Правило номер 8. Погружение. Часть 1

Родители только плечами пожали.

«Что ты об этом думаешь, дорогая?» – Спросил отец мать, когда та, в своём весьма фривольном домашнем наряде, более подходящем, по мнению Стеллы, в доме терпимости, нежели в столовой, убирала с нового терракотового стола ярко-салатного цвета посуду.

«Я думаю, кто-то, наконец, заинтересовался мальчиками. Она у меня недавно попросила журнал. Косметика, и всё такое».

«Думаешь, стоит это поощрять?»

«У нас нет выбора, дорогуша. Она начала сама себе готовить, да и успеваемость вполне приличная. Видимо, выкраивает время для всего понемногу. Не трогай её, она уже взрослая девочка. Может, сменит, наконец, гардероб. Видеть не могу всей этой серости. Кстати, ты не находишь этот цвет обоев слишком бледным? Моя ассистентка из галереи говорила недавно…»

Тем временем, у Эстеллы Фукс зрел в голове некий план. План мести – если сказать точнее. Мести за тот самый случай, у бара. Она поняла, что все три года до этого у неё были в руках почти все инструменты, и лишь последнего штриха не хватало (до того ноябрьского завтрака, с бутербродом). Теперь в «арсенале» имелось всё.

Из школы обратно домой девушка по-прежнему ходила, нарочно выбирая самые длинные пути, даже длиннее обычных, – а сразу после ужина и подготовки домашних заданий старалась поскорее улизнуть подальше из дома. Ей становилось ясно, что одних парков для подготовки недостаточно, – пора было начинать исследовать местность гораздо дальше от дома. Несмотря на столь яростное желание действия, определённой видимой цели у этих прогулок, пока что, надо сказать, не имелось. Стелле просто ходила, бегала, а когда её тело уставало – бороздила улицы быстрым шагом. Выглядело это со стороны, что и говорить, довольно странно.

Однако, для себя девушка считала эти занятия вполне подходящими. У неё в голове был вполне чёткий распорядок действий.

Постепенно, новые привычки стали приносить свои, так сказать, «плоды». Привыкшее изначально с детства к серьёзным тренировкам, тело её, казалось, только радо было «наверстать упущенное». В мышцах (в кои-то веки, спустя три года) начала проявляться сила. Сильно отросшие вдруг волосы начали приобретать непривычный, «медный» оттенок. И, мало того: Стелла готова была поспорить, что какие-то странные, не с первого взгляда уловимые, но всё же явные изменения начали происходить не только с её телом, но даже с чертами лица. Впрочем, последнее, – касательно лица, – она могла (как и многие подростки её возраста) сама себе просто надумать. Но в любом случае, Стелла была, можно сказать, довольна происходящим. По-настоящему омрачало её разве что одно обстоятельство: ставшая вдруг очень навязчивой забота родителей, причём обоих.

Они, правда, раздражали. Не хотелось этого признавать, но… что было, то было. Не проходило и дня, чтобы она не задумывалась о том, как сильно хотелось бы ей жить где-нибудь далеко, чтобы не было этих постоянных разговоров о ней: разговоров, которые отец и мать регулярно устраивали, нависнув сверху подобно двум строгим учителям (почему-то им вдруг понравилось временами совершать подобное, хотя до этого, ранее, они вели себя, по мнению Стеллы, вполне сносно), и разговоров, что они вели между собой в соседних с ней комнатах – уверенные, по всей видимости, в том, что она их не слышит (о, кое-что она была бы только рада не слышать, честное слово).

Бывало (изредка), – Стелле становилось стыдно за эти свои мысли. В такие минуты она чувствовала, что должна быть терпимее, ведь все нравоучения этой «сладкой парочки», по сути, являлись выражением самой что ни на есть естественной и любящей заботы о ней.

