Рассказы о Джей-канале

Небо, отражаясь в низовом мираже, дрожало блестящими лужицами на склонах дюн, и дрожание это было единственным движением на всём пространстве, которое охватывал глаз. Всё иное было неподвижным. Так бывало всегда здесь в это время, однако сегодня ему почудилось нечто особенное в этом оцепенении. Рощин шел словно сквозь густое, недоброе и боязливое, молчание…

Тонкий пластик мешка, лежавшего возле могилы, стоявший до этого коробом, начал оттаивать под полуденными лучами Щербатой и опадать, обозначая контуры женского тела. На груди женщины, разорванной ударом хвоста ленточника, всё ярче проявлялось багровое пятно.

Рощин снял куртку, оставшись в трико, и укрыл труп. Затем отложил в сторону так и забытую Брэверовскую сумку и принялся рыть могилу.

Он не знал, сколько должно было хватить. Полметра?.. Метр?.. Он отбрасывал лопатой песок, но тот стекал и стекал в яму, скрадывая, обессмысливая усилия Рощина. Казалось, само время, попав в ловушку, текло и текло по кругу вслед самому себе, не в силах – или, не желая – вырваться…

Сквозь подошвы форменных ботинок Рощин ощущал жар раскалённого песка, и с каждой минутой, казалось ему, жар этот становился всё нестерпимей. Случайно подняв глаза, он увидел, как потемнела, опала и задымилась лежавшая в отдалении сумка. В сплошном уже мареве, окружавшем его, теряли устойчивые очертания даже ближайшие дюны…

" Что это?.. – гулко подумал Рощин, выпрямляясь. – Никогда ведь…"

Он не успел додумать: визгливо и неминуемо – налетающей бетонной стеной – взвыла сирена нейтринного детектора.

Рощин оцепенел на мгновение.

Вой этот мог означать только одно – Щербатая умерла. Внутренние слои ее обрушились на центр, и от него побежала к поверхности ударная волна, чтобы зажечь звезду последним, злым, испепеляющим всё вокруг пламенем…

У Рощина было в распоряжении чуть меньше восемнадцати минут. Или около того – красивые модели намного не лгут, а восемнадцать минут давала последняя модель Лены Козодоевой. За это время можно было успеть всё. Можно было успеть нырнуть в Канал. Если побежать сразу к капсуле… Рощин же стоял, сам не зная, почему. В первую секунду, когда спало оцепенение, он бросился было к посадочной площадке, отшвырнув лопату, и успел пробежать, должно быть, метров сто, когда его остановил стыд. Перед кем? Кто видел его?..

Всё замедлилось в нём.

"Господи!.. – почти спокойно подумал он. – Неужели всё-таки из-за Левкова?.. Канал держал Щербатую… А я? Как же я?.. Я не такой же человек?.. Почему?.. Господи, почему? Что не так?.." – тягучие вопросы его расплылись, расслоились на множество воспоминаний, которые текли сквозь его сознание то рядом, то сливаясь и перемешиваясь так, что нельзя уже было разобрать что из какого потока. Он видел Селигер, красивое лицо Леночки, молодого плачущего Брэвера, вытаскивающего его из полуобгоревшей капсулы, своих пацанов, карабкающихся на какую-то обшарпанную, грязную стену… " Какую?.." – вспухла и – ненужная – опала мысль. Он видел себя в окружении людей, которых просто не мог знать… Омертвелая, прошла в чёрном и пропала где-то слева жена, а он, будто в прозрачном меду, не успел повернуть за ней голову. Всё двигалось медленно и плавно, и во всём хаосе этого движения угадывался какой-то высочайший, строгий и горький, смысл и порядок…

Рощин заметил вдруг, что вернулся к могиле и поднял лопату, и странным образом это тоже показалось ему элементом того же самого порядка. Уже осознанно он спустился в яму и принялся копать. Видения текли сквозь него, а он бросал и бросал неспешно оседавший в густеющем воздухе песок…

