты слегка не схож

С собой обычным. Что случилось?

В какие-то ты думы вхож?

Мне с твоего прихода мнилось,

Что озабочен ты итогом

Моей поездки в отчий дом.

– Нет, дело тут совсем в ином,–

Ответ сопроводил он вздохом.

– Чуть приболела моя мама.

Она в признаниях упряма.

Соседка мне намедни позвонила

И обстановку доложила.

Да, в «сталинские времена»

Та органично бы вписалась.

В пароли, явки, имена

Она предательски влюблялась.

Нет, я, конечно же, шучу.

Соседка – давний мой союзник;

Моих лишь просьб невольный узник.

На выходных домой хочу

На пару дней я к маме съездить.

Не смею с этим боле медлить.

– А что случилось? Речь о чем?

Быть может, съездим к ней вдвоем?

– Не любит мать меня тревожить.

В укор я скрытность ставлю ей.

Лишь беспокойство мое множить

Тем удается ей сильней.

Мне говорит, что ерунда:

Не нужно ехать никуда.

Мол, иногда лишь голова,

Бывает, что болит едва.

Давление, быть может, возраст.

Неведома мне вся серьезность.

Я вопреки всем «не хочу»,

Все ж покажу ее врачу.

Чуть праздный повод подберем

И обязательно вдвоем

Поедем с ней тебя знакомить.

Ты только не забудь напомнить! –

Он, улыбнувшись, произнес

И этим в разговор привнес,

Соскучившихся друг по другу,

Беспечность – их любви подругу.

IX

.

«Не уходи сегодня, Радамель…

Прошу, пожалуйста, останься.

Я расстелю тебе постель.

Со мною утром лишь расстанься.

Не оставляй в объятьях ночи

Меня с тревогами одну.

Не нахожу я боле мочи

Быть в их томительном плену.

Целуя я твои запястья,

Тебе покорностью верна.

В моем покое соучастье,

Оставшись, ты прими сполна.

Как никогда близка теперь

Тебя судьбой своей назвать.

В нетленность слов моих уверь.

Ответь, так смею ль расстилать?…»

В глаза ее взглянув тернисто,

Рукой своею приласкал.

Он разуму самоубийство

Ее устами предлагал.

Касаясь пальцами столь властно

Губ ее робких трепет нежный,

Внимал покорность безучастно,

И взгляд ее ловил прилежный:

«Тебе я верю… Что ж, ступай.

Задерни шторы. Расстилай».

Любви капризом ли ведома,

Нежна в речах она, истома?

Или же внутренний протест,

Укору матери сей жест?

Увы, пытливый мой читатель,

Сердец я женских не знаток;

А волей Божьей лишь писатель,

Быть может, ты знавал в них толк?…

Глава V.

Только правда оскорбительна.

Наполеон I Бонапарт.

Отродясь такого не видали, и вот опять!

Виктор Черномырдин.

Ходил он от дома к дому,

Стучась у чужих дверей,

Со старым дубовым пандури,

С нехитрою песней своей.

А в песне его, а в песне –

Как солнечный блеск чиста,

Звучала великая правда,

Возвышенная мечта.

Сердца, превращенные в камень,

Заставить биться сумел,

У многих будил он разум,

Дремавший в глубокой тьме.

Но люди, забывшие Бога,

Хранящие в сердце тьму,

Полную чашу отравы

Преподнесли ему.

Сказали ему: «Проклятый,

Пей осуши до дна…

И песня твоя чужда нам,

И правда твоя не нужна!»

Сосо Джугашвили (Иосиф Сталин) 1895г.

I.

Определенным ему Богом,

Из небольшого городка

Был гражданин Укроев родом,

Столь неказистого слегка.

Зовется этот город «Э».

Подобных уйма по стране.

Особо он не выделялся,

Был невысок и неширок.

Великий в нем не обучался,

И гений не писал в нем строк.

Был, правда, в городе завод.

Старательно из года в год

Травил исправно он народ.

Который в большинстве за МРОТ:

Где попадя, там и трудился.

Чем попадя, тем и гордился.

Как попадя, так и живет,

Так по статистике и мрет.

II.

Мать сына в тридцать родила.

Он поздним, долгожданным был.

Родился третьего числа,

Вот только месяц я забыл.

Всю жизнь работала та в школе –

Учитель физики она.

И, так случилось, судеб волей,

Была в «афганца» влюблена.

Тот раненный с войны вернулся.

Он Родине свой долг отдал.

Потом лишь понял: обманулся,

Ей ничего не задолжал.

И где-то там под Кандагаром

Здоровье он оставил даром.

На первом курсе сын учился,

В то время овдовела мать.

С отцом его инфаркт случился,

И скорбь пришлось им испытать.