Она повторяла себе это довольно часто, вспоминала, как хорошо им жилось когда-то в «доме-саде», как весело было ей играть во внутреннем дворике, пугать по утрам запрятавшихся в ветвях ив пташек, затем смотреть вечером, как умильно те пьют воду из фонтанчика, перед тем, как спрятаться вновь в ветви деревьев; как она позже с благоговением слушала заветы отца о том, что не стоит птичек обижать и пугать; как здорово было по весне и летом подкармливать плавающих в пруду залётных уток, созерцать вид с балкона (искусству созерцания её обучила мать – заслуженный сотрудник хоть и слишком современной, но всё же настоящей художественной галереи), вспомнить, наконец, пианино и улыбку той же матери, когда её дочь на нём играла; вспомнить, помимо этого, разные гимнастические агрегаты, огромный фехтовальный зал, – что располагались в самом центре того огромного города, на окраине которого они сейчас проживали; и те приятные зимние праздничные вечера, когда они собирались всей семьёй и пели какие-то нелепые песни… приезжал дед (вначале с бабушкой, а позже, когда бабушка умерла, один), рассказывал разные истории из своей юности… в общем, всё это было, разумеется, очень здорово, но Стелла знала вот, что: существовала некая Стелла Фукс в том мире: жила эта маленькая девочка с каштановыми волосами в «доме-саде», мечтала о собственном домашнем питомце, и о музыке, и о достижениях в гимнастике, и о многом другом… а существовала нынешняя девушка, – рыжеволосая, сухощавая, обозлённая на весь мир (то ли девушка, то ли зверь, по-правде) и не знала она, кажется, толком, какая у неё фамилия, как её имя, и кто она вообще такая. Стелла приняла эту «девушку-зверя» как должное: с тех самых пор, как случилось то, что случилось, она, один-единственный раз допустив промах с «побоищем» в классе, вообще старалась принимать то, что с ней происходит, без участия каких-либо сильных эмоций. Что произошло, то произошло, и назад этого не вернуть, но она обязательно отомстит, только нужно подождать немного. Сил набраться, опыта… продумать стратегию и тактику – так её учили в детстве вести себя перед боем. И злость являлась здесь совсем ненужной эмоцией, лишней, неразумной, но…

…но чтобы она не делала, какие бы психологические «приёмчики» не применяла, однако сбивающие с нужного настроя мысли возвращались к ней вновь и вновь, – и стимулированию к этим приступам служила очередная порция родительской опеки.

И так было постоянно.

Стелла стала сама себе напоминать заядлого грешника, который каждое утро исправно ходит в церковь – замаливать грехи, а к вечеру успевает накопить новых, едва ли не вдвое больше, чем у него было с утра. Ругая себя за невыдержанность и грубость, она никак не могла заставить себя хотя бы изредка помолчать, прислушаться, смириться с тем, что слышит почти каждый вечер.

«Эстель, ну в самом деле, нельзя быть такой злючкой…»

«Эсси, дорогая, ты правда могла бы послушать кого-то, кроме себя… разве нет?»

«Действительно, что тебе стоит, а, Эсси? – Думала Стелла иногда, в тишине своей комнаты. – Промолчи ты хоть раз. Можно ведь даже не слушать, что они там говорят. Просто… молчи. Ты ведь молчишь, когда неразлучники: те, голубой и зелёный, что живут у этого твоего „доктора“ в кабинете, – при тебе начинают свой полуденный птичий трёп, и не вступаешь с ними в дебаты, правда? Так и здесь. Ну же!»

Терзаемая впитанными ею (ещё задолго до того, как начала активно проявляться её тяга к независимости) моральными принципами, Стелла, – не зная, какой ещё способ придумать, дабы оградить себя от буйства собственных эмоций (а помимо этого, испытывая регулярный «голод» по физическим занятиям и «жажду» так и не исполненной, но вскоре готовящейся быть исполненной, мести) принялась удлинять часы своих ежедневных прогулок и уходить по вечерам из дома всё дальше. На какое-то время это возымело определённый успех: Стелле в течение двух месяцев удавалось обходиться без явных конфликтов с отцом и матерью. Она придумала способ: представила отца тем самым ярко-зелёным неразлучником, – с желтой грудкой, с красным, как калина, клювом, с оранжево-коричневой головой; а мать – другим неразлучником, голубого цвета, с чёрно-серой головой и тёмно-бирюзовой спинкой. Каждый раз при разговорах с ними девушка вспоминала забавное птичье щёлканье и вздыбленные хохолки.

С приходом апреля всё изменилось. Во-первых, попугаи вдруг неожиданно «переехали» к врачу домой. Как дословно произнёс этот идиот, поглаживая свои редкие седеющие волосы и поправляя на носу огромные очки: «дети очень просили… да и моих… хм… некоторых моих посетителей птички стали нервировать. Не все, кто бывает в этих стенах, такие же воспитанные юные особы как ты, Эстелла».

