A&B

– Вот скажи, ты помнишь своего прадеда? – Он вопросительно посмотрел ему прямо в глаза.

– Нет.– Неожиданный вопрос сбил его с толку.

– Может, прапрабабку помнишь?

– Конечно, нет!

– Вот видишь. Забвенье ждет нас всех. Ты живешь, потом умираешь. Проходят года, и о тебе забывают. Так происходило, происходит и будет происходить всегда, пока существует жизнь. Старое умирает, новое занимает его место. Это так же естественно, как смена времен года. Весна, лето, осень, зима и опять по кругу.

– К чему ты это?

– К тому, что сейчас – наше время. Теперь наша очередь творить, идти вперед и дать жизнь новому поколению, которое, как и мы сейчас, когда-нибудь займется тем же. Но разве сможешь ты жить дальше с таким грузом прошлого на шее? Может, стоит сбросить и забыть ради себя и своего будущего? Все равно его рано или поздно это ждет. К чему приносить в жертву свою жизнь? Я понимаю, что тебе больно и страшно терять близкого тебе человека, но сделать это необходимо.

– Нет. Никогда и ни за что я этого не сделаю! – Хиро разозлился.

Белобрысый словно произносил вслух те мысли, которые копошились у него в голове. Эти отвратительные, мерзкие мысли, которые он так хотел изничтожить, и которые каждый раз возвращались обратно, словно бумеранг. И себя за них он просто ненавидел.

– Да что ты понимаешь?! – продолжил Араки. – Думаешь, ты все обо всех знаешь, да? То, что ты прочитал мою биографию, не значит, что ты знаешь, что творится у меня на душе. Был ли ты в похожей ситуации?! Приходилось ли тебе решать жить кому-то, кого ты любишь, или умереть?

– Да, приходилось. И советую тебе сейчас абсолютно противоположное тому, что сделал сам. Не то чтобы я хоть раз пожалел о своем решении, но выбор сейчас делать тебе, на кону стоит твоя жизнь. Я не стану тебя осуждать, если ты не сможешь его сделать. Но я, правда, хочу, чтобы ты преодолел это. Ты должен понимать, что надежды на то, что он очнется, и вы будете жить как раньше, нет. Он уже давно мертв, просто ты все время откладываешь похороны.

Закончив говорить, он бесстрастно отвернулся и занялся могилой, начал приводить ее в порядок. Араки молча за ним наблюдал. Злость постепенно утихала, кулаки разжимались, дыхание приходило в норму. Закончив, Себ достал сигарету, прикурил и, ни слова не говоря, направился к выходу. Хиро последовал за ним.

Араки испытывал сразу несколько сложных эмоций, которые он никак не мог осмыслить. С одной стороны, он понимал, что белобрысый хочет помочь. Ему это было приятно, забота и доброта – очень редкие для него явления. С другой стороны, слишком уж он был самоуверен, да и не верил ему Араки. Почему-то ему казалось, что Себ ему соврал на счет того, что он прошел через такой выбор. И третье, самое главное, что не давало ему покоя, это вопрос – что делать дальше? Как правильно поступить? Есть, вообще, из этой ситуации правильный выход?

У ворот кладбища они встретились с женщиной преклонного возраста. Несмотря на свой явно лишний вес, она выглядела довольно хорошо и даже приятно. Короткие седые волосы были завиты кудрями и выглядели невероятно пушистыми, из-за чего само собой в голове парней появился образ одуванчика.

– Молодые люди!– она бодро их окликнула, не переставая мило улыбаться.– Не поможете старой?

– Конечно,– отозвался Хиро.

– Я вот земли свежей купила. Помогите на могилку отнести.

Хиро, не думая, поднял сразу два тяжеленных мешка с песком, подивившись, как такая немощная старушка дотащила их до ворот.

– Бабуля, у вас там камни, что ли? – спросил он, прогибаясь под их весом.

