Рассказы о Джей-канале

"Олег, Олег… – подумал он о Тодуа. – Что тут разберешь теперь?.. Спеклось все…"

Ни один кусок не нес на себе хотя бы малой печати того предмета, которому когда-то принадлежал или которым был.

– Ну, что скажете, Игорь Васильевич? – спросил за спиной Баскаков.

Игорь поднялся.

– Что тут скажешь?.. – он чуть пожал плечами и потер черные от копоти пальцы.

– Возьмите, – Баскаков протянул ему кусок ветоши. – Но блуждающая капсула могла быть?

– Могла, – Игорь машинально принялся вытирать руки. – А могла и не быть…

На лице дознавателя мелькнуло разочарование.

– Точнее нельзя сказать?

– Сейчас я не взялся бы, – Игорь огляделся и бросил ветошь рядом с брезентом. – Если завтра удастся встретить кого-нибудь из "голландцев", можно будет сказать точнее.

– "Голландцев"? Вы имеете в виду обитателей блуждающих капсул?

– Ну да.

– Разве они общаются между собой?

– Нет, – "А Божичко в Фалинской капсуле?.." – мелькнуло у Игоря в голове, и он добавил: – Во всяком случае, не в обычном смысле. Они чувствуют, когда кого-нибудь из них уводят. Повышается тревожность…

"А Фалин был не в себе…" – подумал он и вновь посмотрел на немые, оплавленные куски, лежавшие на брезенте.

– А скажите, Игорь Васильевич, – снова заговорил Баскаков, – они действительно как люди? То есть, внешне и прочее…

– Вы о "голландцах"?

– Ну да, обитатели блуждающих капсул.

– Они и есть люди…

Было, видимо, в голосе Игоря что-то, от чего Баскаков чуть смутился, хотя Игорь этого вовсе и не хотел – люди относились к "голландцам" по-разному, и он считал это правом каждого. Тем более это касалось дознавателя, скорее всего, без году неделя жившего в Городке.

– Ну, как же?.. – Баскаков искренне пожал плечами. – Нет, я понимаю, в определенном смысле. А так… Не едят, не пьют…

– В этом смысле – не люди, – легко согласился Игорь. – Они ещё не стареют. Вы извините, мне нужно идти, хочу успеть на ближайший вертолет до Городка. Надо, видимо, подписать протокол осмотра?

– Протокол?.. – не сразу переключился Баскаков. – А… Давайте завтра. Я подготовлю все, как надо… А сейчас, Игорь Васильевич, если позволите, еще несколько вопросов. Прямо по дороге, я вас не задержу… – он торопливо забросил углы брезента, прикрывая останки капсулы, и поднял с травы папку. – Пойдемте, я готов.

Они пошли в сторону вертолетных площадок.

– Вы давно наблюдателем, Игорь Васильевич? – заговорил первым Баскаков.

– Третий год.

– А до этого?

– Перспективная разведка. Была такая группа Фалина.

– Да, я знаю. Я знакомился с его личным делом. Он потом попал под тромб… А скажите, Игорь Васильевич, я вот тут попытался просмотреть статистику встреч с блуждающими капсулами, так, кроме ваших, практически и нет рапортов. Что, действительно встреча с блуждающей капсулой приводит к гибели? Как же тогда вы?

– Да нет, не приводит, – сказал Игорь. – Это миф, отсюда – и "голландцы". Просто большинство скрывает…

– Скрывает? Но ведь они обязаны докладывать. И потом, почему?

"Почему?.." – повторил Игорь про себя, стараясь сосредоточиться на вопросе, тогда как мысли его все время блуждали от Тодуа к Фалину и Божичко. Ему не давала покоя фраза Божичко о том, что было в Фалинской капсуле.

– Почему? – повторил он вслух. – Видите ли… Одним словом ответить трудно. В Городке практически все друг друга знают, у многих "голландцев" остаются здесь жены, дети. Вот. А с другой стороны, еще ни одного "голландца" не удалось вывести из Канала. Мало того, что гибнет тот, кто выводил, еще и с последствиями таких попыток не все ясно…

– Вы имеете в виду то, что кто-то потом непременно попадает под тромб?

