Шамиль – имам Чечни и Дагестана. Часть 2

Стр. 1427 …В первом случае, убийца имел только одно средство спасти свою голову: бежать к Русским, и объявить, что он желает помириться. Но прежде чем достигнуть этого, ему приходилось испытать много нелегких ощущений: пока не введет он в Русские пределы и не явится Русскому начальству, – ему нельзя было вздохнуть свободно, и ни на одну минуту не мог он считать себя в безопасности. Все, что встречалось на его дороге: лес, гора, куст, овраг, – все грозило ему засадою; везде и во всем ожидали его встреча с врагом. Немного и в жилых местах находил он таких преданных друзей, которые согласились бы дать ему в своих домах пристанище, хотя бы для ночлега: в редкой деревне не было кого-нибудь из родственников и друзей убитого им человека, которые или немедленно дадут знать о прибытии в их места убийцы, или сами постараются захватить его; и тогда, часть мщения, может пасть и на гостеприимных хозяев, которые очень хорошо знают, что в этом случае до кинжала менее нежели один шаг. Известие же об убийстве облетало страну так быстро, что почти всегда опережало в пути убийцу, который должен был днем скрываться в лесу, или в непроходимых ущельях гор, а ехать мог только ночью.

Между тем, пока он странствовал, родственники его старались склонить кровомстителя к примирению, выставляя ему на вид ту простую истину, что убитого воротить уже нельзя; а между тем, если дело кончится мирнолюбовно, то это будет и для Бога приятно и для него выгодно.

Нередко случалось, что «обиженный» соглашался, и объявлял свои условия. Тогда родственники обидчика, сделав их возможно для него выгодными, давали ему о том знать, и он если был согласен, немедленно возвращался, расплачивался со своим мстителем и становился большим его приятелем, «кровным братом», что иногда бывает важнее звания родного брата, потому что налагает на бывших врагов обязанность быть полезным друг другу, и в случае надобности умереть друг за друга. О предмете же ссоры не было и помину, и дело это предавалось забвению на вечные времена. Но случалось иногда, что убийца или кровомститель не соглашались помириться; или же последний предлагал такие условия, которых, при всем желании первого, невозможно было выполнить. В таком случае, Канлы продолжалось до тех пор, пока обидчики не попадались в руки обиженного, или время и размышления не смягчали требовательности последнего.

Бывали также и такие примеры, что убийца оставался дома и спокойно выжидал, что с ним будет, подобно тому, как делалось в тех местах, где это составляло обычай. Но здесь такой поступок был не что иное, как самонадеянность, основанная на сознании превосходства своих сил, делавшая убийцу недоступным для мщения слабого мстителя. В этом случае, грубость физической силы, злоупотребление материальными средствами и наглое пренебрежение к правам другого и ко всему, что отзывается законом, обнаруживались во всем своем апогее. Против этих то «сильных земли» преимущественно были направлены строгие постановления Шамиля. В последствии можно будет убедится, что и действительно эти люди должны были более нежели кто-нибудь быть недовольными действиями Шамиля.

Несмотря на благоприятные условия, окружавшие такого убийцу, жизнь его все-таки была не вполне обеспечена, и точно также завесила от несчастливой встречи с противником, как и жизнь убийцы – бедняка. Кроме того, и шансы их легко могли измениться, потому, что если слабый бедняк не мог сделаться вдруг сильным богачом, то этот последний легко мог обратиться в самого бедного голяка, и тогда они менялись ролями.

Но чаще всего случалось то, что родственник убитого обращал свое внимание на родственников убийцы, если последний успевал скрыться. Тогда кровомщение принимало грандиозные размеры: мститель и его родственники в свою очередь подвергались мщению, которое потом снова обращалось на противников. В результате всего оказывался излишек: каждая сторона считала, что от нее пало жертв гораздо более, нежели сколько по справедливости следовало, и вражда становилась нескончаемою. В подтверждение этого, приведено несколько примеров, между которыми один в особенности отличается своим кровавым свойством и отсутствием здравого смысла. Это случилось в ауле Чох в Кази-Кумухе.

