Призрак

Моргенштерн опустился в кресло и стал ждать. Ему оставалось жить в своем теле еще несколько часов, в худшем случае дней. После того, как операция будет успешно завершена он вернется в эту комнату, достанет пистолет и разнесет себе мозги. Он покинет всех: многочисленных врагов и нескольких фальшивых друзей, покинет Фюрера, покинет Рейх, покинет Адель и своего верного сеттера. У него не осталось выбора. Когда он вернется в Берлин… если он вернется в Берлин, к тому времени все уже раскроется. Нельзя останавливаться! Как в драке! Как в наступлении! Только вперед!

«Идиоты те, кто думает, что умирать с подстраховкой не страшно. Страшно, черт подери!», – думал Людвиг, доставая из круглой металлической коробочки первую «пилюлю радости». – «Кто сказал, что филактерия что-то гарантирует! Кто сказал, что жить без тела лучше, чем не жить вообще? Это же как сидеть в шлюпке посреди океана, как быть похороненным заживо…»

Шарик стал расползаться, плавясь на языке. Людвиг сглотнул его, давно привыкший к этому излишне сладкому вкусу.

«Без глаз, без ушей ждать, когда через сто или двести лет тебя подберут – милая перспектива!»

Вновь накатил озноб. Людвиг выругался и, сняв со спинки стула шинель, надел ее, застегнув на все пуговицы. Пощупал лоб.

– Обратного пути нет! – твердо вымолвил он.

Проверил лежащий в ящике стола «Люгер». Помимо пистолета у Людвига также был крохотный карманный револьвер, который он всегда носил при себе. А еще ампула с ядом на самый крайний случай.

Оружие прибавило ему спокойствия.

– А разве небытие не страшнее любой возможной пытки? Разве вечная жизнь не стоит всех этих страданий? Я тебя спрашиваю! – обратился Людвиг к своему отражению в крышке коробочки для пилюль. – Давай-ка вспомним, чего хорошего было в той жизни, чтобы так за нее цепляться!

Он продолжал думать, не замечая, что мысли слетают с языка. Река воспоминаний уносила его все дальше назад.

Вот он, убежав, даже еще не будучи уволенным, из Шварцкольма, вернувшись домой, смотрит в суровые глаза отца и в испуганно-растерянные глаза матери.

– Я не учитель! – говорит Людвиг. – Теперь я это понял!

– Ты никто, – спокойно констатирует отец.

– Генрих! – ахает мать. – Не смей так говорить!

Но Людвиг ее уже не слышит.

Потом Людвиг торчит в конторе, где ему теперь и место. В своем углу, среди счетов, писем, ведомостей, смет, которые он ежедневно подшивает к делам.

Это было унылое безнадежное время. Настолько, что Людвиг начал всерьез подумывать о разрыве с привычной жизнью. Его честолюбие истлевало. В голову лезли нелепые фантастические планы: накопить денег, обучиться искусству иллюзионизма (которым он грезил еще в детстве), изобрести свои собственные фокусы, комбинирующие ловкость рук и элементы разрешенной магии, уехать куда-нибудь очень далеко, в Бразилию, найти там любовь и провожать закаты на берегу океана.

Но через два года отец прощает его. Благодаря отцовской протекции и (как ему тогда хотелось думать) некоторым своим талантам, Людвиг получает небольшое повышение.

Теперь он кассир: выдача денег, сверка баланса, исполнение писем и приказов. У него есть подобие кабинета на втором этаже. К нему почти все обращаются на «вы».

Но время шло. Рожденная однообразием тоска вновь овладела душой. Медленно тупея от рутины, Людвиг все чаще читал газеты, интересуясь главным образом политикой. В его поле зрения назойливо попадала необычная партия НСДАП, проповедующая внешнеполитический реваншизм, борьбу с внутренними врагами и безраздельную власть одной личности. Само-собой, все это лишь уловки для простаков, горбатящихся в шахтах и цехах. Но все же осмысленнее сопливой демагогии либералов и буйно-шизофренических фантазий коммунистов. Каким еще может быть ремень, который стянет воедино разваливающуюся нацию?

