Рассказы о Джей-канале

Возвращение "голландцев" (Андрей Олев, пилот-исследователь)

…Они посыпались из Канала, буквально как горох. Ни до, ни после Андрею не доводилось видеть ничего подобного – за какие-то полчаса из Канала вывалилось тридцать семь капсул. Он, случайно оказавшись в тот момент возле посадочных площадок, вместе с подбежавшими из ближних ангаров техниками едва успевал отводить приземлявшиеся капсулы, не открывая люков, с ещё сидевшими в них пилотами к краям площадок, как в небе над ними тут же проявлялись следующие. Удары хлопков и рёв двигателей обрушивались сверху, и Андрей после второй пятёрки капсул понял, что совершенно оглох. Кто-то сунул ему в руки защитные наушники, он машинально надел их, но это уже ничего не изменило, да и не имело тогда никакого значения – надо было отводить капсулы к краям площадок. Даже мысль о том, что все вываливающиеся капсулы были "голландцами", а Андрей в силу своей должности понял это сразу, и почему-то сразу же понял, что их, этих капсул, будет точно тридцать семь – по числу "летучих голландцев", обитавших последние несколько лет в Канале, даже эта мысль, в любое другое время заставившая бы его забыть обо всём остальном, крутилась где-то в сознании далёким фоном, отодвинутая на потом. Тогда надо было отводить севшие капсулы к краям площадок…

Должно быть, в Центре была объявлена тревога, потому что, когда всё закончилось и откинулись люки последней пары капсул, Андрей, осмотревшись, увидел несколько санитарок и пожарных машин, стоявших вокруг посадочных полей, и множество людей, помогавших приземлившимся пилотам выбираться из люков. Несколько капсул с откинутыми люками уже отводили к ангарам.

Сели действительно "голландцы", все тридцать семь. Андрей видел не всех, но заметил Баркова, Фалина, Зимина, молодого Божичко, Истомина, ещё кого-то. Их окружили люди, их пытались обнимать, пожимали руки, наверно, что-то кричали… А те растерянно стояли среди окружавших.

"Что произошло?.. – тягуче, сквозь ватную глухоту подумал Андрей. – Почему он их отпустил?.. Что будет теперь?.."

Севшим "голландцам" было кому помочь, он не был нужен, и Андрей, сняв наушники, опустился прямо на траву рядом с посадочным полем и как-то необязательно, как будто речь шла о постороннем, заметил на наушниках уже запекшуюся кровь и понял, что это из ушей, но боли не чувствовал. Внутри была пустота…

Всё произошедшее требовало осмысления, хотя слово "осмысление" в отношении Канала было, в сущности, неким благоречием, эвфемизмом. Скорее надо было просто почувствовать, "прокачать" опасность, которая скрывалась за этим событием. А в том, что там опасность, не было никакого сомнения. Почти два десятка лет Канал жёстко – по человеческим меркам, даже жестоко – пресекал любые попытки вывести "голландцев" из Канала, и вот теперь – отпустил их, разом всех! Канал приучил за годы его изучения, что любое маломальское изменение в его поведении, а тем более – такое, как это, следовало воспринимать, как знак неминуемой беды, и надо было только суметь оценить, прикинуть её размер и последствия, и, может быть, суметь к ней хоть как-то подготовиться…

"Он теперь начнёт набирать себе новых тридцать семь? – подумал Андрей. – Этих уже выпотрошил?.. Или что он с ними там делал?.. И почему именно тридцать семь, чёрт возьми?.."

"Голландцы", официально – блуждающие капсулы, начали появляться с первых дней изучения, а точнее говоря, освоения Джей-канала. Тогда столкнулись с двумя главными напастями – биением щупалец и тромбами. Тромбы, плотные образования в Канале, возникали внезапно и за считанные минуты перекрывали просвет щупальца, закупоривая капсулу внутри него. Если тромб не удавалось сжечь, что со временем научились более-менее успешно делать, тромб через несколько дней рассасывался сам, капсулу можно было отбуксировать на Землю, но пилот в ней к тому времени был уже сумасшедшим. Так случалось почти всегда, когда тромб не удавалось уничтожить, но изредка, поначалу примерно в одном случае из сорока, блокированная капсула просто исчезала, объявляясь потом в виде блуждающей. Такие блуждающие капсулы без какого-то видимого порядка появлялись то там, то здесь прямо из стенок щупалец при том, что обычная исследовательская капсула не могла даже приблизится к стенкам из-за чудовищного поперечного градиента энергии вблизи них.