Один молодой человек, желая жениться на любимой им девушке, сделал предложение ее родителям. Не стесняясь полученным отказом, он возобновлял свое предложение еще несколько раз, но все с одинаковым неуспехом. Наконец, раздраженный неудачею, он является к отцу своей любезной и требует объяснения, по какой причине он не хочет отдать за него свою дочь? Отец весьма прямодушно отвечает, потому, что не хочет. Тогда влюбленный молодой человек вынимает кинжал и всаживает его в живот старика. Но старик очень хорошо предвидел с каким намерением задорный горец мог прийти к нему в дом, и в то самое мгновение, как тот брался за кинжал, – старик выхватил из-за пояса пистолет и, выстрелил в грудь будущего зятя, упав вместе с ним мертвым. На выстрел и на шум, произведенный домашними старика, сбежались соседи, между которыми были родственники обеих жертв. Без лишних околичностей взялись они за кинжалы и тут же отпраздновали тризну по убитым: произошла резня, в которой 25 чел. легли в продолжении самого короткого времени. Не довольствуясь этим, оставшиеся в живых родственники еще долго вели Канлы самым ожесточенным образом. Наконец соседям и друзьям их удалось кое-как свести запутавшиеся счеты, и склонить врагов на мировую.

Горские общества, в которых существовал обычай оставаться убийце в своем доме, руководствовались вышеприведенною истинною о неисправимости совершенного убийства, о бесполезности мщения за него и о выгоде полюбовной сделки. В этом случае, они могли назваться цивилизованными в сравнении с прочими обществами, где этого не было, потому, что хотя подобное убеждение имело в своем основании корыстолюбие, но посредничество, со стороны властей, допускавшиеся в делах кровомщения, – показывало некоторое стремление к усовершенствованиям по части юстиций.

Тем не менее, кровомститель не был обязан заявлять свою обиду в суд, или начальству: если хотел, то он имел полное право сам искать себе удовлетворения.

В последнем случае, он начинал свое дело тем, что при помощи родственников разрушал дом убийцы до основания; а если, по каким-нибудь причинам, нельзя было сделать этого с домом, то разрушению подвергалась какая-нибудь часть его: конюшня, сарай, клеть, или что-либо из движимого имущества, и если попадался при этом убийца, то его по степени кровожадности противника тут же предавали смерти, или представляли в суд.

Если кровомститель, не желая прибегать к самоуправству, требовал посредничества суда старшин, то суд этот, выслушав, жалобу, старался прежде всего склонить обиженного на мировую и, если это не удавалось, то дом убийцы предавался разорению уже официальным порядком, а сам он изгонялся из деревни навсегда. Но и за тем «обиженный» не всегда считал себя удовлетворенным вполне: если только не был он совершенно бессилен, то и по исполнении судейского приговора, он находил справедливым мстить убийце на смерть.

Стр. 1428 …Но такие скорые и действительные меры могли быть употреблены только против такого убийцы, который не имел никакого значения. С убийцею же богатым и сильным, дело кончалось по большей части мировою, и не редко на тех условиях, какие считал достаточными сильный противник.

Из этого видно, что правительство пользовалось весьма набольшею самостоятельностью и столько же мало могло служить защитою слабым и угнетенным, а потому и между приведенными двумя способами кровомщения не могло существовать значительной разницы: в основе обоих лежало то же своеволие и тот же гнет сильного над слабым. В Кородинском обычае было, по крайней мере, хорошо то, что дела кровомщения почти на половину оканчивались мирным образом; тогда как в обществах не столь цивилизованных, как например в Гидатлинском, не было почти ни одного дома, где бы ни пахло кровью.

Когда кровомщение доставалось малолетним, то во всех обществах, как в образованных, так и в невежественных, убийца оставался дома, проживая иногда рядом с будущим своим мстителем. В ожидании его совершеннолетия, никто не смел тронуть убийцу, или сделать малейший упрек, хотя бы преступление его было самого вопиющего свойства. Если это был человек порядочный, то он старался в это время сойтись с малолетним и с его воспитателями, чтобы постепенно приобрести их расположение и в последствии, к наступлению совершеннолетия, устроить мировую. Чаще всего, это удавалось. Но случалось и то, что убийца, не расположенный искупить свою вину, – устраивал заблаговременно свои домашние дела и, не дожидаясь совершеннолетия, бежал к Русским, нередко оставляя на память родне еще какой-нибудь кровавй знак.