Это была плохая новость. Во-первых, Стелле сразу в голову закралась мысль о том, что птиц не забрали домой, но какой-то больной истерик просто-напросто распахнул клетку, и в лучшем случае попугаи улетели в открытое окно, в худшем – погибли насильственной смертью. Радости событие отнюдь не прибавило. В пользу того, что птицы, всё же, остались живы, говорил тот факт, что в апреле окна кабинета врача были постоянно открыты. И дети у него действительно были – двое. Да и рассказывая историю, врач явно не нервничал. Так что Стелла решила до правды совсем уж не допытываться, однако с исчезновением птиц у Стеллы потерялся стимул к вдохновению во время разговоров с родителями.

Впрочем, ей нашлось, чем занять время. С некоторых пор девушка начала замечать на себе какие-то странные взгляды со стороны окружающих. Как человек, постоянно думающий об опасности и постоянно ощущающий вокруг себя эту опасность, реальную и мнимую, она чувствовала всякое постороннее воздействие на себя, взгляды в том числе, – чем, конечно, частенько доводила тех хитреньких людей, которые любили подглядывать исподтишка (вроде соседки по дому). И спустя некоторое время Стелла поняла, что именно это были за взгляды.

Основной мыслью, когда она всё осознала, стала такая ненужная сейчас (опять), но при этом весьма приятная для чувства себялюбия гордость от осознания нежданной, – раскрывшейся для неё, правда, совершенно внезапно, – собственной привлекательности.

«Предположим, тебе не нравится, когда тебя считают симпатичной, но ведь это можно использовать себе на пользу, как орудие». – Осенило Стеллу. В тот вечер родители очень кстати ушли на какую-то очередную то ли музыкальную, то ли художественную вечеринку, а она твёрдой рукой взяла с журнального столика материн модный журнал. Изображённая на обложке белокурая красотка, подмигивающая зрителю, казалось, являлась лишним подтверждением того, что принятое решение – верное.

Впрочем, вдохновение быстро отпустило – Стеллу надолго не хватило. Чтиво про макияж, причёски, украшения и прочее оказалось довольно скучным, но вот что касается статьи про одежду, и её сочетание меж собой, – этот материал она проштудировала основательно, и впредь в подобных журналах старалась выискивать только заметки на эту тему. Одежда – первое, на что обратит внимание незнакомец. Это важно.

При всём при том, острое, практически болезненное желание двигаться набирало всё большие обороты. Желание движения стало буквально изводить, не давать спать ночами и изматывая во время школьных будней. Вечерние прогулки становились все более длительными. Времени на то, чтобы вдоволь «подышать воздухом» и при этом сделать в срок все свои домашние задания (которых с каждым днём задавали всё больше) катастрофически не хватало. В связи с этим, и без того неустойчивая психика Стеллы стала вконец неуправляемой.

– Ты не думала о своих выпускных экзаменах, Эсси? – Не выдержал как-то за ужином озадаченный отец (он всегда звал её так, уменьшительно, упорно не желал называть полным именем, будто боялся, что стоит ему его произнести, как его милая дочурка сразу превратится в некого доисторического монстра и проглотит его живьём). – Ты сможешь отдохнуть после, но сейчас надо бы подумать о своем будущем… как считаешь?

Стелла была как раз на тот момент мысленно занята очередным продумыванием своего «плана мести». Она вообще в последнее время очень часто о нём думала: и за едой, и перед сном, – и крайне не любила, когда её отвлекают от этого занятия. Никогда до этого она не позволяла себе подобного, но произнесённая в тот вечер родителем фраза (произнесённая в момент крайне важных для неё умозаключений) подействовала на девушку примерно с тем же успехом, как появление пирожного с кремом воздействует на ребёнка, – которого, по каким-либо причинам, надолго отлучают от сладкого. Проще говоря, девушке просто «снесло крышу».

