Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

Несколько лет тому назад, в Каратинском обществе, был Муфтием известный своею ученостью Тохмаз Чиркеевский. Взгляд его на женщину и на условия существования ее на земле имел весьма мало общего с образом мыслей горцев. Следуя филантропическим своим побуждениям, он делал по возможности все к облегчению участи Каратинских женщин. Между прочим, желая сделать тоже в отношении разводных жен, часто остававшихся без крова и без всяких средств к существованию, —

Тохмаз вменил горцам в непременную обязанность исполнять буквально все определенные Шариатом по этому предмету правила, которые частью были изменены самим Шамилем, а частью самопроизвольно толковались Муфтиями и Кадиями, разбирательству которых бракоразводные дела подлежали. Решения их почти всегда клонились к ущербу и к стеснению женщин, чему много способствовали запутанность и сложность постановлений, или по выражению Шамиля «многочисленность дорог». Развод у горцев имеет два вида: по желанию одного мужчины и по желанию обеих сторон. В первом случае, Шариат предписывает удовлетворить жену не только всем, что ей лично принадлежит, т.е., что внесено ею в дом мужа, но и обязывает последнего давать ей содержание в течение весьма долгого времени, а если у нее родится впоследствии от него ребенок, то давать содержание и на него; и сверх того, выдать ей некоторую сумму на первоначальное образование. Во втором случае, жене предоставлены права несравненно меньшие.

Стр. 1456 …Горцы не выполняли и половины требований Шариата; Тохмаз заставил их следовать указаниям его безотменно и в особенности настаивал на немедленном удовлетворении первоначальным пособием, простиравшимся иногда до 6-ти р. с. Тохмаз пользовался в народе большим уважением за свой ум, честность и ученость. Горцы очень его любили. Но этих распоряжений они не могли простить ему: покорившись в начале всем его нововведениям, горцы скоро начали выражать свое неудовольствие в слух; и дело это обещало уже принять более грозные размеры, но «к счастью» вмешательство Гази-Магомета остановило ход разыгравшейся драмы: с разрешения отца, он сменил Тохмаза, воспользовавшись взведенною на него клеветою.

Рассказав это, Гази-Магомет присовокупил, что смена Тохмаза побудила Каратинцев выразить ему совершенную их признательность за восстановление нарушенного Муфтием порядка; из чего, по мнению Гази-Магомета, следует заключить, что установленный Шамилем относительно брачных дел «низам» составляет настоящую потребность страны и населения. На вопрос же мой – благодарили ли его, вместе с мужчинами, и женщинами, – он отозвался, что женщины его не благодарили, но что это ничего еще не доказывает.

Вообще там, где дело идет об эмансипации женщин, хотя бы в самой ничтожной степени, – против логики Шамиля и его приближенных не может быть возражений, потому, что они окажутся совершенно напрасными: он слишком ожесточен против женщин для того, чтобы разрешить вопрос об улучшении их участи. Нет сомнения, что удовлетворительным образом разрешит его одно Евангелие; до тех же пор времени облегчение горской женщины может доставить применение всех правил Шариата, касающихся расторжения браков. Между этими правилами, следующие два обращают на себя особенное внимание:

1) «Разведенная жена не может выйти замуж до тех пор, пока не разрешится от бремени младенцем, понесенным ею от мужа; в течение всего этого времени муж обязан давать ей содержание, хотя бы беременность ее продолжалась несколько лет»

В этом случае, руководствуясь указаниями своих книг, где сказано, что «беременность женщины может продолжаться два и даже три года», – горцы принимают за основание известное физическое у женщин явление, появляющееся периодически, и

2) «Дети разведенной жены, по желанию отца, могут остаться при нем, или отпускаются вместе с матерью. В последнем случае, отец обязывается давать им содержание до их совершеннолетия».

8-го сентября. В одном из предыдущих дневников было упомянуто об ауле Четль, служившем местом ссылки для людей, которые за преступления свои подлежали смертной казни, но которых Шамиль не хотел этому подвергать в уважение прежних заслуг.