Внешне капсулы эти выглядели, как обычные, и позволяли пристыковаться к себе, ровно так же, как обычные, внутри них обнаруживались вполне вменяемые пилоты, однако там, внутри, не было ни одного навигационного прибора, ничего, что позволяло бы хоть как-то управлять движением. Вместо этого внутренность капсулы была структурирована подчас самым невообразимым образом, там были пятикомнатные роскошно обставленные квартиры и комнатушки, с обшарпанными, давно немытыми стенами и одиноким топчаном, стоящим посредине; парки, в которых можно было бродить часами и крошечные пыльные кельи, с крохотным окошком под потолком; и лабиринты бесконечных коридоров. И не было двух одинаковых… Об этом рассказывали те, кто бывал внутри "голландцев", видел это и Андрей, служивший позже в должности наблюдателя за блуждающими капсулами.

Тогда – поначалу, когда только появились первые "голландцы" – возвращение их на Землю, даже несмотря на всю их экзотику, выглядело не более сложным, чем буксировка нередко глохнувших в Канале обычных капсул. Но это не удалось ни разу. Все попытки заканчивалось одним и тем же – сцепка взрывалась на выходе, редко, что вообще удавалось после этого собрать. То же самое происходило, когда пытались вывезти одного пилота, бросив пустую блуждающую капсулу – капсула с "голландцем" неизменно взрывалась на выходе. Собственно, именно после этого, за блуждающими капсулами и закрепилось название скачала "летучих", потом просто "голландцев". Так же стали называть и пилотов, обитавших у них внутри.

Но главным в истории с попытками вывода "голландцев" было то, что-либо через день, либо через два, либо через неделю, но Канал неизменно возвращал себе "голландца" – какая-нибудь из исследовательских капсул попадала по тромб, который не удавалось сжечь, и в Канале появлялась новая блуждающая капсула. После того, как Канал довёл число "голландцев" до тридцати восьми, он на протяжении трех или даже четырёх лет неизменно сохранял это число. Почему именно столько, никто не понимал, впрочем, как и многое другое в Канале, это число "тридцать восемь" было просто одной из составляющих того, что в Центре называли "штатным уровнем невежества". Кто-то попытался математически обосновать это число, и это даже удалось, но вскоре из Канала самостоятельно вернулся один из "голландцев", Виктор Кодомцев. Он пробыл в Канале больше трёх лет, однако, ничего не помнил об этом времени. По его словам, пульт управления и стойка внешних детекторов сначала начали медленно расплываться, как бы размазываясь по внутренним стенкам капсулы, а потом, словно видеозапись включили в обратную сторону, всё так же медленно вернулось к обычному состоянию, и он сумел выйти из Канала. Внешне он совершенно не изменился. Полёты, по заведённому порядку, на время приостановили, опасаясь, что Канал вернёт недостающего "голландца", потом, как это случалось обычно, осторожно стали летать, но ничего из ожидавшегося не случилось – Канал стал держать число блуждающих капсул равным тридцати семи. После этого именно это число стало составляющей "штатного уровня". В течение года после возвращения Кодомцев спился, был отстранён от полётов, а позже уволен за попытку угона капсулы, уехал и больше о нём ничего не слышали…

Пилотам Центра практически сразу после того, как обнаружилась связь появления "голландцев" с попытками их вывода, под роспись запретили выводить и даже приближаться к блуждающим капсулам, и тогда же в штатном расписании Центра появилась должность наблюдателя за блуждающими капсулами.

Поскольку никаких идей или предположений о роли "голландцев" в Канале, а, следовательно, и об угрозе, которую они могли представлять, не было, оставалось только одно – наблюдать: искать блуждающие капсулы в Канале, встречаться с "голландцами", фиксировать малейшие изменения в их поведении – никто не знал, что может оказаться важным. И ещё надо было пресекать попытки вывода "голландцев", которые так никогда совсем и не прекращались. Иногда – редко – удавалось разрывать уже готовые к выходу сцепки. Как-то само собой сложилось, что наблюдатели начали передавать "голландцам" сначала письма, а затем и небольшие посылки, от немногих, ещё остававшихся в Городке, родных и близких. Со временем именно эта сторона работы даже многим из самих наблюдателей стала казаться главной, и должность наблюдателя кто в шутку, кто с издёвкой, кто с сочувствием стали называть "брат милосердия". Язвительный Хализов называл их то "соглядатаями", то "вертухаями", пока Андрей не занял эту должность; его он, по дружбе, стеснялся так называть, обходясь в разговоре официальным "наблюдатель". Андрей тоже предпочитал это название, "брат милосердия" ему казалось лицемерием…

Андрей, оглохший, просидел возле посадочного поля, наверно, часа два. К нему подходили, видимо, предлагали помощь, но он жестами отказывался. За это время, посадочные площадки опустели, все капсулы были уведены в ангары, люди разошлись.

