Церион, или Холодный, но прекрасный мир

Воды было по пояс. Алика очутилась в небольшойокруглой пещере. Своды её были усеяны небесно-голубыми прозрачными камнями. Неизвестные самоцветы отбрасывали свой чистый свет на потревоженную поверхность воды.

– Это камень надежды, – пояснила Илин, и на её лице проступила венозная сетка. При свете камней она казалась совсем синей, – рудничный камень. Существует легенда: когда рабы видели его яркое сияние, они шли к нему, думая, что они видят небо. Но их надежды не оправдывались. Они находили всего лишь драгоценный камень. Есть и другая легенда: если камень возьмёт тот, кто предал свою любовь, свет его потускнеет. Мы возьмём с собой несколько, и я продам их за хорошую сумму. – Она достала кожаный мешочек и, развязав верёвки, протянула его девушке. – Давай, Алика, собирай, – без малейшего стеснения сказала она.

Девушка достаточно быстро отделяла камни от горной породы. Когти вампира были остры, как нож, и прочны, как сталь. Такими когтями можно было управиться гораздо ловчее, чем киркой или каким-либо другим инструментом. Так Алика отделяла камень за камнем и складывала их в мешочек, который держала Илин. Та и вовсе не прикасалась к самоцветам. Её руки дрожали, когда она завязывала шнурки. Привязав мешочек к ремню брюк, она кивнула Алике и снова ушла под воду.

Девушка даже не успела себя подготовить к очередной пытке, но, по своему обыкновению, не мешкая, смело последовала за Илин.

14Секрет счастья

Ночь повисла над полями и окутала бахчи тёмной пеленой тумана. Машины тонули в темноте, и только бронзовый свет фар предотвращал их столкновение. Лишь один водитель не нуждался в освещении. Илин не гнала, но и не тормозила. Она никуда не торопилась, но и искусственно оттягивать время тоже не хотела. Рядом с ней, как и прежде, сидела Алика. За окном мало что можно было разглядеть, кроме тёмного покрывала ночи, и девушка занимала себя тем, что разглядывала самоцвет, всё так же неизменно излучающий голубоё свечение.

– Нравится? – вяло спросила Илин.

– Я никогда не видела ничего подобного, – честно призналась девушка.

Илин посмотрела на неё, будто говоря: «Ну вот видишь, я же говорила, тебе ещё многое предстоит увидеть».

– Существуют искусственные камни-игрушки, но этот нечто другое, – пояснила она. – Смотри, сколько у него граней. А переливов! В темноте он может заменить не одну лампу. Правда, днём их свет меркнет, но днём он и без надобности.

Алика с интересом слушала свою наставницу, но её волновал вовсе не камень.

– Ты говорила, ты не счастлива сейчас, – начала девушка. – Илин, скажи, ты когда-нибудь была счастлива?

– До того как меня обратили в вампира – возможно. После жизнь стала скучной, – кратко ответила женщина.

В темноте были видны только её белые клыки и белки глаз. Чёрные волосы и тёмная одежда, казалось, растворялись в общем фоне.

– Поясни. – Алика не могла смириться с таким ответом.

– Когда во мне текла смертная кровь, – неохотно начала вампирша, – я выживала. Мне стоило усилий заботиться о пропитании и о том, чтобы стра… – она осеклась, – и о безопасности. А потом, после обращения, утолять голод стало слишком просто, бояться было некого, даже сном забыться я больше не могла.

– Значит, стать бессмертной был не твой собственный выбор, – почему-то решила Алика.

– Мы вообще мало что выбираем в своей жизни. Мы не можем спланировать завтрашний день, мы не вольны в выборе профессии, так как всегда будут стоять какие-то ограничения, мы даже не вольны выбирать друзей. Взять хоть тебя и Соню. А те крохотные решения, которые мне когда-либо довелось принять, были приняты слишком спонтанно и спешно. И, знаешь, я вообще не понимаю что такое счастье. – Впервые за всё время её голос дрогнул.

– Для меня счастье в том, – продолжила мысль Алика, – чтобы каждый день случалось что-то новое, чтобы жизнь была многогранной и имела столько же переливов, сколько этот самоцвет. – Она покрутила в руке камень надежды.

– Это утопия. Ты обрела усовершенствованное тело с новыми способностями. Оно тебе в новинку, жизнь без родителей в новинку, моё общество в новинку. Но вечно это ощущение продолжаться не может, оно будет угасать, как пламя догорающей свечи. Ты мало жила, но, я уверена, пройдут годы, и ты меня поймёшь. – Она бросила беглый взгляд на Алику, и девушка догадалась: Илин очень хотела, чтобы она поняла.

