Делать детей с французом

– Да, а то свою кровать мы совсем ухайдокали, – хохотнул Себ. И наклонившись к Гийому, добавил: – Она просто животное на этот раз. По три раза за ночь меня домогается, представляешь!

Усилием горловых мышц я протолкнула в себя кусок индейки. Я обязательно привыкну к французским застольным беседам. Уже скоро, совсем скоро…

У Синди, нашего кандидата биологических наук, например, имеется фирменный рецепт разгрузочного дня: «Апельсиновый сок утром, оральный секс вечером». Она радостно поделилась им с друзьями однажды за аперитивом: «Так и запишите: необходимая суточная доза витаминов и белков, выводит токсины, укрепляет отношения». Я, конечно, записала этот простой и во всех отношениях полезный рецепт для потомков. Но не уверена, что решусь его передать.

Гийом может предложить родителям дочкиной подруги, приглашенным на чинный ужин-знакомство, полистать книжицу «Сексуальная астрология». Томик изрядно потрёпан, лишён обложки и некоторых страниц – сразу видно, что в годы одинокого студенчества он был любимым чтивом хозяина. Пока я с ужасом думаю, как может быть истолковано это предложение и какие слухи пойдут о нас по школе, родители уже увлечённо рассматривают картинки, смеются и зачитывают вслух примечательные отрывки: «В любви Скорпион – прирожденный садист, он любит страдать сам и заставлять страдать другого…».

Я злилась на себя за некстати нагрянувшее ханжество. На родине оно меня совсем не донимало. Более того: именно откровенности, задушевности мне не хватало в общении с французами. Но пока французы болтали между собой откровенней некуда, мои мысли неприкаянно вертелись на пятачке между погодой, афишей ближайшего кинотеатра и школьной программой.

– А у вас с этим как? – поинтересовалась Анаис.

Мы замялись в поисках не слишком обидного эпитета нашей сексуальной жизни и непременно потеряли бы авторитет в глазах друзей, если бы на пороге гостиной не возникла Кьяра:

– Мама, я покакала. Вытри мне попу!

– Я займусь, – сказал Гийом. – Дождись меня, не остывай! – добавил он, обращаясь к индейке.

– Я очень устаю в эти месяцы, – извиняющимся тоном объяснила я гостям, надеясь этим закрыть и предыдущую тему.

***

Как бы деликатно подойти к этому вопросу… Мне совершенно не хотелось секса. Моя беременность состояла из мелких недомоганий: утром подташнивало, вечером покачивало; там покалывало, тут потягивало; в голове побаливало, в ногах поламывало. В целом ничего такого, чтобы дать самой себе больничный. Но достаточно, чтобы чувствовать себя неполноценной. К концу дня я так уставала от локальных сражений с самой собой, что едва могла ворочать языком, не говоря уж о более тяжелых частях тела.

Я с тоской вспоминала, как легко носила Кьяру, совмещая работу в редакции с изучением уголовного кодекса, визиты в женскую консультацию с визитами в юридическую, участие в утренних телешоу и в вечерних пресс-конференциях7. Теперь тело молило лишь о неподвижности.

В связи с этим пришлось провести серьёзную кампанию по укреплению имиджа папы в глазах Кьяры. До сих пор всю грязную работу вроде вытирания попы, чистки зубов, высмаркивания, намазывания крема приходилось делать мне. Если папа вторгался в устроенный Кьярин мирок с желанием, например, почистить ей уши ватной палочкой, та начинала истошно вопить. Не просто гнусавить или кукситься, а натурально орать «Нет! Нет!! Нет!!!», махать руками и ронять слезы. Психолог, к которому обратился взволнованный Гийом, объяснил, что я у дочки называюсь «референтный взрослый» – то есть мне можно доверять, с меня нужно брать пример. Ведь завязывание шнурков, чистка зубов, намазывание крема – в детской вселенной это всё чрезвычайно ответственные действия, а не как у нас – приобретённые рефлексы. Крайне важно, чтобы шнурки каждое утро завязывались справа налево, а крем растирался сначала по лбу, а потом уже по подбородку. Дети находятся в области подражательного, и единственный для них способ сделать что-то правильно – сделать это так, как делает референтный взрослый.

Референтной быть лестно, но утомительно. Ведь только сведущий в психологии человек поймет, что ты для ребёнка – образец для подражания, центр мира, точка отсчёта. А неподготовленному человеку эта эпическая фигура кажется девочкой на побегушках. Я не прочь была разделить почётный статус «референтной» с Гийомом.