– Да что ты! Просто песок. Вон туда неси. – Она указала пальцем на дальнюю сторону кладбища возле самого леса.

Попричитав про себя, Хиро, кряхтя, донес песок до могилы. Могила эта выделялась среди всех. Она была аккуратная, ухоженная, а памятник был будто совсем новый. На фото был мужчина лет сорока, а по годам жизни Хиро понял, что тот погиб в «Голодный год» – первый год после Первого этапа, когда имеющуюся провизию израсходовали, но новую было взять неоткуда. «Это был самый страшный год» – гласили все учебники истории. Люди с голода не только всех животных и птиц в городах съели, но обглодали деревья, выщипали траву, а некоторые и человечиной не брезговали. Трупы погибших массово лежали на улицах города, гнили и разлагались, так как убирать их было просто некому. Хиро справедливо предположил, что и этот мужчина погиб от голода.

– Тяжело вам, наверно, пришлось тогда.

– Да уж, голубчик. Нелегко, но мы выжили,– речь ее была торопливой и сбивчивой, но в то же время милой и приятной слуху.

– Мы?– переспросил белобрысый.

– Да, нас тогда в семье четверо было: я, две моих младших сестры и он…– Она кивнула на памятник.– Наш отец. Наша мать умерла в начале войны, и все, что у нас с сестрами было – это он. Он присматривал за нами, часто отдавал нам последнее, совсем не жалея себя. Я еще маленькой была, когда наступил голод. Бывало, он днями не появлялся дома, но потом приносил нам что-то. Иногда голубя, иногда пакет картошки, а один раз, для нас это был праздник, он принес целую свиную ногу. Как сейчас помню, с какой радостью мы готовили, какой витал сладкий аромат по всей квартире, как потом жадно ее ели, поровну разделив на всех. Он тогда отдал нам свою порцию. Мы, глупые дети, с радостью съели ее. Это сейчас я понимаю, что он сам, наверно, с неделю ничего не ел. А однажды придя домой, он, как обычно, пошел спать и больше не проснулся. Вот тогда мы и ощутили настоящий страх. Я, как старшая, пошла добывать еду, а мне всего-то было 12 лет. Конечно, я не знала, где ее достать. Ходила попрошайничать. Иногда добрые люди давали что-то поесть, но обычно гнали меня, иногда даже били. Младшая погибла спустя пару недель после смерти отца. Я думала, что это моя вина, боясь, что вслед за ней погибнет и средняя, я начала воровать. И знаете, мне вот ни капельки не стыдно! Я делала все, что могла, чтобы выжить. Благо, «голодный год» подходил к концу, а там уже легче было. Почти всегда удавалось что-то достать. Так и жили, потом нас забрали в сиротский приют. А там…– Она замолчала и внимательно посмотрела на парней.– Простите, вам это, наверно, не интересно. Так редко здесь можно кого-то увидеть, что я невольно позволила себе заболтаться.– Она неловко рассмеялась.

– Да нет, что вы! Продолжайте.– Араки действительно заинтересовала история бабушки. Он думал, что услышать из первых уст о том, что тогда происходило, очень важно. Ведь скоро совсем не останется тех, кто сможет об этом рассказать. Да и отвлечься от собственных проблем очень уж хотелось.

– Да больше и рассказывать-то нечего. Выросли мы в приюте, обучились и пошли работать, к тому времени уже и мир наступил. Потом замуж повыходили и разъехались в разные стороны. Даже не знаю, как она сейчас, жива ли еще. Столько времени прошло.– Она замолчала, пристально смотря на памятник. Выражение ее лица изменилось, мимолетные воспоминания давнего прошлого всплыли в памяти, глаза наполнились слезами и от этого отблескивали сильнее тусклый свет солнца, уже клонившегося к закату.– Я часто думаю, может, если бы мы тогда были чуть умней и оставили бы ему этот кусок мяса, то, может быть, он выжил бы? Может быть, мы тогда бы справились вместе с отцом, и младшенькая тоже выжила бы?