Сегодня открылось, что у Шамиля был еще другой ссылочный пункт: аул Акнада (на карте Акинатасал) в Тиндале (Ункратл). Сюда, между многими другими лицами, сослан был известный Юсуф-Хаджи, строитель укрепления на Шалинской поляне и помощник Шамиля в устройстве низама (в отношении военном) и по части многих других нововведений.

14-го сентября. Известно, что мусульмане, согласно требованиям религии, не должны есть птиц и животных, зарезанных рукою иноверца, или убитых из огнестрельного оружия и вообще без посредства ножа. Горцы придерживаются этого правила с большею строгостью, нежели все другие мусульмане. Но за то, в отношении рыбы, в них нет ни малейшей брезгливости и они едят ее во всех возможных видах, ни мало не стесняясь тем, что нашли повара, с целью не дать рыбе заснуть, прирезывают ее собственными руками. Равнодушие к этому обстоятельству основано на убеждении, что рыба уже была однажды зарезана рукою мусульманина; а самое убеждение основано на следующей легенде.

Зять Пророка Магомета, Али, был известен за такого храбреца, каких не было, да и не будет на свете. Но менее лестною известностью пользовался и его меч, выкованный из того самого железа, которое нашел Авраам в земле на том самом месте, где была «Кааба». На клинке меча значилась надпись: «нет нигде такого меча, какой у Али, и никогда ни у кого такого не будет». Судя по достоинствам меча, надпись эта ни мало не была преувеличена: клинок его был так гибок, что Али обыкновенно носил его в кармане, сворачивая в трубку, как какую-нибудь мягкую вещь. Когда же в нем предстояла надобность, то стоило только Али вынуть его из кармана и направить в ту сторону, где находился неприятель, – меч тотчас же выпрямлялся и начинал действовать сам собою, как бы не было велико расстояние между Али и его неприятелем; при чем, одним взмахом он снимал не менее сорока голов.

Благодаря чудесной силе своего оружия, храбрый Али один, не имея ни одного солдата, в несколько часов покорил Еврейскую крепость Хайбарче, «обширнее и крепче которой не было на свете, и не будет». Кроме того, в течение своей жизни, он совершил при помощи своего меча множество других не менее удивительных подвигов.

Наконец, предчувствуя свою кончину, Али начал раздумывать о том, что станется с его мечом в то время, когда его самого не будет на свете? По зрелом размышлении, он остановился на той мысли, что в других, менее благонамеренных, руках, оружие его сделается источником всяких зол; а если попадется в руки иноверца, – то будет причиною гибели многих мусульман и даже искоренения самого Ислама.

Вследствие сего, он твердо решился спасти мир от грозивших ему несчастий, и тем самым устроить для себя спокойную кончину. Призвав доверенного человека, имени которого легенда не сохранила, Али отдал ему свой меч и приказал бросить его в море. Посланный оказался человеком, далеко не заслуживающим оказанного ему доверия. Размышляя дорогою о данном ему поручении, он нашел в нем большую несообразность, ему казалось, что решиться загубить такую полезную вещь может только человек, лишившийся внезапно рассудка, или не имевший его от рождения.

Руководимый такою мыслию, а не менее того и личными интересами, посланец Али решился присвоить меч себе. Спрятав его в укромное место, он явился к Али и объявил, что поручение его исполнено и что меч находится теперь на дне моря.

Выслушав это донесение Али, спросил: не произошло ли с морем какой-нибудь перемены в то время, когда меч опускался на дно. Посланец отвечал, что перемены никакой не произошло. Тогда Али сказал ему: «значит и меча моего там нет, иди и сейчас же исполни мое приказание».

Удивляясь такому заключению, и приписывая его не прозорливости Али, а какой-нибудь случайной причине, – посланец переложил меч в еще более скрытное место, соблюдая всевозможные предосторожности. Исполнив это, он снова доложил Али об окончании возложенного на него поручения и снова услышал прежний вопрос. Посланец и на этот раз имел дерзость отвечать, что перемены в море никакой он не заметил, на что Али с прежним спокойствием сказал ему, что если перемены не было, то и меч находится на суше, а не в море. И потому приказал ему опять идти к морю, бросить в него меч, и хорошенько смотреть, что из этого выйдет.