Он ощутил под ногами медленные толчки, песок заструился в яму быстрее, и Рощин, подняв голову, увидел, как выплыл из-за дюны и замер в пяти шагах от него, подсев на задние ноги и вздыбив перед собой песок, обезумевший ленточник. Должно быть, зверь ревел – опрокинутая на спину голова его с раскрытой пастью моталась из стороны в сторону, переламывая длинную шею, но рёва не было слышно сквозь вой сирены. Под грудью ленточника мерно и тягуче раскачивался, уцепившись тощей лапчёнкой за клок шерсти, испуганный "кролик", и мордочка его больше всего походила сейчас на сморщенное старушечье лицо…

" Так это я?.. – подумал вдруг Рощин, почти не испугавшись вначале. – Левков ведь кричал… Я?!."

Побелевшая вдруг дюна над могилой двинулась и потекла, не дождавшись ветра…

Рощин посмотрел вверх, и глаза его перед тем, как ослепнуть, успели схватить сквозь почерневшие до отказа и всё же не защитившие стёкла очков рваное пятно вспухшей Щербатой…

А сирена всё выла – на нейтринных детекторах не ставили систем отключения. Он был подарен ей навечно, этот крик – немой до этого Полста_Третьей, – на все те восемнадцать минут, которые ей были отпущены.

Это был её реквием самой себе…

БРАТ МИЛОСЕРДИЯ

Тот, кто не ведал любви, во всем обвинял колдовской напиток. А тот, кто знал в жизни любовь, плакал и не мог утешиться…

"Легенда о Тристане и Изольде"

Надежды выбраться не было – он знал.

Возможно, ее не было уже тогда, когда он, смятый ужасом, судорожно протискивался в кабину капсулы, а может быть, и раньше, в самом начале, еще когда Тодуа только повел своего "голландца" из Канала…

Он сам не заметил, как ушли и ужас, владевший им все это время, и лихорадка бессмысленных, в сущности, попыток разогнать капсулу с помощью ставшего уже мягким пульта. На некоторое время его охватила глухая и бездонная, без проблеска мысли, пустота. Он сидел, незряче глядя, как раздаются в стороны и блекнут стенки кабины и теряют четкие очертания приборы, как искажается, словно в обратной перспективе, параллелепипед курсографа, как пухнет, расплываясь по стене, круг шлюзового люка. Все текло сквозь него, не задевая ничего в сознании и не оставляя ничего в памяти…

Он не смог бы сказать, сколько просидел так, – в той пустоте, что охватила его, времени не существовало…

И вдруг его ожег стыд, нестерпимый и душный. Он вспомнил, как метался по коридорам, раздавленный животным страхом, как завыл, когда ему показалось, что он заблудился, как рыдал, протискиваясь в кабину по ставшему вдруг предательски узким шлюзовому каналу, как неистово колотил кулаками по неживому уже пульту, выкрикивая какие-то ругательства. Он обхватил пылающее лицо ладонями, пытаясь остановить этот поток воспоминаний, а услужливая память, словно в насмешку, всё выталкивала и выталкивала из себя всё более унизительные подробности. Он почти задохнулся…

Но стыд исчез так же внезапно, как и возник, оставив после себя какую-то детскую, светлую горечь искупленного греха, словно душную и истосковавшуюся от зноя землю омыло вдруг прохладным дождем. Сознание стало ясным, уверенным и спокойным, как будто сказалось внутри него само собой: "Ну, вот и всё. Вот и всё. Надо только вспомнить всё и понять, кто я теперь и зачем я здесь…"

Как это было…

…Фалин не отзывался.

Игорь вновь остановился на перекрестке и крикнул:

– Глеб!.. Глеб!..

Звук его голоса ушел в ямы коридоров и канул. Игорь постоял, прислушиваясь, но слышен был лишь вечный здесь перестук вагонных колес да тихое, в такт позвякивание ложечки в стакане где-то за стеной.