– Да. Канал возвращает себе "голландца".

– Вы говорите о Канале, как о человеке.

– О Канале по-разному можно говорить…

– Ну, хорошо. Но насчет тромба после попытки вывода, это ведь только предположение?

– Скорее – вера, – сказал Игорь. – Многие верят.

– И вы?

– И я.

– А Тодуа?

"Не надо бы о Тодуа сейчас…" – с легкой досадой подумал Игорь и сказал вслух:

– Не знаю. Мы не говорили об этом.

– Понятно… – скорее всего, Баскаков уловил раздражение в голосе Игоря, но причины его не понял и не обратил внимания. Несколько секунд он размышлял, потом сказал: – Тогда я понимаю, это действительно непростой выбор. Каково вам-то?..

Никто из живших в Городке никогда не задал бы такой вопрос, да и Баскаков, похоже, почти сразу понял свою оплошность, но Игорь уже говорил.

– Видите ли, Лев Георгиевич, – спокойно сказал он, – среди пилотов есть несколько тем, говорить о которых просто не принято. Одна из них – этот самый выбор. Это не в упрек вам, вы здесь человек новый… И еще. Не надо сегодня о Тодуа… Можно завтра, послезавтра…

Баскаков смутился. Некоторое время они шли молча.

– Ну, хорошо, – заговорил, наконец, дознаватель. – Достоверной статистики нет. Как по-вашему, насколько это вероятно, случайно встретить блуждающую капсулу?

– Маловероятно, – сказал Игорь. – Правда, никто не знает, насколько эти встречи действительно случайны.

– То есть?..

– Многие считают их чем-то, вроде воздаяния…

"За что Олегу-то?.." – мельком подумал Игорь.

– Карой для грешников, что ли? – Баскаков неуверенно усмехнулся.

– Да, чем-то вроде. Или наградой…

– Наградой?.. – с сомнением качнув головой, Баскаков несколько секунд молчал, а потом вдруг с неожиданной растерянностью сказал: – Вот вы говорили – миф. Я, когда просматривал местный архив, столкнулся с такой массой совершенно несуразных показаний и рассказов о Канале…

Игорь пожал плечами:

– Я не помню точно, кто, но кто-то назвал миф эмбрионом научной теории. Слишком много непонятного. С теми же "голландцами"…

– Так что же, не пытались разобраться?

– Пытались… Тогда, если вы помните, и Фалин попал под тромб, замеры делали… А у "голландцев" все в норме. Гемоглобин, кислород на выдохе. Вообще все в норме, только, как вы верно сказали, не едят и не пьют. И вывести их нельзя.

– Но ведь один из них вышел, причем сам. Кодамцев, кажется, его фамилия?

– Кодомцев. Он действительно вышел сам, здоровый и невредимый. Я думаю, если бы не это, многое с "голландцами" было бы проще. А так… Он есть, и есть надежда… – Игорь помолчал и добавил, недоуменно, почти зло, отвечая уже, скорее, своим мыслям: – Больше двадцати человек до этого взорвались, а он вышел. Единственный. Почему и как вышел?.. Почему именно он?.. – он вновь замолчал.

– У него снимали показания… – чуть помедлив, сказал Баскаков.

– Снимали. Только, что поймешь? Не было пульта, потом стал. Но почему?… Очень хотел выйти? Да каждый "голландец" мечтает выйти…

– Я слышал, у него были потом неприятности с медкомиссией?

– Были, – ответил Игорь все еще, скорее, себе. – Выпивать начал. Сначала понемногу, потом больше. Через полгода его отстранили от полетов – нарушал полетные задания, летал, куда хотел, да и сердце начало сдавать. Перевели сначала в диспетчеры, а потом вовсе уволили.

– Это после попытки угона капсулы?

– Да. Но собирались раньше.

