Гибель Лодэтского Дьявола. Первый том

Еще когда Маргарита топтала простыни, она подвязала юбку у пояса и подобрала ее, открыв по колени ноги. Увидев сужэна, девушка смущенно оправила подол и нервно улыбнулась Оливи, надеясь, что он уйдет. Но сужэн остался и прожигал ее взглядом не менее жарким, чем солнце Лиисема, так что вскоре девушка взмокла под чепцом и платьем. Она старалась не обращать внимания на своего зрителя, и, к ее счастью, к концу стирки он исчез из окна. Облегченно вздохнув, Маргарита бросила отстиранную рубашку Оливи к прочим чистым вещам и, с большой шайкой в руках, пошла босиком к беседке, чтобы развесить там белье и яркие наряды, каким солнце лишь вредило.

В беседке стоял ее сужэн – опираясь руками о столбы в проходе, он преграждал путь. Оливи был полураздет: белая нательная рубаха, развязно заправленная с одной стороны в узкие бежевые штаны, странно смотрелась на нем – всегда аккуратном моднике. Да еще и эти штаны сливались с цветом кожи, из-за чего молодой мужчина казался голым ниже пояса; на его ступнях болтались домашние башмаки без задников.

– Оливи, дай мне проходу, – строго сказала Маргарита, стараясь не смотреть сужэну между ног, где сильнее, чем обычно, выпирал гульфик. После того несчастливого благодаренья девушка достаточно много узнала о мужчинах, и при мысли, что у Оливи под штанами такой же красноватый гриб, как у Блаженного, ее начинало подташнивать. Масленый взгляд сужэна усиливал дурноту.

– Поцелуешь – дам пройти, – медовым голосом промурлыкал Оливи.

Тут же он рассмеялся и, освобождая проход, опустил одну руку.

С шайкой перед собой и настороженно следя за сужэном, Маргарита протиснулась в беседку. Она ожидала какого-нибудь подвоха, но молодой мужчина просто смотрел и противно улыбался широким ртом.

Так как веревки в беседке были натянуты высоко, то Маргарита встала на табурет. Шайка же осталась на полу.

– Давай я тебе помогу, – предложил Оливи, облизывая губы при виде изящных девичьих ступней. – Ты же мои одежды стираешь. Бедняжка, матушка тебя ничуть не жалеет… – подал он Маргарите свою рубашку. – Твои ручки достойны другого занятия. Правда, матушка говорит, что от тебя столько разорений, что ты вовек не отдашь всё, что они на тебя потратили. Но я-то тебе благодарен: иначе мне не пришлось бы искать работу в Бренноданне, чтобы свести концы с концами. Получая больше золотого за триаду, не считая наград и подарков, я тебя часто вспоминал, – посмеивался он, подавая Маргарите уже ее собственную сорочку.

– Я сама управлюсь, – слезла со стула девушка, забрала у Оливи свою сорочку и стыдливо затолкала ее в самый низ шайки под другую одежду. – Не надо мне подмогать, – переставила она табурет и снова поднялась на сиденье с домашней туникой тетки в руках и ее же платьем. – Тама женские одежды, каковые тебе нельзя трогать.

Оливи это развеселило сильнее.

– А что мне еще нельзя трогать? – тихо спросил он и легко провел пальцем вдоль девичьей юбки.

Маргарита со злостью посмотрела вниз. Ее сужэн по-прежнему растягивал рот подленькой улыбкой, будто что-то задумал, но руку убрал. Маргарита продолжила развешивать одежду.

– Тогда… давай я расскажу тебе что-нибудь… развлеку… Хочешь об Истории? – рука Оливи, так же едва касаясь ткани, очертила овал вокруг левой ягодицы Маргариты. – Или о Географии… – снова овал, только вокруг правой.

Она посмотрела на него с еще большим гневом, однако на этот раз Оливи руку не убрал. Глядя красавице в глаза, он слегка сжал мягкую округлость ниже ее спины.

