Адель

В подъезде этим он смутил.

Она жирна, ну в точь – амеба,

Безвестно шею потерявшая особа.

Из туловища сразу голова,

Была картина такова:

В руке одной держала бутерброд,

А во второй малиновый компот.

Пред нею на столе, без перспектив,

Конвейерный дурацкий детектив

Лежал раскрытым на восьмой главе.

Такие нынче: популярные в стране.

Каков купец – таков товар,

Каков приход – таков базар.

Из-под очков взглянув лениво,

Сие творение спросило:

– Мужчина, стойте, вы к кому?

– Подробности важны? К чему?

– Я знаю: здесь вы не живете,

А вдруг вы всех тут нас взорвете?

– Я в пятую на третьем этаже,

Да и бывал я тут уже.

– Не помню, не видала,

Все забывать я стала.

– Я в гости к Сафиной Адель, –

Лишь подытожил Радамель.

– Аделечка! Ах, знаю, знаю.

Ну проходите, одобряю.

– Позвольте все-таки сказать:

Чтоб на людей не клеветать,

Иные книги вам читать

Не помешало бы начать.

Что человека развивают,

А не в массовку превращают! –

И был на этом он таков,

Презритель всяких дураков.

V.

Открыла дверь, видна улыбка.

Как убаюкивает скрипка,

Дурманя человеку разум,

Она пленительную фразу

Переступившему порог произнесла:

«Ах, как же я тебя ждала…»

Внутри убранство таково:

Сомн комнат бежевого цвета.

Как в стилистическом панно –

Оттенки флорентийского рассвета.

Горит искусственно камин,

Уют небрежно создавая.

Обитель множества картин

Предстала, тишину внимая.

Все по-девчачьи, шебби-шик.

Отрада глаз, покоя миг.

Рюши, банты и кружева,

И кипа изящных штучек,

От коих кругом голова,

Безвкусию тут дали взбучек.

Ее доселе он до дома провожал,

Но вот внутри квартиры не бывал.

И то, что у другого вызвало б восторг,

Катализатором героя моего тревог

Стал этот изумительный чертог.

О сим мы позже чуть поговорим,

Ну а пока за чашкой чая,

Беспечности не нарушая,

Мы с ними тоже посидим.

VI.

Вкуснейший банановый пирог

И запах чая с бергамотом –

Их ароматом созданный мирок

Спокойствию стал оплотом.

Они уже друг друга знали,

Частенько по Москве гуляли.

И этот вечер ненароком

Всех этих встреч стал эпилогом.

Обняв его манерным взглядом,

Изящно встав из-за стола,

Она неторопливым шагом

К окну гостиной подошла.

Метель… метель кружила в танце.

Вальс неуемный чьих-то дум;

То ль одиночество скитальца,

То ль карнавалов праздных шум.

Взгляд, устремленный в никуда,

Адель с окна не отрывала.

Уютная, как никогда,

Непринужденно молвить стала:

«А знаешь, я должна признаться –

Казался мне слегка спесивым.

И как я рада ошибаться,

Ты в жизни оказался милым.

За эти месяцы знакомства

Ты классикою вероломства

Воспользовавшийся сполна,

Любовью сжег меня дотла.

Сжег одиночество и грусть,

И их теперь я не боюсь.

Испепелил во мне тревогу,

Открыл собою мир, свободу.

И как я благодарна Богу,

Что ты нашел ко мне дорогу.

Ах, знал бы ты какое счастье,

К которому лишь ты причастен:

Томиться ожиданьем встречи,

Зажечь для тебя эти свечи.

Как суетливо в гардеробе

Платья́ свои перебирать.

Храня волнение в утробе,

Красивой пред тобой предстать.

Признаться я тебе спешу:

Люблю тебя, тобой дышу.

И доказательством тому

В глазах твоих безропотно тону.

Возможно, я еще юна

И не могу судить сполна

О столь высоких чувствах,

Им характерных буйствах.

Но все ж, прошу, будь милосерден –

Прими всю искренность мою.

Я знаю: в этом ты усерден,

Из рук твоих я счастье пью…»

VII.

В гостиной воцарилась тишина,

Она все так же у окна.

Беснуется московская метель,

Коснулся плеч ее тихонько Радамель:

«И я давно в твоем плену,

Что в снах своих, что наяву.

С собой ты принесла весну,

Твои я чувства не верну.

Отныне их себе оставлю

Лелеять нежностью своей.

