Волшебное зеркало

В ту ночь, когда он спал, ему печальный сон приснился,

Хуа с ним говорила: «Я всегда тебя любила,

Ты добр ко мне всю жизнь был, и когда всё то случилось,

Хоть умерла я, но моя душа во пса вселилась,

Что был в бобовой лавке, и тем пьяным отомстила.

Теперь, когда я умерла, могу я быть спокойной,

Так как осознаю, что хорошо я послужила

Тебе, за всё хорошее хоть чем-то отблагодарила,

Спокойно буду спать в моей обители покойной».

В тот день Чан побывал в бобовой лавке рядом с местом,

Спросил хозяина о псе, сказал тот: «Что он знает,

Такого пса, и кормит изредка творожным тестом,

Но это – старый пёс, и никого он не кусает.

Но, ночью этой он в крови весь где-то извалялся,

Что с ним произошло, я не имею представленья».

Потом узнал Чан, что скончался от кровотеченья

Той ночью человек, который часто напивался.

Хозяин перекрёстков и дорог пресеченья

(О чём не говорил Конфуций)

В году пятнадцатом Цзянлуна царского правленья (1745)

Торговец шёлка из Чжэньцзяна Чэн раз возвращался

К себе домой, в пути в пустынном месте оказался,

Гора Цзо серебрилась вся при лунном освещенье.

Вдруг выбежал из-за кустов, из-за плиты, могильной,

Ребёнок, маленький, и заслонил собой дорогу,

И начал в сторону к себе его тянуть за ногу,

По лошади похлопал стороной ладони, тыльной.

Чэн понял, что он – призрак, пнул его и стал ругаться,

Тот усмехнулся лишь, и от него не отцепился,

А вскоре и другой ребёнок рядом появился,

Стал за руку тянуть его к себе и рассмеялся.

Один тянул к стене, всю затенённую тенями,

Откуда на него летели грязь и испражненья,

Другой тянул ко рву, всему заросшему кустами,

Оттуда градом камни сыпались и оскорбленья.

Из глубины рва крики приведений доносились,

Как будто с лошади они его стянуть желали,

А вскоре рядом и другие дети появились

От дёрганий с толчками Чэна силы оставляли,

Они, его толкая, над ним стали насмехаться,

При этом все они с разных сторон его лупили,

Из-за него между собой начали духи драться,

В конце концов, его с коня на землю повалили,

Конь убежал, готовился Чэн с жизнью уж расстаться,

Вдруг духи закричали: «Мастер Лэн сюда несётся,

Поэтому должны мы все с дороги разбежаться,

Иначе встреча с ним нам всем несчастьем обернётся.

Ведь он пытается помочь всем путникам и нищим,

И он хоть и начитан, но весьма для нас опасен,

К тому же, отвратителен, и вместе с тем, ужасен,

Уж лучше мы попрячемся все по своим жилищам.

В тот миг мужчина по дороге шёл большого роста,

Слегка при каждом шаге его плечи поднимались,

Он по ладони веером бил, такт считая просто,

И песню громко пел: «По речке волны растекались…»

Он направлялся к Чэну и нисколько не боялся,

С дороги в это время же все духи разбежались,

Мужчина, посмотрев На Чэна, громко рассмеялся,

Спросил: «Что? Эти духи вас немного домогались?

Не беспокойтесь за себя, вы – под моей охраной,

Не бойтесь их, вас защитит мой сопровожденье,

Я провожу вас и покину на рассвете рано,

Идёмте, может, вместе мы продолжим наше пеньем»?!

Поднялся Чэн, и вместе они путь свой продолжали,

Запели. Понял Чэн, что ничего уж не боится.

Прошли так вёрст десяток. Горизонт начал светиться,

И ночь закончилась, лучи всё небо освещали.

Тогда тот Мастер Лэн промолвил, к Чэну повернувшись:

– «У вашего мы дома, ну и нам нужно прощаться».

Чэн поклонился и спросил: «Но прежде чем расстаться,

Скажите ваше имя». И сказал тот, улыбнувшись:

– «Меня зовут Лэн Чю-цзян, я живу на перекрёстке

Дорог пересеченья всех, что у Ворот Восточных».

Он повернулся и исчез в светящейся полоске

Светила и оставил нитку из следов песочных.