– Про Историю хочу, – едва сдерживая себя, ответила Маргарита.

«История» была на другой ее ягодице, но Оливи, еще шире улыбаясь и сладко вздыхая, только усилил давление на «Географию».

– После, как кончу работу, – спокойно говорила Маргарита. – Подай мне шайку лучше́е, если тебе она не тяжелая.

– Для тебя всё что угодно, – разжал ладонь Оливи. – Зачем тебе вся кадушка? – спросил он, передавая ее девушке.

Не отвечая, Маргарита взяла за ручки деревянную шайку и стукнула ею сужэна по голове. Оливи вскричал, схватился за темя и отпрыгнул. Его мать, как по волшебству, мгновенно возникла на пороге, – если бы во двор этого зеленого дома заглянул демон, то даже он позавидовал бы прыти маленькой Клементины Ботно и расстроился бы, увидав у человека умение столь мастерски вырастать из-под земли.

– Малютка мой, чего стряслося? – обняла она сына и, хотя тот был выше матери, притянула его голову к своей груди. Она приподняла ладонь Оливи, посмотрела под нее и поцеловала молодого мужчину в маковку.

– Чего сызнову понаделывала?! – заорала на Маргариту ее тетка. – Ударила?! Это ж больно! Не близься к моему мальчику!

– Он сам ближается! – закричала в праведном гневе и Маргарита. – И щупает меня!

– Она не так поняла меня, мамочка, – жалобным голосом проговорил Оливи. – Я лишь хотел помочь.

– Кто ж тебе не верит? – пропела ему тетка Клементина – Излишне ты добряк сынок – оттого и маяшься… Всей в меня! Поди-ка в спальню и ляжь, не то мигрень хватишь. И ушиб охолоди, а я снесу завтраку. Яичный блинчик спечь?

– Да, мамочка, – обнял ее Оливи. – С сыром и медом.

– Конечно, сладкий, я знаю, как ты любвишь. Поди… Поди. И будься от этой девицы подальше́е. Слышишь? – заглянула Клементина Ботно сыну в глаза. – Не надо до нее ходить, а то мамочка будется крайне не радая. Всё… поди…

Оливи, получив напоследок еще один поцелуй, нехотя пошаркал в дом. Оглянувшись, он думал наградить Маргариту «таинственным взглядом», но его мать стояла в проходе и провожала сына сощуренными глазами.

Когда Оливи скрылся, тетка коршуном подлетела к Маргарите. Девушка была готова дать отпор, однако она ничего не успела сказать или сделать – Клементина Ботно, схватив Маргариту за запястья, стащила ее с шумно отскочившего табурета, притянула к себе и, наклонившись над племянницей, прошипела ей в лицо:

– Не дозволю, слышишь? Не дозволю спортить мне свадьбы! Ты и так через край бедствий нам учинила за все эти годы. И мы всё тебе прощевали! Если помолвка спортится, я тебя, клянусь, растерзаю!

– Я не виноватая, – испуганно пролепетала Маргарита. – Я вовсе ничто не делывала. Стирала…

– Слушшшай меня, – шипела тетка, не отпуская племянницу. Ее лицо побелело, а темные глаза больше не блестели – они стали сухими и черными; по впавшим щекам Клементины Ботно, как у мужчины, гуляли желваки. – Хоть раз узрю тебя с ним одних в зала́х – прогоню немедля. И ничто не дам с собою! В этом платье и пойдешь отсюдова. И дядя тебя от меня защитить не смогёт. Никто не смогёт, – она сделала долгую паузу, сверля зеленые глаза Маргариты своими почерневшими глазами. – В медиану, – выпрямилась тетка Клементина, разжала руки и, чеканя каждое слово, стала говорить спокойнее, – через шесть днёв, до нас придут гости, семья Себесро: господин Гиор Себесро с матерью и младшей сестрой. Ты не должна попадать им на глаза, а до того – на глаза Оливи!

