Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Ортлиб Совиннак принял его, словно большую ценность.

– Благодарю, – ответил он. – Не смел надеяться, что ваши маленькие ручки, мона Махнгафасс, удостоят этот старый плащ такой милости. Позволите ли вы мне… Я, конечно, не рыцарь, да и это против моих обычных правил, но… Окажете ли вы мне честь стать вашим защитником?

– Это для меня великая честь, господин Совиннак, – не вполне понимая градоначальника, ответила удивленная Маргарита.

Градоначальник поклонился ей, прикладывая правую руку к сердцу. Незнакомая с учтивой культурой девушка, подумала, что это обычное прощание и хотела присесть в ответном поклоне, но Ортлиб Совиннак, догадавшись о ее неискушенности, сам взял ее левую руку и поцеловал ее. Затем он посмотрел Маргарите в лицо – и будто не мог оторвать глаз: так ему нравилось лицезреть горячее обожание красавицы, польщенной и мгновенно порозовевшей в щеках.

– Пойдем, Ортлиб, я провожу тебя до ворот, – вмешался Огю Шотно.

Распрощавшись с дамами, мужчины вышли в ночной сумрак. Всю недолгую дорогу до Восточных ворот замка, градоначальник молчал и хмурился. Он быстро топал тяжелыми шагами, слегка наклонившись вперед, словно сражался с ветром. Плащ висел на его полусогнутой руке. Огю, хотя был выше градоначальника, почти бежал за ним, иногда подпрыгивая. Казалось, что он не бежит, а семенит шаги своими долговязыми, тонкими ногами. Ортлиб Совиннак нарушил молчание у самых ворот.

– Ну почему? – риторически спросил он. – Почему единственный, кто так на меня смотрит… Единственная женщина… Почему ее чистота принадлежит другому?

– Ооортлиб, да ради бооога, – схватил Огю приятеля за плечо, останавливая и разворачивая его к себе. – Не сходи с ума! Девчонка сейчас тебе благодарна – это да, но ты же знаешь: пройдет немного времени, и она станет, как все, кого ты знал до этого – привыкнет, забудет, а после ворчать от недовольства примется. Не останется и следа от ее признательности, – уж такие мы, люди. Всё добро, что мы делаем или нам делают, однажды стухнет, как протухает уже выловленная рыба… Ты сам всё понимаешь!

Градоначальник тяжело посмотрел на Огю Шотно. В глубине души он признавал, что его приятель не ошибается, но не хотел в тот же миг в это верить, не хотел терять приятные для него впечатления или разочаровываться в них. Он кивнул Огю Шотно и молча пошел к навесу для лошадей, где его ждали два услужника и большой вороной конь.

________________

Вернувшись домой, Огю Шотно устроился на скамье в гостиной с новым бокалом тутовой наливки, хотя уже настал час Воздержания. Маргарита и Марлена переоделись, помыли посуду и наводили порядок в обеденной зале.

– Прости меня, – сказала Маргарита, замечая подавленность Марлены. – Я не знала… Знала с мушку, – вспомнила она рассказ Иама. – Прости, я и правда дуреха… Зря заговорила про то чудовище.

Марлена дернула кончиками губ.

– Твоей вины нет, – печально ответила она, красиво расставляя свои лучшие керамические тарелки на открытые полки буфета. – Я боюсь войн… Боюсь и дальше терять родных. Я должна была тебе сама рассказать о той ночи… Когда на Лирхготбомм напал Лодэтский Дьявол.

– Иам немного сказывал. Что если ночью не горел маяк, то суда не могли заплыть в ваш городок, но Лодэтский Дьявол смогся. И убил всех защитников. Ваших братьев… Кажется, двух его двэнов и одного триза. Он тоже сильно его боялся…