Хотел отчислиться, вернуться,

Да матери опорой стать.

Но планы те его сотрутся

От слезной просьбы продолжать

Учиться в университете,

На том же самом факультете.

Мать его яро заклинала,

Когда о планах тех узнала –

Чтоб пятиться назад не смел,

И в память об отце сумел

Достойным человеком стать,

Мужаясь, быть ему под стать.

С тех пор прошло немало лет;

Он, выполняя свой обет,

Мы знаем: трудится в столице,

И в ней самарскою девицей

Зеленоглазою любим,

Да волей Божией храним.

III.

Приехал он в обед субботы.

Не отрывая мать с работы,

Поехал прямиком домой:

Пятиэтажный и родной.

Войдя в квартиру, сладкий чуял

Он запах детства своего.

Неистово его смакуя,

Дышал все ж ровно и легко.

Все та же на стене картина,

Все та же башня за окном.

Извечна памяти доктрина –

Любить отеческий свой дом.

За стенами скандал обычный;

(Который уху столь привычный)

Соседка выпившего мужа

Ругает на чем свет стоит.

Бывает, правда, даже хуже:

Посуда бьется и звенит.

Они – веселенькая пара;

Соседку звали теть Тамара.

На рынке рыбой торговала,

И «щукой» называться стала

В округе местной краевой.

А муж – бывалый дальнобой.

С годами дядя Витя спился,

И вдохновенно матерился.

Был прост душой, все же, мужик.

Ходил он с прозвищем «Ярщи́к».

По паспорту был Ярщико́в,

Ценитель дивных бранных слов.

Он дворником работал при заводе,

Того, травил что всех усердно.

Дядь Витя при любой погоде

Там пропадал порой бесследно.

Дядь Витя – ярый патриот!

Бывало, заводской народ

Автобусами вывозили

В соседний город для числа.

Во благо Матушки просили

Встать вместе строем против Зла.

Дядь Витя в первых был рядах

С бравадой ярой на устах!

Он Родину свою спасал,

Вот только… от чего – не знал.

На митингах друзей встречал,

Да за Отчизну выпивал.

Когда же дядя Витя трезв –

Интеллигентен он и резв.

Был сын у них. В деревне жил.

И, говорят, что тоже пил.

К ним очень редко приезжал.

Так, раз в два года навещал.

Дядь Витя Радамеля с детства

По-доброму к чему-то приучал.

Он от такого вот соседства

Бесценный опыт получал;

Любил из уст его он байки.

Перебирал болты и гайки

У дяди Вити в гараже.

Ему то было по душе;

Чинил с ним жигуленок старый,

Секрет владения гитарой

Освоил с дядей «Ярщиком»,

С годами подзабыв потом.

Терпела мужа теть Тамара.

Шестой десяток разменяла.

Была ворчлива и тучна,

Как сталь дамасская прочна.

Та к Радамелю относилась,

Как к чаду. Словно своему.

За счастье мальчика молилась,

Желая славную судьбу.

Такое доброе соседство

Двух однокомнатных квартир,

Которое он помнил с детства,

Пятиэтажный дом ютил.

IV.

Встряхнув уставшие оковы,

Вернулась вскоре мать со школы.

В объятьях самой нежной встречи

Он поцелует ее плечи.

Вы знаете, чем пахнет мама?

Сей аромат – блаженства гамма:

Мать пахнет свежим мягким хлебом,

Порывистым над полем ветром.

Парным мать пахнет молоком,

Дождем весенним за окном.

Мать пахнет первою слезой,

Пролитой в схватке родовой.

Бессонными ночами пахнет,

Молитвой шепотом в устах.

Душа пусть матери не чахнет,

Не блекнет свет в ее глазах.

Я ноги матери целую!

Намеренно и невзначай.

И ни за что бы на другую

Не променял. Читатель, знай!

И в суете мирской и бренной

Ты об одном не забывай:

Делюсь я тайной сокровенной,

Что Мать – и есть земное «Рай».

V.

В родных стенах в вечерний час,

За ужином на этот раз,

Сын был пытлив, обеспокоен

И чуть воинственно настроен

По отношению к упрямству,

Что проявляла мать подчас.

Поддавшись странному контрасту,

Под видом фракционных фраз,

Сменить пытаясь резко тему,

Она извечную проблему

Пыталась вновь маскировать:

Она здорова – ей ль не знать!

Характер пустяка придать

Спешила видом всем недугу.

Просила сына подождать

И оказать ей тем услугу.

Дождаться отпуска велела,

Да успокоить тем сумела

Родное чадо, слово дав,

Что вместо всяк лечебных трав,

Ответом на его мольбу,

Она поедет с ним в Москву;

Обследуется у врачей,

Утешить сына чтоб скорей.

VI.