Игорь начал тревожиться. Помедлив еще секунду, он вновь двинулся вдоль коридора мимо пронумерованных прямоугольников обшарпанных, никуда не ведущих дверей. Он шел, настороженно прислушиваясь, привычно, почти не глядя, обходя причудливые нагромождения хлама, валявшегося то тут, то там на полу. Света лампочек под жестяными ржавыми абажурами, горевших под потолком через каждые двадцать шагов, едва хватало, чтобы добраться от одной до другой, не боясь оступиться, и ясно разглядеть что-либо впереди было невозможно.

Раз или два Игорю чудились за спиной осторожные шаги, он оборачивался, но коридор, сжатый тисками пыльных стен, был мертв. Он принимался кричать, но ответа не было.

В конце концов, он заметил, что идет там, где уже побывал.

"Нет… – смятенно подумал он, останавливаясь – Нигде нет… Что тут было? Чего ждать?.. Бог ты мой, "голландцы" никогда еще не исчезали…"

Тревога его усилилась. Он крикнул еще раз, подождал, не получив ответа, и хотел было уже повернуть назад, как что-то гибкое и упругое обвило его на уровне пояса, намертво и больно прижав его локти к туловищу.

"Змея?.. – мелькнуло в его голове. – Откуда здесь змея?.."

Это был резиновый жгут. Обернувшись, Игорь увидел стоявшего за его спиной Фалина.

– Глеб?!.

Он даже забыл на мгновение о жгуте. Так или иначе, Фалин был здесь, перед ним, такой же, как обычно, может быть, чуть более осунувшийся и бледный, и, значит, не было какой-то новой непостижимости, кроме привычной – существования самих "голландцев", было то, что называли "нормальным уровнем невежества". Да и просто Фалин был жив…

Но жгут напомнил о себе болью в набрякших кровью руках.

– В чем дело, Глеб? – несмотря ни на что, Игорь успокоился.

– Да ни в чем… – Фалин расслабленно привалился к стене и провел ладонью по лицу сверху вниз, словно вытирая его. – Просто ты выведешь меня отсюда, да и все.

"Так…" – уже совсем спокойно подумал Игорь и спросил, кивнув на свои руки:

– Вот так, связанный?

– Нет, – Фалин стоял, прикрыв глаза. – Нет, конечно. Я развяжу тебя. Там, в капсуле… Не ожидал, что так влипнешь?..

– Ожидал… – сказал Игорь, и Фалин вскинул на него глаза. – Ожидал, Глеб. Это профессиональное. Ты не первый и, я думаю, не последний. Такое уже бывало…

Взгляд Фалина стал тяжелым.

– Ты большой мудрец, Барков, да? – недобро спросил он. – Ты все про нас знаешь? Ну да, ты ведь свободен, ты приходишь и уходишь, когда захочешь. Тебе ведь нравиться быть мудрым и утешать, стоя в сторонке. Ты почти Бог, ты можешь вывести или не вывести, а мы можем только просить… Так вот сегодня ты поведешь… – Фалин уже стоял перед Игорем, глядя на него в упор лихорадочно заблестевшими глазами. – Поведешь! – жестко повторил он.

"Что с ним творится?.. – подумал Игорь. – Неужели кто-то повел "голландца" ?.. Худо…"

– Послушай, Глеб, – мягко сказал он, – я говорил тебе, ни одного "голландца" не вывели…

– Врешь! – так же жестко перебил его Фалин.

– Ну, ладно, – примирительно сказал Игорь, доказать все равно что-либо было невозможно. – В капсулу-то мы с тобой вдвоем не попадем. Там шлюзовая ловушка, ты знаешь…

– Попадем! – глухо сказал Фалин и насмешливо добавил: – Ты ведь мудрец, придумаешь что-нибудь, а, Барков?.. Ты ведь всегда мудрецом был…

Он что-то говорил еще, гримасничая перед лицом Игоря. На него стало неприятно смотреть. Его безудержный, неподконтрольный ему уже, видимо, кураж готов был в любую секунду обрушиться в истерику.