Я их величием прославлю

Коль обещаешь быть моей.

Лукавить я в речах не стану:

Не красотою ты важна.

Я повторять не перестану:

Мне преданность твоя нужна.

Ценна мне в женщине покорность –

Природное их ремесло.

И коль изъявишь ты готовность

Дарить мне это естество,

Ревнителем я верным стану

Покоя и блаженства твоего.

В тебе весь без остатка кану,

Не требуя иного ничего».

Она к нему вмиг обернулась,

Окинув изумрудным взглядом.

К груди его щекой уткнулась,

Не совладавши с тем, что рядом,

С тем, что так близко от нее

Любви дурмана острие.

С тем, что нещадно, непокорно

Лишает разума упорно.

– Я легкомысленною показаться

Боюсь, должна тебе признаться.

Знай, дома этого порог

Переступить никто не мог.

В свой мир я прежде не впускала

Сторонних, чуждых мне мужчин.

Из всех, что в жизни я встречала,

Стал люб и дорог ты один.

Душа и тело девственны мои,

Я их хранила для любви.

Не растерявши понапрасну

Смогла сберечь тепло и ласку…

– Взгляни в глаза мои, прошу.

Всю твою ценность, чистоту,

И эту плоть, и красоту

Терпением я заслужу.

Хочу, чтоб на тебе фата

Венцом невинности лежала.

Чтоб страсти тленной суета

Тому никак не помешала.

Желаю я владеть тобой

Не как знакомой, как женой.

И тела твоего касаться

До той поры хочу бояться.

– Но обнимать тебя мне можно? –

Улыбчиво произнесла Адель.

– И даже целовать. Но осторожно,

Как будто я – твоя свирель.

Чтоб твои губы понимали:

Нежнее нужно быть со мной.

Глаза твои при этом вопрошали:

«Будь милостив ко мне, о мой,

Оплот морали и герой!»

– Ну все, ну хватит, Радамель! –

Она, смеясь, к нему прижалась.

– Люблю тебя за это неужель…

С тобой всегда я улыбалась.

– Самоирония не повод

Оставить без присмотра голод.

А посему пойдем отсюда

Вкушать твоих стараний блюда.

Был сытным и уютным вечер,

Признавшихся в любви друг к другу.

Усилился московский ветер,

Сменив метель на злую вьюгу.

Уехал друг наш на такси

Не дожидаясь десяти.

Адель под звуки Дебюсси

Осталась чистоту блюсти.

Помыты вилки, ложки, чашки.

На теле улетучились мурашки.

Уставшая, поспать не прочь,

Легла в постель, встречая ночь.

Глава III.

Мужчина, допускающий, чтобы им помыкала женщина, –

не мужчина и не женщина, а просто ничто.

Наполеон I Бонапарт.

I.

Был у меня один приятель,

Он по натуре – созидатель.

Талант и баловень судьбы,

Но здесь такие не нужны.

Опередил свое он время,

Взвалив на себя этим бремя;

Завистливых лентяев взор

И алчных бездарей укор.

Ах, как он вкусно говорил!

И эпатажностью был мил.

Прими пощечину страны!

Другие ей сыны нужны…

Но унывать тот зря не стал,

Свой гений реализовал.

На брегах мирной он Темзы́,

Начхать хотел на Яузы́.

Изыск вкушая по утрам,

Теперь он го́голится16 там.

II.

Наш Радамель, мой друг Укроев,

Причастен был к орде изгоев.

Он на печи не восседал,

А кое-что предпринимал.

С пассионарными друзьями

Труды свои объединив,

Собравшись «чистыми» деньгами,

Соорудил он коллектив.

«Амбициозная артель», –

Шутя, прозвал их Радамель.

А коль фундамент дела – честность,

То жди, приятель, неизвестность.

Невиданная публика досель

В амбициозную артель

Вдруг стала в гости приходить –

Амбициозность хоронить;

Залетали лебеди,

Ну, ей-богу, нелюди!

Заползали раки,

Злые, как собаки.

Заплывали щуки,

Преумножить муки.

Заходили пацаны –

Кладезь интеллекта.

Что-то им, мол, тут должны,

Стражам этикета.

Кто-то мило подмигнет,

Кто-то нагло взыщет.

Кто, зачем, кого гнетет?

Кто за кем тут рыщет?

Не продержавшись дольше года,

Порядочность в себе храня,

На скользких скрепах гололеда

Ребята поняли, что зря,

Лелея малый, верили в большой:

Расклад на практике иной.