Маргарита охотно закивала, и тетка немного успокоилась.

– Если намечтываешь себе про замужничество с моим мальчиком, так нет! Я не допущу! Вся в свою пу́таницу-мать! – высказалась тетка Клементина и, тряхнув тремя оборками на чепце, ушла из беседки в дом.

Маргарита немного знала о маме – лишь то, что матушка выросла в городке Леэ, далеком от побережья Сиренгидии, в семье лесоруба, который решил найти дочке-красавице богатого жениха и повез ее в Ориф, столицу кантона. Там проживало множество успешных купцов, но Ангелика влюбилась в простого плотника и обвенчалась с ним против воли отца – за это тот отказался от дочери и ее потомства. Старший Синоли Ботно часто работал в других землях – гильдия отправляла его на строительство храмов, мостов или даже замков, так что он надолго оставлял жену одну в Бренноданне. Когда младшему Синоли исполнилось три года, Ангелика Ботно стала со скуки работать цветочницей, проводя часть дня вне дома. Всё это стало поводом для грязных сплетен, в какие Клементина Ботно верила, считала свою красивую сестру по брату мужа путаницей, то есть шлюхой, а свою племянницу, Маргариту, зачатой непонятно от кого.

________________

До медианы Маргарите удавалось удачно выполнять наказ тетки: если Оливи входил туда, где была только его сужэнна, то та быстро убегала, бросая всё, что делала, зажимая уши руками и не слушая, что молодой мужчина кричит ей вслед. За три дня до прихода гостей тетка Клементина вдруг решила, что Маргарите надо попадаться Себесро на глаза, – и стала учить ее прислуживать за столом: уж очень хотелось Клементине Ботно чем-нибудь хвастнуть перед богачами.

Еще до появления Синоли, Маргариты и Филиппа в Элладанне, семья Себесро жила по соседству с Ботно; они прибыли из Санделии, числились в «Медной книге» как сукноделы, пытались войти в богатейшую гильдию суконщиков, то есть стать теми, кому разрешалось торговать тканями – и не только шерстяными – любыми, местными или иноземными. Себесро покупали недорогие аттардийские сукна или простейшие шелка, украшали материи парчовыми нитями, бархатными узорами, вышивкой, перекрашивали ткани или набивали на них рисунки. Готовые отрезы они были вынуждены сбывать по лавкам через старейшин гильдии суконщиков, зарабатывая немного, тем не менее год от года их дело крепло.

Но когда Гиору было шесть, на Себесро будто сошло проклятье. Сперва неожиданно умерла их еще полная сил бабушка, главная рукодельница, а глава семьи, ее сын, едва не погиб на заблудившемся в Бескрайней Воде корабле. Затем у четырехлетней Залии обнаружили вольнодушие, и ее мать объехала с ней множество монастырей с чудотворными статуями мучеников, добравшись до Идерданна. Пока Деора Себесро пыталась помочь дочери, ее муж упал с лестницы и сломал шею, – так шестилетний Гиор остался один в Элладанне: если бы не соседи, в том числе добрый дядюшка Жоль, то мальчик умер бы от голода к возвращению матери и сестры. После этого беды оставили семью, однако пришла нужда – роскошные, в узорах и парче ткани вышли из моды. Все семь лет своих несчастий Себесро растрачивали сбережения и благодаря этому как-то протянули. Они уж было хотели всё продать, вернуться в Санделию и стать приживалами у дальней родни, да через восьмиду, как Гиор достиг возраста Послушания, умер Альбальд Бесстрашный – и волшебным образом ткани из их мастерской раскупили за несусветные деньги. С тех пор дела Себесро на зависть окружающим пошли в гору. Всего через год они вступили в гильдию суконщиков, взяли ссуду в банке, переехали в дом на Восточной дороге и стали браться за пошив платья, так как труд портных стоил не больше золотой монеты, а стоимость торжественного наряда могла достигать цены дома.