– Этого вы никогда не узнаете,– как и прежде равнодушно сказал Себ, выкидывая докуренную сигарету.

– И то правда. Так же ведь, может быть, что не отдай он нам этот кусок, мы не смогли бы выжить. Не знаю.– Голос ее дрогнул, а слезы покатились по одрябшим щекам.

Хиро растерялся. Он хотел бы утешить ее, но с какой стороны зайти, что сказать, он не имел ни малейшего понятия. А Себастьяну, казалось, было глубоко по барабану. Всем своим видом он выдавал полное безразличие.

– Нечего реветь об ушедшем,– холодно отрезал он. Хиро гневно посмотрел на белобрысого.

«Да как он может! Он же даже малой доли того, через что она прошла, не вынес бы!»– подумал он, но сказать ничего не решился.

– Простите,– жалобным тоном сказала она, уже успокаиваясь.– Иногда не выходит сдержаться. Когда такое происходит, я обычно представляю, что он сидит сейчас где-нибудь на небесах под облаками и смотрит на нас. И всегда он там был и всегда следил за нами. За мной и сестрой. Смотрел, как мы живем, как проживаем подаренную им жизнь. Наверно, он недоволен тем, что вместо того, чтобы с внуком гулять, я сижу на сыром богом забытом кладбище. Может быть, он злится на меня за это.

– Не знаю на счет того, смотрит ли он на вас или нет, есть ли вовсе загробный мир. Да это и неважно. Скажу только, что в первую очередь жить дальше надо ради себя, ведь вы и есть продолжение его жизни, а плакать спустя столько лет о смерти одного, пусть и дорогого вам, человека, уж простите, невероятно неправдоподобно. Признайте, наконец, вы не о нем плачете, а о себе, о своей жизни, прожитой в сожалениях, о том, что чувствуете себя виноватой в его смерти, от жалости к себе. И не прикрывайтесь обычаями, правилами и моралью. Эти походы на кладбище нужны не мертвым, а живым.

Себ договорил, и повисло неловкое молчание. Внутри Араки все кипело и бурлило. Ему казалось, что он вот-вот не выдержит и даст этому нахалу в морду.

«Да как так можно! Совсем оборзел уже! Так разговаривать со старшими, с ветераном, в конце концов!»

Но он сдерживался, сжимая в бессильной злобе кулаки. А женщина все так же отрешенно смотрела на памятник. Слезы высохли, а лицо ее не выражало никаких эмоций. Налетел ледяной ветер, затрепетал и пропал, заставив поежиться всех троих. Себастьян отвернулся от женщины и направился к выходу.

– Продолжение его жизни?– неожиданно сказала женщина вслед ему.– Однажды сестра мне сказала то же самое. Я этого не понимаю. Она сказала это, когда собиралась уезжать на другой континент вместе с мужем по черт-его-знает-какой программе. Я тогда ее упрекнула в том, что она больше не будет приходить на могилу, что она забудет о нем. Она ответила, что мы должны не на могилу ходить, а жизнь прожить счастливо ради него. И ради него дать лучшую жизнь нашим детям, и именно за этим она уезжает. Мы сильно поругались тогда, после отъезда мы не виделись и даже не общались. Вот так иногда легко обрываются кровные узы. Не то чтобы я так сильно была обижена, да и она, я уверена, тоже совсем не оскорбилась. Гордость. Никто из нас не смог переступить через нее и написать. Так две дуры и прожили полвека на разных сторонах Земли. Сейчас я даже не знаю, где она живет, какой у нее адрес, да и жива ли, вообще, но почему-то я постоянно вспоминаю ее слова здесь, день изо дня так же стоя напротив его фотографии. Возможно, что и она и вы молодой человек правы, но я считаю, что поступить так – это как-то не по-человечески. Хоть кто-то в этом мире должен помнить о нем.– На короткий миг повисло молчание, и будто внезапно вспомнив о чем-то, она встрепенулась и совершенно преобразилась, отбросив прежнюю грусть.– Опять я заболталась.– Она вновь неуклюже рассмеялась.– Простите мне мою слабость. Ну а вы?