Быть может, дослушай Стелла слова отца до конца, – это помогло бы ей избежать неприятностей в самом скором будущем. Но слушать она никого не хотела. Она в бешенстве выскочила из-за стола. Странный, нарастающий в ушах шум заглушал собой все голоса, – и любые доводы, пытающиеся противостоять ему, казались враждебными. Громкий стук вилки, которая с визгом отлетела от тарелки с едой и упала на пол, не дал отцу окончить начатое предложение.

– Лучше не вмешивайся в мои дела. Слышишь?! И хватит меня так называть, мне не пять лет!

Затем она побежала (прямо в том, в чём была одета за столом), побежала к выходу, оставив распахнутой входную дверь родительского дома, побежала, переходя постепенно из лёгкой трусцы на ожесточенный бег. За ней никто не поспешил следом. Почему? Вероятно, родители были чересчур шокированы произошедшим.

«Я, помнится, перед своими школьными экзаменами столовый сервиз разбила, и нарочно». – Поделилась с мужем мать Стеллы, спустя минут десять после «побега». – Мой папаша сказал потом: доченька, лучше в следующий раз прикрикни на меня – дешевле обойдётся».

«Твой отец ведь с ума сходит по антиквариату. А моё отношение ты знаешь. Лучше бы она что-нибудь разбила». – Опустил голову безутешный отец.

«Эй, только не мой фарфор! – Шутливо заметила женщина. – Мне его папочка подарил».

«Тебя наказали тогда, кстати?»

«Наказали, разумеется. И весьма, знаешь ли, болезненно. Зад болел пару дней, если не больше».

«Я против любого насилия, ты знаешь».

«Вот и не нужно. Сделаем вид, что ничего не было. Всё пройдёт, дорогуша. Все подростки немного сумасшедшие».

«Возможно, ты права».

Они было довольно прогрессивны, родители Стеллы. Они поговорили и решили, что всё уляжется само собой. Они считали, что их дочь исправно пьёт по утрам таблетки зверобоя и валерианы, и просто немного взвинчена из-за предстоящих выпускных заданий.

Они не знали о том, что случилось тогда, давно, перед отъездом из «дома-сада».

Никто не знал.

А Стелла, – Стелла бежала в этот вечер долго, очень долго, через раскинувшееся недалеко от их дома большое, заросшее сорной травой поле. Она не останавливалась до тех пор, покуда у неё не начали отниматься ноги. Тогда она просто упала в траву, более не имея сил двинуться. Мышцы болели, а одежда к тому времени насквозь пропиталась потом. Она чувствовала боль во всём теле. Но одновременно с этим, она почувствовала и то, чего ей так не хватало, и то, о чём родители никак не могли догадаться.

Радость. Яростная радость.

Стелла решила называть это так.

                                     *****

Май выдался невероятно теплым. Особенно приятны были майские ночи. Месяц спустя после «апрельского скандала» (в ту самую роковую ночь, с которой начинается данное повествование) Стелла шагала по улице, наслаждаясь приятной прохладой ночного воздуха. Весь день был погожий, и к ночи погода не стала хуже, так что девушка совершенно не переживала по поводу того, что нарядилась совсем по-летнему. На ноги были обуты лёгкие босоножки, верхняя одежда представляла собой развевающуюся от малейшего дуновения ветерка юбку, и такую же точно блузу, но только чуть более светлого оттенка, аккуратно подпоясанную. В темноте, подсвечиваемой лишь редкими уличными фонарями, ткань обоих предметов гардероба, казалось, даже светится изнутри.

С каждым новым совершённым шагом, Стелла ощущала, как плавно качаются из стороны в сторону складки этой почти невесомой ткани, а также то, как в унисон с ними, напротив, тяжёлые волны распущенных волос пружинят вдоль её спины и плеч. Она представляла себе эту картину, – и на губах её сама собой возникала самодовольная улыбка.

Многие, вероятно, совершенно справедливо осудили бы Стеллу за ее поведение. Они бы назвали её сегодняшний наряд чересчур вызывающим для ночной прогулки, а настроение – излишне самовлюблёнными. Стелла и сама осознавала импульсивность своего поступка. И всё же, она считала: у нее имеется повод вести себя так – вызывающе и беспечно. Её распирало огромное желание показать свои стройные ноги, свои аккуратные лодыжки, обозначить тонкую талию, распустить густые темно-рыжие волосы. Ей всё это доставляло удовольствие впервые за прожитые годы, – потому что она, наконец-то, была готова.