И по совету смысловых людей

Он, отказавшись от затей,

В бюджетную вернулся благодать

«Язык Гюго» преподавать.

III.

Адель на предпоследнем курсе.

Экзамены июньские сдает.

В ее же до сих пор он вкусе,

Все по течению плывет.

Двадцать два месяца прошло,

Как ее сердце расцвело

С момента их знакомства.

И Софья уж потомство

Успела миру подарить;

Казалось бы, чего тужить?

К чему описывать их встречи?

Букеты слов, прогулки, речи.

Все, чем наполнились два года

С мгновенья их любви восхода.

Любовь – каприз такого рода,

Что, вкупе с счастьем, любит тишину.

У ней особая порода.

Да и рассказывать кому?

Неужто сами не любили?

Цветов весенних не дарили,

Не билось сердце с чьим-то в такт,

Не улыбались просто так.

И до утра пропав беспечно,

Хотели миг продлить навечно.

Симптомы у любви банальны,

Лишь анамнез оригинальный.

IV.

– Любимый, я сдала на пять! –

Счастливый голос в трубке телефона.

– Пойдем куда-нибудь гулять?

Не хочется сидеть так дома!

На улице шикарная погода,

А в парке явно дефицит народа!

– Ну кто-то разве сомневался?! –

Любимый в трубку улыбался.

– Неугомонная особа,

Ты можешь потерпеть немного?

У нас же выпускной сейчас.

11й «Г» как раз

Имеет виды на меня.

Им отказать никак нельзя!

Там – что ни ученик, то – личность.

Талантливая атипичность!

Напутствую, и у тебя! –

Ответил Радамель, шутя.

V.

Как на опасного микроба,

Спустя года консьерж-амеба

Не перестала на него глядеть,

Пусть и привыкла лицезреть.

Укроев часто появлялся,

Да и бородки след простыл.

Он с ней быть вежливым старался

И снисходителен к ней был.

Был снисходителен к инстинкту –

Трястись за одноклеточное бытие.

Витальному отдавшись лабиринту,

Влачить существование свое.

Что голову, что тело, набивая

Бессмысленной мирской трухой.

При этом не подозревая,

Что можно жизнью жить иной;

Аль мудрым львом один лишь день,

Аль лет под сто, но лишь овцой? –

А твой ответ, мой друг, какой?

Подумай, коль тебе не лень.

А ежель ленью болен разум –

Озвучу я диагноз сразу:

Твоя судьба, твой крест и гнет –

Влачить существование амеб.

VI.

И вот, как бабочка, порхая,

Себя счастливой ощущая,

Держа Укроева за руку,

В зачетке покорив науку,

Бархатотелая татарка

Парила по брусчатке парка.

В том самом, ставшим столь любимым,

В котором познакомились они.

И днем чудесным, не дождливым,

В плену у легкой болтовни,

Они под деревом в тени

Решили от людей вдали

По-европейски полежать,

Даря друг другу благодать.

Предусмотрительно-практично

Купив мороженое себе,

Они довольно прозаично,

Но романтично улеглися на траве.

Как на персидском сотканном ковре,

Под голову подставив руку,

Разлегся мирно на спине

Укроев в эту же минуту.

Адель, не в силах отказать

Пикантной слабости влюбленных,

Себе решила оказать

Услугу: лечь на груди оных;

На грудь мужскую, как подушку,

Обнять при этом, как игрушку,

И слушать самый лучший звук –

Любимого сердечный стук.

VII.

– Я, как Болконский у Толстого,

И небо под Аустерлицкое под стать.

Вот только облаков немного,

И под таким приятнее лежать…

– О чем ты, человек уютный мой? –

Спросила наглеца, спугнувшего покой,

В него уткнувшись, словно в теплую постель,

Улыбчиво-уснувшим голосом Адель.

– Да так… Забудь.

Я помешал тебе уснуть?

– Ты, Радамель, бессовестный…

Я неприлично счастлива с тобой.

– Да нет, скорее доблестный,

Раз счастья твоего герой.

– Я так бы пролежала вечность

Под ритмы сердца твоего.

Без слов. А только лишь беспечность

Нужна мне. Больше ничего.

Почти два года вместе мы уже,

А мне все интереснее сюжет

Нашей с тобой истории,

Той вопреки теории,

Которая гласит о том,

Что года три любовь живет.