Тогда посланцу сделалось ясно все, и он уже не решился упорствовать в своем намерении; взяв меч, он принес его к морскому берегу и тотчас же бросил в воду. В ту же минуту море покрылось кровью, и на поверхность его всплыли жившие там рыбы: меч Али всем им отрезал до половины головы, но, не смотря на это, они были живы, и также ловко и свободно плавали, как бы с ними ничего не случилось.

Стр. 1457 …Пораженный этим чудом, посланный возвратился к Али, и рассказал ему все, чему был свидетелем. На это Али с прежним спокойствием заметил: «теперь я вижу, что меч мой действительно брошен в море».

С тех пор, в рыбах произошла перемена, которую мы видим и теперь: они иначе не родятся, как с порезами вокруг головы, а так как порезы эти первоначально сделаны мечом Али, то мусульмане считают рыб совершенно чистыми, не представляющими собою того, что они называют «зарар», т.е. «запретный плод». Легенда эта известна только ученым мусульманам, прочитавшим ее в своих книгах, большинство же мусульман знает ее только по слуху, и верит в чистоту рыб на слово.

В действительность описанного события, также как и во все, что написано в книгах, верят почти все члены семейства Шамиля, за исключением Магомета-Шеффи и Керемет, которые зато в своем кругу считаются отъявленными скептиками.

17-го сентября. Из числа суеверий, вкоренившихся в жизнь горцев и порожденных большою частью особенностями мусульманской религии, одно особенно замечательно. Между прочим, потому, что дало Шамилю возможность успешно действовать на горцев в смысле уничтожения в домашнем быту роскоши.

У горцев не принято держать благородных металлов и драгоценных каменьев в той комнате, где лежит больной; в противном случае, в болезни его должна произойти перемена к худшему.

Испытав неоднократно это на себе, Шамиль от всей души верит во вредную силу этих предметов роскоши, и, зная, что население немирного края тоже разделяет этот взгляд, – он старался подкрепить в них это убеждение доводами «Сунната», воспрещающего мужчинам употребление всякого рода драгоценностей.

Но, к особенному его прискорбию, в последнее время он ясно убедился, что в этом ему сочувствуют только старики, молодое же, поколение в массе придерживается этого правила «Сунната» единственно по необходимости, и если в комнате больного горца не бывает драгоценных вещей, то собственно потому, что их нет совсем. В людях достаточных нельзя было не заметить сильной наклонности к щегольству и к удобствам жизни, для которой недоставало только возможности свободного проявления, чтобы заставить и богатых и бедных изыскивать более постоянные способы к удовлетворению неизвестных дотоле потребностей.

Сетуя на это и видя в этих веяниях зародыш упадка воинственного духа и ослабления религии, Шамиль, однако убежден, что свобода в общественной жизни и в домашнем быту горцев, будучи способна развить эти веяния до высокой степени, вместе с тем, заключает в себе все условия для обращения населения к труду, который даст ему средства пользоваться желаемыми удобствами. Что же касается праздности и лени, к которым горцы, по-видимому, имеют большую склонность, то они, по словам Шамиля, развились в народе вследствие долголетних войн.

20-го сентября. Искореняя в немирном крае Адат, который во многом лишен здравого смысла, Шамиль очень хорошо сознавал, что и учение Шариата тоже немало содержит в себе, если не нелепости, то всякого рода противоречий, весьма способных сделаться источником зла чуть ли не сильнейшего того, которое может породить Адат.

Дело в том, что почти каждое из постановлений Шариата имеет несколько и разноречивых толкований, или выражаясь языком Шамиля, «несколько своих собственных дорог». Кроме того, некоторые из этих постановлений не совсем удобоприменимы к быту горцев и к условиям, в которых страна их находилась. Шамиль ясно видел, что Дагестанское духовенство, своекорыстие и невежество которого слишком хорошо были ему известны, – вечно будет блуждать по этим дорогам, не находя настоящей. С другой стороны, характер горцев, с которым он также хорошо знаком, – давал право ожидать всяких злоупотреблений при малейшем намеке на послабление закона или на самоуправство и насилие. Одним словом, Шамиль видел настоятельную необходимость избрать «дорогу» по собственному усмотрению и направить на нее горцев таким образом, чтоб отнять у них возможность сбиться с нее.