Рассказав эти обычаи, следует повторить еще раз, что все приведенные положения очень много разнообразились внешними условиями, в которых находились враждующие стороны. Эти условия, парализируя действия закона (если только он был) и правительства, делали их совершенно бессильными; вернее же сказать: ни того ни другого не было в этой классической стране своеволия и беспорядка. Только человек, лишенный ума, да грудной младенец, не могли заметить неестественности и пагубностных последствий такого хода дел. По своему разительному сходству с тем и другим, не замечали ее и горцы. Из них из всех, может быть, один только Шамиль смотрел на это вполне трезвым взглядом; и вот он «взял в одну руку шашку, а в другую Коран», и с помощью этих средств воспитывал и наставлял на ум своих неразумных детей.

– Я требовал только того, что написано в Коране, неоднократно повторял он, рассказывая мне подробности Канлы: – от себя же, я ничего не прибавлял… Но за неисполнение предписаний Корана, я беспощадно рубил головы, потому, что в Коране записано пророком только то, что сказал ему Бог; а кто не исполняет повеление Бога, тот не должен жить ни одной минуты…

Реформы, произведенные Шамилем по части кровомщения, были немногосложны, но по результатам очень капитальны. Основываясь на постановлениях Корана, он объявил, что хотя всякая пролитая кровь непременно требует для своего возмездия крови же, но она должна быть обращена на того именно кто ее пролил. Поэтому, строго воспретив кровомстителям обращать свою месть на родственников убийцы, он объявил неисполнителей этого ослушниками против Корана, а следовательно подлежащими смертной казни. Несколько голов, снятых вслед за изданием этого постановления, доказали справедливость и непреложность его, а вместе с тем, упокоили и большинство населения, оградив слабых от слепой и безумной ярости их старших братьев. Эти последние убедились теперь, что настало то время, когда для того, чтобы убить человека, нужно по крайней мере подумать о том, как бы удобнее это сделать; потому что кроме живых врагов кровомстителей, противником их являлась какая-то сила, от которой не могли они спастись ни в своем, ни в чужом обществе, и которая более нежели когда-нибудь заграждала им дорогу к Русским. Пробираясь в наши пределы, убийца непременно должен был заехать в какую-нибудь деревню, чтобы запастись съестными припасами, или, по крайней мере, подкрепить свои силы; потому, что он оставлял родину всегда внезапно, впопыхах. Часто не имея возможности захватить с собою кусок хлеба. Но теперь в каждом селении, кроме родственников и друзей убитого им человека, его ждали: или старшина с десятскими, или наиб с мюридами. Кроме частных сведений о происшествии, они получали еще официальное от начальства той местности, где происшествие случилось. Так как всякий горец, отправляясь из своего наибства в соседнее, должен был, по заведенному Шамилем порядку, запастись от своего наиба билетом, удостоверяющим его личность, а также надобность, которую он имеет, и срок отпуска, – то убийца, вздумавший заехать в населенные места без этого вида, был бы немедленно открыт и отправлен за караулом в свое место.

Эта последняя мера и была тем невиданным до тех пор врагом, которого убийца встречал везде, где не появлялся.

Вторым распоряжением Шамиля было запрещение разрушать недвижимость убийцы. Ослушники делались ослушниками против Корана. Основанием этой меры послужили две причины: во-первых, в Коране об этом ничего не сказано, а во-вторых, предлагая настоятельно горцам «Дийэт», Шамиль находил свое распоряжение необходимым между прочим для того, чтобы не отнимать у ответчика средств к уплате за пролитую им кровь.

Говоря об этом, Шамиль выразился таким образом: – Я думал, что дом убийцы совсем не виноват в том, что сделал его хозяин, а между тем последний поневоле должен был бежать из деревни, потому, что заплатив цену крови, он часто лишался возможности снова устроить свое хозяйство, в если бы и смог он это сделать, то все-таки новые постройки кололи бы глаза многим, да и хозяину их было бы не совсем ловко.