И Гийом тоже был настроен заслужить кредит доверия у дочери.

Но у меня, как назло, иссяк запас «пряников», которыми можно было бы вознаградить его старание стать идеальным отцом.

Моё либидо ушло во внутреннюю эмиграцию. Утро начиналось с щекотливых воспоминаний, как я прелюбодействовала во сне с друзьями Гийома, с папами дочкиных одноклассников, с незнакомцами из парка, а частенько и с незнакомками. Я просыпалась от оргазма, который тут же сменялся угрызениями совести. Ведь рядом просыпался муж, который уже плохо помнил, что такое оргазм.

Днём я ставила себе задачу не слишком утомляться, чтобы сберечь часть энергии до вечера и продемонстрировать Гийому кое-что из виденного во снах.

Вечером я подзуживала себя перелистыванием альбома Мило Манары, итальянского мастера эротической иллюстрации. Картинки, которые раньше всколыхивали во мне что-то запретное, теперь по степени чувственности казались иллюстрациями из учебника геометрии.

А оказываясь в постели, я и вовсе превращалась в пустыню Сахару. Стоило Гийому прикоснуться ко мне «с намерением», тело прекращало производство всякой жидкости, от слюны до влагалищной смазки. Оно мгновенно иссушалось и разве только не шло трещинами. Хотя почему не шло? По губам пролегали желобки, между ними натягивалась короста, похожая на корочку крем-брюле. При поцелуях желобки трескались, и во рту появлялся вкус крови. Кожа чесалась, особенно на сгибах, словно её тянули в разные стороны. А про мимические морщины теперь уже никак нельзя было сказать «едва наметившиеся».

***

Оливия забежала ко мне на полуденный кофе, ни о чем таком не подозревая. Она наносила прощальные визиты перед полугодовой командировкой в Кению. С тех пор, как она нашла своё призвание в организации «Врачи без границ», её, как луч надежды, забрасывали в самые мрачные места планеты – восстановить прерванную логистику и рекрутировать толковые кадры.

Когда я только переехала во Францию, подруги Гийома взяли надо мной трогательное шефство: писали смски про «Как дела?», вытаскивали в кафе, предлагали присоединиться к походу на дискотеку, заходили в гости поболтать. Я была им очень благодарна, но чувствовала некую душевную скованность, какую, наверно, чувствовали конкистадоры, приглашенные на пир к индейцам. Словно мы находимся на разных ступенях эволюции, а может быть, вообще сделаны из разного биологического материала. Моя жизнь была поделена кровавой межой на работу и материнство. Жизнь ровесниц-француженок проходила в каком-то ином хронотопе, и я как ни старалась, не могла понять в каком. Моя не была такой даже в пору студенчества. Во-первых, все эти многоярусные университетские степени, которыми они овладевали, никак не прилаживались к российскому высшему образованию, где есть только выпускник и аспирант. Во-вторых, местная бюрократия, которая и есть основной сюжетный нерв большинства французских биографий, оперировала новоязом похлеще советского, и пока рассказчица терпеливо объясняла, что скрывается за очередной аббревиатурой, я забывала суть её собственной драмы. То, о чём говорили Гийомовы подруги, оставляло меня пугающе равнодушной. Я надевала на лицо маску заинтересованности, но с трудом улавливала причинно-следственные связи. Ведь в голове у меня вторым планом надиктовывался текст очередной статьи: абзацы менялись местами, фразы примеряли новый синтаксис, на месте некоторых слов прокручивалось колёсико с синонимами. И это зрелище захватывало меня абсолютно. Мной владела московская инерция, и хотелось только одного – работать. В крайнем случае говорить о работе. Всё, что отвлекало от работы, находилось в категории «необходимое зло». Едва гостья выходила за дверь, мой мозг тут же удалял в Корзину файл с услышанным, и в следующий раз я по новой задавала те же вопросы: уезжаешь? куда? зачем? а он? а квартира?

Гийомовы подруги вскоре заметили мою двойную игру и сняли опеку. Вместе с грустью я почувствовала облегчение: наконец-то меня оставили в покое и я могу спокойно заниматься тем, чем хочется (писать и редактировать), и тем, чем должна (следить за ребёнком и вести быт).