С этой целью, он дополнил и изменил некоторые постановления Шариата, сообразно действительным, как ему казалось, потребностям страны. Свод его постановлений горцы называют «Низамом», применяя этот термин к реформам по всем отраслям управления.

Шамиль же утверждает, что в Шариате он не сделал ни малейшего изменения и подкрепляет свои слова невозможностью изменить то, что постановлено Богом; он говорит, что Низам его есть не что иное, как собрание разных правительственных мер, касающихся только безопасности края, благосостояния народа и усиления средств к сопротивлению внешним врагам; но, кроме того, он внес еще в свой Низам и другие правительственные меры, касающиеся не только судебной части и общественной жизни горцев, но даже и домашнего их быта. Стоит только вникнуть в смысл его узаконений, чтобы удостовериться, каким именно статьям Шариата они служат дополнением. Рассчитывая в скором времени собрать и привести в возможную систему Низам Шамиля, – я представляю теперь постановления Шариата и сделанные в них Шамилем изменения только относительно пленных женщин.

Быт пленных женщин, сообразно их вероисповеданию был не одинаков; и целомудрие христианок было несколько более обеспечено религиозною нетерпимостью.

Женщины всяких исповеданий, взятые в плен не одним, а несколькими воинами, не должны быть оскорбляемы ни словом, ни делом, до тех пор, пока по окончательному разделу всей добычи они не поступят во владение к кому-нибудь одному. Тогда целомудрие мусульманки может быть нарушено ее владельцем на том основании, что она делается его рабою, над которою ему предоставлены законом права неограниченные.

Насилие же против рабы христианки строго запрещено: оно влечет за собою телесное наказание, или тюремное заключение (по выбору Кадия). Целомудрие ее может быть нарушено только с переменою религии, когда пленница окончательно поступает к своему хозяину в кабалу. Это-то и было всегда причиною притеснений, какие испытывали наши женщины в начале своего плена. С принятием же Ислама, участь их значительно облегчалась в отношении содержания и обхождения с ними. Желая удовлетворить своему сладострастию безнаказанно, горцы почти всегда старались склонить пленниц к перемене религии посредством угроз и всякого рода притеснений, но это они делали в противность строгого запрещения Шамиля, который совсем не хотел распространять Ислам путем насилий; но это не распространялось на детей, о которых будет упомянуто ниже.

За изнасилование чужой, или никому еще не принадлежащей женщины, какого бы исповедания она не была, определялась смертная казнь. Этот последний пункт Низама способен возбудить сомнение, что он постановлен только для вида, а на деле в отношении горцев никогда не применялся и вообще неудобоприменим. Но Шамиль говорит, что он употреблял смертную казнь неоднократно во всех тех случаях, которые становись ему известны. Что же касается до многих других преступников, избегавших правосудия, то в этом он обвиняет продажность Наибов и других административных лиц, скрывавших от него преступления и не дававших хода жалобам, которые им предъявлялись

Стр. 1458 …Если пленница имела детей, прижитых от владельца, то он обязывался или отпустить ее на волю, или жениться на ней, или же выдать замуж за кого-нибудь другого. В первом случае, он обязан был дать ей некоторую сумму на содержание; а в последнем служить для нее обеспечением; за три месяца до ее замужества, он отдалял ее от своего ложа.

Вышедшая таким образом замуж пленница вступала во все права законной жены, взятой из свободного состояния: муж мог с нею развестись не иначе, как формальным порядком, и потом снабдить ее всем тем, что следовало бы по закону его «настоящей» жене.

Но если сам владелец желал удостоить свою рабу почетным званием жены, тогда положение ее весьма немного улучшалось, и также мало получала она личных средств: сделавшись женою своего хозяина, она становилась на низшую степень семейной иерархии. И каковы бы не были ее личные достоинства, она не могла пользоваться теми правами, которые предоставлены другим женам, взятым из свободного состояния. Для нее не было даже развода: муж-хозяин, мог продать, подарить, даже убить свою жену, если не имел от нее детей. Если же они были, то вместо развода он отпускал ее на волю, или выдавал замуж за другого, соблюдая при этом тот же трехмесячный срок и даже удаляя ее на это время из своего дома совсем. Во всяком случае, дети пленницы были лишены прав, присвоенных другим детям их отца. В случае же отпуска на волю, или выдачи пленной жены замуж, они могли, по желанию отца, остаться при нем или идти вместе с матерью.