Домой Чэн хоть и без коня вернулся с облегченьем,

Дней несколько его в семье от грязи отмывали,

Когда пришёл в себя, послал слуг, чтобы отыскали

Спасителя дом, чтоб к ему пойти с благодареньем.

Но дома не нашли там, само место пустовало,

Лишь позже он узнал, что там имение стояло

В эпоху Шуньчжи, Чю-цзян был главой того именья -

Хозяин перекрёстков и дорог пересеченья.

Нерадивый студент У

(О чём не говорил Конфуций)

В году тридцатом императора Цянлун правленья (1760)

Глава уезда Лу Шичан, известный средь учёных,

Был послан для географического уточненья

Карт местных с результатами исследований новых.

Со стороны он переписчиком проекта нанял

Студента У из Сучжоу, который поселился

В Фэн резиденции уезда, комнату где занял,

Перед работой за день всем коллегам поклонился,

Сказав: «Умру я скоро, и боюсь, что вам придётся

Доканчивать всё то, что я здесь делать буду с вами».

Все удивились тут, спросив, ему как удается,

Так будущее знать, где он ждёт встречи с небесами.

Сказал он им «Когда сюда я только направлялся,

Через уезд Пэй ехал, женщина меня спросила,

Молу ли взять её я в экипаж, я растерялся,

Сказав ей, у меня нет полномочий и нет силы,

Чтоб пригласить её, ведь рядом места не хватало,

Я путь продолжил дальше, к удивлению, большому,

Заметил, что она от экипажа не отстала,

Бежала двадцать ли по спуску горному, крутому.

Когда я кучера спросил, что мыслит он об этом,

То он ответил мне, что никого не замечает,

И тут я понял, что нас сзади призрак догоняет,

Поэтому у кучера был свой резон ответа.

Когда же я решил в гостинице остановиться,

То ночью эта женщина мне на кровать подсела,

Сказала: «Почему бы нам сейчас не поженится?

Обоим нам по двадцать лет. Ты против? В чём же дело» ?!

Я был убит её присутствием и предложеньем,

Но всё, что я мог сделать, запустить подушкой с пухом.

В мгновенье ока тут она исчезла приведеньем

И всю ночь её голос слышал я над своим ухом.

Всю ночь она слова о нашей свадьбе повторяла,

Я спать не мог, та как она меня заговорила,

Но имени, как меня звали, не произносила.

Известного лишь каллиграфа имя называла.

И не было уже конца её надоеданью.

– «Оставь меня в покое, у меня просить всё можешь,

Что хочешь, – я сказал ей, – откуплюсь любою данью»!

Она сказала: «Двести златых на чердак положишь,

Тогда отстану, можешь на меня ты положиться».

Я сделал то, но деньги там на чердаке остались,

Нетронутыми, домоганья ж дальше продолжались.

И я не знаю, как всё может у меня сложиться».

Услышав эту повесть об ужасном положенье,

Коллеги наблюдение за ним установили,

И двух его друзей побыть с ним рядом попросили,

Но через день пришли все от несчастья в потрясенье.

Из комнаты студента крик ужасный вдруг раздался,

Друзья к нему ворвались, и картину увидали,

Лежал в крови он на полу, и весь от боли сжался,

Живот разрезан был, кишки оттуда вылезали.

А рядом нож лежал, но комната была пустая,

Никто кроме него в ней там не находился,

И горло было перерезано, язык ввалился,

А из артерии лилась по горлу кровь густая.

Друзья его подняли на кровати уложили,

Он утверждал, что боли им ничуть не ощущалось.

Об этом случае сразу префекту доложили,

Когда пришёл Лу, то расследование началось.

У в воздухи иероглиф начертал «судьбы несчастной».

Префект Лу у него спросил тут: «Что это такое»?

Сказал тот слабым голосом: «Влеченье роковое,

Из-за чего и стала жизнь моя такой ужасной.

Она ночной порой пришла ко мне и предложила,

Чтоб я, покинув этот свет, чтоб поженился с нею,

Я ей сказал: «Я ничего с собою не имею».

Тогда она передо мной нож этот положила.

Его воткнул себе в живот я, закричав от боли,

Она смотрела на меня и видела страданья.

Массаж мне сделала в том месте, приложив старанья

И всё прошло, и боли не почувствовал я более.