– А что с угоном? Зачем ему было?

Игорь вновь пожал плечами:

– Считается, что на почве пьянства…

Они подошли к вертолетной площадке, где уже прогревала двигатели "стрекоза", летевшая в Городок.

– Спасибо, Игорь Васильевич, – Баскаков протянул руку, и они обменялись рукопожатием. – Вы очень помогли. Хочется, знаете, побыстрее войти в курс дела. Вы уж не обижайтесь, если что не так… Завтра я вас разыщу, закончим с протоколом, если не возражаете.

– Хорошо.

Игорь побежал к вертолету с уже раскручивающимися винтами, его подхватили под руки и втянули в молчаливую сегодня кабину…

…К дому Истоминых на окраине Городка он добрался, когда солнце уже зашло и повисли прозрачные и особенно тихие здесь, среди старых садов, ранние сумерки ясного осеннего дня.

Домик – одноэтажный, кирпичный, с большими окнами и красиво отделанными карнизами, поставленный Алексеем Марковичем, еще когда Городок только начинался, и оставшийся одним из немногих среди многоэтажных домов – стоял в глубине яблоневого сада, обнесенного невысоким, уютно окрашенным забором.

Игорь позвонил у калитки, и из домика выглянула Ксения Ивановна.

– Игорёша?.. – узнала она Игоря. – Входи, чего ж ты?.. Квасу будешь? – спросила она, когда Игорь вошел в гостиную, и, не дожидаясь ответа, вышла в кухню и вскоре вернулась с большой запотевшей кружкой. – Попей…

Он подождала, пока Игорь выпьет, отнесла кружку на кухню и, вернувшись, спросила:

– Алексея Марковича не видел?

– Не видел, Ксения Ивановна…

– Ну, что ж… – Истомина взяла с комода бумажный сверток и, положив его на стол, развернула. – Тут, значит, письма от Илюши… – она принялась перекладывать содержимое свертка. – От Танечки… Васи… От внуков… Фотографии… Потом вот, Алексей Маркович просил, чертежи, он тут как-то тележку для сада мастерить затевался… И вот… – Ксения Ивановна как-то неловко, словно застеснявшись, выложила на стол две книги. Это были томик Льва Толстого и Библия. – Совсем с отцом нашим что-то… – как будто оправдываясь, сказала она. – Раньше-то он всё больше военные мемуары или что посмешнее… Смешное вслух читать любил. А теперь вот… – она вдруг озабоченно подняла на Игоря глаза. – А книги-то можно?

– Все можно, Ксения Ивановна, – сказал Игорь. – Все можно, кроме оружия.

– Да бог с тобой, Игорёша, какое оружие?.. – Истомина начала упаковывать все обратно. – А на словах передай, что яблоки мы убрали, – продолжала она. – Илюша приезжал с семьей, помогли. Дети у него уже большие, у Ванечки способности нашли к музыке… – она перевязала сверток шпагатом. – Да что это я? Там написано все… Еще квасу будешь?..

– Нет, спасибо, Ксения Ивановна, – Игорь принял протянутый сверток. – Я пойду. Хочу еще к Божичко зайти, я нашел-таки его сегодня.

– Постой, это какой же Божичко? Что вот месяц назад?..

– Да, почти месяц. У него здесь, в Городке, жена.

– Я знаю. Женечка… – Истомина помолчала, потом спросила, глядя в сторону. – Тут, Игорёша, днем взрыв был. Случилось что?

Истомина знала, что означают взрывы со стороны посадочных полей, все в Городке знали это.

– Разбился Олег Тодуа, Ксения Ивановна, – сказал Игорь и сам удивился, как просто сказались эти слова здесь, перед этой женщиной. – Думают, что кого-то выводил…

– Выводил… – эхом повторила Истомина, некоторое время молчала, что-то бесцельно перекладывая на столе, и вдруг с сердцем сказала: – Да разве ж можно так, ведь все одно оттуда живыми не выходят? А и выходили бы… Грех ведь, за другого-то… – она осеклась и потерянно добавила: – А и об Олежке так грех…

Она обхватила ладонью рот и застыла, незряче глядя в стол перед собой.