Вполне вероятно – то, что случилось со Стеллой этой же ночью, явилось для неё неким наказанием свыше, за её странные, прогрессирующие всё сильнее наклонности.

Текущая майская ночь, к слову, вообще-то изначально предрекала своим наступлением события необыкновенные. Примерно за неделю до судьбоносного для Стеллы ночного происшествия, совершенно случайно послушав выпуск новостей по радио, она узнала о метеоритном дожде, который должен был «проходить» в небе над районом, в который входил и округ, где она жила. Событие не слишком-то её увлекло, когда она услышала о нём впервые: о метеоритном дожде сразу начали чересчур активно судачить в школе, что порядком надоело в первые же пару дней. Кроме того, ближе к концу учебной недели Стелла встретила ещё и парочку неблагополучного вида личностей рядом со своим домом, – с плакатами, вещающими что-то о конце света. Всё это походило на начало какого-то идиотского фильма про инопланетян, и Стелла принципиально перестала обращать внимание на тот ажиотаж, что происходил вокруг.

Всеобщее беспокойство, кстати, послужило и причиной очередного скандала вечером накануне выходного дня. Отец Стеллы (в отличие от неё самой прекрасно осведомлённый в том, что в их городе за прошедшие пять дней произошло два весьма неприятных инцидента, главными участниками которых являлись: в первом случае – группа молодых людей возраста самой Стеллы, во втором – двое мужчин и одна женщина с не самой лучшей репутацией), – запретил своей дочери (категорически) сегодня выходить куда бы то ни было, а тем более – на ночь глядя. Разумеется, это лишь вывело своенравную Стеллу из себя ещё больше. Она не понимала, чего это всегда добрый и покладистый, отец вдруг внезапно посуровел. Это ещё что такое?!

Разумеется, их вечерняя «беседа» прошла на весьма повышенных тонах. Удивительным в сложившейся ситуации явилось лишь одно: девушке (буквально каким-то сверхъестественным образом) удалось, всё же, ускользнуть из дома. Не иначе, метеоритный дождь своим чудесным «излучением» умел воздействовать даже на неуёмную родительскую бдительность.

Она дождалась ночи, оделась, вылезла из окна дома, перелезла через забор, и затем просто пошла вперёд, ни о чём не думая. Было влажно – на траву уже выпала ночная роса. Дворы по-соседству благоухали запахами цветов – обычно такое происходит летом, преимущественно в августе, но… эта ночь, майская ночь, и впрямь была очень тёплой. Где-то вдалеке виднелось яркое зарево – но не от метеоритного дождя, это были огни города. Там, в этом городе, наверное, по-прежнему находился «дом-и-сад», и в той самой большой квартире в несколько комнат, где обитало семейство Фукс, теперь жил кто-то другой…

Рядом с тем местом, где внезапно остановилась Стелла, прямо через дорогу, за огромным длинным полем, не виднелось ничего: лишь непроглядная тьма. Там наверняка приятно пахло молодой травой, и было очень тихо. Оттуда, наверное, лучше всего будет виден чуть позже метеоритный дождь. Очень романтично, между прочим. Можно пойти туда, лечь прямо в траву и смотреть на постепенно появляющиеся звёзды, – когда та небольшая завеса тумана, что нависла сейчас над полем, уйдёт. Одежду Стелла потом посушит, а обувь – вымоет.

Правда, туман может и не уйти. В таком случае, она просто вымокнет и замёрзнет, лёжа в траве. А вот если вместо этого ей пойти посуху прямо вдоль дороги, к зареву города, и свернуть в одном месте влево, в другом вправо, и затем пройти пару подворотен… можно выйти к тому самому месту, откуда ей предстоит совсем вскорости начинать реализовывать вожделенный план мести…

Спустя примерно полчаса она уткнулась в здание «Вакханалии», – одного из местных ночных баров, не на окраине, но и не в самом центре города. Атмосфера внутри этого злачного местечка царила всегда характерная: коктейль, составленный громкой музыкой, взбалмошными криками агрессии, возбуждения, похоти и желания выплеснуть накопившийся адреналин буквально «распирал» стены увеселительного заведения почти каждую ночь. Те, кто регулярно приходил сюда и закрывал за собой дверь с той стороны, – как правило, на протяжении следующих нескольких часов не задумывались о том, что их ждёт завтра. Они существовали только «здесь» и «сейчас».