Я сам учительствовал прежде;

Давно бывал я в шкуре той.

Тогда я молод был. Надежде

Всяк верен и гоним мечтой –

Свет знания нести собой

В род под названием людской.

Пытался я свободу сеять

В умы младые с ранних лет.

Я смел иллюзию лелеять!

Но во главу у многих бед

С грудным те молоком впитали

Неисправимые детали,

Нюансы, характерные стадам:

Быть преданными господам.

Безропотными и немыми,

Те, не желая слыть иными,

Паслись на выжженной земле,

Купаясь в мракобесной мгле.

Я только время потерял,

(А Саша ведь предупреждал)

И сам таким же чуть не стал,

Но, благо, вовремя удрал.

Старик бы Уинстон тут сказал,

Что парень сердцем обладал!

Но под тирадой лет и дум

Я приобрел еще и ум.

Свободу сеять я не стану!

Я пастухам слагал бы оды;

Я им желать не перестану –

Быть в здравии часы и годы!

И пусть те мирные народы,

Влюбленные в свое ярмо,

Коль оказались сей породы –

Стригутся быстро и легко!

Раз это столь для них желанно,

Раз это столь для них любимо,

Раз процедура долгожданна,

Их счастью не мешая, мимо

Я аккуратненько пройду.

К чему же рушить их мечту?…

VII.

Ремарка здесь к чему уместна?

Уж коль признать, то нужно честно

Нам констатировать тот факт,

Что труд учителя никак

Не связан с месяцами года.

В столицах, может быть, погода

Им отдыхать благоволит,

Но в целом, по стране, велит:

Являться строго на работу,

Будь то июньская суббота,

Будь то июльская среда,

И даже в августе всегда

Найдется что им делать в школе,

Ну, в бизнес не ушли те коле.

А посему не дайтесь диву,

Отчасти растеряв что силу,

В субботний вечер на диване

Уселась мать, предав нирване:

Все мысли, тело, дух. Как знать,

Быть может, в этом благодать.

По телевизору негромко,

Навязчиво, но очень тонко

Ей намекали, что в стране

Заботятся о ней вполне.

Укроев умиротворенный,

За день с дороги подустав,

И оттого немного сонный,

Улегся рядом, почитав

Пред этим Чехова немного.

Уж не судите его строго!

Имел привычку мой герой,

Вразрез ровесникам порой,

По пирамиде Маслоу ввысь

Карабкаться, граниты грызть;

И мысль свою тренировать,

Стагнацией чтоб не страдать.

И может быть, (к чему всем знать?)

Что в этом-то и благодать.

VIII.

Он, словно малое дитя,

Полусмешно, полушутя

Улегся в позе эмбриона

В объятиях родного дома.

Мать трепетно его волос

Коснулась, и ее вопрос

О том, когда уедет он,

Прогонит столь желанный сон.

– Наверно, в понедельник, мам.

В Москве во вторник, тут и там,

Побегать нужно по делам.

Друзьям и городу воздам

Я завтра должное вниманье,

Ну а потом, всем – до свиданья!

– Тогда иди, ложись в постель.

Уж весь ты сонный, Радамель.

– Нет. Мам, хочу побыть с тобой.

Ты – моя радость, мой покой. –

Так и уснул тягучим сном,

Проснувшись в воскресенье днем.

IX.

Спал долго он.

До десяти.

То ль оттого, что странный сон

Сей ночью смел его найти.

То ль от дороги, что с Москвы,

Уставши. Не могу, увы,

Причину точную я знать,

Но сон могу пересказать.

Перо мое здесь ни при чем.

Художественный всяк прием

Я тоже тут не применю,

Своей лишь памяти вменю

Я этим строкам передать

Слова, что Радамель сказать

Успел при встрече нашей той,

В час откровений и земной

Беседы дружеской мужской.

Он в местность темную попал;

Куда? Зачем? Во что? – не знал.

Ни стен, ни неба, ни земли;

Сквозь тьму там не видать руки.

Куда идти?

Иль не идти?

Не мог ответы он найти.

Да и идти – коль нет пути?…

Был не во мраке он, а частью:

Тот будто сам его являл.

Он не пленен был чьей-то властью,

Но с ним себя отожествлял.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда трескучие костры

Узрел тот пред собой вдали.

Они смиренно приближались,

Несметными ему казались.

То были люди, в чьих глазах

Навечно воцарился страх.

Пылали головы огнем,

А лбы всех мечены клеймом.

Среди людской всей этой лавы

Лишь выделялся одноглазый.

Тем, что угрюмое чело

Носило слово, не клеймо.

Все проходили сквозь него,

Пера героя моего.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда не стало суеты.

Предстал последний.

Одноглазый.