– Так я пойду, Ксения Ивановна? – подождав немного, напомнил о себе Игорь.

Истомина не глядя кивнула и вдруг убежденно и, по-видимому, никому сказала:

– Алексей Маркович никогда бы не позволил себя выводить!..

От Истоминых Игорь шел пешком.

"Откуда, черт возьми, Божичко узнал, что я был у Фалина? – думал он, шагая в сгущавшихся сумерках по аллеям Городка. – Ни один "голландец" не говорил о таком. Какое-то развитие в Канале? А может, они просто скрывали? А Божичко молод, мальчик, и выболтал? Или из-за шока… Но зачем им скрывать?.. Да зачем угодно, они-то "голландцы"! У них этих "зачем" может быть тысячи… Надо обязательно в рапорт…"

…Окна в квартире Божичко были освещены. Игорь поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь ему открыла невысокая, худенькая молодая женщина, почти девочка, кутавшаяся в большой, до пола, платок.

– Здравствуйте, Евгения Владимировна, – поздоровался Игорь. Женщина недоверчиво смотрела на него. – Моя фамилия Барков. Игорь Васильевич. Я заходил уже к вам. Вы забыли.

На лице женщины проступило усилие, она пыталась вспомнить.

– Да, да. Я, кажется, вспоминаю… – неуверенно проговорила она, наконец. – Вы наблюдатель… Я вспомнила, вы приходили, когда Сережу… – она замолчала и отвернулась, словно забыла и об Игоре, и о фразе, которую начала.

– Я видел вашего мужа, Евгения Владимировна, – сказал Игорь, и женщина вскинула на него глаза. – Там, в Канале…

Она отвела взгляд.

– Какой он теперь муж?.. – она зябко закуталась в платок. – Неужели ничего нельзя сделать? – и Игорю показалось, что спрошено это было по привычке, в пустоту.

– Евгения Владимировна, – сказал он, – я зайду к вам через день или через два. Если хотите что-нибудь передать ему… – она смотрела на него так, будто не понимала его слов. – Я знаю, где теперь искать вашего Сережу… – проговорил он. – Так что…

Женщина поняла.

– Зачем?.. – ровно спросила она, и Игорь на секунду оторопел.

– Как зачем? Он ведь живой там… – сказал он. – Вы же знаете, один из пилотов вернулся…

– Алкоголиком? – так же ровно проговорила женщина, в глазах ее не было надежды.

Игорь не сразу нашелся, что сказать.

– Я все-таки зайду, Евгения Владимировна… – он помедлил. Женщина молчала. – Разрешено передавать практически все, кроме оружия… До свидания…

Она вновь не отозвалась, но, пока он спускался, дверь наверху не закрывалась.

Он вышел во двор и остановился, опершись о дерево.

Он так и не сумел за время работы наблюдателем до конца избавиться от чувства вины перед всеми этими людьми за свою устроенность, оно поблекло от времени, стало менее острым, но не исчезло совсем и до сих пор почти всегда охватывало его после таких встреч. Оно требовало нескольких секунд одиночества и тишины.

Он оглянулся на дом. В окнах Божичко горел все тот же ровный, приглушенный – "Траурный…" – подумал он, – свет. Рядом темнели окна Фалинской квартиры, пустовавшей уже почти год с тех пор, как уехала, отчаявшись ждать, его жена. Ждали Фалина теперь только квартира с ключом, висевшем на гвоздике у двери.

"Только квартира с ключом…" – подумал Игорь и вдруг поймал себя на том, что почти любуется собой, этой своей привычной виной и болью, одной своей привычностью создававшей противоестественный, святотатственный уют внутри того дела, которым он занимался. Он любовался собой в этом своем деле!..