"Худо… – подумал Игорь. – Невменяем…"

– Ладно, Глеб, хватит! – оборвал он все еще говорившего Фалина. – Развяжи меня!.. Ты знаешь, я "голландцев" не вывожу.

Фалин на секунду остановился.

– Железный наблюдатель, да?.. – криво усмехнулся он и вдруг крикнул: – Врешь, поведешь! – и наотмашь, от плеча, ударил Игоря по щеке тыльной стороной ладони. – Врешь! Все врешь! – он, словно обезумев, принялся хлестать Игоря обеими руками по лицу, повторяя: – Врешь!.. Врешь!.. Врешь!..

Игорь, опешивший вначале, привалился к стене и втянул голову в плечи, неловко пытаясь защититься, а Фалин все бил и бил, по плечам, по спине, не разбирая, куда, и вдруг – замер, перехватив уже в движении левой рукой правую, да так и застыл, прижав сцепленные руки к животу, сгорбившись и зажмурившись, словно пережидая нестерпимую боль… Затем медленно выпрямился, развернул еще не пришедшего окончательно в себя Игоря к себе спиной, развязал жгут и с силой отшвырнул его в сторону.

– Ты не приходи сюда больше, Барков, – глухо сказал он. – Не приходи, понял?

– Понял. Скотина ты… – Игорь промокнул ладонью разбитую губу. – Скотина, связанного бьешь…

Фалин, уже повернувшийся было, чтобы уйти, остановился и, обернувшись к Игорю, сказал:

– Это ты-то связанный?..

Он хотел еще что-то добавить, но только мотнул головой и молча зашагал в яму коридора. Еще некоторое время были слышны его шаги, затем они смолкли, сменившись отдаленным перестуком колес и тонким позвякиванием ложечки о стакан.

"Чертово позвякивание… – раздраженно подумал Игорь, растирая онемевшие руки. – Как он выдерживает это?.."

Он некоторое время простоял в нерешительности. Строго говоря, смысла в том, чтобы дольше оставаться здесь, не было. Фалину он ничем помочь не мог, да и не хотел сейчас… Он зашагал в сторону стыковочного узла, без труда находя дорогу в этом, много раз исхоженном, лабиринте коридоров.

"Ну, что ж, на сегодня, пожалуй, все, – думал он, стараясь повседневностью забот отвлечься от тягостного чувства, оставшегося после ухода Фалина. – Надо бы зайти к Ксении Ивановне и … Может, к Божичко?.. Хотя порадовать ее нечем… "Порадовать"! Чушь какая!.."

Вскоре он добрался до неопрятного, пропахшего кошками тупичка в конце лабиринта, постоял с минуту, прислушиваясь, затем, слегка подтянувшись на руках, протиснулся в узкий вентиляционный люк, зиявший в стене на уровне лица. Он полз минуту или две в темноте, пока не ощутил под руками гладкую поверхность шлюза. Он повозился, вжимаясь в тесное пространство переходной камеры, потом нащупал на стене сенсор замка и приложил к нему ладонь. В ту же секунду задвинулся люк за его спиной, легкий толчок еще через секунду подтвердил, что капсулы разошлись, шлюз втянуло в кабину, и Игорь перебрался из него в кресло пилота.

Он включил автоматику возвращения, достал аптечку и принялся обрабатывать спиртом лицо, вполглаза наблюдая, как медленно пропадает в стенке щупальца Фалинская капсула. Злость на Фалина уже прошла. Игорь прекрасно осознавал нелепость и абсурдность этой своей злости в общении с "голландцами", но часто ничего не мог с собой поделать. Возможно, потому, что они оставались для него людьми, несмотря ни на что…

Он закончил уже с лицом и начал привычно надиктовывать рапорт для Управления, как вдруг, нечаянно бросив взгляд на экран, едва не вскрикнул от удивления – в полукабельтове от него шел "голландец". Не могло быть сомнения в том, что это был именно "голландец" – он шел совершенно немыслимым для нормальной капсулы образом – поперек щупальца. И это было невероятно. Игорь забыл и о лице, и о рапорте.