– А что случается потом?

Она в агонии умрет?

– …

– Ты, вроде, у меня большая,

Но говоришь порой не зная,

Тебе неведомые вещи,

Как будто человек ты вещий.

Любовь – тяжелая работа.

Она – есть каждодневный труд.

Счастливыми быть всем охота,

Но счастье не находят, а куют… –

Уже увлекшись разговором,

Окинув любопытным взором,

Ручонки на его груди сложив,

За партой школьнице подобна,

На них свой подбородок опустив,

Адель устроилась вольготно.

Она задумчиво внимала

Тому, чего не понимала.

Серьезности не предвещавший разговор,

Былой беспечности с отсрочкой приговор,

Используя циничный моветон,

Выписывал украдкой в кулуарах крон.

– Адель, ты судишь о любви

Порой, мне кажется, из книжек.

Из дамских приторных романов,

Где много сахарных мальчишек.

В которых девочки – кокетки.

В которых мир – ковчег идиллий.

Где сами по себе котлетки

Себя готовят без усилий.

Любовь в тех книжках идеальна,

Я говорю вполне буквально;

Привита от изъянов и тоски,

И в них она – до гробовой доски.

Но жизнь привносит коррективы,

И не всегда лишь в розовых тонах,

А лето, солнце и Мальдивы

Порой бывают лишь в мечтах.

– Ну перестань, прошу… К чему ты?

Я все прекрасно понимаю,

И в облаках я не летаю.

Мне просто хорошо с тобой;

Ты теплый, нужный и родной.

– Все понимать – одно, а быть готовой

Ко всем превратностям судьбы,

Не знаю, будешь ли, увы…

VIII.

Пришла пора, читатель милый,

Унять мне слог свой легкокрылый.

Негоже складно рифмовать

Когда не к месту шутковать.

По ходу своего романа

С тобой я честен. Без обмана,

Без лести праздной, лицемерной,

Быть в дружбе предлагаю верной.

Сей метод буду применять,

И стиль привычный столь сменять,

Почувствовать чтоб мог легко,

Где мысль таится глубоко.

Где обретать и не терять,

Где есть над чем поразмышлять.

Чтоб смог прочувствовать героев;

Свободных редкостных изгоев

Или шагать привыкших строем,

Летать способных только роем.

Всяк встретится тебе, читатель,

Так потерпи же, созерцатель!

Да и талантливо перо

В руках пригретое мое.

Не стоит загонять его

В вольер шаблонный, как зверье.

IX.

– Прости.

Не знаю даже что

Сегодня на меня нашло.

(Хорошая моя, прости)

– Тебя тревожит что-то?

Говори…

Молчание – сомнений спутник.

Внутри себя их не взрасти.

– Я подошел к тому порогу…

Когда пора мне понемногу

Задумываться о семье.

Для этого созрел вполне;

Да и тебе уже не двадцать,

Пора бы нам определяться.

И должен я тебе признаться:

Мне страсть к тебе в оковах дней

Час от часу томить сложней,

Чтоб ее буйству не поддаться.

Привыкли жить мы жизнью разной.

Я – чуть земной, а ты – чуть праздной.

С тревогами я этими борюсь,

Однако, все-таки боюсь,

Что с непривычки тебе сложно

Со мною будет жить, возможно.

Тебе чуть легче все давалось.

Ни в чем особо не нуждалась.

– Так ведь и я… (Нет, дай сказать)

Хочу тебе детей рожать;

На ужин стол сервировать,

С работы вечерами ждать.

Хочу с тобою просыпаться,

Тебе уютно улыбаться.

Здоровы мы – какое счастье!

Закончу я учебу скоро.

И все дороги в одночасье,

Коль друг для друга мы опора,

К семейной жизни приведут

И воедино все сведут:

У каждого своя работа,

Есть дом, в котором сможем жить.

Какая может быть забота?

Любимый, нам с тобой тужить?!

Не вижу никаких причин:

Твои тревоги все напрасны.

– Пойми, я не из тех мужчин,

Что иждивенчеству подвластны;

За счет кого-то чтобы жить,

О чем кого-либо просить.

При этом мило улыбаться,

Чтоб благодарным показаться.

И если я о чем-то сожалел

С тех пор, как познакомился с тобой,

(Давно тебе сказать хотел)

То лишь о том, что ты с другой,

Немного чуждой мне планеты.

И разные нам эполеты,

В преддверии той нашей встречи,

Судьба накинула на плечи.