Как наблюдатель, он считал себя ответственным за то, что могло случиться, и, спрашивая себя "Что теперь будет?", он не мог найти даже приблизительного ответа, он даже не знал, где его искать. Он подумал, что наверняка сотни людей в Городке заснут этой ночью с той же мыслью. Если заснут…

Андрей потом узнал, что некоторые из вернувшихся "голландцев", а у большинства из них в Городке никого уже и не оставалось, едва захватив из дома документы, уехали в тот же день. Другие – через день или два, кое-кто задержался позже, но, слетав несколько раз в Канал и, должно быть, что-то поняв о себе, всё равно уехали. Трое или четверо перевелись в разные логистические управления, занимавшиеся переброской грузов через Канал. Таких, уехавших, набралось около двадцати, в Городке они больше не появлялись. Оставшиеся вернулись в свои исследовательские группы и сектора, если таковые ещё существовали, в противном случае получили назначения в соответствии с прошлыми должностями и вновь стали летать в Канале. Конечно, не сразу…

Позже, работая с архивом взлётно-посадочной автоматики, Андрей обнаружил, что при возвращении каждый из "голландцев" приземлялся строго на ту площадку, с которой стартовал в день, когда попал под роковой тромб, как будто все эти годы что-то незримое продолжало прочно связывать "голландца" с моментом последнего взлёта. Это был ещё один в длинной череде неизвестно что означавших фактов – простая данность, такая же, как и другая данность, когда-то удивлявшая Андрея, что летавшие в Канале пилоты Центра сталкивались только с "родными", взлетавшими с тех же полей, "голландцами" и никогда с теми, кто стартовал когда-то с площадок множества других центров и родственных организаций, разбросанных по всему миру и так или иначе исследовавших Канал.

И такой же данностью стало то обстоятельство, что "пришлыми" впоследствии оказались только "голландцы", стартовавшие с полей Центра. Хотя в Канале "голландцы" были отовсюду и все они вышли в один и тот же день, "пришлые" не объявились нигде, кроме Центра. Почему так вышло, был ли в этом какой-то смысл или просто так упала монета – не знал никто…

Отъезд (Олев, "ломовик")

…Когда Олев добрался до дома, в котором жил, дождь уже перестал. Проверив почтовый ящик, который привычно оказался пуст, он поднялся к себе в квартиру.

"Чего смотрю?.. – так же привычно подумал он по пути наверх и так же привычно ответил: – Есть ящик, надо смотреть. Иначе бы его не было…"

Стол в комнате был, и именно на нём, а не в углу, лежали стопкой распакованные книги.

"Действительно, чего бы это я книги на пол стал класть …" – вскользь подумал Олев.

Он переоделся в сухое, повесил промокшее сушиться и вспомнил, что за всеми сегодняшними перипетиями забыл поужинать в столовой Управления. К счастью, в холодильнике оказалась пара яиц и не слишком заветревшийся кусочек бекона, должно быть, с последних посиделок со Стебловым и Хализовым. Хлеба не было, был чай в баночке на полке. Олев сделал себе яичницу, заварил чай и неторопливо поел, поминутно сожалея об отсутствии хлеба.

Всё это, включая приход, переодевание и ужин, заняло часа полтора и никак не снимало вопрос о том, что делать дальше. Можно было почитать и завалиться спать, но Олев, прекрасно знавший, что значит просыпаться, имея впереди целую смену в Канале, не мог себе представить, что значит проснуться теперь.

Взгляд его упал на сумку, которую он оставил в прихожей, и он подумал, вспомнив всё, что он укладывал в неё сегодня в бытовке, что, пожалуй, это была вполне себе самодостаточная дорожная сумка, разве что, можно было прихватить пару-тройку книг, пару свежих рубашек да мощный фонарь на всякий случай. При желании готовую дорожную сумку можно было принять за знак свыше, и Олев, за неимением лучшего, решил её за знак и принять. Оставалось решить – куда, но, впрочем, и здесь выбор был небольшой – получалось так, что Олева нигде не ждали. Можно было съездить в Городок, хотя он не знал, есть ли этот Городок сейчас. Когда он уезжал оттуда около пяти лет назад, был приказ о глубокой консервации Городка и Центра, ему, как знавшему там всё, предлагали остаться и возглавить работы, но он отказался, по сути, сбежал, не мог заставить себя "консервировать" что-либо в том, что было его жизнью на протяжении почти двадцати лет, это показалось ему тогда чем-то сродни убийству. Благо, тогда подвернулся перевод Стеблова начальником в одно из логистических управлений и предложение там работать.