Но я не умер и спросил, что делать дальше нужно,

Она рукой на своём горле жестом показала,

Я полоснул по горлу, и опять кровь побежала,

Но смерть не шла всё, я от боли корчился натужно.

Она опять массаж мне горла быстро совершила,

Чтоб я больше не мучился, и боль прошла мгновенно,

Она мне показала место, где смерть непременно

Могла прийти, но тут меня оставила вся сила.

Но смерть не приходила всё, и это было диво,

Тогда она, на меня глядя, очень рассердилась,

Сказав: «Всё бесполезно! И какой вы нерадивый,

Убить себя даже не можете», и удалилась.

В то время в комнате, друзья мои все появились»

Префект Лу выслушав, послать врачей распорядился,

Врачи все раны осмотрев, что жив он, удивились,

Зашили все порезы, У в сознанье находился.

Прошло немного времени студент У поправлялся,

Когда здоровым стал, работу ту возобновили,

Об этом случае потом все много говорили,

Но призрак тот, исчезнув, больше уж не появлялся.

Патриарх всех магов лисьих

(О чём не говорил Конфуций)

В деревне Дай уезда Яаньчэн дева молодая

Была соблазнена, и заколдованной вдруг стала

Обычным демоном, но вскоре от его всех чар устала,

Решив бороться с ним, свою невинность сохраняя,

Направила в храм бога Гуанди своё прошенье,

Который находился в части, северной, деревни,

Сожгла письмо, как и предписывал обряд всем, древний,

И демон сразу прекратил свои поползновенья.

Раз ночью после этого её родным-домашним

Приснился сон один, где бог в военном снаряженье

Сказал: «Я – Чжоу, генерал, я по распоряженью

Гуанди пришёл вам сообщить всем, что днём, вчерашним,

Я обезглавил демона, которого к ответу

Привлечь просил один из членов вашего семейства,

Преступника судил я за свершение злодейства,

Чтоб не было повадно демонам всем всего света.

Но тем казнённым демоном лис старый оказался,

И он имел средь демонов друзей, довольно сильных,

И за него для мщенья весь подземный мир собрался,

Мне битва с ними предстоит в глубинах бездн, могильных.

Нужна поддержка ваша мне, вы завтра приходите

В наш храм бога войны, иметь мне вашу помощь важно,

И цины с барабанами с собою приносите,

Сражаться вместе с демонами будем мы отважно».

И утром члены той семьи все к храму поспешили,

Позвали и соседей, чтобы те им помогали,

Свирели, барабаны, гусли, цины прихватили,

Народ в большом количестве у храма там собрали.

Услышали вдруг в небе топот лошадей, небесных,

Доспехов звон, раскаты огненных мечей, сверкавших,

Ударили и барабаны, гимн войны игравши,

Стоявшие у храма люди сред рогаток, тесных,

А вскоре дымом храма двор заволокло и выси,

И на деревню падать с неба тела лисьи, стали.

Той ночью генерала Чжоу лик все увидали,

Сказал он: «Оскорбил я Патриарха магов лисьих,

Забив так много воином и слуг из его рода,

Он подал на меня в небесный суд иск с обвиненьем.

А также Императору небесного народа.

И вскоре судьи начинают дела изученье.

Надеюсь я, что вы поможете мне защититься».

Сказав так, генерал селянам низко поклонился,

Назвал всем место с временем, где суд должен совершиться.

Услышав те слова, народ деревни возмутился,

Решили все за генерала Чжоу заступиться,

Пришли в тот день, выстраиваться стали у врат храма,

И ждали с замираньем в сердце, чтобы поклониться.

А в полночь прибыл Император с личною охраной,

А с ним со слугами седой старик на паланкине,

С дощечкой из алмазов: «Патриарх всех лисьих магов»,

Имел он зубы острые с резцом посередине,

И брови белые. Все слуги шли степенным шагом.

Затем сам бог войны Гуанди шёл, всех приглашая

В свой храм, гостям показывая всем своё смиренье.

И Лисий Патриарх тут сразу начал обвиненья,

Своею пылкой речью выиграть суд, полагая.

Сказал он: «Жажду, чтоб всё прояснилось в этом деле,

Конечно же, лис, молодой, заслуживал расправы

За действия, развратные. Вы в этом были правы,

Но его подданные ведь вины же не имели,

Но были все убиты вашим славным генералом.

За что? – я спрашиваю. – Разве это справедливо?