"Дурак ты… – устало подумал Игорь, отгоняя нелепые мысли. – Иди спать…"

Он оттолкнулся от дерева и зашагал через полутемный двор к выходу на аллею. Было тихо, только где-то в стороне, за домами, коротко пророкотал вертолет да взвыла и тут же смолкла, словно испугавшись самоё себя, сирена в учебном городке аварийщиков. Он шел, ни о чем не думая…

– А вы все подарки возите? – услышал он вдруг за спиной.

Он обернулся, но никого не увидел. Голос был знакомый, но он никак не мог вспомнить, чей.

– Я здесь, здесь. За сиренью, – вновь проговорил голос, и только теперь, присмотревшись, Игорь заметил белеющее из-за кустов наклоненное лицо.

Он подошел к скамейке, огороженной с трех сторон кустами сирени, и узнал в сидевшем там человеке Кодомцева, единственного вернувшегося из "голландцев".

– Добрый вечер! Присаживайтесь… – бывший "голландец" суетливо подвинулся, хотя на скамейке вполне хватило бы места.

Игорь, поздоровавшись, сел. От Кодомцева кисловато пахло вином.

– Выпьете? – Кодомцев показал бутылку, которую держал в руках.

– Нет.

– Как хотите.

Он тихонько позвякал, наливая вино в стакан, потом выпил воркующими глотками. Они некоторое время сидели молча.

– А вы долго в братьях милосердия держитесь, – не то осуждая, не то хваля сказал наконец Кодомцев. – Другие раньше "голландцев" выводить кидались…

Игорь промолчал.

– Кому-то надо… – непонятно что имея в виду, сказал Кодомцев и тоже помолчал. Потом спросил, уже заметно с трудом выговаривая слова: – Сегодня взрыв был. Опять, что ли, выводили кого?

– Не знаю.

– Краси-иво… – уже совсем пьяно протянул Кодомцев, по всей видимости, и не слышавший ответа. – Теперь, значит, прижухнут маленько, а потом опять полезут… Муравьи…

Игорь уже жалел, что остановился. Кодомцев, знавший то, чего не знал больше ни один человек на Земле, и вечно пьяный, вызывал в нем глухую злость. За что выпало этому и сейчас быстро хмелеющему человеку счастье вернуться? И почему он так распорядился этим своим счастьем? Игорь пытался уже несколько раз поговорить с ним, но тот всегда оказывался пьян. Да и сейчас вряд ли был в состоянии что-нибудь объяснить…

Игорь уже поднялся, чтобы уйти, как Кодомцев неожиданно ясно сказал:

– Я ведь знаю, о чем вы думаете. Что вот выбрался человек из задницы, ему бы радоваться, а он… Так ведь, да?.. Да так, так, – продолжал он, не дожидаясь ответа. – Только вот не выбирался я, понимаете? Просто дали мне пульт, лети, куда хочешь. Знаете, как всучают пальто, и хочешь, в прихожей стой, а хочешь, домой топай, хозяева-то с другими гостями, а ты – надоел, неинтересен… – он помолчал. – Я, как пульт увидел, прямо ошалел от счастья, сколько раз во сне это видел. Ну, и рванул. Как на крыльях летел… Только потом всё понял. Идиот… А и все равно уже, наверно, было… – он замолчал, уйдя в свои мысли.

– Что поняли, Виктор Иванович? – Кодомцев говорил, говорил впервые за все это время. Игорю стало жарко. – Кто дал вам пульт?

– Кто? – помедлив, переспросил Кодомцев. – Какая разница – кто? Другим-то не дали… – он горько усмехнулся. – Я ведь теперь даже повеситься не могу. Слишком красиво… Для дерьма – слишком красиво…

– О чем вы, Виктор Иванович? – спросил Игорь, но Кодомцев его, похоже, не слышал.