– Да, мы так дрожали перед его головорезами! Иначе их не назовешь – подлинный сброд… Кто в чем, как разбойники. А кто-то полуголый и с безумными глазами. Кто-то в цепях… Цепи эти были в крови, – закрыла на мгновение глаза Марлена. – Нас разбудил колокол. Мы едва оделись и побежали к храму, надеясь, что там безопасно. Наш Лирхготбомм маленький: всего пару тысяч жителей и один храм… Помню, сперва была сильная гроза: небо разрывало от молний и грома, шел ливень. По дороге к храму, мы увидели, как у маяка убивали воинов, может быть, даже наших братьев… Мои сужены еще не достигли возраста Посвящения, а тризу четырнадцати не исполнилось. Жениться и завести семью успел только один сужэн… Потом мы в храме закрылись, а эти безбожники выломали двери и ворвались туда… Лодэтчане недалеко ушли от своих соседей, северных варваров, – приняли веру сто лет назад, и они сами еще наполовину язычники, а те, кто служат Лодэтскому Дьяволу, они худшие из худших – у них нет и малейшего почтения к святому дому. Других он к себе не берет… Людей сгоняли на площадь у храма. Иам был рядом, я обнимала его – он же спрятал лицо в моей груди, а батюшку отвели к другим мужчинам. Лодэтский Дьявол появился верхом на коне – кольчуга, плащ сверху, и капюшон плаща надвинут на глаза… Дождь кончился, кругом разбойники, ночная тьма, мечутся огни и он такой… Я так Смерть себе представляла… Помню, я всё спрашивала Нашего Господа, почему он оставил нас, – и пришел страшный ответ: внезапно в храм, без грозы, ударила молния – и шатер Юпитера, запылав, провалился внутрь, а небо словно разорвалось от грома. Священники выбегали в горящих рясах наружу… лодэтчане, хоть и помогали сбить с них огонь, хохотали… безумие и дикость кругом… Святое распятие успели спасти, но лик Праматери… А Лодэтский Дьявол смотрел на горящий храм, на то, как в нем горел лик Праматери, и широко улыбался! Я тогда зарыдала, осознавая, что все мы за что-то прокляты Небесами, раз в наш маленький городок пришел сам демон, и куда бы мы не убежали, проклятье останется с нами. Лодэтский Дьявол заметил меня, повернул ко мне коня и приложил палец к губам, приказывая молчать, – вот тогда я хорошо увидела его лицо. И уже его не перепутаю. И еще… Об этом даже Иам не знает, – понизила голос Марлена. – Когда Лодэтский Дьявол смеялся, я видела… У него часть зубов была из серебра!

Маргарита нарисовала на груди крест: о таких чудесах, что зубы могут быть из серебра, она еще не слышала, – это был точный признак колдовского чуда, а значит, и демона.

– А Иам пуще зарыдал, – продолжила рассказ Марлена, – боялся, что его убьют. Он потом еще долго просыпался в криках, – вот я и молчала о зубах… Я до недавних пор вообще отказывалась говорить о Лодэтском Дьяволе, – вздохнула она. – Он мне тоже до сих пор снится – всегда один сон: он уже без коня, но в том же плаще с капюшоном, оборачивается ко мне с пальцем у рта, потом хватает меня и тащит куда-то… А затем я одна во мраке, черно-черном, лежу вроде как нагая и… так мне страшно в той тьме, что двинуться не могу, кричать пытаюсь, да тщетно… Я будто заживо похоронена в том мраке. И ничего там нет, только жужжание мух… они и на мне, и внутри меня… то ли выползают из меня, то ли заползают…

Марлена замолчала, что-то вспоминая.

– И чего былося после? – шепотом спросила снедаемая любопытством Маргарита. – На самом деле, а не во сну…