Все прочие постановления Шариата, введенные Шамилем, заключались в следующем:

Родственник убитого мог расправиться с убийцею сам, если имел на то возможность, т.е., или убить его, или взять цену крови, не обращаясь к посредничеству начальства. Но в первом случае, он обязывался представить доказательство того, что поступил основательно. Гораздо было для него выгоднее заявить свою обиду начальству: тогда, если убийца не успевал скрыться, его брали и отдавали в руки мстителя, предложив наперед последнему взять цену крови. Если же убийца скрывался, то сведения о нем сообщались во все наибства, с требованием высылки его в свое место тотчас как будет пойман. Кроме того, кровомститель имел право отправиться на розыск сам, и ему предоставлялись тогда от начальства всякие к тому средства.

В отношении малолетних кровомстителей, постановления остались те же. Шамиль дополнил их только тем, что вменил воспитателям в непременную обязанность внушать своим питомцам желание окончить дело миролюбиво. Ответчиков он также обязал употреблять к тому все свои старания, и кроме того, учредил за ними бдительный надзор, лишавший их возможности уклониться от должной ответственности.

Стр. 1429 …За кровь, по Шариату, установлена была следующая такса: За всякого мусульманина убийца должен был заплатить 100 верблюдов или деньгами 80 тун. (800 р.с.), за иноверца – треть этой суммы. За пленного ответственности совсем нет, исключая той платы, которою убийца должен был удовлетворить хозяина убитого, по взаимному соглашению. Плата всегда была самая ничтожная. Цена крови была одинакова для всякого пола, возраста и звания.

Кровомститель мог взять цену крови и меньше установленной. Если же убийца не соглашался, или не в состоянии был заплатить требуемой суммы за кровь, а мститель не желал оказать ему снисхождения, – то первого предавали в руки последнего, который немедленно лишал его жизни. Исполнив это, или же взяв цену крови, кровомститель считался вполне удовлетворенным.

Исключения из этих правил не было ни для богатого, ни для сильного, ни для наиба, ни для самого Имама. Если кровомтитель, предоставив решение своего дела начальству, имел причины быть недовольным распоряжением его относительно розысков убийцы, медленности, или несправедливости приговора, – то жаловался начальству высшему и наконец, Имаму, от которого исходили повеления, не допускавшие отлагательства и не встречавшие ни апелляции, ни ропота на несправедливость решения.

Заметное уменьшение процессов по поводу кровомщения, и напротив того, увеличение числа случаев миролюбивого окончания их показало, что меры, принятые Шамилем, были очень действительны и что реформатор в совершенстве знал дух своего народа и вник во все особенности его характера. И если бы последние восемь или десять лет своего Имамства, Шамиль был также деятелем и также настойчиво входил во все подробности своего управления, как делал это прежде, – то очень может быть, что ему довелось бы насладиться более зрелыми плодами своих трудов, а это самое, без сомнения, на половину бы уменьшило хлопоты, которые предстоят Русскому Правительству по части кровомщения. Во всяком случае заслуга Шамиля в деле Канлы велика.

30-го апреля. Сегодня Шамиль рассказал мне об одном способе лечения в горах глазной болезни. Способ этот очень прост и, судя по его описанию, принадлежит к разряду так называемых симпатических средств.

Больному (всякого возраста) ежедневно промывают глаза молоком женщины, в первый раз сделавшейся матерью. Непременным условием при этом полагается, чтобы первенец этот была девочка. Предварительно употребления, в молоке разводят небольшое количество сахару. О пользе этого лекарства «написано в книгах», и, по словам Шамиля, действие его, в самом деле, весьма целебно.