– С чего вы все взяли, что он кого-то не выпускает? – как будто недоумевая, спросил он. – Он не пускает туда. Вот что…

"Куда?.. – подумал Игорь. – Пьяный бред…"

И Кодомцев, словно подтверждая эту его последнюю мысль, хохотнул и сказал заплетающимся языком:

– Заходите еще. Не только, значит, "голландцев" там всяких, но и отечественных, значит, алкоголиков не забывайте. Оч-чень патриотично. Да здравствует… Никакой диср… дисркриминации, значит…

"О чем он говорил? – думал Игорь по дороге домой. – Какие гости? Другие существа? Сами "голландцы"?.. Может, они все-таки встречаются и как-то помогают друг другу? Но почему Кодомцеву? Ни жены, ни детей. Не ждет никто… Непонятно… А сам он? Что – слишком красиво?.."

Он добрался до дома, разделся и лег, но заснуть так и не смог. Время от времени его охватывала тяжелая, неосвежающая полудрема, потом он просыпался и долго лежал в темноте, словно со стороны наблюдая за рождавшимися в его мозгу совершенно ненужными мыслями и образами. Они жили и умирали сами по себе, неподвластные его воле.

Один раз с той стороны Городка, где находился дом Тодуа, донесся тоскливый собачий вой, и Игорь подумал сквозь дрему, что надо бы пойти и забрать собаку Олега, и тут же вспомнил, как, сообщая ему об аварии, один из техников сказал, что родственники извещены, а за собакой взялись пока присмотреть соседи, которым Олег обычно оставлял ключи.

"Все отлажено… – рвано и вяло подумал Игорь – Как часы… Как заведено…"

Он проснулся окончательно около четырех. Оделся, умылся, сделал себе несколько бутербродов, выпил чаю. Привычный порядок сам по себе наполнял текущее мимо время смыслом. Затем, прихватив предназначенный Истомину сверток, спустился во двор.

Городок спал. Со стороны посадочных полей не доносился обычный даже в эти часы приглушенный обволакивающий гул взлетающих и приземляющихся капсул. Сегодня это было нормально – в первый день после попыток вывода "голландца" старались не летать. Запрета не было – под тромб попадали совсем необязательно те, кто входил в Канал первым после таких попыток, мог пройти и месяц, и два, и три – Канал был терпелив. Но так или иначе, в первый день как-то сама собой возникала потребность в профилактике для капсул, в обобщении полученных данных, и в такие дни, наразмышлявшись в ночи – кто больше, кто меньше – об очередной гибели, Городок спал допоздна…

…В Управлении полётами не было никого, кроме заспанного диспетчера.

– Подарки повезли?.. – необязательно спросил он, зевая и поеживаясь от утреннего холода. – Ну, давайте. Канал пуст… – он снова зевнул, прикрыв рот ладонью.

Игорь вывел капсулу из ангара под слепящий свет прожекторов, забрался в нее и включил двигатели на прогрев. В этот день все можно было делать не спеша, не подчиняясь жесткому ритму взлетно-посадочного графика. Игорь сидел, с удовольствием прислушиваясь к ровному гулу двигателей и чуть кукольным, синтезированным докладам системы тестирования.

Он любил полеты в Джей-канале, впрочем, как и почти все в Городке, кто летал. Эти полеты давали ни с чем не сравнимое, сладостное ощущение полной свободы, позволяя за считанные часы достичь любой точки во Вселенной; они, эти полеты, словно бы возвращали на время что-то, исконно, по праву рождения принадлежащее человеку и отнятое у него. Когда за ним захлопывался люк, и он запускал двигатели, очень многое, нужное и важное еще минуту назад, теряло свое значение, точно исчезая из мира.

Он любил и сам Канал, это гигантское Нечто, обнявшее Вселенную, проросшее в ней или, быть может, бывшее ею самой, лживое и жестокое, прекрасное и загадочное…

"Ну, размяк…" – усмехнулся про себя Игорь.

Стартовые системы отработали, и он плавно поднял капсулу в воздух…

…Ему вновь, как и вчера, повезло. Едва войдя в Канал, он почти столкнулся с висевшим по центру щупальца "голландцем", да к тому же это оказалась капсула Истомина, которого Игорь не видел очень давно.

"Как по заказу…" – мельком подумал он.