– Ты умно говоришь, – нашлась Алика, – но моя точка зрения всегда останется при мне.

– Категоричность свойственна молодости, но в зрелом возрасте сохраняется только у глупцов. А пока я тебе ничего больше не скажу. – Илин прибавила газу, и машина стрелой помчалась по тонущей в темноте ночи трассе.

Глава 15

Долг

Как, наверное, помнит читатель, Алика говорила, что у неё есть долг, который она должна отдать перед отъездом, и, возможно, подумал, что она одалжила у кого-то деньги. Догадки логичные, но не совсем верные. Речь пойдёт совсем о другом долге. Алика твёрдо решила увидеть могилу матери перед отъездом. Она с трудом уговорила Илин одолжить ей балахон с просторным капюшоном. Вещей женщине было не жалко, но, осторожная, она опасалась, что Алику кто-то узнает в городе. Теперь, когда объявления были расклеены, выходить за пределы окраины было очень рискованно: Алика была несовершеннолетней, и ответственность за её исчезновение может лечь на ту, у которой она скрывается. Однако девушка была настойчива и уговорила Илин отпустить её ненадолго.

Место захоронения Алика по неопытности сразу не нашла. Девушка была вынуждена обратиться к служащему. Он спросил год и дату погребения и, узнав, что могила свежая, быстро показал захоронение. На могиле не было ни грунта, ни цветов, земля уже успела зарости сорняками. Алика принялась усердно дёргать одуванчики и прочую неприхотливую траву. Очистив землю, она положили на могилу собранные ею дикорастущие цветы. Любила ли она мать? На этот вопрос сложно ответить однозначно. Наверное, будет правильно сказать: любила, но только христианской любовью. Любовь дочери к матери подразумевает уважение, а Алика не могла уважать мать.

С надгробной фотографии смотрели всё те же вечно измученные глаза. И сколько ещё таких женщин, как Наталья, живут, мечтают, терпят, мучаются, но ничего не меняют! Всю жизнь они проживают вслепую, как будто по какому-то давно написанному сценарию, где ничего уже нельзя изменить. И непонятно, что их сделало несчастными: грязь в доме, полупустой холодильник или их собственное мировоззрение. Наталья редко давала оценку своим поступкам и жила одними лишь чувствами. Эти чувства и свели её в могилу.

Глава 16

Неожиданная встреча

Алика хотела уехать как можно скорее. С городом прощаться ей не хотелось – напротив, она спешила отправиться в путь. Однако, проходя мимо давно знакомого кафе, она невольно остановилась. Девушка помнила его ароматный кофе с пенкой в маленьких белых фарфоровых чашечках, овсяные печенья с корицей и душистый облепиховый чай, подаваемый в стеклянном чайнике с подогревом. Она немного помялась перед окнами и, не справившись с щемящим душу чувством, зашла внутрь. Еда и напитки её больше не интересовали. Она зашла только затем, чтобы удержать за хвост призрачные отголоски прошлого. Сидя за крашеным деревянным столиком, она вспоминала, как ей нравилось забегать сюда зимой и греть озябшие руки о чашку горячего чая, слушать чьи-то непринуждённые разговоры, изредка вставлять свои фразы и молчать. Тогда ей казалось, что здесь есть что-то важнее чая и разговоров, что-то что она постоянно упускала. Досадно. Она не могла понять что именно, не могла она и насладиться мгновением. Сейчас она, наконец, поняла, чего ей тогда так сильно недоставало: свободы. Она жила, повинуясь предписанному порядку, каждый день тоская тяжёлый рюкзак до школы и обратно, не зная другой жизни и не видя мир. Кто знает, зачем она зашла сюда сегодн? Внутри себя она ответила на этот вопрос, она объяснила это ностальгией. Но по чему у неё была ностальгия? По чему или по кому она тосковала? По друзьям, по вечерам или по атмосфере, она не знала. Может, по несбывшимся мечтам? Как жаль, что на этот вопрос никто не сможет дать ответ!

Алика оглядела кафе: интерьер всё тот же, всё те же подушки с орнаментом, мягкие диваны и те же бежевые стены с ненавязчивым узором. Единственное, что изменилось – это она сама.