Возможно, никакого Городка уже и не было, но можно было посмотреть, чтобы знать окончательно. Хотя, для чего ему это знать окончательно, ясно он не понимал…

Олев определился с помощью коммуникатора с маршрутом и заказал необходимые билеты. Затем отыскал фонарь и сунул в сумку вместе с парой рубашек и тремя книгами, взятыми наугад из стопки, лежащей на столе.

Он всегда брал книги наугад. Все свои книги, хранившиеся у него в трёх чемоданах, он мог перечитывать с неизменным наслаждением сколько угодно раз, поэтому и выбирал случайно, относясь потом к результату, как к небольшому приятному сюрпризу. Хализов, бывая у него, каждый раз стыдил по поводу чемоданов, заставляя купить книжный шкаф или, на худой конец, приличные книжные полки, однако, Олев отмахивался – ему доставляло удовольствие время от времени открывать какой-нибудь чемодан и перебирать в нём подзабытые книги, будто встречаясь с ними впервые.

Куртку, успевшую к тому времени высохнуть, он положил на сумку, закончив тем самым сборы.

До отхода автобуса на вокзал оставался ещё почти час, и Олев потратил его на уборку, ему почему-то показалось, что правильным будет прибраться. Заодно он закрепил давно болтавшуюся в коридоре вешалку, которой, впрочем, никогда не пользовался…

На вокзале он купил кое-какой снеди в дорогу. В поезде, устроившись на верхней полке, попытался заснуть, но у него ничего не получилось из-за невесть откуда взявшегося, неожиданного для него самого волнения. Воспоминания помимо его воли всплывали в сознании в им одним ведомом порядке, внезапно прерываясь, перепутываясь, скользя параллельно друг другу, перебивая друг друга, и он не стал им мешать. Временами до самого утра он не знал даже, видит ли сон или вспоминает наяву…

"Пришлые", краткая хроника (Андрей Олев, пилот-исследователь)

…Полётов с того дня, когда вернулись "голландцы", не было почти месяц – всем хотелось привыкнуть к новой, как обычно, плохо прогнозируемой реальности. Потом потихоньку начали летать – другого способа освоить Джей-канал, в чём единственно и был смысл работы Центра, просто не существовало. Надо было летать и пробовать.

На этот раз Канал не стал возвращать себе "голландцев". Тромбы по-прежнему возникали и накрывали капсулы, и по-прежнему не все тромбы удавалось сжечь, но ни одна капсула не превратилась в блуждающую.

Со временем интенсивность полётов достигла нормальной, и вот тогда выяснилось, что капсулы некоторых из бывших "голландцев" – таких оказалось семеро – опознаются в Канале не как капсулы, а как активность самого Канала, очень похожая на зарождающийся (говорили – "эмбриональный") тромб. Это едва не привело, как тогда казалось, к трагедии, когда по тревоге подняли аварийную пару с тяжелыми противотромбовыми ракетами и едва не расстреляли капсулу Фалина, одного из семерых. Правда, много позже, когда Андрей думал об этом случае, он начал понимать, что никакой трагедии, скорее всего, не было бы, Фалин нашёл бы способ уклониться…

Когда все подозрения на сбои в работе опознающей аппаратуры отпали, всем, у кого был аномальный отклик, запретили полёты. Однако, вне Канала все семеро и их капсулы были обычными пилотами и капсулами. Все доступные в Центре медицинские и технические экспертизы однозначно говорили, что это были обыкновенные люди, и это были обыкновенные капсулы. И когда они садились в свои капсулы, они оставались обычными людьми в обычных капсулах. До момента входа в Канал… Ясно было, что запрет на полёты не решает проблемы, напротив, лишая даже надежды что-либо понять или хотя бы привыкнуть и, возможно, научиться бороться с тем, что ещё более никак себя не проявило. Надо было летать, летать рядом с непонятым. В конце концов, всё освоение Джей-канала по большому счёту было этим опробованием, похожим на осторожное прикосновение, и привыканием. Квалифицировали виды аварий – виды смертей, по сути – давали им названия, характеристики и так боролись со страхом перед ними, переводя в плоскость если не логики, то хотя бы элементарного счёта. Даже в гибели пилота появлялся элемент исследования, и от этого гибель и будущие гибели, становясь подтверждением или опровержением тех или иных теорий или моделей, уже казались имеющими смысл и потому – ненапрасными.