Алексей Маркович спал, облокотившись на верстак и положив голову на руки. Вечный здесь проливной дождь лил в окно, стекая по стеклам извивающимися струями. Единственная видимая за пеленой яблоневая ветка с молодыми листьями, росшая, казалось, прямо из дождя, суматошно металась из стороны в сторону в нескончаемом и напрасном своем стремлении увернуться от немилосердно хлеставших ее водяных потоков. И было тихо. Лишь, словно оттеняя противоестественность этой немоты бушующей за окном стихии, где-то наверху ворковали голуби. Возле ног Истомина лежал веник и недометённый ворох стружек.

Игорь, чтобы не разбудить Истомина, положил рядом с ним на верстак сверток, поднял веник и увидел Ксюшу.

Она, легкая, в развевающемся платьице, сбегала, словно летела, по крутой тропинке к берегу.

– Леша! Леша!.. – кричала она, и нельзя было разобрать издалека, что было в этом крике, радость или горе.

– Ксюша!.. – он вскочил, оставив одежду на песке, и побежал ей навстречу. – Ксюша!..

Он бежал, а горячий песок с каждым его шагом становился все более и более вязким, и он все глубже и глубже утопал в нем, и все нестерпимей болела искалеченная нога. Стало нечем дышать.

– Леша! Леша!.. – неслось в раскаленном воздухе.

И вдруг он увидел, как вспенилась река и поднялось, выросло из нее какое-то громадное, зеленое, отвратительное существо.

Земля ушла у него из-под ног. Он закричал в отчаянии что было сил…

Истомин вскрикнул во сне и проснулся. Он тяжело и медленно поднял голову и огляделся.

Игорь стоял, онемев.

"Что было?.. – смятенно думал он. – Ксюша?.. Искалеченная нога?.. Это же Истомин…" – ему вдруг вспомнился вчерашний разговор с Божичко, и его слова о Фалинской капсуле как-то сами собой соединились с только что подсмотренным сном Истомина. Это были вещи одного порядка, так подсказывал инстинкт Джей-канальщика. И его невероятное везение вчера и сегодня, когда "голландцы" сами шли к нему и ждали его, тоже лежало где-то рядом.

Тревога охватила его.

– А, это ты… – Истомин, между тем, увидел Игоря и, заметив в его руке веник, сказал: – Не надо, оставь, я сам… – и, так как Игорь не двигался, повторил: – Оставь, садись вон… – он кивнул на топчан, стоявший в углу. – Как там мои?

– Нормально, – Игорь положил веник, отошел к топчану и сел. – Яблоки убрали.

– Яблоки… Осень, значит…

– Осень. Там Ксения Ивановна передала вам письма, книги…

Должно быть, тревога отразилась на лице Игоря, потому что Истомин, внимательно посмотрев на него, спросил:

– Ты чего такой?

– Ничего, – торопливо сказал Игорь. – Все нормально, Алексей Маркович. Спал плохо…

Истомин, ещё раз внимательно посмотрев на него, взял с верстака свёрток, развернул его и словно забыл об Игоре. Он разложил письма перед собой рядком на верстаке, переложил некоторые, устанавливая ведомый только ему одному порядок, затем посмотрел книги, пролистнул, кажется, Толстого, отложил и вновь вернулся к письмам. Он брал их одно за другим, прочитывал, подолгу останавливаясь и глядя в окно, потом клал строго на то же место.

Все было, как всегда. Привычность и обыденность в поведении Истомина скрадывали тревогу, владевшую Игорем. В конце концов, было неясно, что может означать этот прожитый чужой сон. Пока это было только необычно, не так, как всегда, только и всего. Полетные инструкции предписывали немедленное возвращение из Канала в случае, если пилот сталкивался с необычным, но редко кто из Джей-канальщиков, за исключением, может быть, пилотов грузовых капсул, "ломовиков", следовал этому правилу. Канал приучал к необычности, а инструкции писали люди, ни разу не летавшие в нём. По крайней мере, так казалось.