Но от встреч с Оливией я научилась получать удовольствие, несмотря на то что мы стоим на разных полюсах мировоззрения: она восьмой ребёнок в семье учительницы и натуропата и придерживается левых политических взглядов. Возможно, поэтому же она умеет так искренне интересоваться окружающими, что нельзя не проникнуться в ответ самыми дружескими чувствами.

Оливия устроилась на высоком кухонном табурете и начала про что-то болтать. Я слушала, как обычно, вполуха, как фоновую музыку. Между шеей и плечом несколько дней назад свернулся комок, я машинально массировала его левой рукой, а правой болтала в чашке заварочным ситечком.

– Затекло? – участливо спросила Оливия. – Давай разомну.

Она придвинулась на стуле поближе и принялась мять пальцами затёкшую мышцу. Это было очень приятно. Невероятно приятно. Пугающе приятно… Впервые за долгое время кто-то трогал меня с желанием доставить мне удовольствие, но при этом без эротического подтекста. Ублажение концентрировалось на мне, но при этом было бескорыстно.

– А шейку можно? И затылок заодно… – замурлыкала я, перестав болтать ситечком.

– Хе-хе, как тебя плавит! – усмехнулась Оливия. – Как у вас с Гийомом? Порядок?

Вопрос был задан для проформы, но я вдруг почувствовала, что не смогу сдержаться. Что вот прямо сейчас возьму и всё выложу. В голове пронесся вихрь мыслей, в которых можно было различить нескромные реплики Анаис, нашу вчерашнюю неэротическую сцену перед сном и ещё то, что Оливия через неделю уезжает в Кению на целых шесть месяцев… Я помотала головой и прошептала:

– Всё ужасно, просто ужасно.

– Почему?! – забеспокоилась она. – Он плохо с тобой обращается?! Не помогает? Не уделяет внимания?

– Ну что ты, он просто идеальный будущий отец. Но ты продолжай, пожалуйста. Вот здесь, ага… И внимания хоть залейся. Наоборот, я бы хотела, чтобы иногда он уделял мне меньше внимания. Особенно ближе к ночи, если ты понимаешь, о чём я.

– Э-м-м… Ты его не хочешь? Не хочешь своего красивого, подтянутого муженька с гелевой укладкой и плечами регбиста?!

– Не то чтобы, но…

– Ты хочешь кого-то другого? – с тревогой спросила Оливия, понимая, что ступает на территорию конфликта интересов.

– Только во сне, но это не считается. Если бы дело было в голове, я бы справилась. Но мне, видишь ли, тело не велит…

И проявляя чудеса эвфемизации, я рассказала ей про феномен мгновенного обезвоживания при его прикосновениях.

Оливия слушала, уточняла, подсказывала слова. И я чувствовала, как словесным потоком из меня вымывает тоску, которая застоялись в зазубринах души и начала уже дурно попахивать.

– И вот мы превращаемся в одну их тех тусклых семей, которые существуют только ради детей. Шейку слева, пожалуйста, ага… Он же не будет терпеть мою холодность вечно, он же живой человек! Но и я не могу больше себя насиловать. Знаешь, я всё время думаю… А вдруг я его… ну… перестаю любить? Не может же тело так ошибаться.

– Ты даже не представляешь, как оно может ошибаться, – задумчиво произнесла Оливия. Из уст человека, выросшего в семье натуропата и работающего в условиях гуманитарной катастрофы, это прозвучало внушительно. – Подожди, пока родишь, наверняка это гормоны.

– Да куда уж я теперь денусь.

– Это всё от цивилизации.

– Во мне какой-то биологический сбой. Разве можно любить человека и совсем-совсем его не хотеть?!

– Не знаю, – задумчиво протянула Оливия. – Я в такой ситуации пока не оказывалась. Если окажусь, обязательно тебе расскажу.

– Не расскажешь. Я бы тебе тоже не рассказала, если б ты не уезжала. Ты как случайный попутчик сейчас.

– Ты уж не списывай меня совсем со счетов, я всё-таки планирую вернуться.

– Да, но это когда ещё будет, – отмахнулась я. – И потом, вам всё время эти миссии продляют. Там, глядишь, и забудешь.

– Ну да, ну да, – поддакнула она и грустно улыбнулась.

Янник, с которым они были вместе с университета, никак не делал решительных заявлений. Оливия уезжала в страны третьего мира всё на дольше, и мы гадали, в какой из них она найдёт ему замену.