На улице мелькнула чья-то поразительно знакомая фигура. В кафе зашла Ирма, за ней лениво тянулся худощавый парень с квадратным лицом и оттопыренными ушами, но, несмотря на это, бодрый и даже харизматичный. Они прошли мимо Алики, не заметив её, и заняли столик в другом конце кафе. Тем не менее, девушка слушала, что они говорят и хорошо слышала каждое слово.

– Ты, кажется, хотела сообщить мне что-то важное, – заговорил парень, почёсывая голову.

– Да… – Ирма терялась и с трудом подбирала слова.

Парень нервно шевелил ушами, как будто готовился взлететь в случае тревоги.

– Влад, я хотела сказать: мы так редко ходим в кафе… – запинаясь после каждой фразы, проговорила Ирма, – да и вообще куда-то ходим, что сегодня, в общем, стоит сделать исключение.

– Ты это хотела сказать? – Уши парня покраснели от напряжения.

Ирма на мгновение запнулась, над головами обоих повисла непроницаемая тишина.

– Ну, я привела тебя сюда, чтобы сказать … – она медлила, – что я беременна. – Признание стоило Ирме немалых усилий.

Уши Влада захлопали, как крылья колибри, но улететь ему так и не удалось. Ирма сжала его руку. Теперь ему даже убежать не удастся. В глазах её была надежда. Алика поняла: сестра сильно уязвлена. Руки Ирмы были близки к тому, чтобы начать дёргаться, а на губах была стыдливая улыбка.

– Ну что скажешь? – выпытывающе спросила она. Парень по-прежнему хранил молчание. – Я ещё хотела сказать… – робко продолжила девушка, и Алике искренне хотелось поддержать сестру, но это было невозможно. – Переезжай ко мне, а? – с трудом закончила Ирма.

Последние слова заметно исправили положении – Влад закивал головой и шёпотом произнёс заветное «да».

Возможно, Алика, услышала бы что-то ещё, но к ней уже приближался официант, а заказывать еду не было никакой необходимости, да и расплатиться-то было нечем.

Глава 17

Крик

По клавишам били неистово и неумолимо. Казалось, все птицы замолкли, прислушавшиваясь к нарастающему крику. Сначала пианино всхлипывало, по-детски плакало и звало мать, затем, когда надежды не сбылись и дитя поняло, что оно осталось одно, пианино капризно захныкало и захлюпало. По нарастающей хлюпанье сменилось истерическими возгласами, которые, достигнув своего пика, резко оборвались. Началась ломка. В этой игре была вся жизнь. Подростковая ломка надрывалась и срывалась. Кисти стирались в кровь, и вместе с мясом стиралось то, что нельзя увидеть глазами. Но вопреки всему ещё звучали мягкие нотки, стон, мольба о помощи. Там был и плач навзрыд, и тихие слёзы. Вот раздался удар. Ударили по щеке, что-то внутри треснуло пополам. Единственные, едва прорезавшиеся светлые, добрые ноты исчезли. На смену им пришёл гнев, желание мстить миру. Явилась женщина, жадная на ощущения, потом – увядающая старуха, а после раздались шаги остывшего, но живого холодного существа.

У сонаты не было названия. Она сотрясала стены, то штурмуя их волнами, то поражая раскатами грома. В ней был плач, надрывающий грудь, и безумный крик. Слабо и сдавленно доносилась мольба о пощаде. Соната была яростной, соната была слёзной. В ней было битое стекло и вспоротые вены. Это была холодная, сломанная соната. Она не воспевала прекрасное, не поднимала дух. В ней пелось об отчаянии и о сломанных костях.

Исполнительницу, по правде говоря, мало волновали профессионализм и красота звучания. Главными были чувства. Обычно такая безнадёжно спокойная, сейчас она кричала, кричала с помощью музыки. Текста у песни не было, только какие – то несвязные возгласы:

Но вот опять

Бессмыслица

Холодно

И какое-то непонятное слово:ТрейстенТрейстенТрейстен

Клац-клац по клавишам. Там, в груди, что-то тоже клацнуло. Надбровные мышцы были как никогда напряжены, мышцы рта расслаблены, нижняя губа опущена, а по щекам текли слёзы. Вдруг игра прекратилась. Держась рукою за нижнюю часть лица, она сползла на пол. «Трейстен, Трейстен, Трейстен, Трейстен», – и больше ничего. Она омывала пол своими слезами и вытирала его волосами. Сначала она лежала согнувшись в позе зародыша. Локоть прижат к локтю. Её била дрожь, руки тряслись. «Ну я же смирила-а-ась!» – надрывисто протянула она. Голос дрожал. Она начала кататся по полу то влево, то вправо. А голос то летел вверх, то кидался вниз. «Почему мне так плохо? Почему жизнь моя бессмысленна? Почему?» – произносила она диким истошным голосом. Трепыхаясь, она задела ножку туалетного столика, зеркало с шумом упало, и осколки вонзились в ногу. От обиды и досады она вогнала крупный осколок ещё глубже. Вот так! Пусть будет ещё больнее! И всё стихло.