– Что, я?– Себастьян выслушал ее, но оборачиваться не стал.

– Вы несчастны?

– О чем вы?

– Так уверенно и холодно говорить о смерти, так легко ее воспринимать. Возможно, мне показалось, но вы в вашем возрасте многих уже успели потерять. Я не права?

Себастьян обернулся, но не сказал ни слова. Его глаза загорелись ясным и неописуемо глубоким цветом, отражая огненный свет закатного солнца, напоминая чистейший опал. Сложно было понять, злиться он или спокоен, а может, сбит с толку неожиданным вопросом, но это уже был не тот бесчувственный взгляд. Обдав ее и рядом стоящего Хиро этим взглядом, он отвернулся и неторопливо продолжил идти к воротам.

– Араки,– тихо позвал он его и, ни слова не сказав на прощание, ушел.

Хиро наскоро попрощался с бабушкой за него и принес извинения за поведение белобрысого. Она в ответ душевно улыбнулась и попросила его не беспокоиться об этом.

– Еще кое-что,– вспомнила она, когда он уже направился к выходу.– Позаботься о нем, ладно?

– С чего бы мне заботиться о нем?

– Я не могу этого объяснить, но пусть он и старается этого не выдавать и выглядеть таким серьезным и спокойным, но он очень мучается. Это видно. Есть вещи, с которыми невозможно справиться одному. Помоги ему хорошо?

– Хорошо. Вот прямо сейчас и помогу.

– Вот и славно. А теперь иди.– Она совсем не поняла сарказма.

«16»

Красный багрянец пробивался сквозь тучи и ложился на темные стволы деревьев, придавая им кровавый оттенок. Себастьян стоял, облокотившись на хлипкий забор, держа сигарету. Лицо его, как и прежде безжизненное, не выдавало никаких переживании. Полная безмятежность и умиротворение.

– Пришел, наконец. Я уже вызвал такси скоро подъедет.– Он затянулся.

– Ага.

Белобрысый смотрел куда-то мимо Араки и не заметил, как тот подошел вплотную и схватил его за ворот пальто, подняв вверх.

– Что это сейчас такое было?– гневно сказал Хиро.

Это никак не поколебало ледяного спокойствия Себастьяна. Казалось, он стал еще более отстраненным и безучастным, повиснув в воздухе удерживаемый рукой Хиро.

– Может, объяснишь?– Голос Араки был невероятно громким.– Кто тебе позволил так с ней говорить? Совсем нет совести?

Он отпустил его, с силой кинув вперед. Слегка пошатнувшись, Себ устоял на ногах и, смотря прямо в глаза Араки, начал говорить.

– А не потому ли ты так бесишься, что в ней себя увидел, а?

То с какой грубостью и цинизмом прозвучала последняя фраза, не могло не вывести его еще сильнее. Не помня себя от злости, он кинулся на него, сумасбродно размахивая кулаками направо и налево. Себ легко уклонялся от каждого удара, словно вода, утекающая сквозь пальцы, так же мягко и немудрено. Это злило Хиро с каждым разом сильнее и сильнее, и с каждым ударом он вкладывал все больше силы.

– Как ты меня уже достал! – в исступлении кричал Хиро. – Вечно лезешь, куда не просят! Говоришь всякие гадости! Неужели в тебе ничего человеческого нет? Сострадания, жалости, эмоций хоть каких-нибудь, в конце концов? Ничего? Чему тебя только мать учила!