***

Вечером этого дня я была намерена доказать себе и Гийому, что люблю его. А то Оливия выходила от меня с выражением плохо скрытого недоумения на лице. И это при том, что я ей всё объяснила. Какое же недоумение должно копиться у мужа, которому я из вечера в вечер отказываю под надуманными предлогами!

Я лежала в постели, слушала плеск воды в душе и повторяла про себя как мантру: «Мой муж – самый сексуальный муж в мире». И Гийом не оплошал: вышел в облаке пара, с полотенцем вместо набедренной повязки – ну чисто греческий бог спустился с Олимпа в мою сумрачную спальню! Хоть сейчас бери карандаш и рисуй. Может, кстати, этим можно было бы отсрочить… Но нет, так дело не пойдет! Решение принято, надо действовать. Глядя на приближающегося к постели Гийома, я вела внутренний диалог со своей вагиной: ну посмотри, какие у него плечи, какие бёдра, а ещё он умный и милый, и от него всецело зависит благосостояние нашей семьи… Будь добра, сделай над собой усилие, расщедрись хоть на какую-нибудь секрецию!

Но вагина была глуха к мольбам. И суха. Она, глаза, язык, кожа – всё стремительно обезвоживалось с каждым Гийомовым шагом.

Ну и не надо, зло подумала я и призывно улыбнулась мужу трескающимися губами. Во рту стало солоно.

Ведь я homo sapiens и не позволю гормональным отклонениям испортить мою семейную жизнь.

VIII. Леди и джентльмены

Те женщины, которые утверждают, что беременность – самое счастливое время в их жизни… Предположим, что мы с ними принадлежим к разным биологическим видам. Мне в этом вопросе ближе позиция самки богомола. Цивилизационные навыки помогают справиться с убийственным импульсом, но подавленное желание ведь ещё страшнее.

Чем больше Гийом старался, тем больше промахов я замечала.

Когда он собирал Кьяру на прогулку, она выглядела беспризорницей – патлатые волосы, кофта в пятнах, юбка не в цвет, колготки с дыркой и ботинки, которые носят с джинсами.

Когда он возвращался из магазина, счёт был в полтора раза больше обычного, сумки позвякивали пивными банками и рыбными консервами, но готовить по-прежнему было не из чего.

После его уборки я ничего не могла найти, кроме мелких игрушек из «киндер-сюрприза» – их кладбище по-прежнему располагалось под диваном.

Но чай стал для меня прямо-таки метафорой неудавшегося замужества. Мы вместе больше восьми лет, из них половину женаты, через несколько месяцев у нас будет уже двое детей, а этот человек не в состоянии сделать мне чашку чая! Каждый раз, каждый раз, когда я прошу чай – я получаю бомбу. Обычно это полчашки листьев и чёрная, цвета нефти, жидкость сверху: муж усвоил, что вопреки здравому смыслу я люблю чай с чаинками, но не может запомнить, сколько вешать в граммах.

Я киплю. Булькаю. Иду пузырями. Пускаю пар. Мне перестаёт казаться глупостью, что люди разводятся из-за незакрытого тюбика зубной пасты. Это упрямая неспособность к завариванию чая видится мне вызовом, мелкой местью. Однажды я даже провела эксперимент, чтобы проверить, специально он это делает или ну правда надо пожалеть человека. С утра приготовила заварку в чайничке, а вечером, попросив чай, крикнула вдогонку его волнующейся спине: «Да там и делать ничего не надо. Просто долей кипятка!». Он налил кипяток прямо в опустошённый наполовину заварочный чайник, принёс его с видом крайнего довольства собой и очень удивился, когда я расплакалась.

Я рыдала, жалея испорченную заварку, но в конечном счёте, конечно, себя. Ведь перед этим у нас был ужин из трёх блюд: салат, грибная закуска и баклажаны. Пока грибы жарились, а баклажаны тушились, я взяла скайп-интервью у первого директора «Икеи» в России, который написал книжку про то, каково там у нас строить бизнес без взяток. Он говорил, что главный капитал нашей страны не нефть и не газ, а женщины. Что они компетентны, трудолюбивы, исполнительны и креативны и что Россия могла бы за считанные годы стать супердержавой, если бы только больше женщин шло во власть. Я кивала и сетовала, что, мол, русские женщины сами привязали себя полотенцами к батарее и отказываются видеть дальше входной двери. Даже если им выстлать красную дорожку в политику, они максимум начнут её пылесосить. Они не готовы отказаться от семейных обязанностей ради обязанностей социальных, потому что свято убеждены: без них всё развалится. Ну, в смысле реальная жизнь. Политику они считают чем-то вроде компьютерной игры, которую надо подарить мужчинам, чтобы те не мешались на кухне, не совали нос в недоваренный суп и не таскали с разделочной доски порезанные огурцы. Рукой, вытянутой из поля видимости скайпа, я помешивала баклажаны на сковородке и радовалась, что я не такая.