"Пришлые", как потом стали называть всех семерых в Городке, опять начали летать, в порядке эксперимента – на разных капсулах, на заведомо кондовых, устаревших и всякий раз в Канале они опознавались, как активность этого самого Канала, чаще всего, как эмбриональный тромб. Когда эксперименты закончились, "пришлым" вернули их старые капсулы. Мало-помалу удалось набрать относительно надёжную статистику регистрируемых откликов, которая позволяла вручную назначать сигналу от капсул "пришлых" метку "опознан, неопасен", но ни в коем случае не "свой". Эффекты были настолько тонкими, что это не получалось реализовать через автоматику, решал каждый раз сам пилот, его мозг…

"Пришлые", как оказалось, могли делать в Канале много такого, что было просто немыслимо для остальных. Они могли, например, смещаться от осевой к стенкам щупальца – любая из обычных капсул была бы мгновенно разорвана приливными силами из-за дичайших градиентов энергии вблизи стенок, как это случалось не раз, когда из-за биений щупалец капсулы отбрасывало к стенкам. Способность летать далеко от осевой позволяла "пришлым" атаковать тромбы, накрывавшие капсулы, по краям, не таким плотным и вязким, как центр, и сжигать их с почти со стопроцентной эффективностью. Если учесть, что они умели каким-то образом заранее определять момент появления агрессивного тромба, раньше, чем все КРОПы службы слежения вместе взятые, то после того, как "пришлые" начали постоянно летать в Канале, не было случая помешательства пилотов. Однако, атаки вблизи стенок из-за градиентов, непредсказуемо влиявших на баллистику ракет, вынуждали "пришлых" прижиматься к тромбам, и поэтому они сами горели чаще, чем обычные капсулы, и горели они тоже по-особенному, не так как обычные, воспламеняясь изнутри, от тела пилота, и потому – Андрею довелось однажды видеть – горели жутко. Единственным из "пришлых", кто не горел, был Зимин, опять же – единственный из "пришлых", у кого была семья. Как эти два обстоятельства были связаны и были ли они связаны, никто не знал. Сам Зимин, по рассказам летавших с ним пилотов, себя не щадил и всё-таки не горел ни разу…

С "пришлыми" об этом, как, впрочем, и о многом другом, никогда не говорили. В Городке большинство обитателей – почти все – испытывали к ним глухую, вряд ли осознаваемую неприязнь. Андрей умом понимал, что в этом сказывался императив джей-канальщика – непонятое таит в себе зачастую гибельный подвох; он понимал это, но принять не мог.

Как-то раз они со Стебловым сидели у Хализова в квартире в ночь после того, как кто-то из "пришлых", Андрей уже не помнил, кто именно, вытащил Хализова из-под тромба.

– …Угораздило же именно нас в "пришлых" вляпаться! – изрядно уже захмелев, говорил тогда Хализов. – За что счастье-то такое? Нигде больше не появились, нигде! Похоже, у нас у одних дурости через край… Каналово отродье!..

– Скотина ты неблагодарная… – Стеблов тоже захмелел.

– Отчего же неблагодарная? – Хализов не обиделся. – Очень даже благодарная. Я подошёл к нему после всего, чин чинарём, пригласил выпить. Он посмотрел на меня, как баран на новые ворота, будто не понял. Что мне, в задницу его целовать?..

– "Пришлые" не пьют, – наставительно сказал Стеблов.

– Ну да, – Хализов усмехнулся. – Как это бишь у классика? "Не курим, не пьём и баб не трясём.". Ушлые они, а не пришлые. Сами эти тромбы наводят, а потом героически от них же спасают…

– Да ты с ума сошёл, Эдик, – остановил его Андрей. – Как ты себе представляешь "наведение тромба"? Как "порчу" у ведуньи, что ли?

– Не знаю, – мотнул головой Хализов. – Но разводят они нас, как лохов, это точно. Хорошо, если только для того, чтобы из Центра не турнули. И горят ещё для антуража, клоуны!..