Последнее Хиро сказал необдуманно, сгоряча, неосознанно желая хоть как-то задеть Себа. В этот же момент белобрысый едва уловимо преобразился. Будто мелькнул мелкий огонек в глазах и потух в то же мгновенье, но движения его стали иными. Теперь он не просто уворачивался, а с каждым ударом наступал все ближе, оттесняя Хиро к забору. И в один короткий миг совершенно неожиданно он поставил Хиро подножку. Тот упал совсем рядом с забором и хотел тут же подняться, но не смог. Быстро сверкнуло что-то металлическое в руке Себа. Сверкнуло и тут же направилось в его голову. Хиро только и успел понять, что это маленький карманный ножик. Всего миг и он перестал видеть перед собой знакомого ему спокойного уравновешенного Себастьяна. Теперь это был готовящийся к прыжку белый змей. Как ужасно сверкали его клыки, желающие впиться в его горло. Сколько первобытного страха внушал этот вид, столько и благоговения перед удивительной силой. Так и застыл он в глупом, неуместном восторге, широко раскрыв глаза. Застыл и Себ, остановив лезвие ножа, который он держал словно карандаш, в считанных миллиметрах от зрачка Араки.

– Ну и дурак же ты,– как и прежде ясно и спокойно сказал Себ, спрятав ножик обратно в карман пальто.

Араки не сразу понял, что произошло. Руки его тряслись в нервной дрожи, тело казалось ватным, а по спине струями тек холодный пот. Постояв секунд десять, белобрысый присел рядом с ним и, молча, протянул ему открытую пачку сигарет. Он, не раздумывая, выдернул одну, хоть руки и отказывались слушаться. Себ поднес огонь зажигалки к сигарете, позволив ее зажечь. От первой затяжки Хиро сильно закашлялся. От второй ему стало плохо, голова закружилась. А на третьей он выкинул уже ставшую мерзкой сигарету.

– Успокоился? Может, скажешь, почему ты так взбесился?

– Я… Я не знаю. Она столько всего вынесла, через столько прошла. Неужели она не заслуживает уважения хотя бы за это? А ты так легко втоптал ее в грязь…

–Мне противно.

– Противно?

– Мне противна людская слабость. И вдвойне противней, когда они это выставляют как подвиг.

– В чем слабость-то, скажи?

– В том, что не могут отпустить тех, кого уже давно пора. В том, что не перестают себя за это жалеть. В том, что не могут жить, не сожалея об этом.

– Люди слабы. И ты – тоже.

– Именно поэтому и противно.

Солнце окончательно село. Наступили морозные сумерки. Птицы и прочая лесная живность затихли. Весь мир погрузился в звенящую тишину.

– Вот скажи, зачем ты сегодня мне все это показал?

– Просто так.

– И почему на другой ответ я и не рассчитывал?

– А что я тебе должен сказать? Лучше ты мне скажи, что ты надумал делать теперь?

– Ты про отца?

– Да.

– Наверно, я – невероятный эгоист, но я не могу. Не могу отказаться от него, не могу отключить. Ведь тогда… я останусь один. Я знаю, он мучается, я знаю, что сломаю себе жизнь, чего он бы совсем не хотел. Знаю, но…

– А сейчас ты разве не один?

Хиро не ответил. Белобрысый глубоко вздохнул и достал из кармана телефон, быстро набрал чей-то номер. В кармане Араки завибрировало. Непонимающе он уставился на Себа. Он сбросил вызов.

– Запиши номер. Вдруг пригодится.

– Прости меня,– после короткого молчания сказал Араки,– Я не знаю, что на меня нашло.

– Если кому и надо извиняться – так это мне. У тебя не было цели меня убить, я же был в шаге от этого.

– С чего ты взял, что я не хотел тебя убить? Ведь…

– Когда необученный этому человек пытается кого-то убить, он неосознанно целиться в жизненно важные органы. Ты же махал кулаками так, будто и не собирался меня задеть. Все, чего ты хотел – просто дать мне в морду и, что особенно странно, бил так слабо, что, даже если бы попал, вряд ли доставил бы мне этим неприятности. Я же целенаправленно бил с четким намереньем тебя прикончить.