Тем не менее, целебного свойства этого незаметно на Софият, пятилетней дочери Шамиля от Шуаннет. В первый раз начала она страдать глазами три года тому назад. Женское молоко помогало ей, но ненадолго: болезнь возобновлялась неоднократно, и, между прочим, в последний раз во время пребывания семейства Шамиля в прошлом году в Темир-хан-Шуре. За время же путешествия в Калугу, болезнь значительно усилилась, так что с прибытием сюда сделалось довольно сильное воспаление. Через короткое время, вследствие возмутительной нечистоплотности, в которой содержались маленькие дети Шамиля в первой месяц пребывания их в Калуге, воспаление достигло высокой степени, а через несоблюдение самых необходимых диетических условий (Софият постоянно дают мед, разные сладкие и жирные кушанья), – на глазах ее стали показываться темные пятна и легкие бельма. Но все же, это нисколько не побуждало ее родителей просить медицинского пособия; только тогда, когда мне случилось увидеть эту девочку, Шамиль склонился на мои убеждения, и с согласия Шуаннет решился допустить медика осмотреть ребенка.

Доктор Кричевский признал болезнь Софият последствием золотухи и, невзирая на зловещие размеры ее, объявил, что он излечит ее радикально, если только все его требования будут выполнены в точности, причем предупредил, что отступление от предписываемых им условий будет иметь скорым результатом слепоту. Напуганная этим предсказанием, Шуаннет прислала сказать мне, что готова изрезать свою дочь на части, лишь бы не дать ей ослепнуть.

В самом непродолжительном времени оказалось, что для горских женщин обещание и исполнение не имеют между собою ничего общего, по крайней мере, в некоторых случаях.

Назначив соответственные болезни фармацевтические средства и диету, а также строго предписав наблюдать величайшую опрятность и чистоплотность, доктор повторил обещание вылечить Софият в течение двух месяцев.

Лишь только началось действие мушки, Шуаннет сорвала ее, чтобы прекратить слезы ребенка. На мои убеждения, она отвечала собственными слезами и просьбою принять на себя труд исполнять (самому) докторские предписания, потому, что сама она не в силах этого сделать, а другим Софият не дается.

Выдержав полное действие мушки, девочка начала уже привыкать и к рыбьему жиру; но матери ее продолжительность лечения, а в особенности диеты, показалась несообразною со здравым рассудком; исполняя прихоти ребенка, она начала давать больной и мед и все, что только может быть в ее болезни вредно, а в заключение, взяв на свою обязанность поддерживать произведенную мушкою рану и давать рыбий жир, – она прекратила и то и другое. Предписание доктора о соблюдении опрятности и о предохранении глаз от действия света тоже оставлено без внимания, а чтобы распоряжения эти не дошли до моего сведения и не встретили оппозиции, Шауннет перестала отпускать ко мне свою дочь; на вопросы же о состоянии ее здоровья, я получал каждый раз самые благоприятные ответы. Наконец, уже сам Шамиль привел ко мне Софият и просил осмотреть ее глаза, находя, что они очень нехороши. Это действительно было так: бельма и пятна увеличились, и девочка не могла смотреть против самого слабого света, а окружающие предметы едва различала. Призванный доктор объявил, что теперь он уже не в состоянии ей помочь; но что есть еще одно весьма нелегкое средство возвратить ей зрение, и то не вполне, именно: освободить больную из под родительского надзора и предать ее в глазную лечебницу, в противном же случае, Софият должна окончательно и неизбежно ослепнуть.

На первую часть этого сообщения Шуаннет отвечала по-прежнему – слезами и выражением готовности подвергнуть свою дочь всевозможным истязаниям. Относительно же предложенного средства, она торжественно объявила: «пусть лучше умрет она, нежели я с нею расстанусь».

К чести Шамиля следует сказать, что он, не задумываясь, изъявил согласие отдать Софият на попечение Русских. Если же не восстал против упорства Шуаннет, то собственно на основании существующего у горцев обычая, по которому малолетние дети находятся в полном распоряжении у женщин, а мужчины ни в каком случае не должны мешаться в их женских делах.

Таким образом, если дочь Шамиля лишится зрения, то причиною этого будет не отсутствие в докторе искусства или усердия, но единственно упорство Шуаннет.