Сначала Себесро, как все торговцы, жили на верхнем этаже, устроив лавку внизу. Года три назад Гиор купил еще один дом напротив, привел его своими силами в порядок и назвал его суконной палатой. Портные работали на втором этаже, продавцы обслуживали покупателей на первом. К богатым заказчикам Гиор прибывал на красной, крытой как шатер, телеге, на какой возил гигантский сундук на колесиках, а в нем держал платья и отрезы материй. Приспособления на телеге, изобретенные им самим, позволяли легко затаскивать этот ларь на повозку, сам же сундук катался вертикально и горизонтально. Еще Гиор имел картонки, похожие на игральные карты, – талантливо нарисованные им самим яркие картинки с дамами, юношами или почтенными мужами в модных нарядах. Выслушивая пожелания господ, суконщик набрасывал своей рукой платье, что требовалось. Лучшим свидетельством грандиозного успеха Гиора Себесро стала благосклонность такого ценного заказчика, как градоначальник Совиннак.

Словом, при Альдриане Красивом к семье Себесро пришло процветание. Они не являлись подлинными толстосумами, не владели замками или имениями, но с доходом более десяти золотых монет в год переходили для закона из «держателей узкого имущества» в «держателей широкого имущества» (из тощих бедняков в жирных богачей, как говорил простой люд). Гиор мог посещать собрания патрициата в ратуше и однажды быть избранным главой гильдии суконщиков.

Дом Себесро, суконная палата и запись их имен в «Серебряной книге» казались Ботно чем-то сказочным. Тетка Клементина раз прознала, что Гиор не может выдать замуж младшую сестру, хотя предлагает в приданое двадцать альдрианов, множество утвари и нарядов. Последний жених два года назад исчез незадолго до венчания, и Гиор стал еще более осмотрителен в выборе «брата». Залия меж тем миновала и возраст Послушания, и даже Страждания, – на первом году сорокового цикла лет ей исполнялось двадцать пять лет.

С момента бегства последнего жениха Залии, Клементина Ботно взлелеяла мечту о свадьбе этой вышедшей из всех сроков, богатой невесты и своего сына, но ей никак не удавалось заманить Оливи в Элладанн, хотя она молила Бога об этом каждое благодаренье. И вот, спасибо Лодэтскому Дьяволу, Оливи вернулся да без сопротивления уступил уговорам матери, так как желал иметь в Элладанне столь же праздную жизнь, что в и столице, да предпочитал идти к своей цели легким путем.

________________

В медиану Ботно ожидали гостей после двух часов дня. Маргарита получила от тетки бледно-лавандовое платье, какое та сберегла еще с молодости, новенький белый передник и несуразный белый чепец с большими оборками, закрывавшими девушке половину лица. Вовсе не из злобности, как могло показаться, Клементина Ботно пыталась подпортить внешность Маргариты этим уродливым головным убором, что смастерила сама, а потому что за шесть с половиной лет уверилась: без беды не обойдется – рано или поздно Маргарита разорит взысканиями от властей даже такого богача, как Себесро, следовательно, и Оливи тоже. При мысли, что Гиор Себесро увлечется ее племянницей, Клементина Ботно едва спала по ночам.

Однако все усилия тетки оказывались напрасными – юная красавица, назло ей, не желала походить на дурнушку. Наряжаясь сама в своей спальне и одевая племянницу, тетка злилась, грозила Маргарите расправой за какой-нибудь позор, а та, и так находясь в волнении, то бледнела, то краснела, то хлопала глазами.

– Токо спробуй не так делывать, как я тебя поучала! – с ненавистью уставилась Клементина Ботно на грудь девушки, хорошо заметную в приталенном платье. – Всё помнишь?