Ведь праведность и справедливость правят тем началом,

Где каждое добро всех, как неоспоримость, живо.

Что сделал генерал, то – непростительно жестоко»!

При этом бог войны кивнул, как будто согласился,

Себя все люди тут почувствовали одиноко,

Упали на колени все и начали молиться,

Просить, чтоб жизнь их генералу судьи сохранили.

Один студент меж них, имевший имя Чжоу тоже,

Сказал: «Седы вы уж, но, как и раньше, хитрым были,

Но хитрецом таким быть в вашем возрасте негоже!

И это лично вы должны просить здесь снисхожденье

За ваших подданных, не видящих в разврате края,

Которые здесь женщин соблазняли, развращая,

Ведь только вы ответственны за всё их поведенье.

Вы ж были патриархом тех постыдных извращенцев!

И это нужно лично вас казнить, всем в назиданье»!

С улыбкой старец обратился к общему собранью:

«В разврате вы хотите нам отдать ряд преференций?

Но сами-то вы разве не развратны по природе?

Чисты ли вы все с жёнами, друг другу изменяя?

И разве речь может идти здесь о моём народе?

Вы сами этим занимаетесь, от всех скрывая.

И если уж зашла речь о разврате, то скажите,

Какое наказанье есть за это преступленье?

Не казнь у вас за это же, а просто избиенье?

Так что же, вы за это всё нас всех казнить хотите?

И генерал ваш не прибег ли к чрезвычайным мерам?

Когда мог просто выпороть его и кончить дело?

Но он не сделал так. Где ж справедливость вашей веры?!

Так поступая, можете дойти вы до предела».

Пред тем как слово Чжоу дать, вердикт всем зачитали:

– «Наш Император, разобравшись в деле, так считает,

Хоть и порок каким-то образом мы наказали,

Но Император справедливо всё же полагает:

«В законах, чтоб не поддаваться увлеченьям новым,

Чтоб злоупотребленье не было закономерным,

Считаем в деле этом бденье против зла чрезмерным,

А наказанье за то преступление суровом,

Но все ж, заслуги Чжоу во вниманье принимая,

Что помогал всему селу он не из пользы личной,

От приставанья лис всех сельских женщин избавляя,

Сослать в Хайчжоу в ссылку Чжоу из гвардии столичной,

И в наказанье один год оставить без оплаты

За службу его, без материального довольства,

Чтоб осознал всё, чувствуя себя, как виноватый,

Не применял бы впредь жестокость никакого свойства».

Крестьяне, слыша это, радостно завосклицали,

Хвалу воздали Небесам коленопреклонённо,

За мудрость Неба, на колени встав, молиться стали,

Потом отправились домой все удовлетворённо.

Обманутые женой бога

(О чём не говорил Конфуций)

У Врат Хуцу жил эскулап Ту Чье-лу, всем известный,

Его невестка Ву сестрою младшей приходилась

Достойному чиновнику, чей образ честный

Был образцом для подражанья, им семья гордилась.

В сорок шестом году Цянлун государя правления (1776)

Ву увидала сон, где Ли печатник в храме, близком,

Просил у неё милостыню с текстом сутр, буддийским,

Пророчествуя в будущем пожары, разоренья.

Ли убеждал её, что милостыню собирает

Для бога, ведь способен тот предотвратить несчастья,

Так как помочь всем может, поменять всё – в его власти,

Он сильный, всемогущий, он всё может и всё знает.

Ву госпожа была убеждена на половину,

Тогда печатник приводить событий стал детали,

Места и имена в его рассказах совпадали,

С событиями теми в эту страшную годину,

Но многое из тех вещей ей слышать было странно,

И многое в действительности там не совпадало,

К тому же, Ли о многом говорил весьма пространно,

Ву колебалась. Но вдруг рядом женщина сказала:

– «Дня третьего, а месяца девятого случится:

Произойдёт воспламененье, город пострадает,

Семья же ваша будет первой, в картах говорится,

Никто из вас не выживет, гадалка это знает».

Так в жёлтой блузке, красной кофте женщина сказала:

– «Никто на том пожарище из ваших не спасётся,

Но чтоб беду предотвратить, вам нужно для начала,

Сжечь деньги в храме, всё предотвратить ведь удаётся

Пожертвованием и обряда соблюдением».