Держа в руках своих алмазы,

Следы скрывая от проказы,

На незнакомом языке

Он к Радамелю обращаясь,

Был понимаемым вполне,

С Укроевым во сне общаясь:

«Бедняк?…

Бедняк ли ты?

Не так?!

Чего желаешь? Красоты?

Желаешь женщин, может, ты?

Богач?…

Богач ли ты?

Не так?!

Проси, что хочешь.

Просто так!

Быть может, пожелаешь власть?

Ее познать не хочешь сласть?

Тебе к лицу была бы власть!

К лицу!

Быть может, женщин?

Я пойму!

Богат ли я?…

Богат!

Была намедни вся Земля

Моим богатством, представляешь?!

Людскую жажду утолил,

Хоть сорок дней всего я жил!

И лишь таких, как ты, людей

Не смог я щедростью своей

Облагодетельствовать, все же.

Но власть бери! К лицу тебе!

В элите доблестных тиранов

Иль благодетельных мужей –

Твое бы имя неустанно

Сердца тревожило людей!

Возьмешь прекрасных женщин, может?

Им хорошо с тобой ведь тоже!

Их дрожь и стоны ты ценил –

Я потому их предложил.

Ты соблазнять их был мастак.

Бери, что хочешь! Просто так!

Ты видел всех этих людей?

Те отказались! Ты не смей!

Ты видел страх у них в глазах?

Те отказались! Ты не смей!

Клеймо ты видел на их лбах?

Они – приспешники чертей!

Со мной пребудь среди царей!

Те отказались! Ты не смей!»

– Я мраком стал… –

Тому Укроев отвечал.

– Я от твоих речей устал.

О муж, ты лучше б замолчал.

Я мраком стал. Не вижу рук.

Ты предлагаешь мне подруг.

Я мраком стал. Не вижу рук.

Не зрею ничего вокруг!

Я мраком стал. Мне б свет и тело:

Вот это, понимаю, дело!

– Какой пустяк!

Желаешь так?

Смиренно ты за мной последуй

И свою участь унаследуй! –

Прошел последним сквозь него,

Оставив снова одного.

Манила мысль его о свете,

Пусть от костра на голове!

Недавно был тому свидетель –

Прошли как зряче люди те.

И муж был тот пусть и уродлив,

Но больно искренен, угодлив.

Он спереди был. Был он сбоку.

Он слева, справа был. Заботу

В речах своих он проявлял.

Тут мыслью Радамель воспрял:

«Быть может, страха не познаю,

За ним коль смело пошагаю?»,–

Примерно так он полагал,

Однако же, чего-то ждал.

Да и в себя тут как пройти?

Не видно всякого пути.

Он, воедино с мраком слившись,

Отчаянием утомившись,

К неведомому вопрошал;

Одно лишь ясно – он искал

Себя и хоть какой-то путь,

Коль тьма являла его суть.

Он ждал так долго.

До поры.

Когда средь мыслей кутерьмы

Он кожей стал себя являть

И свое тело обретать.

Себя узрел он среди тьмы.

И руки, пальцы все видны.

Из утомительной тюрьмы,

Пребыв в которой без вины,

Он словно вмиг освободился

Тем, что стремглав преобразился.

Себя он видел, но вокруг:

Все тот же мрак. Поодаль вдруг

Полоски редкие надежды,

Которую он потерял,

Собою яркий свет являл.

Полоски были невпопад,

Не стройный представляя ряд.

Но он и этому был рад!

Ах, знали б вы! Как аромат

Описывал при встрече той

Пера мне моего герой!

Он мне рассказывал, ликуя!

Тот аромат, что он почуял,

Коль ветер с тех сторон повеял,

Нигде он прежде не лелеял!

Оратор знатный был Укроев;

Он мысль облекал легко!

От этих прописных устоев,

Однако ж, был он далеко

В попытках подобрать слова,

Чтоб аромат тот описать.

Перо поможет тут едва…

И я таких не смею знать!

В домах заброшенных бывали? –

Прибиты окна их доской.

Тогда б вы лучше понимали,

Что лицезрел во сне герой.

Сквозь эти щели проступали

Цвета, блаженство что внушали.

«Лишь сделай шаг –

Покинь сей мрак!»,–

Услышав это, не спеша

Навстречу свету сделал па,

Его приблизив тем сильней.

Себя не в силах превозмочь,

Он, робость прогоняя прочь,

Увереннее шел, быстрей.

Уж не шагал ведь, а бежал,

Но свет его опережал!

На этом странный сон прервал

Тот голос, что он с детства знал.

Из кухни доносился томный

Двух женщин диалог укромный.

«Опять он, паразит, нажрался.

Когда б уже наотмечался!…

Все, выгоню его к чертям!

Предам всем четырем путям!

На что мне в жизни эта кара?!»,–

Бранила мужа теть Тамара.

X.