– Рагнер Раннор сказал, что нам повезло и что им не до нас. Что у нас есть время до рассвета, чтобы вернуться в дома, взять всё, что сможем унести в руках и покинуть город. Что те, кто останутся… что они будут делать с пленниками, что захотят. Отец, я и Иам ушли на юг. Моя двэнья, жена моего сужэна, осталась. У нее была маленькая дочка и престарелая мать… Мне стало известно, что примерно через год она еще одну малышку без супруга родила… Она так там и живет. Все графство Хаэрдмах перешло к Лодэтскому Дьяволу. Мы же, покинув родной край, думали в столицу Бронтаи податься, потом выбрали Лимм – это крупный портовый город. Батюшка смог найти работу лишь носильщиком. Он голодал, трудился по десять часов в день, если не больше. Когда он приходил домой, то не кушал, а сразу спать ложился – я около полугода спящим его и видела. Еще он стал пить куренное вино, как все носильщики и возчики, поскольку зимой оно согревало, хотя имел желудочную хворь. Всё это подорвало его здоровье. Зарабатывать ему удавалось меньше, ведь Лодэтский Дьявол подбирался к Лимму и корабли перестали заходить в этот порт. Капитан одного из торговых судов сказал батюшке, что в Элладанне он точно найдет работу строителя. Его корабль как раз шел в Орензу, и батюшка решился… Нам пришлось миновать воды Лодэнии – и мы снова боялись: и лодэтчане, досматривающие корабль, были страшными, и их море. В Водовороте Трех Ветров налетела буря, и мы чуть не потонули, но я едва это помню – мне всю дорогу было так плохо от качки, что нельзя описать словами. Как оказалось, хуже всего было нашему батюшке, а из-за меня он таился. В Бренноданне его так скрутила боль, что он не мог ходить, но только отпустило – опять в дорогу. На третью же ночь в Элладанне он пропал, думаю, умер прямо на улице – его опять скрутило и в этот раз уже не отпустило. Всё-всё у него украли… Я и Иам отыскали следующим днем его нагое тело на могильной телеге, среди бродяг и висельников, – вытерла слезу со щеки Марлена. – Мы кое-как объяснились с палачами, отдали им два регна, что у нас были, поспешили в постоялый двор за деньгами для успокоения, а его владелец не впустил нас… Не зная, что делать, я и Иам побрели в отчаянии по городу, – так оказались у храма Благодарения. На рынке вкусно пахло свежим хлебом, я вспомнила, что от волнений не кушала сутки… опустилась на колени, обратилась, глядя на храм, к Нашему Господу, призвала его, едва ли веря в отклик… Остальное ты знаешь: Иам украл, попался… Его с шумом поволокли куда-то, меня отталкивали… И когда я была готова пасть в Уныние, появился, как чудо, брат Амадей – и развеялось проклятье, дальше всё пошло на лад… А моему супругу брат Амадей не нравится, – грустно добавила Марлена. – Хотя это он нас познакомил – и всё благодаря Иле, сироте из нашего приюта Святого Эллы. Я и брат Амадей вдвоем уговорили Огю взять несчастного на работу, дать ему кров и пропитание. Иначе что бы ждало его? Но, несмотря ни на что, мой супруг считает, что мне больше подходит общение с епископом Камм-Зюрро из храма Пресвятой Меридианской Праматери. Епископ такой… важный… Мне проще и приятнее общаться с братом Амадеем…

Засыпая, Маргарита размышляла над рассказом своей сестры по мужу. Сжавшись в комок под покрывалом, девчонка в красном чепчике представляла, как Лодэтский Дьявол войдет в Элладанн, и пугалась грядущего. Думала она и о том, что Марлене было еще хуже, чем ей. Маргарита пережила уже много горестей, но вообразить не могла, каково это: беспомощно ждать своей участи перед варварами, чудом избежать надругательства, потом оказаться изгнанной из родного дома и познать нужду, снова бежать, уже в чужую страну, начать всё заново и опять бояться, ведь страшный Лодэтский Дьявол не оставлял в покое Марлену – теперь он подбирался к Элладанну, к ее новому дому, – кошмар, длящийся без конца и края. Еще Маргарита вспоминала слова рыжего оборванца о том, что над войском Лодэтского Дьявола летает демон, делая его непобедимым, вселяя ужас в противника и помогая лодэтскому герцогу. После серебряных зубов девушка начала верить в то, что Рагнер Раннор не только продал душу повелителю Ада, а в то, что он перестал быть человеком и сам сделался демоном, которых она боялась не меньше, чем Конца Света или превращения своей души в призрак.

О демонах мало что знали. Священники их изучали, но своими изысканиями делились неохотно. Одни демоны вызывали мор среди людей и стихийные бедствия. Голод тоже являлся их происками. Другие демоны охотились за душами – их то и боялась Маргарита, боялась стать одержимой, неразумной как Залия, только буйной: кидаться на людей, лязгая зубами, срывать с себя одежду или задирать юбку в храме, видеть то, что сводит с ума и заставляет творить непотребства. Дьяволу прислуживали также свинорылые бесы и рогатые черти. Последние работали в Аду, истязая грешников, оттого времени у них едва оставалось, чтобы портить жизнь людям на этом свете. Бесы, самые ничтожные из адовых прислужников, могли вселиться в скотину, собак или людей, вызвать бешенство, отличное от одержимости демоном выраженной водобоязнью – ведь плавать все адские создания не умели, однако трусливые бесы не могли побороть свой страх и в теле человека. Желая повышения до черта, бесы мучили пьяниц, ревнивцев, сластолюбцев и игроков в кости, туманя разум и внушая нечестивые мысли. Преступники во власти бесов грабили часовни, забирая святое распятие, чтобы его переплавить, оскверняли могилы, убивали в беспамятстве и предавались безудержному, а то и незаконному, распутству. Суд тем не менее снисхождения не проявлял, поскольку бесы дурманили разум и без того порочным людям: верующих, благочестивых меридианцев эти ничтожные слуги Дьявола получить не могли. Другое дело крылатые демоны, аристократы среди нечистой силы. Демон мог извести лукавством даже праведного человека, поскольку видел его душу и знал всё о нем. Проникнув внутрь плоти с согласия обманутого, демон срастался с душой и питался ею, подчиняя себе разум человека и что только не заставляя вытворять одержимого себе на потеху. Если Экклесия признавала власть такой силы над душой и плотью, то преступника старались освободить от демона – и, в случае успеха, былое злодеяние ему прощалось. Тем несчастным людям, кто уже сошел с ума, помочь было нельзя. Их запирали в монастырях и пытались умиротворить благодатным, тихим окружением. Экклесия разъясняла, что души у безумных прежде срока сожгли демоны, оставив пустую оболочку, плоть же помнила боль и продолжала страдать. Помочь можно было тем одержимым, которые еще находились в рассудке, вот только они себя не выдавали и до поры до времени казались самыми обычными людьми.