– Ну всё, хватит, хватит, дорогая, – заговорила она вслух сама с собой. Конечно, так только казалось на первый взгляд. На самом деле говорила не она. Говорили её друзья, воображаемые друзья. Мать гладила её по голове и напевала колыбельную. Мать, которую она никогда не видела. Подруга, тоже никогда не существовавшая, убеждала: «Ты сможешь, ты справишься, ты ещё и не с такими кризисами справлялась». А он просто обнимал и прижимал её к себе.

– Что бы я без вас делала? – проговорила она сквозь слёзы. – Вы – всё что у меня есть, вы единственные, кто помогают мне. Только вы слышите меня в этом мире.

Она встала, вынула осколок и начала приводить себя в порядок.

Глава 18

Пустота

– Илин, ну мы едем? – прозвучал в прихожей голос девушки.

– Где ты была? – Интонация, с которой Илин задала вопрос, удивила Алику.

– На кладбище. Я же тебе говорила.

– Зачем? А, да, ты говорила, мать умерла. Сколько, ты говоришь, ей было? – Илин была очень рассеяной.

– Ей было сорок пять. Ты спрашиваешь это уже в третий раз.

– И впрямь, – непонятно к чему сказала старуха в теле молодой женщины. – Такая молодая! Мне бы так умереть!

– Ты слишком сгущаешь краски.

Правый угол рта Илин резко подпрыгнул вверх.

– А я-то думала, ты меня поймёшь.

Алика стояла в растерянности.

– У тебя брюки порваны. – Она не знала, что ещё сказать.

– Ах, да! Мелочи не обращай внимания. – Илин прикрыла рукой окровавленный кусок ткани. – Камни я продала. Деньги есть. Собери свои вещи, мы скоро поедем. А… и ещё, мне нужно уйти. Ненадолго.

– У меня нет вещей. Только немного одежды, но она тоже твоя.

– А, ну да! – Илин будто оттаяла после ледникового периода, но кровь её оставалась холодной. —Тогда не забудь взять медальон и… и самоцвет. Одежду найдём тебе на месте.

Алика кивнула.

«Как же я её иногда ненавижу!» – Илин стремительно зашагала непривычной для неё неуклюжей походкой. На пути она не совсем случайно задела шкаф и не совсем случайно ударилась о дверную раму. Больно ей или нет – какая разница? А, нет, уж лучше боль, чем бесчувствие. Куда она идёт? Едва ли она сама знала ответ.

Опомнилась она на перекрёстке дорог недалеко от центра. По всем сторонам пестрели модные бутики, кафе фастфуда и просто кафе, где-то ярким красным сердцем горела светодиодная рекламная табличка «Интим». Рядом стояли два подростка и прикидывали, идти им или не идти.

– Бесполезно, всё равно без паспорта не пустят, – бросила им Илин, мимоходом проплывя между ними.

Был выходной. Люди просто гуляли по городу, но даже прогуливаясь они постоянно куда-то спешили: спешили обменяться информацией, спешили получить удовольствие, спешили сделать селфи, спешили показать себя миру. Кучка студентов на ходу поедала мороженое, двое мужчин обсуждали предстоящий пикник, а в особенности – алкоголь. Толстушка с энтузиазмом рассказывала о своей диете и утренних пробежках. Илин просто рандомно слонялась, всё для неё было серо, всё для неё было неприглядно. Попытки людей, их стремление к призрачному счастью и мимолётным удовольствиям казались ей ничтожными и жалкими. «Чего стоят все попытки, если результат окжется минимальным?» Удовольствий в юности она знала мало, а в зрелости лишилась, как она считала, самых основных из них: есть мороженое она не могла, гулять и беззаботно трепать языком – тоже. Высокие наслаждения были ей недоступны. Расстревоженная непрошенными мыслями, хаотично забредавшими в её голову, она остановила первого встретившегося ей прохожего и ошеломила его неожиданным вопросом:

– Скажите, что для вас счастье?