По смерти мужа-хозяина, пленница-жена поступала в полное распоряжение его родственников, и если он не успевал дать ей свободу, или не оставил на этот счет завещания, то родственники могли продать ее, как простую невольницу.

Действию всех этих правил подлежит жена Шамиля, Шуаннет.

Наконец, вот постановление на счет несовершеннолетних пленниц христианок: до семилетнего возраста они жили в домах горцев на правах их собственных детей, только имена давали им мусульманские тотчас по вступлении в дом. С семи лет их начинали учить молитвам и вообще наставляли в правилах мусульманской религии, однако, без всякого принуждения. С десяти лет до тринадцати, они подвергались за леность, или нежелание изучать свои будущие религиозные обязанности легким исправительным наказаниям. С тринадцати до пятнадцати лет их подвергали за это наказаниям более жестоким. В пятнадцать лет, пленная христианка должна была окончательно сделаться мусульманкою, в противном случае ее ожидала смертная казнь. С пятнадцати лет, обращенная в ислам христианка, вступала во все вышеизложенные условия взрослой пленницы. Все это ожидало несовершеннолетнюю девочку в обоих случаях: находилась ли она в плену со своею матерью, или без нее. В случае выкупа или размена пленных, малолетние христианки возвращались горцам в тех только случаях, если были в плену вместе с матерями. В противном случае они оставались в горах для обращения к исламу. Точно также поступали горцы в отношении христианских детей мужского пола.

26-го сентября. В происходившем сегодня разговоре, между прочим, открылось, что прапорщик милиции Даудиляу, о котором было упомянуто в предыдущем дневнике, – знает месторождение в Дагестане многих металлов и минералов, а потому может быть весьма полезен при геологических изысканиях и разведках.

30-го сентября. В доме Шамиля все здоровы, поправляется и Омар, о безнадежном состоянии которого домашний доктор Шамиля заявлял в прошедшем месяце. Сам Шамиль предался затворничеству больше, чем когда-нибудь: ожесточение, с которым он в последнее время начал читать свои книги, по словам его домашних, не имеет примера во всей прежней его жизни. Чтобы не лишаться этого наслаждения ни на одну минуту, он устроился в своем кабинете таким образом, что отстранил всякую необходимость не только вставать, но и приподниматься на своем ложе для того, чтобы переменить книгу, или взять ту, которая нужна для справок.

Настроение свое он объясняет таким образом: «в наших книгах написано, что человеческий век определен Богом в шестьдесят лет, Гази-Магомет (Кази-Мулла) умер раньше этого возраста. Мне тоже остается жить не долго; поэтому я должен теперь думать как можно больше о том, что будет со мною после смерти; в книгах написано об этом в полной подробности, а кроме того, в них так много есть еще хорошего, что чем больше я их читаю, тем больше читать хочется».

Сын Шамиля, Гази-Магомет, говорит, что теперешнее исключительное расположение духа образовалось в нем со времени последней болезни, расположившей его к мнительности: он вообразил себе, что должен скоро умереть, и с тех пор начал приготовляться к смерти.

За октябрь 1860 года. 2-го октября. Известно, что племена, населяющие Кавказский перешеек, говорят бесчисленным множеством наречий, ни мало не похожих друг на друга, за исключением немногих Арабских и Русских слов, вошедших в состав языков в виде технических терминов по части религии, администрации и в некоторых других случаях. Шамиль говорит, что в Дагестане есть много селений, отстоящих одно от другого в 2-х – 3-х верстах, где жители говорят столь различными наречиями, что не понимают друг друга. Всех наречий в Дагестане, по словам Шамиля, гораздо больше 40; в 20-ти деревнях Наибства Гази-Магомета, между которыми были в 15 и 20 дворов, жители говорили 11 различными наречиями, независимо общего почти всем Аварского языка. О причинах этого вавилонского смешения языков, сообщено мне следующее поверье.