"Два подряд "голландца" … – думал он, веря и не веря. – Или это Фалин? – занятый своими мыслями, он проглядел момент, когда Фалинская капсула исчезла в стенке щупальца. – Не успел уйти?.."

Игорь еще думал, а руки его уже вели капсулу наперерез "голландцу", и тот, шедший до этого довольно быстро, вдруг остановился и завис в самой удобной для подхода позиции по центру щупальца. Он словно приглашал.

Игорь вел капсулу, все еще боясь поверить в удачу. В любую секунду "голландец", не имевший, в отличие от обычных капсул, практически никаких ограничений на эволюции в Канале, мог сорваться с места и уйти в стенку щупальца. Или сняться немыслимым скачком и зависнуть в полусегменте расстояния впереди, и висеть так, не уходя и не подпуская к себе, словно играя в раздражающую, одному ему понятную игру.

Но этот "голландец" ждал.

Игорь подошел вплотную, и автоматика опознала стыковочный узел "голландца". Это был не Фалин, и вообще никто из тех, с кем встречался Игорь в Канале. А значит, это мог быть только Божичко…

"Как невероятно везет…" – вскользь подумал Игорь, перебираясь в шлюз, пока автоматика намертво прижимала капсулу к "голландцу"…

…Божичко не заметил появившегося в кабине Игоря. Он сидел в кресле пилота, единственном, что сохранилось в деформированном, словно растекающемся окружении, и чуть раскачивался взад и вперед, положив руки на колени и глядя прямо перед собой. Стенки кабины раздвинулись и стали вогнутыми, на них кое-где виднелись неровности от исчезающего – словно тонущего в них – содержимого капсулы.

Игорь на секунду забыл о Божичко. Он смотрел вокруг, не в силах оторваться. Никому еще, ни ему, ни наблюдателям, которые были до него, не приходилось видеть формирующегося "голландца". Потом здесь, в капсуле, появиться что-то, какой-то мир, куцый или безбрежный, предугадать который никто не мог и который, как думали многие "голландцы", был отражением их внутреннего мира. Но они почти ничего не помнили о том, как это происходило. Или не хотели говорить.

На стене напротив Божичко дрожало расплывчатое пятно света с ярким пляшущим червячком посредине, точно сквозь матовое стекло смотрелось пламя свечи. Божичко не отрываясь следил за ним, по-прежнему мерно раскачиваясь взад и вперед.

Игорь осторожно подошел к нему и окликнул. Лицо пилота медленно повернулось к нему, а глаза, еще секунду зачарованно следившие за игрой пламени, задержались и лишь потом, вдогонку за лицом, повернулись к Игорю. Божичко некоторое время смотрел на него, словно силясь вспомнить, потом узнал.

– Игорь Васильевич! – он вскочил из кресла навстречу Игорю. – Господи! Тут такое, вы не представляете, – заговорил он торопливо. – Пульта нет, ничего нет, как управлять капсулой – неизвестно. И эта чертовщина кругом… – он указал рукой на пламя на стене, которое вдруг померкло и пропало. – Голоса какие-то за стеной… Мама, вроде бы…

– Хорошо, что я встретил тебя, Сережа, – сказал Игорь. – Ты сядь… – он взял Божичко за плечи и мягко усадил его обратно в кресло. – Сядь…

– Да чего же сидеть, Игорь Васильевич? – Божичко вновь попытался подняться. – Надо возвращаться, да и всё тут, дома разберемся, что с капсулой. Я и так тут почти сутки торчу. Вы не представляете, Игорь Васильевич, пульт словно потек, очень так вязко стал расплываться по стене и полу. Да вот он, – Божичко указал на угловатый бугор слева от себя. – Все еще ползет. Нечто невероятное, честное слово…