***

В грустных мыслях о расклеивающихся отношениях я нырнула под Ла-Манш на скоростном «Евростаре». Журналистский интерес вёл меня в английскую глубинку, где в закрытых пансионах вызревают початки мировой элиты. Русские родители мечтают о британских школах для своих детей, это не новость. Новость в том, что теперь и британские школы мечтают о русских учениках. А новости – любимая журналистская дичь.

Вот уж где можно будет напиться чаю на месяцы вперёд, мечтала я. На легковозбудимого француза этот напиток производит неизгладимое впечатление. Днём на него соглашаются из вежливости, не вполне понимая, как можно добровольно предпочесть его кофе, а после шести вечера от него энергично отказываются, ссылаясь на возбудительный эффект теинов. Для гостей я закупила травные напитки в пакетиках (мята с липовым цветом – для успокоения, корица с лакрицей – для пищеварения), сама же пила чай со злым упорством, с отчаянием белого эмигранта, справляющего православное рождество в разгар чужой рабочей недели. От кофе на время беременности мой организм сам вежливо отказывался, чем выдал свою некорректируемую русскую природу.

Важно уметь видеть символы, думала я, пока поезд мягко прилаживался к перрону Сент-Панкраса. В отношениях с Гийомом мне приходится ставить под вопрос само своё естество. Рядом с ним мне надо бороться за право быть собой. Он меня сексуально эксплуатирует и является преградой для моей профессиональной реализации. В Москве я бы давно уже руководила редакцией с миллионным бюджетом, и в выходных сведениях журнала печатали бы не только моё имя-фамилию, но и отчество.

Я сошла на платформу и вытащила телефон, чтобы позвонить фотографу, который прибыл из Москвы и должен был ждать меня на вокзале.

– Вы Даша? – спросил кто-то сзади.

Я обернулась.

Вот же god damned. Столько лет ездить в командировки с фотографами и иметь с ними чисто деловые отношения, чтобы на шестом месяце беременности впервые столкнуться с фотографом, с которым хочется создать совсем не профессиональный тандем.

– Ага, – кисло ответила я.

– А я Серёжа! – и высокий брюнет с профессиональным объективом на шее протянул мне широкую горячую ладонь.

Мы пересели на пригородный поезд, который направлялся в графство с многообещающим названием Суссекс.

***

Серёжа работал для крупных журналов по обе стороны Атлантики, разъезжал по зонам военных конфликтов, выпускал фотоальбомы, входил в жюри престижных фотопремий и неплохо зарабатывал на фотографии Путина в солнечных очках, которую по нескольку раз в месяц перепечатывали мировые СМИ. Чем загадочнее выглядело поведение России на международной арене, тем больше зарабатывал Сергей. Приглашения в агентство «Магнум», этот аналог Американской киноакадемии для фотографов, оставалось ждать совсем недолго, Сергей всё чаще наведывался в Париж и уже откликался на Сержа.

Я слушала его и думала: какой контраст по сравнению с разговорами о перепродаже фурнитуры для бижутерии. Гийом недавно открыл для себя сайты мелкого опта и, опьяненный трёхсотпроцентной добавочной стоимостью на замочки для серёжек, придумывал, как минимизировать налог на прибыль. У нас ведь не просто так есть подвал, это намёк судьбы. Там можно разместить ящики с бусинками и раздвижными обручами для колец. Его схеме, на мой взгляд, как всегда недоставало этапов – например, оборудования торговой площадки, хотя бы небольшой рекламной кампании, организации доставки… И главное, было совершенно непонятно, почему вдруг бижутерия. «Тебя же никогда не интересовали украшения?» – уточняла я на всякий случай. Гийом мотал головой: «Никогда. Меня всегда интересовали чистые деньги».

Слушая рассказы Сержа о командировке в Сирию, я думала: есть же среда, где альфа-самцы с пиратской щетиной и горящими глазами бегают на приволье, и сердца их если чем и заняты, то только очередным хипстерским стартапом. Среда эта называется «журналистика», и я когда-то к ней тоже принадлежала. А теперь я принадлежу к среде отчаявшихся домохозяек, полноватых то ли от ночных подходов к холодильнику, то ли от очередной беременности. Им остаётся только сидеть и слушать альфа-самцов, раскрыв рот. И даже мечтать о них непозволительно, потому что беременные женщины ничего, кроме жалости, вызвать не способны.