Вызывали демонов в мир из Ада ведьмы. Демоны могли творить чудеса и всегда отбивали свои услуги сторицей. Возвращаться в Ад они не желали – вызванные раз, ходили среди людей, питаясь их душами. За неимением людских жертв, они вселялись в волков, кусали путников и делали из тех оборотней. Если в колодцах отравлялась вода, падал скот или страшные недуги охватывали целую деревню, то люди понимали: где-то рядом колдует ведьма и недавно она вызвала нечистую силу. Тогда ведьму искали, а обнаружив ее, сжигали, чтобы она прекратила вызывать демонов и губить души. Экклесия наказывала и тех, кто обращался за услугами к ведьмам, колдунам или поклонялся Дьяволу, – последних отлучали от веры, что на деле означало жесточайшие казни, например: свежевание; при сомнениях вызывали на Божий Суд, дабы сам Создатель решал: желает ли он отправить грешников в Пекло или же они невиновны в колдовстве, обмануты и должны жить. Но, как бы то ни было, любая ворожба вела к преждевременной утрате души. Еще поговаривали, что демон мог вселиться в бездушную плоть, – такой человек с демонской душой не веровал в Бога, отличался крайней жестокостью и колдовал, продолжая вызывать своих собратьев в мир людей. Лодэтский Дьявол казался Маргарите именно таким: кровожадным, утратившим веру да с серебряными зубами, возникшими у него путем колдовства, и никак иначе.

________________

В день юпитера, утром сорок третьего дня Кротости, Маргарита, одетая столь же благопристойно, как и на венчании брата, робко входила в храм Благодарения. Она побаивалась общаться с тем, кто нравственно безупречен, страшилась сказать глупость и не понравиться праведнику. Не зря люди предпочитали не донимать Святого расспросами, когда не понимали его поступков, – они не желали явить свое невежество, низменность помыслов и пасть в его глазах. Несмотря на воспоминание о ласковых черных глазах, Маргарита считала брата Амадея строгим в суждениях и оценках: ведь сам Бог тоже был, конечно, добрым, но порой каравшим молнией, милосердным, но неумолимым ради справедливости, – он мог спасти человечество, а мог его уничтожить.

Молодой послушник провел девушку в розовый сад, какой она видела до этого лишь ночью, после единения Филиппа. Аромат сада дурманил разум – хотелось закрыть глаза, грезить и улыбаться. Всюду на кустах, высоких и не очень, тяжелели чаши бутонов. Одни пышно развернули лепестки навстречу солнцу, другие, еще сонные, не спешили хвастаться своей красой. Легкомысленно-розовые, горделиво-желтые, кроваво-красные, непорочно-белые, греховно-багряные, перламутрово-персиковые… Каких только оттенков не увидела Маргарита! Бабочки, словно феи, выбравшиеся из своих душистых жилищ, порхали в набиравшем силу солнечном зное, – не сад, а чудо посреди шумных улиц ремесленников и торговцев, даже не подозревавших, что рядом с ними безмолвствовал рай.

Брат Амадей был в своей обычной грубой рясе цвета земли, с капюшоном на голове. Босыми ногами он стоял на траве, нежно трогал длинными пальцами высокий куст розы у белых перезревших цветов и что-то искал на его стебле.

– Рад видеть. Подойди ближе, сестра, – поманил Маргариту рукой праведник. – Умеешь размножать розы? – слегка улыбаясь, спросил он.

– Нет, – низко кланяясь, ответила она.