Знаменитый полководец Искандер Зюлькурнай (Александр Македонский), «покоривший весь свет и обошедший его с востока на запад, и с запада на восток», избрал Кавказ местом ссылки для негодяев всех наций, находившихся под его державою. Поселившись в новом отечестве, люди эти не изменяли своих старых привычек, и в сношениях между собою, а также и с туземцами, не замедлили обнаружить беспокойный свой характер, постоянно служивший поводом к неприязненным действиям между самыми близкими соседями. Враждебные их отношения поддерживались беспристрастным проявлениями насилия и своеволия, не стесняемых правительственными мерами, вследствие пренебрежения, с которым Искандер смотрел на свою Кавказскую колонию. Зародившаяся таким образом в населении колонии взаимная ненависть, при совершенном отсутствии международных сношений, замкнула жизнь горца в тесных пределах его деревни и, таким образом, способствовала к охранению местных наречий, а в характере народа утвердила те хищные стороны, проявление которых мы так часто видим теперь и которые образовали почти в каждой деревне множество партий, готовых растерзать друг друга на части.

Стр. 1459 …Среди этой-то ненависти и этого кровопролития, получил свое начало известный обычай Канлы, который иначе кажется и не мог возникнуть. Неудобства и недоразумения, порождаемые многочисленностью и разнородностью наречий в Дагестане, отчасти сглаживаются посредством Кумыкского языка, который на всем пространстве восточного Кавказа играет такую же роль, какую в Европе играет Французский язык: зная по-Кумыкски, можно без особых затруднений проехать по всему Дагестану, не имея переводчика, потому, что в каждом ауле какого бы то ни было общества, наверное, найдется несколько человек, говорящих по-Кумыкски.

С этим последним языком горцы знакомятся еще в детстве от пленных Кумыкских женщин, которые, будучи известны в Дагестане особенною способностью ходить за детьми, – обыкновенно исполняют в домах своих владельцев обязанности нянек, и даже им поручают полное воспитание детей, как это ведется и до настоящего времени в доме Шамиля.

6-го октября. Странным кажется то обстоятельство, что Шамиль, которого можно назвать хорошим полководцем в горной и в особенности в народной войне, терпеть не мог так называемых военных хитростей. За двадцать пять лет войны с нами, он ни одного раза не употребил их, он не устроил ни одной засады, не сделал ни одной фальшивой диверсии с целью разделить наши силы. Все подобное он ненавидит от глубины души и считает ни больше и ни меньше как величайшею гнусностью, как делом в высшей степени недобросовестным, на которое и сам он никогда не покушался и подчиненным запрещал употреблять, из опасения навлечь на себя насмешки неприятеля и неуважение соотечественников.

Чаще всего приходилось ему делать подобные увещания известному Наибу Малой Чечни, а впоследствии Мудиру, Ахверды—Магома, который в противоположность Шамилю имел чрезвычайно сильную наклонность ко всякого рода военным хитростям.

– Эй, не делай этого, Ахверды-Магома! Говорил ему Шамиль: знаешь, какой конец будет твоим обманам: Русские перестанут уважать тебя; свой народ не будет тебе верить, да и я отступлюсь от тебя: ты мне будешь очень противен.

Впоследствии (в средине сороковых годов), Ахверды-Магома сознавался Шамилю, что с ним действительно случилось все то, что он предсказывал. Эта черта прямодушия Шамиля опровергает составившееся у нас о нем невыгодное, и правду сказать, нелепое мнение.

21-го октября. Недели две тому назад, Шамиль объявил мне, что он хотя и поручил Гази-Магомету и Абдуррахману познакомить меня со всеми подробностями своего Низама, но в виду того, что Абдуррахман только грамотен, но по этой совсем не сведущ, а Гази-Магомет может объяснить один лишь текст Низама, да и, то по всем отраслям управления; а почему та или другая статья постановлена, – того не знает, то по всем этим причинам изложение своего Низама во всей его подробности, он решился принять лично на себя, с тем однако условием, чтобы не стеснять его во времени и не требовать слишком точной последовательности в изложении, чего я просил от молодых людей, рассчитывая устранить этим большую часть затруднений по приведению частей Низама в систематический порядок.