Мужчина средних лет, на вид серьёзный не сразу дал ответ. Он сосредоточенно подумал и даже прикусил губу, а после сказал:

– Знаете, на этот вопрос сложно ответить так сразу, но я считаю, для меня счастье в самореализации.

– Вы имеете в виду карьеру?

– Ну, не совсем. Самореализация – очень обширное понятие. Но… – Он ещё некоторое время сосредоточенно размышлял, но ничего нового на ум не пришло. – Но, грубо говоря, да. Карьера имеет немаловажное значение. Ещё, конечно, друзья и семья, само собой разумеется.

Мужчина скрылся в толпе, а Илин попробовала представить себя целеустремлённой и деятельной, но у неё мало что получилось, так как она ничего не умела делать из того, что могло бы приносить легальный доход. «Наверное, я должна быть рада тому, что, не работая, живу в достатке». Она остановила пожилую женщину и задала ей тот же вопрос, что и мужчине. Та восприняла её как внучку, нуждающуюся в наставлениях, и потому дала ей подробные рекомендации, как надлежит жить и к чему стремиться. Для пожилой женщины счастье заключалось в семье, в том, чтобы все были здоровы, чтобы внуки поступили и сама она не болела. Женщина хотела тоже что-то спросить у Илин, но та поспешно забормотала: «Спасибо, спасибо, до свидания». Такое счастье было тоже недоступно Илин: детей у неё быть не могло. Не найдя ответа на свой вопрос, она поплелась обратно. «И куда мы пришли?» – Она хотела начать диалог с воображаемой подругой, но та на этот раз ничего не ответила. «И ты молчишь, что ж… – Она провела кровавую борозду вдоль вен, но порез тут же затянулся. – Как смешно, я даже выпилиться не могу!»

Глава 19

Преступное прошлое

Грядки, треугольные крыши, покосившиеся заборы, резиновые шины, запчасти от машины, разобранные сараи, ароматная сирень и белоснежная вишня – вот что видела Алика, пока Илин закрывала ворота. Предстоящая дорога – такая замечательная штука; хочется забыть все злоключения, выбросить из головы все проблемы, пустить мысли по ветру, слушать музыку и чего-то ждать. Ждать нового таинственного мира и, предвкушая тёплый приём, строить в голове воздушные замки – шаткие, но такие прекрасные. Кто осудит Алику за такое наивное мечтательное настроение? Разве после серого дома, болезни и дефиле Пустовалова в трусах не имела она права представить себя желанной и принятой? К тому же ей было только шестнадцать. Кто знает, что ждёт её впереди? Жизнь мало кому не ломает кости, так пусть подростки мечтают вволю, пока у них это хорошо получается, а мы не будем путать мечтательность юного возраста с наивностью. За этими словами стоят два разных смысла.

Двигатель, наконец, задорно зарычал. Машина тронулась. Шины, сараи и треугольники крыш остались позади. Алика ещё какое-то время помнила аромат горькой сирени и сладкой вишни. Но вот внедорожник въехал на холм, и перед путешествиницами открылся вид на часть города. Были видны домики-«скворечники» с резными окошками, словно из сказки, на подоконники которых так и хотелось усадить котов, полизывающих свои пушистые лапки, где-то, ближе к центру, виднелись кирпичные и блочные кубы и параллелепипеды. Голубая полоса моря яркой полосой довершала эту неоднородную картину. Авто ехало по петляющей дороге через вытянутый холм, который лучше будет назвать увалом. Сверху можно было видеть давно знакомую местность, только сейчас она просматривалась с другого ракурса. Проехали мимо старого парка, где часто собирались весёлые шумные компании. С высоты холма он казался крошечным. Алика смотрела на него как на что-то далёкое. Вечера с музыкой и подсветкой, концерты и квесты уже постепенно стирались из памяти. Дальше авто миновало границу города. Открылась другая, свободная дорога. Закатное краснополосое зарево пленяло своим яростным окрасом. Неоновые облака были наложены щедрыми мазками, сквозь которые едва просвечивало солнце. Неожиданно непонятно откуда взялся голубь. Он промчася у лобового стекла и едва не врезался в него. Илин выругалась, мол, крылатая тварь чуть в стекло не врезалась, но Алика только улыбнулась в ответ на её ворчание. Машина съехала с холма. Дальше они ехали по ровной поверхности. За каждым поворотом Алика видела что-то новое, и с каждым поворотом молчание всё больше утомляло её. Они ехали по ровной, но далеко не гладкой трассе. По обе стороны тянулась желтовато-коричневая степь.