– Это очень хорошо – сегодняшний день пройдет не зря. Ты, сестра, узнаешь что-то новое. Я же получу твою помощь. Смотри, – показал он на набухшую почку. – Когда найдешь такую, то срежь ее, оставляя длину в два пальца, – он обстриг ножницами стебель ниже почки. – Как обрезать сверху, я тебя позднее научу. Надевай шляпу и бери такие же ножницы. Ты всё найдешь в той келье, – указал он вглубь сада на приоткрытую дверь среди множества других закрытых. – Эта келья служит для хранения. Затем возвращайся, выбери тот вид розы, что тебе нравится, и сделай так, как я показал.

Маргарита надела широкополую мужскую шляпу из соломы поверх «платка монашки» и взяла садовые ножницы. Всё это лежало на столе в келье, словно праведник не сомневался в ее появлении. Затем она долго ходила вдоль розовых кустов, любуясь изысканно свитыми бутонами и наслаждаясь их приторно-сладким дыханием, обнимала рукой тяжелые чаши и, проводя пальцем по бархатистым лепесткам, представляла себе, что это заколдованные красавицы. Возле невысокого кустика с роскошными, большими желтыми цветами она присела. Пряный аромат ей очень приглянулся – пахло медом и душистой горечью.

– О, выбрала ту, что на тебя похожа… – заметил заинтересованность Маргариты брат Амадей. – Ищи почку и срезай стебель.

– Я боюся спортить.

– Не бойся… Испортить – это грустно, но вовсе не страшно. Мы люди и совершаем ошибки. Но мы также учимся более их не делать. Ищи внимательно и не бойся. Страх – это то, что мешает нам учиться.

Маргарита нашла лишь одну почку на всем кустике – маленькую лопнувшую щель, из какой выглядывал глазок будущей веточки, но почка как раз надувалась на стебле с самой пышной цветочной чашей, и девушке было жалко ее срезать. И страшно тоже – почка не казалась созревшей. Однако, помедлив, она обрезала стебель.

– Я спортила? – спросила Маргарита, подходя к брату Амадею и показывая ему стебель.

– Лучше было бы срезать позднее… Но желание каждого существа жить настолько сильное, что, возможно, и эта юная почка, вопреки всему, прорастет. Вложи в нее свою любовь, как в мать в младенца, – и твоя сила поможет ее желанию жизни, ведь почка – это то же чадо.

Брат Амадей взял розу Маргариты и потрогал пальцем трещину почки.

– Мне всегда было удивительно, что Бог сотворил всё живое таким похожим… Вот казалось бы, что общего между розой и человеком?

Маргарита пожала плечами.

– Ты же женщина, сестра, – улыбнулся брат Амадей. – Разве эта зарождающая почка не напоминает тебе часть твоей плоти, из какой тоже появляется новая жизнь?

Маргарита густо покраснела: всего чего угодно она ожидала от священника и праведника, но только не пошлых речей.

– Мне она на глаз похожая… – в смущении пробормотала девушка, думая, что хочет убежать из храма Благодарения.

– Да, – улыбнулся брат Амадей, – только вот глаз жизни не дает. Смущена? – он был готов рассмеяться. – Зато не будешь спрашивать, как все, почему же я больше не проповедую на службах. В моих словах нет срама, если его нет в моих мыслях. Я лишь высказал наблюдение, как это, например, делают дети, но срамные мысли сразу же появились у тебя в голове. Ты и их боишься, и меня теперь тоже, и моих слов… Это главная сложность в общении с людьми, которые считают себя благопристойными, и легкость в разговорах с теми, кто ведет порочный образ жизни… В них больше живой природы. Они такие, какими нас когда-то создал Наш Господь: более искренние, как животные. Меньше лгут самим себе…

– Зачем тогда храмы, проповеди, Боговедение и Богознание? Вера зачем? – горячо возражала Маргарита. – А нравственность? Без морали, мы бы бегали с палками и голышом, как дикари! – полностью переиначила она смысл вчерашних слов Огю Шотно. – И как вы, священник, таковое говорите?! Про то, что лучше́е быться животным и вести себя срамно. Я не понимаю!