– Да, тетя, – вымученно улыбнулась Маргарита и снова сильно похорошела. Бледность ей чрезвычайно шла, да и зеленые, чистые глазищи, расширяясь от страха, манили к себе взор. Тетка Клементина с досады щелкнула суставами пальцев.

– Не лыбся! Глазей в пол! На гостей – ни-ни! Зазнакомлять с ихней семьёю я тебя не буду до свадьбы! Может, и позже́е не будусь! Не осрами меня, как обычно!

Клементина Ботно посмотрелась в ручное зеркальце и полюбовалась своим новым головным убором – пестрой, в желтых и зеленых вертикальных полосках, кубышкой, надетой поверх нежно-розовой вуали. Она осталась довольна собой и немного потеплела.

– Ты эдакая ужастимиленькая, тетя, – осторожно вставила Маргарита и получила новую порцию сверлящих взглядов и желчных слов:

– Сама вижу, не подлизывайся! И не намечтывай себе, что раз я очки надёвываю при шитью, то не наблюдю грязи! Не виляй и не ленися сегодня! Обед нынче культурановый! И полно уж таращить свои зелёнки и хлопать ими: ты же знаешь, как меня это изводит! Одни бедствия от тебя! И только спробуй спортить мне скатертью́! Иль это платье! Растерзаааю!! Ух, всё… пора… – накричавшись, выдохнула Клементина Ботно. – Пошли…

________________

Внизу, между передней и гостиной, напоминая огромную шапку сливочного желе, колыхался светлый балахон принарядившегося дядюшки Жоля. Пелерина, красного цвета и с резными краями, на его излишне просторной тунике навевала мысли о малиновом сиропе, а синий округлый колпак, верно прикрывавший лысину и клок волос на лбу, – о виноградинке. Вероятно, в том числе из-за сходства толстяка с гигантской сластью, Филипп канючил, сопротивлялся и не желал уходить из дома вместе с Синоли. Дядя Жоль, уговаривая племянника не капризничать, щедро обещал конфет, однако подростку всё еще снились пирожные из дома Себесро – он желал вновь обаять богачей и не поддавался.

– Ну, дяяядя, я наготовил гимну на меридианском, – ныл десятилетний Филипп и усиленно корчил «очаровательное личико». – Всю триаааду заучивал! Старааался…

– А ну брысь из дому! – жестко приказала тетка, проходя в гостиную. – Чтоб вас через миг тута не былось!

Филипп шмыгнул носом и позволил старшему брату себя увести. Уходя, он демонстрировал сгорбленной спиной всесветную скорбь из-за такой несправедливости.

– Зачем ты так, Клементина? – несмело заговорил дядя Жоль. – Малец могёл бы и остаться всё ж таки. Он милый…

– Глупый он!

«Наверное, дело не в пирожных, а в меридианском Филиппа», – подумала Маргарита.

– Налипнет липкой, лезет ко всем, поговорить толком не даст, – продолжала тетка Клементина. – И обожрал их!

«В пирожных дело! – тихо вздохнула Маргарита. – Никогда не будусь кушать сразу пять пирожных. А вот сколько интересно можное? Хорошо, если хоть четыре можно за раз покушать…»

– Ты моя раскрасавица! – заметил ее дядя Жоль.

– Эка́я она тебе еще раскрасавица?! – звонко шлепнула тетка Клементина мужа по загривку.

– Но, Клементина, в твоем платье видное, что она уж ладная девушка…

Жоль Ботно получил новый шлепок и начинал вскипать, но его супруга суровостью лица походила на рыцаря перед боем, и он решил не напомнить ей сейчас о кротости жены перед мужем, а зайти по-другому.