– Илин, о чём ты думаешь? – спросила Алика, не выдержав молчаня.

Женщина посмотрела в окно и сморщилась. – Степь меня замучила, тянется и тянется, проклятая.

– Степь как степь, – пожала плечами Алика. – А чего тебе ещё хочется?

– Ну, вот чего угодно, только уберите это однообразие.

– А чем бы ты его заменила?

– Да в том-то и проблема, что заменить нечем. Для меня нет уже ничего нового в этом мире.

«Может, она действительно так долго жила, что для неё больше нет ничего интересного», – подумала девушка, а вслух спросила:

– Илин, я говорила о себе всё без утайки, теперь ты расскажи свою историю.

– Ты хочешь знать, как я стала вампиром?

– Нет, расскажи мне всё полностью: про детство, юность, про саму жизнь.

Илин на мгновение будто окаменела.

– Мне неприятно говорить об этом, но я всё же попробую рассказать.

– Я вся внимание, – сказала Алика, не собираясь рассчитывать на исчерпывающую откровенность.

Илин собралась с мыслями и начала с серьёзным видом начала рассказ:

– Я родилась в небольшой прусской деревушке. Родителей мне знать не довелось. Когда я была ещё в младенческом возрасте, мать отдала меня на содержание своей сестре, а сама уехала в поисках лучшей жизни. Моя тётка Ветта (её образ никогда не изгладится из моей проклятой памяти) была настоящим домашним тираном. До сих пор я отчётливо помню её лицо с крючковатым носом, напоминающим клюв хищной птицы. Её властный характер теснился в приземистом теле. Поверь, я никогда не видела женщину настолько широкую в плечах и кости. Уже в тринадцать я переросла Ветту, и, думаю, не только физически, а в шестнадцать была выше на целую голову. Жили впроголодь, а мне вообще еды доставалось меньше всех. У Ветты было пятеро своих детей, и, конечно, тётка кормила в первую очередь их, а потом уже меня, подкидыша. Поедание объедков было для меня образом жизни. Жалкое существование! Для Ветты я была лишь девочкой для битья. Она могла просто так поймать меня за ухо и отодрать ни за что. До сих пор в моих ушах звучит её призказка: «Родных деток бить для науки, а чужих можно и со скуки». Она с самого начала давала мне ясно понять, что держит меня из милости. Как унизительно, не правда ли? Но я другого и не знала. Приниженное, оплёванное, бесправное существо! Озлобленная на мир она влила свою злобу и в меня. Разве я могла сопротивляться? Ещё девчонкой я поняла, что никто, никто не позаботится обо мне, кроме меня самой.

Не выдержав гнёта, я решила сбежать. Ранним зимним утром, когда петухи ещё не пропели, а глупую луну не сменило холодное зимнее солнце, я выскочила из дома, наспех застёгивая миленькое красное пальто своей кузины. Это пальто было единственной красивой вещицей в нашем доме. По своей детской недальновидности (а было мне тогда лет одиннадцать не больше), для побега я выбрала самую лютую стужу. Иглы мороза пронзали мне ноги, особенно пятки. Ступни быстро потеряли чувствительность, и ноги превратились в бесчувственные ходули. На этих-то ходулях я добралась до озера, которое позже я назвала Озером Плача. Я сгорбилась над водоёмом. Нежные детские руки потрескались в кровь, даже шерстяные варежки не спасали. Я припала к хрустальной корочке льда и, глядя на своё отражение, попыталась нарисовать в голове образ матери. Этот образ до сих пор со мной: такая же черноволосая, как и я, высокая и сильная, но заботливая и ласковая, такая… – Илин задержала дыхание, – такая, которая меня поддерживает всегда. – На какое – то время она задумалась.

– Всегда, – вкрадчивым шёпотом повторила Алика.

– Мои слёзы застыли ледяной корочкой на моём лице. Я ощутила щиплющую боль. Мои щёки были готовы треснуть. Я чувствовала себя инвалидом без рук и ног, так как они были отморожены. Таких морозов я ещё никогда не видела. А основная моя глупость заключалась в том, что пальто было осеннее. В своём оцепенении я обнаружила, что не могу двигаться. Я не знаю, сколько времени я так стояла, разрываясь от физической боли и от терзавшего меня страха, только помню, что сидела у пруда и плакала —сначала горько, но после того, как я заговорила с матерью, мне плакалось легко. И я утешалась в своих слезах. Мать гладила меня по голове своей ласковой рукой. Зло мира отступило и замерло, не смея вмешиваться.