– Не болтай! – оборвал его Андрей. – Горят они по-настоящему, без дураков. Я доставал как-то Божичко из обгоревшей капсулы. Не дай Бог нам так гореть!

– Ну да, – снова усмехнулся Хализов, – а через два дня он уже летал в Канале, свеженький, как огурчик. Это как?

Хализов был прав, и никто не знал, "как это"…

Обычно, точнее говоря, всегда, кроме того случая, о котором упомянул Андрей, горевших "пришлых" доставали из капсул только "пришлые". Они всегда успевали первыми, каким-то чутьем узнавая, когда и где им надо быть…

А в тот раз Андрей случайно оказался вблизи посадочной площадки, на которую плюхнулась, жёстко подскочив на аварийных амортизаторах, обгоревшая капсула Божичко. Андрей краем глаза заметил, как трое человек, потом оказалось, "пришлых", бросились в его сторону от самой дальней посадочной площадки, где, по всей видимости, и должна была опуститься капсула. Они махали руками и что-то кричали, но разобрать что-либо было невозможно. Когда автоматика отстрелила крышку люка, Андрей увидел сквозь отверстие что-то чёрное с воем, как почудилось Андрею, ворочавшееся внутри чёрного. Скрюченная чёрная рука, показавшаяся из люка, слепо скребла по обшивке, словно ища, за что уцепиться. Андрей никогда не видел, чтобы горели так…

Он вытащил Божичко на бетон. Комбинезон пилота прикипел к коже, образовав едва гнущуюся, потрескавшуюся на сгибах тела оболочку. Сквозь трещины сочилась сукровица. Божичко что-то бормотал, мотая головой из стороны в сторону…

Андрей достал из своей аптечки шприц с промедолом и готов был уже вколоть обезболивающее, как его опрокинул на землю, вцепившись в плечо, кто-то из подбежавших "пришлых".

– Только не опиаты, Андрей Ильич! – хрипло сказал он, накрывая лётной курткой скорчившегося на бетоне Божичко, и повторил: – Только не опиаты…

– Да вы с ума сошли! – Андрей вскочил на ноги. – Он же умрёт!..

Однако, его уже оттеснили от Божичко ещё двое подбежавших, а подоспевший вслед за ними запыхавшийся Фалин, мягко, но настойчиво взяв за локоть, отвёл в сторону.

– Всё будет хорошо, Андрей Ильич, поверьте, – с трудом переводя дыхание, сказал он. – Всё будет хорошо. Мы сами. Боюсь, вы не так всё поймёте…

– Да что тут понимать, чёрт возьми?! – вспылил Андрей. – Ему просто больно!..

– Андрей Ильич, я вас прошу… – Фалин по-прежнему стоял, загораживая от него остальных "пришлых". – Я вас прошу…

– Идите вы к чёрту! – в сердцах сказал Андрей и, резко освободив руку, пошёл, не оглядываясь, прочь…

А Божичко действительно на третий день уже летал в Канале. Они все на третий день уже летали, те, кто горел…

Впрочем, довольно скоро "пришлые" нашли другой способ борьбы с тромбами и уже не горели никогда. Андрей однажды, вылетев в паре с Фалиным, видел, как тот расправился с плотным тромбом, успевшим уже перекрыть весь просвет щупальца и намертво, как казалось, вцепившимся в стенки. Тромб был такой, что, пожалуй, и "пришлые" вряд ли сумели бы сжечь его обычным способом. Но Фалин и не пытался. Он поставил капсулу "на дыбы" прямо напротив центра тромба и начал медленно вращаться в вертикальной плоскости. В теле тромба, как будто бы в ответ на это, возникло сначала едва заметное, а потом всё более различимое скручивающееся напряжение. Вращение центральных частей тромба, следовавшее за медленным вращением Фалинской капсулы, словно пыталось вырвать края тромба из стенок щупальца. На несколько секунд вращение вовсе прекратилось, но Андрей видел, как всё больше и больше вспучиваются стенки щупальца возле краёв тромба, и потом, надорвавшись в одном месте, рваные, в лохмотьях, края уже неостановимо включились в общее вращательное движение. Когда Фалин ускорил вращение своей капсулы, тромб стал сжиматься к центру, всё быстрее и быстрее, пока не превратился в бешено вращавшийся диск размером в четверть высоты капсулы. И тогда Фалин резко затормозил и, положив капсулу вдоль осевой носом к тромбу и не сближаясь с ним, выпустил обе ракеты. Те, с заметным усилием войдя во вращающийся сгусток, взорвались, за секунду спалив его дотла.