Божичко еще что-то говорил, но Игорь уже перестал его слышать. Божичко не мог знать, что с ним происходит; он не мог знать, что почти месяц назад, когда он, вчерашний выпускник школы пилотов, вылетел в свой по существу первый в жизни самостоятельный полет, его накрыло тромбом; он не мог знать, как поднимали одну за другой с Земли капсулы и как они бились о тромб, пытаясь его прошибить, и как это, как и почти всегда, не удалось. Он не знал, что с ним происходит, никто не знал, как становятся "голландцами"…

Игорь неожиданно для самого себя провел ладонью по волосам все еще что-то говорившего Божичко, и тот осекся.

– Вы чего, Игорь Васильевич?..

Он поднял на Игоря глаза, смотрел некоторое время, а потом детское его лицо вдруг застыло и побелело, точно загипсовавшись.

– Тромб… да?.. Игорь Васильевич?.. – спросил он, тягуче сглотнув. – Да?..

– Да, Сережа. Уже почти месяц…

Божичко закрыл лицо ладонями и замер.

– Но я ведь здоров, Игорь Васильевич, – через минуту заговорил он, неуверенно, тревожно, полуутверждая-полуспрашивая и словно бы внушая самому себе. – Я ведь совершенно такой же, вы же видите. Если бы был пульт, я бы сам вышел и всё тут. Просто что-то случилось с капсулой, ведь бывают аварии, сколько угодно, ведь так? Я-то такой же. Необязательно же, чтобы я стал "голландцем", так ведь, да? – он поднял голову и посмотрел на Игоря сухими глазами. – Вы выведите меня, Игорь Васильевич, ведь так?.. Так ведь?..

– Сережа… – слова застревали, словно стали вдруг сухими и шершавыми. – Этого нельзя, Сережа… Ты знаешь, почему…

Божичко еще несколько секунд с напряженным вниманием, почти заискивающе, смотрел на Игоря, как будто не слышал его слов, потом лицо его сделалось сначала совсем по-детски обиженным, а затем – вдруг, обвалом – неожиданно, противоестественно спокойным. На стене кабины вновь заметался язычок пламени.

– Мне нельзя… – ровным голосом сказал Божичко. – А тот – мой – тромб, он после кого-то?.. Но мне нельзя… Здесь такая чертовня, Игорь Васильевич, – говорил он так, будто продолжал не тот разговор, который был между ними, а другой, о другом. – Это ведь я вас бил… – он указал рукой на лицо Баркова.

Игорь опешил.

"Что за черт?.. – мелькнуло у него в голове. – Бредит?.."

– Сережа… – начал было он, но Божичко перебил его:

– Такая чертовня, Игорь Васильевич… – он потер ладони о штаны. – Я не знаю, как оказался там, в этом грязном, затхлом коридоре, я знаю только, что никогда не был в нем до этого. Там еще все время где-то рядом шел поезд, без конца, как будто по кругу. Я не знаю, как оказался там, а потом – тут… И руки… – он посмотрел на свои руки так, будто видел их впервые. – Руки мои были чужие, худые и в ожогах… – "Фалинские…" – мелькнула у Игоря мысль. – Чушь какая-то… – продолжал между тем Божичко. – Я – вас?! – он сокрушенно покачал головой.

"Чушь, действительно… – подумал Игорь. – Как он мог знать, что я был у Фалина?.. Но поезд?.. И руки. Руки-то Фалинские…"

– За что меня-то, Игорь Васильевич? – его отвлек голос Божичко. Он смотрел на Игоря глазами, полными слез, и подбородок его мелко дрожал.

У Игоря сдавило горло. Он молчал, наверное, с минуту, не в силах отвести взгляд от дрожавших над нижними веками в глазах пилота слезинок, готовых пролиться и не проливающихся. Молчал и Божичко, словно бы ответ на вопрос "за что?" был действительно важным для него сейчас.