Запомни, милая, вовеки:

Нужда и бедность в человеке

Способны гордость породить

Иль пресмыкательство взрастить;

Аль независимость и честь,

Аль раболепие и лесть.

Мне лишь немного повезло

Тем, что статистике назло

Я не с презренным большинством

Сродни по духу естеством.

Я лучше беден буду, каясь,

Чем дармоедством не гнушаясь,

Лелеять звонкие монеты,

И лицемерно пируэты

Пред кем-то изящно выполнять.

А ты должна меня понять.

Себе как это представляешь:

В чужом чтоб доме был мужчина

Хозяином своей семьи?

Хотела мысли ты мои?…

Ну что же, вот тебе они.

– Эгоистично поступаешь!

Эгоистично, Радамель!

И что взамен ты предлагаешь?

И какова слов твоих цель?! –

Сменив стремглав былую позу,

Присела рядом с ним Адель,

Учуяв незнакомую угрозу,

Невиданную их беспечности досель.

– Да, ты права.

Эгоистично.

Ты не ошиблась лишь едва,

Произнеся эти слова.

Скажу тебе гораздо больше;

Не год иль пять, а многим дольше,

Я на алтарь из принципов своих,

Лишь за покой незыблемости их,

Не одну сотню жертв принес,

Но им ущерба не нанес!

И если суждено быть вместе:

Признаюсь сразу я невесте,

Которая женой мне стать

Желает; И детей рожать

Хотелось ей бы от меня –

Со мной иначе жить нельзя.

Жилье снимать с тобой мы будем,

Не обитать в палатах тех.

Пусть будет путь тернист и труден,

Все ж верю: ждет в конце успех.

С терпением придется подружиться

И воедино крепко слиться.

Успех тогда лишь к нам придет,

Когда любовь сия найдет

Себе друзей весьма надежных;

Не однодневных и не ложных.

Вот уважение, к примеру;

Доверие, друг в друга веру.

Конечно, страсть, но только в меру!

Имеет подлую манеру

Она с годами пропадать,

Но все ж придется ее взять.

И твоему, к тому же, кавалеру

Известен маленький секрет:

Он знает, как создать ту атмосферу,

Страсть (при которой)

Не посмеет сказать: «Нет»,–

Уже немного улыбаясь,

Чтоб сгладить острые углы,

К Адель, смущая, обращаясь,

Тревог он сбросил кандалы,

В которых та доселе пребывала

И вдаль задумчиво взирала.

– Дурак…

– За что?

– Да просто так.

Не улыбайся!

– Ты улыбаешься сама!

Какие важные слова,

Ну, согласись, я произнес?

– Лишь жаль, что все это всерьез,

Не пожалев девичьих грез.

– Пойми, я должен был сказать,

Ну не в себе же мне держать.

И лучше все на берегу,

Иначе я тебе солгу.

У нас ведь в эти года два

Лишь уместились праздные слова.

Кино, прогулки и шары,

Воздушные да надувные.

Но это все лишь до поры –

Влюбленности дары шальные.

И чуть серьезный разговор

Им прозвучал как приговор.

– …

– Эй, не грусти.

Ну все. Прости.

– Да нет…

Возможно, правильно ты сделал,

Что это мне сейчас поведал.

А знаешь, все же верю я:

У нас счастливая семья

С тобою будет, Радамель.

Я рядом буду. Мне поверь!

Должно у нас все получиться;

Не будешь, знаю, ты мириться

С тем, что сейчас вокруг имеешь.

Иначе поступить не смеешь!

Свой ум, способности предав,

В себе имея этот нрав.

Ты знаешь, я тебе не льщу

И утешений не ищу.

Все это время, наблюдая,

Тебя совсем неплохо зная,

Я эти говорю слова.

– Надеюсь, ты, Адель, права…

А все ж не забывай, родная,

В каких краях мы обитаем.

Какие нынче нравы тут;

Какие качества здесь чтут.

Быть может, что из окон панорамных,

Сентиментально-идеальных,

Ты видишь праздную страну.

Вот только я… в другой живу,–

Решив, что лучшим тут ответом

Ее молчание лишь станет,

Адель, прервав его на этом,

В его объятья снова канет.

– Да, кстати, а родители о нас

Твои чего-нибудь да знают?

– Нет… Правда, думала подчас

Все рассказать. Не разрешают.

Вернее, говорят, что рано.