– Это не так.

– Так. И я был очень близок к этому.

– Почему же тогда остановился?

– Кто знает? Может, потому что было бы глупо убивать тебя сейчас, может, потому что не захотел. Не знаю. Но…– Он замолчал и повернул голову в сторону Араки.

– Но?

– Но на твоем месте я бы это не повторял. В следующий раз я не остановлюсь.

Раздалось шуршание едущей по гравию машины. Такси подъехало. За рулем был все тот же водитель, что вез их сюда. Себастьян встал с холодной земли и отряхнулся.

– Куда теперь?– Араки повторил за ним.

– По домам. Хватит на сегодня. Я устал.

Они сели в автомобиль и безмолвно двинулись обратно. Араки хотел нарушить молчанья, так давящего на него, но что сказать, он не знал. Чувство вины за срыв и неловкость от испуга не давали ему покоя. Он ерзал на заднем сиденье, то делая вид, что смотрит на дорогу, то раскрывая рот, чтобы что-то сказать, то тут же его закрывал и отворачивался. За этим наблюдал в зеркало заднего вида белобрысый и, чувствуя лишь неприязнь к его, как ему кажется, придурковатым действиям, демонстративно отвернулся к окну, не желая как-то снять напряжение со сложившейся ситуации. Не то чтобы он презирал его или чувствовал отвращение, скорее даже наоборот.

«Несмотря на страх, он так спокойно к этому отнесся и даже чувствует себя виноватым. Да и боялся он смерти, а не меня, по-видимому. Сейчас же сидит и не знает, как подступиться, словно новорожденный олененок пытается бегать, едва научившись стоять. Если подумать, это даже забавно, но, уж извини, у меня нет сил исправлять твое неуклюжее положение»

Он не знал, что именно его так вымотало, но сейчас ему хотелось только покоя. Он отвернулся к окну и почувствовал, что еще немного и задремлет: веки тяжелеют, по телу разливается слабость и почему-то так странно тепло на душе. Непонятно уснул он все-таки или же нет, вся дорога стерлась у него из памяти, очнулся он уже рядом с домом Араки. Высадив его, таксист довез и белобрысого до дома. Зайдя в квартиру, он наскоро разделся и упал на кровать.

В эту ночь впервые за всю его жизнь ему приснилась мать. Он, правда, не помнил ее лица, но он точно знал, что эта женщина – она. Белоснежные локоны, как и у него, развивались на слабом летнем ветерке. Кажется, это был август. Яркий солнечный свет невыносимо бил в глаза и жег кожу. Он, еще мальчик, осторожно держался за ее легкую шелковую юбку в пол и с опаской смотрел вокруг. Они стояли на большой вокзальной площади и ждали кого-то. Вокруг постоянно проносились шумные, вечно спешащие куда-то толпы, только они вдвоем стояли, не шелохнувшись, уже невесть сколько времени. То и дело его мать смотрела на часы на своем запястье и всматривалась в мимо проходящих людей.

– Мам, кого мы ждем?

– Того, кто какое-то время поживет с нами,– она сказала это с приятной теплой улыбкой.

– С нами?

– Да. Я надеюсь, вы с ней подружитесь.

– Она меня все равно не заметит.

– Заметит. Ты же не прозрачный, в конце концов.

– Я хуже, чем прозрачный. Меня будто вовсе не существует.

– Ну как же не существует.– Она наклонилась к нему и схватила за нос. Он недовольно нахмурился.

– Отпусти,– сказал он гнусавым голосом.

– Вот видишь. Ты существуешь.– Она игриво захохотала, отпустила его нос, и нежно прикоснувшись своей худой бледной рукой его затылка, прильнула к нему, дотронувшись до его лба своим лбом. Себ улыбнулся, ведь это было очень приятно.