– Да, ты не поняла. Я хотел сказать, что люди со дна общества более открыты для откровенных бесед о плоти и о том, что с ней связано. Как следствие, их проще направить к свету, чем тех, кто в своем заблуждении считает, что и так чист да праведен. Я нисколько не умаляю важности Боговедения, Богознания, проповедей или нравственности, – ни в коем случае. И уж, конечно, не умаляю значимости веры! Но Божий Сын призывает нас гармонично соединить природу плоти и силу разума от души, подает нам пример, избирая единственную жену и создавая с ней семью ради рождения потомства. Неверно идти на поводу у своих животных подвижек, но бывает, что в войне со своей плотью, люди тоже слабеют разумом. Нельзя делать из Пороков друзей, но можно заключить с этими врагами мир и менять их, как пленников, на Добродетели, пребывая в душевном спокойствии. Понимаешь?

Маргарита снова лишь пожала плечами.

– Будем работать дальше, – сказал брат Амадей. – Ветка розы – это только половина новой жизни.

Они зашли в келью-хранилище. На стол брат Амадей выложил два корня от дикой розы, показал Маргарите, как удалить всё лишнее с ее черенка и как соединить его с корнем лесного, неприхотливого кустарника. Более священник не изрекал странных или неловких суждений, но Маргарита краснела, когда они заматывали тряпичной лентой соединение двух растений и когда его пальцы касались ее руки или почек роз. По губам брата Амадея скользила его обычная улыбка-полутень. Закончив, они посадили будущие розы в ящичек с землей и полили их. Ящик брат Амадей унес вглубь кельи, поставив его в тень.

– На сегодня всё, – сказал из-под надвинутого на глаза капюшона праведник. – Думаю, ты больше не придешь мне помочь, сестра… Я в обиде не буду. Но если тебе интересна твоя роза, то через два дня юпитера, уже во второй триаде Трезвения, жду тебя. Посмотришь: прижилась ли твоя роза с корнем. А это возьми с собой, – он протянул ей желтую цветочную чашу на коротенькой ножке. – Возможно, у тебя есть вопрос ко мне?

– Есть один, брат Амадей, – сказала Маргарита, еще больше смущаясь. – Зачем вы похоронили бродягу, какового повесили на торжествах в честь герцогини Юноны?

– Потому что знал его. Пойдем со мной, сестра…

Брат Амадей пошел в сторону высоких кипарисов, за какими начиналось сочно-зеленое кладбище, похожее на ухоженный парк. Там, среди деревьев, белели стелы мирян и низенькие колонны священнослужителей. Многие памятники овивал плющ или же их обрамляли кустарники. И здесь росли розы – символы любви, тайны и молчания. Вдали виднелась кучка людей в траурной черной одежде, и Маргарита подумала, что это так странно – хоронить любимых и скорбеть в столь солнечный день.

– Тот бродяга когда-то был братом из этого храма, – говорил праведник, минуя скамью в самом начале кладбища. – И был моим наставником. Как бывший священник он не заслуживал захоронения в нечистотах, однако наш градоначальник был непреклонен. Так мне пришлось идти к герцогу Лиисемскому, а уж тот явил милость. Я не смог помочь своему наставнику при жизни и всё же сумел после его смерти – он получил могилу под крестом, но уже не под звездой, конечно. Сана его лишили четырнадцать лет назад – в год смерти Альбальда Бесстрашного.

«Раз брат Амадей так почитает того бродягу, то понятно откудова эти странные мысли и пошлые речи про места, давающие жизнь», – проходя вслед за праведником, думала Маргарита.

Они отошли от скамьи шагов на пятьдесят и становились у маленькой квадратной плиты в траве. На ней, под меридианским крестом, виднелось написанное краской имя: «Фанж Толбо́».

– Так его звали, – сказал брат Амадей. – Он был очень умным человеком, а когда-то был и безмерно духовным.

– Мне он таковым ничуть не казался, – хмуря брови, ответила Маргарита. – Он обидел меня… Жуть сильно… Хотя я ничто ему не делывала. Разве так поступают духовные люди? Безмерно духовные?

Брат Амадей вздохнул.

– Он потом сильно изменился. Но что до обиды… Я повторю тебе его слова: «Никто не сможет тебя обидеть, пока ты сама не захочешь быть обиженной». Обида не в словах, что ты слышишь, она у тебя в голове. Ты решаешь – обижаться тебе или нет. Все усилия твоих обидчиков будут тщетными, если ты, скажем, посмеешься в ответ или махнешь рукой. Те, кто клевещут, хотят, чтобы ты верила в их слова, чтобы ты сама сделала их речи истиной, а себя видела такой, как они говорят о тебе.

– Он не то чтобы явно обзывался или клевещал… Но наговорил при многих незнакомцах жуткие грубости и грязь. И все смеялися… А он всё глумился и глумился… Нашмешничал, – обиженно буркнула девушка.