Открыв глаза, Ву о печатнике всё разузнала,

Ли умер, и прошло три года после погребенья,

О женщине в той блузке ничего так не узнала.

Но всё же не могла она рассеять подозренья,

Пошла в храм бога местности, чтоб богу помолиться,

Её увидела там, не могла не удивиться,

То была статуя и жена бога, без сомненья.

Тогда спросила у соседей Ву о совпаденье,

То все они были напуганы и поспешили

Собрать как можно больше денег для их подношенья,

И выражая храму преданность, фонд учредили.

Настал девятый месяц, семья дома не осталась,

К родным в дом переехала, огня не зажигала,

И не готовила, три дня прожить так постаралась,

На третий день всё, как всегда, спокойно и стояло.

Не знала Ву, что думать, когда храм вновь посетила,

То ли богиня храма прихожан всех обобрала,

То ли пожар в их доме всё же так предотвратила,

То ли на платье, новое, себе денег собрала?

Хорошенькое маленькое приведение

(О чём не говорил Конфуций)

В Цзиньлине парень молодой жил, его Гэ все звали,

Любивший выпить и всегда действовать жестоко,

Обычно люди все знакомств и встреч с ним избегали,

Имел друзей он, не чувствуя себя одиноко,

Любил пристать, запугивая гадостью ужасной.

Раз рано утром в парке Юхайтай он был с друзьями,

Вдруг видят чёрный гроб торчит, разбитый, меж корнями

А из него свисает наземь угол юбки красной.

Друзья его, возьми тут, и с ним выкинули шутку,

Сказав: «Ты, малый, хорошо людей других пугаешь,

Не хочешь ли в гробу побеспокоить ту малютку,

Иль ты лишь с беззащитными людьми в испуг играешь»?

Смеясь, сказал Гэ: «Почему б нет? Это ж не опасно»!

И, к гробу подойдя, сказал: «Эй девка, просыпайся!

Пойдем со мной, я угощу тебя вином, прекрасным.

А после пьянки, обслужить меня уж постарайся».

Друзья Гэ рассмеялись, оценив его браваду,

И каждый по делам своим пошёл своей дорогой.

Заметил к ночи Гэ, что получил свою награду,

За ним шла тень, передвигая ноги понемногу.

– «А, это – ты идёшь, – сказал он, – маленькая шлюшка,

Вина хочешь попробовать, и мне потом отдаться?

Ну, что ж, пошли в трактир, какой-нибудь, моя подружка».

И он пошёл туда, наедине что с ней остаться.

Поднялся на второй этаж, вина чтоб выпить с нею,

Кувшин взял и налил две чашки, и они общались,

Шутить стал, шапку снял, обмахивая ею шею,

Никто не видел духа, а над Гэ все потешались.

Узнать хотели все, с кем он так резво веселится,

А он болтал без умолку, всё больше напиваясь.

В конце сказал, из-за стола встав, с лестницы спускаясь,

Оставив шапку на столе: «Мне нужно облегчится».

Слова услышав эти, тень кивнула головою,

Ждать стала, в это время Гэ домой уж направлялся,

А бармен в баре поздно на работе задержался,

Увидев шляпу, взял её и тень вместе с собою.

В ту ночь им маленькое приведенье овладело,

Как только спать ложился, сну устало отдаваясь.

Он бормотал, смеялся, вскрикивая, то и дело,

К рассвету же повесился в бреду, не просыпаясь.

Хозяин же трактира, этот случай обсуждая,

Сказал: «Я думаю, она людей не различала,

Могла лишь шляпу видеть, и её лишь замечала.

Была хорошенькой, как видно, девушка такая».

Духи, претворяющиеся, что говорят по-мандарински

(О чём не говорил Конфуций)

Однажды суперинтендант по транспорту в Хэндоне

Ву Юнь-цун был секретарём Палаты наказаний,

Шёл праздник и, чтоб посмотреть народное гулянье,

Служанка его сына вывезла на фаэтоне.

Во время праздника ребёнок наземь помочился

В одном из мест, безлюдных, на обочине дороги,

И там, когда он писал, не смотрел себе под ноги,

В траве лежащий череп человека рассердился.