Было что-то неловкое, неправильное в том, что Игорь смотрел сверху вниз на Божичко; он огляделся, но сесть в кабине уже было не на что, и он опустился перед пилотом на корточки. Тот, продолжая глядеть на него, наклонил лицо, и слезинки – наконец-то – пролились и заблестели длинными полосками.

– Ни за что, Сережа… – сказал Игорь. – Это всегда ни за что. Просто что-то так устроено в этом чертовом Канале… И никто не знает, зачем это так…

Он замолк, мучительно подбирая слова, те, которые могли бы все объяснить, и помочь, и вселить силы в человека, сидевшего перед ним. Он знал, что такие слова есть, они всегда приходили к нему потом, эти мудрые, сильные и возвышающие в несчастии слова, он зубрил их, чтобы не забыть, но они каждый раз исчезали куда-то, когда он входил в капсулу нового "голландца", исчезали, оставляя после себя, возможно, абсурдное, несправедливое, но от этого не менее тягостное чувство вины.

– Послушай, Сережа… – Игорь хотел рассказать ему о том, что каждый "голландец" получает себе, по-видимому, тот мир, который заслуживает, и что голос матери за стеной… Но Божичко уже не слушал его. На стене плясало пламя, и, похоже, кроме него, уже ничто не интересовало пилота.

– Сережа… – вновь позвал Игорь и дотронулся до плеча Божичко. Тот поднял глаза, посмотрел сквозь и отвернулся. Лицо его было спокойным и отрешенным, и было в нем что-то, отчего Игорь вдруг почувствовал, что ему не следует здесь больше оставаться, что здесь происходит нечто, чего не должно видеть никому.

– Я скоро приду опять, Сережа… – сказал он, в сущности, в пустоту. – Очень скоро, здесь время другое…

Ему захотелось вновь погладить Божичко по голове, но он удержал руку…

…Было без четверти пять, когда он приземлился и отвел капсулу в ангар. Примерно за час до этого при выходе из Канала взорвался Тодуа. Узнал это Игорь от техника, принимавшего капсулу.

Кое-как приведя себя в порядок, он зашел в диспетчерскую доложить о возвращении.

– Игорь Васильевич, – сказала дежурившая девушка, – вас искал дознаватель.

– По поводу аварии? – спросил Игорь.

– Да. Есть подозрение, что выводили "голландца"

"Бог ты мой… – подумал он. – Потому и Фалин был такой?.."

– Где дознаватель?

– На третьем поле. Посадка велась туда…

Она ни разу не сказала: "Тодуа", по негласной традиции обходясь безличными предложениями.

– Хорошо. Спасибо.

Он отдал ей кассету с записями курсографа и пошел в сторону третьего поля.

Центр заканчивал дневные работы. На дальних посадочных площадках стояли одна или две капсулы, глуша двигатели, звук которых, занимавший вначале все пространство вокруг, затихал, как будто сворачивался, словно гигантская улитка, под оболочку капсулы. Еще одна машина, только что проявившаяся над полем, висела неподвижно метрах в пятнадцати от земли, посверкивая полированными полосатыми боками, в ожидании очереди на посадку. Над березовой рощицей, ярко желтевшей вдалеке, уходила в сторону Городка "стрекоза" вертолета.

Третье посадочное поле располагалось в стороне от всех остальных. Воронка на нем уже почти затянулась, но от нее все еще тянуло кисловатым запахом горевшего пластика.

Дознаватель – незнакомый молодой человек – сидел на траве за кромкой поля, закрыв глаза и подставив лицо уже нежаркому, заходящему солнцу. Рядом с ним лежала папка, а чуть поодаль, на куске белого выгоревшего брезента – видимо, то, что осталось от капсулы. Или капсул…

Услышав шаги Баркова, дознаватель поднялся ему навстречу.

– Баскаков, Лев Георгиевич, – он коротко и скупо пожал протянутую Игорем руку. – Новый дознаватель вашего Центра.

Игорь тоже представился и, опустившись на корточки, принялся перебирать лежавшие на брезенте куски обгоревшего, деформированного металла.