Письмо Шуаннет к Якову Улуханову (на Русском языке). Любезный братец Яков Иванович! С большим удовольствием пользуюсь предстоящим случаем, чтобы засвидетельствовать вам мое глубокое почтение и родственную любовь. Имам, муж мой, также свидетельствует нам свое почтение и мы оба просим вас передать от нашего имени эти родственные чувства всем нашим добрым родственникам. Письмо это доставит вам Гази-Магомет. Прошу вас, любезный братец, а также и всех наших уважаемых родственников, оказать ему такое же гостеприимство, как бы мне самой: Гази-Магомет вполне заслуживает уважения всех людей своими высокими достоинствами и прекрасными качествами своего сердца. Исполнив мою просьбу вы доставите большое удовольствие и мне и Имаму. Ваше гостеприимство и внимание, которое вы окажете Гази-Магомету, мы будем считать большим для себя одолжением.

Стр. 1430 …Жизнь наша в Калуге продолжается по-прежнему, в совершенном довольстве и спокойствии. Благодушный Государь пожаловал Имаму еще 5 т.р., и мы теперь живем в полном изобилии. Всех нас очень сокрушает мысль, что когда-то настанет время, когда мы будем иметь возможность представить Ему хоть какой-нибудь знак душевной к Нему признательности, сделать для Него полезное или приятное. Пока нам остается только молиться за Него. Мы молимся за Него горячею молитвою, молимся каждый день: Имам всем нам приказал это; но если бы он и не приказал, мы сами бы молились также горячо и также усердно.

В настоящее время, когда с наступлением весны на деревьях и на земле показалась зелень, наш прекрасный дом сделался еще лучше: из него можно видеть на очень далекое пространство, и везде на этом пространстве видим мы зеленые горы, зеленые леса и много деревень, окруженных зеленью. Я не знаю, чего еще нам желать: мы счастливы, благодарим Бога и благословляем Государя. От души желаю и вам такого же спокойствия душевно, каким наслаждаюсь я.

Прошу вас, любезный братец, исполнить одну мою просьбу: потрудитесь засвидетельствовать мое душевное почтение супруге и дочери вашего Моздокского коменданта, и сказать им, что я много благодарю их за оказанное мне внимание, и что никогда его не забуду. Вместе с тем прошу вас убедительно, не отказываться написать к нам когда-нибудь хотя бы несколько строчек: ваши письма доставят нам большое удовольствие, и мы за них будем вам очень благодарны.

Поручая себя вашей доброй памяти и желая вам всего лучшего в жизни, остаюсь любящая вас сестра, нуждающаяся в помощи Божией, Шуаннет жена Шамиля. Нуждающийся в помощи Божией чужестранец Шамиль.

Письмо Магомета-Шеффи и жены его Аминат. Любезным родителям: Хаджи-Асамму и Хадидже, братям: Исмаилу и Алию, сестрам и всем прочим родственникам.

Мир и благословение Божие! Во-первых, желаем быть вам под покровительством Всевышнего, во-вторых, уведомляем вас, что мы живы и здоровы, живем спокойно и счастливо, во всяком довольствие, без тоски и печали, опечаливает нас только то, что мы живем в разлуке с вами, но таково предопределение Всевышнего, Он делает со своими рабами, что Ему угодно. Не беспокойтесь об нас; нам здесь так хорошо, что лучшего, и желать нельзя. Государь Император все более и более увеличивает к нам свое Монаршее благовония: вместо 10-ти т., которые получали прежде, теперь получаем мы 15 т., да наградить его Бог за это, Он поступает с нами, как отец с малыми своими детьми. Извещая вас об этом, надеемся на ваше великодушие, что и вы не оставите нас в неизвестности о своем положении. Прошу тебя, любезный брат Исмаил, поцеловать за меня любезных детей твоих: Аминат и Исхака, нам очень бы хотелось посмотреть на них. Писано в Калуге 1278 года 22-го числа месяца Шуаля. Бедные, нуждающиеся в помощи Божией, Магомет-Шеффи и Аминат.

Письмо Абдуррахмана к Джемаль-Эддину. Любезный родитель Джемаль-Эддин, мир вам и благословение Божие, да сохранит вас Бог от всяких неприятностей. Получим ваше благородное письмо, мы оказали ему должное уважение. Положили его на голову и глаза, приняли его как дорогого гостя словами: просим покорно, добро пожаловать письмо хорошего писателя!