– Прям как ты, моя рас-раскрасавица, – ласково проговорил дядюшка Жоль. – Ох уж это лавандо́вое платье… – приобнял он жену, которая от его нежности начала смягчаться. – Как увидал тебя в нем у храму, так даже про Бога сзабыл…

В гостиную зашел Оливи, и пораженная Маргарита открыла рот: одеваться ее сужен умел. Он облачился в алую шелковую тунику и еще одну сверху, полупрозрачную, сероватого цвета. Один рукав его верхнего одеяния прихватывался широкой манжетой вместе с красным нижним платьем, зато другой рукав превращался в шарф с кистями, и тот несколько раз свободно обматывался вокруг руки. На голове Оливи высилась новая, нежно-серая шляпа с маленькими, опущенными вниз полями и вытянутой тульей в форме сахарной головы. Щеголь нес с себя с достоинством аристократа, его взгляд излучал превосходство. Заметив восхищение Маргариты, Оливи изогнул губы в снисходительной улыбке.

– Грити, в кухню! – скомандовала тетка, не сводя обожающего взгляда с сына. – Ох, малютка мой, это ты рас-рас-раскрасавец! Гиор Себесро отдаст за тебя свою сестру! Иначе он дурак… а богачи не дураки… Нет – он не дурак!

________________

Любопытство не мучило Маргариту столь сильно даже в то злополучное благодаренье, когда она ждала появления Альдриана Красивого, – если уж Оливи ее изумил, так владельцы суконной палаты должны были вовсе сразить разум. Однако наряды семьи Себесро разочаровали девушку: все трое убрали себя неброско. Материи их платьев выглядели дорого, но ни цвета, ни крой не впечатляли: рукавов-шарфов или нелепых (зато модных!) шляп эти люди не жаловали. Голову богача Гиора покрывал небольшой синий берет с серебряной пряжкой в виде барашка – такую носили суконщики Элладанна.

Вдова Деора Себесро оказалась миловидной, да чрезвычайно тучной. Толстяк дядюшка Жоль раз поведал Маргарите, что пока санделианские алхимики не изобрели сахар, «жир» означал нажитое богатство и считался украшением плоти. Во времена его молодости эта мода уж сходила на нет, но полнота еще ценилась у дам, и Деора, пока не раздалась после рождения Залии, считалась первой красавицей в трех соседних кварталах. Ныне Жоль Ботно тоже немного потел, когда натыкался взглядом на прелести своей возможной сестры по жене сына – на гигантские груди, колыхавшиеся под свободным платьем, или на ее сдобный зад.

Дети у этой дородной дамы получились худыми. Вернее, высокого мужчину, достигшего возраста Откровения, двадцати семи лет, можно было назвать худощавым, но и плечистым тоже, а вот его сестра ужасала истощенностью. Не считая этого различия, Гиора и Залию словно слепили по одному образцу. От отца им досталось по «лошадиному лицу» с тяжелым, отмеченным ямочкой подбородком, да с низким лбом. Бледная кожа натягивалась на их резких скулах и проваливалась внутрь запавших щек; сразу над удлиненными глазами чернели широкие, будто подрисованные углем брови; тонковатые губы и крупные ноздри соединял выраженный желобок. Грубоватая наружность тем не менее делала Гиора привлекательным, мужественным. Его холодный взгляд говорил о внутренней силе, безупречные манеры вызывали расположение. Морока с тяжелым сундуком благостно отразилась на этом торговце тканями и платьем – он выглядел крепким и подтянутым. Длинные ноги Гиора Маргарита нашла даже более красивыми, чем у своего брата, и порадовалась, что Синоли ушел, иначе он бы досадовал. А еще она пожалела, что сама не покинула дом, – по непонятной причине Гиор внушил ей страх, едва она его увидела.

Залию грубость черт не красила; ее чрезмерная истощенность, усиленная высоким ростом, вызывала острую жалость. Одеяние выдрового, грязно-зеленого, цвета не смогло до конца спрятать костлявость тела: на спине лопатки вздымались буграми, а спереди, там, где должна была быть грудь, ничто не намекало на мягкость; широченные, схваченные в манжеты рукава стали единственными приятными округлостями в облике невесты. Не красил ее и драгоценный обруч поперек слишком низкого лба, и свисавший с этого обруча полуовал жемчужной нити, что только подчеркивал угловатость лица Залии. Зато люди понимали, что Гиор любит сестру и не скупится на расходы для нее. И точно не стремится отделаться от Залии, выдав ее за первого встречного.