Стелла искренне ненавидела это место – и тогда, и сейчас. Сегодняшним вечером (теперь-то она поняла), ей особенно не хотелось находиться рядом, и оказавшись здесь, она недоумевала, отчего, всё-таки, выбрала не поле.

«Нет, я не готова. Я всё ещё не готова. Слишком рано. Чёрт…»

Заткнуть уши и пробежать мимо, лишь бы не слышать того шума, что исходит от невысокого двухэтажного строения – вот чего Стелле по-настоящему захотелось. Однако, – как это частенько случается с теми, кто не думает о том, что делает, а потом вдруг решает срочно всё изменить, – желанию её не суждено было исполниться так скоро. Не успела она приблизить ладони к ушам, – в намерении поскорее совершить то, что намеревалась, – как одновременно произошли сразу две вещи. Во-первых, дверь бара вдруг резко открылась. На порог выскочил молодой парень, по всем признакам находящийся в состоянии опьянения (какого именно – непонятно). Подпевая заплетающимся языком словам какой-то современной песни, – одной из тех, что Стеллу особенно раздражали в последнее время, – молодой человек, ничуть не смущаясь её присутствия рядом (либо просто не заметив её), побежал за угол, дёрнул за ширинку штанов и принялся выделывать со стеной здания что-то, слабо напоминающее сразу два возможных процесса. Впрочем, двойственность восприятия действа была уничтожена очень быстро – благодаря второму событию. Несколько секунд спустя, оттуда же, – из-за угла здания, – послышался возмущённый крик. Мгновением позже на парня с полуспущенными штанами принялась стремительно надвигаться жуткого вида особь, – судя по длине волос и тембру голоса, всё же, женского пола. Держа высоко над своей головой плакат, с которого на землю что-то капало, – она начала изрыгать проклятия, вперемешку с фразами, напоминающими уже слышимые Стеллой недавно предсказания конца света.

Произошедшее буквально вывело Стеллу из себя. В голове зашумело так, что стало больно, – и только лишь стойкое чувство брезгливости не позволило заорать на обоих, но вместо этого ускорить шаг и пройти мимо.

«Тихо, тихо, это тебя не касается. Это не они. Это не они, и тебе нет до них дела. Иди своей дорогой, и поживей».

Когда расстояние между ней и «Вакханалией» увеличилось до ста метров, Стелла начала понемногу успокаиваться. Её состояние, как уже говорилось, в последнее время было весьма неустойчивым, – и порой захлёстывающие её эмоции очень быстро сменялись прямо противоположными.

«Давайте, пропивайте последние мозги. – Окончательно приходя в себя, когда звуки музыки остались где-то за спиной, с уже достаточно лёгким пренебрежением подумала она. – Метеоритный дождь вам, придуркам, в помощь».

В очередной раз Стелла порадовалась тому, что находится не там – не внутри здания, не рядом с…

                                                Да

К обычным мыслям вдруг примешался голос уже привычного девушке, и бывающего порой весьма навязчивым, невидимого «собеседника».

           Ты выше всего этого – так ведь, Стелла?                                         Сильнее                                        Разумнее                                Ты лучше, чем они

Стела, признаться, не очень любила этот голос. Во-первых, вместе с ним приходили подчас на ум весьма неприятные ей воспоминания. Во-вторых, уж больно властно он порой звучал, в том месте (в её голове), – в месте, где положено по природе звучать всего одному голосу. Порой он смущал её, и девушке приходилось прилагать определённые усилия для того, чтобы от него избавиться. Голос, однако же (это был голос), никак не желал успокаиваться – лишь крепчал, становился громче. Стелла понимала, из-за чего он «разошёлся»: она излишне переволновалась сегодня, хоть и знала, что нельзя. И это не говоря о том, что она совсем недавно находилась непосредственно рядом с местом, где и произошло его, так сказать, «зарождение».

И, всё же, Стелла уже достаточно была приучена к неслышимому для других собеседнику, чтобы суметь взять над ним верх. Пусть не сразу, но он затих. А когда это наконец произошло, Стелла поймала себя на мысли о том, что слышит позади себя чьи-то неторопливые шаркающие шаги.