В этот момент к ним подошла женщина возраста его матери с маленькой дочкой ровесницей ему. Матери сразу пустились в пустую болтовню, которую ему слушать было совсем неинтересно. От нечего делать он стал рассматривать девочку. Она была небольшого роста даже для ее возраста, одета в короткое платье с яркими и, по его мнению, некрасивыми узорами, переливающимися кислотно-яркими цветами, волосы ее были небрежно растрепаны, а на щеке была грязь. Но пусть вид был в целом какой-то неухоженный, она по-своему очаровывала. Длинные темные волосы необычно переливались красно-рыжим оттенком на солнце; чуть смуглая кожа казалась на вид бархатной без единого изъяна; ни царапинки, ни синяка, ни одного даже маленького шрама; и большие блестящие, как два рубина, глаза, пытливо рыскающие по округе в поисках чего-нибудь интересного. Побегав немного глазами, она непонимающе уставилась прямо на Себастьяна.

«Она что, на меня смотрит? Да нет. Она, наверно, что-то сзади увидела»

– Мам, а что это за мальчик?– Jна дернула за кофту слегка заболтавшуюся мать.

Себ обернулся, думая, что может рядом стоит какой-то другой мальчик, которого он не заметил. Но вокруг не было ни одного мальчика кроме него.

«Она меня заметила?! Сама?! Да быть такого не может!»

– Ой, простите. Мы забыли вас представить,– сказала мать Себа.– Хикари, это – Себастьян. Себастьян, это – Хикари.

– Мам, а почему у него волосы такие белые?– голос ее был уверенный и слегка высоковатый, напоминающий трель жаворонка.

– Так спроси у него,– подначивала она ее, желая лишь, чтобы дети подружились.

– Почему у тебя волосы белые?– обратилась она уже к нему, но он, растерявшись, лишь недоумевающе хлопал глазами.

– Он сегодня не очень разговорчив,– тут же оправдала его мать.

– Это потому что он – дурак?

– Я же говорила тебе, нельзя так говорить!– одернула ее мать.

– Почему нельзя? Это же – правда. И вообще, все мальчишки – дураки! Еще и имя такое дурацкое – Се-ба-стьян,– имя его она исковеркала, специально повторив его по слогам и поставив ударение на последний слог.

Растерянность как ветром сдуло. После такого она сразу сменилась на раздражение. Все, что ему теперь хотелось – это ответить на гадость гадостью.

– Хикари!– еще более грозно сказала ее мать.

– Ну Хи-ка-ри, конечно, лучше! Еще и платье твое – ужас просто! У самой в глазах от него не рябит? – рассержено выпалил он.

– Ну-ка повтори!– Она ловко отпрыгнула, словно юркая кошка, не дав схватить себя своей матери, и стремглав помчалась к Себу. Он и не заметил, как она ударила его кулаком по лицу и, сбив с ног, села ему прямо на грудь, желая ударить еще раз.

– Прекрати сейчас же!– мать схватила ее за руку и подняла.

Потом началась ругань, ее отчитывали, понукали за ее скверный задиристый характер, а Себастьян все так и лежал радостный и думал:

«Она меня заметила! Заметила! Меня! Сама!»

Он открыл глаза, лежа в холодной постели, свернувшись калачиком. За окном было темно, а часы показывали два ночи. На душе будто скреблись кошки, физически было немногим лучше. Он дрожал от холода, от которого не спасало ни одеяло, ни обогреватель. Завернувшись в одеяло наподобие рулетика, он по привычке пошел на балкон курить. Только он прикурил сигарету, как увидел на улице то, что в мгновенье развеяло все остатки сна. По аллее шел, покачиваясь, Араки. Он был сильно пьян, а в руке держал еще недопитую бутылку виски.

«Да твою мать!» – в сердцах подумал Себ— «Ну как так а?! Нет, к черту его! Сам как-нибудь без меня домой доберется»