Предки Гиора и Залии были санделиа́нцами с самого южного побережья Меридеи, когда-то циклами лет страдавшего от разбойных набегов безбожников из Сольтеля. Малокровно-бледные, черноволосые и черноглазые Себесро дали Маргарите представление о наружности жителей загадочного континента на Линии Огня, столь жаркого, что под солнцем Лиисема кожа сольтельцев не загорала. В том другом континенте не обожествляли даже языческих идолов, совсем ни в кого не веровали и не знали, что каждый год их спасает от Конца Света праведность меридианцев. «Обманутые Дьяволом безбожники нарочно предаются Порокам, дабы оттолкнуть Солнце дальше от Гео и дабы в их землях стало прохладнее», – так сказал восьмилетней Маргарите священник, когда она его спросила: «Зачем же ведется Священная война в Сольтеле?»

________________

В деревенской избе помещение между крыльцом и жилой частью дома называлось «сени», у горожан – «передняя», первая комната. Гостиная первоначально была покоем в богатом доме для приюта странников – и ничего ценного там не размешали. Хозяева дома спускались туда послушать занятные истории путников об иноземных обычаях, монастырях, диковинах, – так и родилась традиция собираться с гостями в гостиных. Спальни являлись одними из самых главных комнат дома, хозяйскую опочивальню обставляли как парадную палату и пускали в ней только самых близких друзей. Обеденная зала или просто обеденная – это не то же, что столовая. В замках аристократов столовая примыкала к кухне, предназначалась для прислуги или дружины, из-за низких потолков и отсутствия окон производила не лучшее впечатление, а обеденная – это красивое помещение для званых обедов, удаленное от кухни и ее запахов.

________________

Гордостью дома Клементины Ботно была комната с фонарной башенкой, где находился цельный, а не разборный стол, ведь даже «держатели широкого имущества» зачастую принимали основную трапезу в парадных или гостиных залах, куда то заносили столы, то выносили. Ее огорчали лишь скромные размеры ее обеденной и невозможность из-за этого разместить здесь буфет – главное украшение обеденных, но выход нашелся: дядя Жоль смастерил угловой шкаф с открытыми полками для посуды и треугольной столешницей. К прибытию дорогих гостей Клементина Ботно щедро покрыла буфет вышитыми полотнами и выставила оловянную утварь, одолженную на день у соседей. Другой угол занимал столик с тазом и глиняным водолеем для омовения рук.

Гостиная, комнатка между передней и обеденной, служила для отдыха семьи и приема гостей; здесь стояли два складных кресла, трехногий стул, трехногий столик для игр и массивная скамья (со спинкой, подлокотниками и скамеечкой для ног) – она устилалась тонким тюфяком, дополнялась покрывалом и четырьмя подушками. Культура дозволяла мужчинам вольготно развалиться на скамье, тогда как дамам надлежало сидеть с прямой спиной на широких табуретах-креслах с подлокотниками и X-образными, округлыми ножками. Символом зажиточного дома являлся напольный ковер: если гостей было много, то они усаживались на него, а после их ухода ковер сворачивали. Обычно залы украшали узорными полотнами и напольными подставками-статуэтками для ламп, но такого добра у Ботно не имелось – в их доме светлые стены разбавляли лишь деревянные полки для светильников. И всё же, оглядывая свежую побелку, фонарную башню, камышовые циновки на полу, нарядно убранные скамью и буфет, Клементина Ботно осталась довольной – обстановка выглядела достойной: не убогой и не чванливой, – значит, никто бы не заподозрил, что она потратила уйму усилий, стараясь угодить столь выгодным гостям.