Мне даже не пришло в голову спросить, умеет ли Серёжа заваривать чай. Он флиртовал так легко и уверенно, как будто не замечал моих сферических форм. Если так и дальше пойдёт, то вечером мы окажемся под одним одеялом, и скрывать «интересное положение» в графстве Суссекс уже не удастся – решила я и навела фокус на свой живот, чтобы сразу расставить все точки над i. Сергей озадаченно моргнул: похоже, он и впрямь не придал этому значения.

***

Настоящая английская леди не жестикулирует, не повышает голос, ловко разделывает приборами костлявую рыбу и может поддержать разговор о политике так, что никто не догадается, за кого она голосует.

Мне есть чему поучиться у английской леди. Некоторые ездят в индийские ашрамы, некоторые набиваются на постой в тибетский монастырь, некоторые, чтобы испытать себя, поступают в Почетный легион Франции, а я рассчитывала пройти экспресс-курс самосовершенствования за время подготовки этого материала. Ну и главное, понять, так ли страшен пансион, как его малюют. Ведь мы всё время грозимся отдать в него Кьяру.

Пансион – это теплица, где растят будущих английских леди. Ведь такой редкий цветок можно выпестовать только в изоляции от мира и особенно от мальчиков. Католическая школа Святой Терезы – классический пример раздельного обучения. Её административное сердце бьется в стенах добротного викторианского особняка с камином, торшерами и креслицами, обитыми шёлком. На месте подсобных помещений бывшего аристократического поместья выросли павильоны для классов и рекреаций: бассейн с тренажёрным залом, просторная кухня для занятий «наукой еды», музыкальная студия, художественная мастерская, домик, где ученицы собираются после занятий готовить домашние задания.

Мы с Серёжей ожидали, что наш приезд сюда будет подобен вторжению миледи в Бетюнский монастырь. Наглая журналистка из развращённого Парижа, да ещё беременная, и красавец фотограф из дикой Москвы, да ещё бывавший в горячих точках, – есть чем взбудоражить невинных созданий. К тому же мы знали, что будущее за нами, за либералами – за смешанными школами, за социальными лифтами и за исключением закона божьего из школьной программы. Я садилась ужинать в компании завуча, директрисы и примерных учениц с убеждённостью, что сейчас всех здесь научу жить сообразно веку. Но в тайне надеясь, что меня сумеют обратить в новую педагогическую веру. Ведь мне всё время казалось, что я недодаю Кьяре чего-то важного, но чего именно, понять я не могла. Самоконтроля? Способности воспринимать новое? Уважения к авторитетам? Терпимости к ближнему? Терпимости к себе?

– То, что мы называемся католической школой, указывает лишь на дисциплину и моральные принципы, которые мы прививаем девочкам, а не на религиозность, – этой ладной фразой из пресс-релиза директриса сразу же отмела мои левацкие наветы. – У нас учатся еврейки, мусульманки и дочери таких народов, вероисповедания которых я, к своему стыду, не знаю. Мы настаиваем только на том, чтобы все ученицы собирались в часовне на воскресную мессу. И то, скорее, по общечеловеческим мотивам: это же так по-семейному – проводить вместе утро выходного дня.

Надо сказать, что за остальные шесть дней, предшествующие мессе, девочки вряд ли успевают соскучиться друг по другу. На несколько часов в неделю они получают «увольнительную» за периметр, но прелесть жизни в английской глубинке оборачивается тем, что на километры вокруг школы простираются поля с мирно пасущимися овцами. Редкие счастливицы уезжают на выходные к родителям, как, например, Джемма – её семья в соседней Швейцарии, куда почти каждую пятницу она летает из аэропорта Гэтвик. А многие девочки остаются в школе и по выходным, как, например, Сара: родители отдали её под опеку Святой Терезы шесть лет назад, когда ей было одиннадцать лет, а сами перебрались по работе в Абу-Даби. «Они хотели для меня лучшего образования», – разумно рассуждает Сара, ни на секунду не расслабляя растянутые в улыбку губы. За эти годы она чаще ездила на каникулы с одноклассницами, чем с родными: классами они путешествовали в Париж, Вену и Санкт-Петербург.