Ребёнок вдруг заплакал, плакал, не переставая,

Служанка с ним в тревоге сразу же домой вернулась,

Никто не понимал, что стало с ним, её пытая,

И с этим детским плачем ночь та медленно тянулась,

Но плач затих, и тут раздался говор мандаринский:

«Какой ужасный мальчик! Ты нанёс мне оскорбленье.

Описал голову мне, накажу за униженье.

Начнёшь ты с этого дня говорить лишь по-пекински».

И вновь раздался плач и до утра так продолжался,

Наутро написал Ву богу города прошенье,

Отнёс в храм, сжёг, и богу сделал жертвоприношенье.

Затем молиться стал, до вечера там оставался.

В письме писал он: «Я владею диалектом юга,

И вся семья оттуда, сын по недоразуменью

Пекинского случайно духа оскорбил в забвенье,

Тот напугал его, и сын мой плачет от испуга.

От всей души прошу вас с глубочайшем к вам почтеньем,

В серьёзном этом деле поскорее разобраться,

И сделать всё, чтоб сына наступило облегченье,

Я ж буду до смерти вам угодить во всё стараться».

И в эту ночь истерики ребёнка прекратились,

Уснул он, как младенец, не произнеся ни слова,

Но на другую ночь плачь, крики вновь возобновились,

Ребенок начал говорить по-мандарински снова:

– «Вы ведь чиновник ранга, низкого, по положенью,

А мы, пекинцы, друг за друга держимся все дружно,

За то, что нанесли вы с сыном брату оскорбленье,

Чтоб искупить вину, вином вам напоить нас нужно».

Была спокойной жена Ву, скандалов не любила

Всегда стремилась добротой размолвки все исправить,

Пошла на рынок духам снеди и вина купила,

Сказав: «От нас вино вам, и прошу вас нас оставить».

Не так легко покончить с той проблемой оказалось,

Когда все духи досыта наелись и напились,

То некотором буйным того мало показалось,

Поэтому они, напившись, враз раздухарились,

Кричать жене все стали, чтобы им вина подали,

Мясное, рыбное и заливное попросили,

Жена им с рынка приносила, они всё съедали.

Буянить начали, уже на визг переходили.

Услышав этот буйный шум, Ву к сыну устремился,

И дал ему пощёчину, угрозы повторяя:

– «Ты что?! С кем говоришь, болван, иль ты совсем забылся?

Речь выбрал императора (1), на ранги не взирая!

Как можешь ты, кретин, на этом языке ругаться,

Себя чиновником или царём воображая?

Я покажу тебе, что здесь не стоит забываться»!

Он сына по щекам лупил, все руки отбивая.

В отчаянье, он вновь составил в храме том прошенье

О том, что духи те же в его сына вновь вселились,

Просил у бога города их дома очищенье,

Так как те только пили, всем мешая, веселились.

В тот вечер в доме Ву семьи хлыста щёлк раздавался,

Из комнаты одной, всем было слышно: «Мы клянемся,

Не бейте, хватит, просим вас, сюда мы не вернёмся»!

Там после этого дух не один не появлялся.

Пояснение:

1. На пекинском (мандаринском) диалекте говорили, в основном, чиновники и официальные лица императорского двора.

Пьющий бог города

(О чём не говорил Конфуций)

Студент по имени Шэнь Фэн-ю из Ханжоу вышел

В секретари судебные в одном Укан уезде,

Работа нравилась ему, хоть был он всех и ниже

По службе, оставаясь на одном и том же месте.

Приказ как-то пришёл в отдел арестовать пирата

По имени Шэнь Ю-фэн и попал в руки другого,

Решил тот подшутить, подставить своего собрата,

Места «Ю» поменял с «Фэн», был в восторге от такого,

И подчеркнул то место красной тушью, забавляясь.

А получилось, что студент Шэнь сделался пиратом,

Ему он показал приказ, при этом улыбаясь,

Сказал: «Как видно, ты являешься тем виноватым,

И ждёт тебя арест». Шэнь посмотрел на всё серьёзно,

Бумагу сжёг, в графе поставил, что приказ утрачен,

А ночью увидал сон, что полицией был схвачен,

И приведён в храм бога города был на суд, грозный.

Бог города сидел на троне, приступив к дознанью:

– «Ты – тот пират, от рук кого столько людей погибло?!

В аду ты палок заслужил, чтоб зад тебе отшибло».

Позвал он стражу, приказав, исполнить наказанье.

Шэнь стал протестовать, себя студентом называя,