Кризис двадцать девятого окончательно подорвал веру в демократическое будущее. Людвиг вступил в партию, и та, как по волшебству, сразу же начала оплетать его жизнь с самых неожиданных сторон. В его кабинете появился большой сейф. Работы прибавилось, выдаваемые суммы становились внушительнее. Отец с презрением относился к политическим пристрастиям Людвига, называя его соратников шпаной.

Потом тридцать третий год. Победа нацистов на выборах. У Людвига заметно изменился круг клиентов. К нему все чаще приходили за деньгами для нужд товариществ, для финансирования партийных касс и партийной печати. С некоторыми из таких клиентов Людвиг встречался неоднократно, с некоторыми даже по-дружески здоровался.

Через год поползли слухи о начавшихся трениях между окружением Гитлера и штурмовиками Эрнста Рема. Людвиг не придавал этому большого значения, считая победу Гитлера предопределенной. Рем и его молодчики давно потеряли лицо и не имели будущего.

И вот тут-то Людвиг получил от начальства предписание, согласно которому он должен был выдать огромную сумму со счетов партии наличными доверенному лицу Рема. Людвиг никогда не работал с такими деньгами. Это было странно и подозрительно.

После обеда в его кабинет вошел господин с двумя саквояжами и, выложив все необходимые документы, не вызывавшие сомнений в своей подлинности, вежливо осведомился о деньгах.

Страшное осознание своей ответственности и понимание, что именно на него потом повесят всех собак, заставило Людвига отказать клиенту «за отсутствием денег в сейфе». Незнакомец настаивал, но ушел ни с чем.

У Людвига недобро заекало сердце. Он стал звонить начальству, но ни по одному телефону не снимали трубку.

Через час Людвиг услышал в приемной громкие голоса, топот сапог и женские крики. Он в панике заперся в кабинете. Пока штурмовики высаживали дверь, Людвиг успел спрятать ключ от сейфа под шкаф.

Потом ему угрожали, били по щекам. Людвиг как мог тянул время – что-то врал, пытался позвонить.

Заслышав шум полицейских автомобилей, налетчики озверели. Людвига сунули в открытое окно, угрожая сбросить вниз, если не отдаст деньги.

Людвиг уже было согласился, но тут за спиной кто-то заорал: «Бросай его к чертям!» Через миг он лежал на земле с разбитым лицом и адской болью в ноге и в руке. Наверху ругались штурмовики, пытаясь то ли взломать сейф, то ли унести его с собой. Очень скоро все они были задержаны.

Через три дня лежавшего в больничной палате Людвига навестил глава банкирского дома в сопровождении человека с партийным значком. Управляющий любезно поинтересовался самочувствием Людвига и, выразив глубочайшее сожаление, попросил рассказать, что именно произошло в тот злосчастный день. Людвиг рассказал все как было, конечно же, слегка преувеличив свой героизм и зверства штурмовиков.

– Господи… – удрученно прошептал управляющий. – Видит бог, у вас было право отдать им этот чертов ключ! Не представляю, что бы я сделал, если б меня били пистолетной рукояткой.

– Я сам не представлял, – слабо улыбнулся Людвиг.

Вечером того же дня Людвиг узнал по радио о провалившемся путче штурмовиков. А еще через день его перевезли в лучшую больницу города.

Перелом колена должен был оставить его хромым. Однако, благодаря помощи отца, доставшего у Розенкройцеров редчайший чудодейственный препарат, коленный сустав восстановился почти без осложнений. Спустя две недели Людвиг отбросил костыли.

На работе его встречали аплодисментами.

– Герой!

– Настоящий мужчина!

– Настоящий немец!

Когда сияющий Людвиг, пожав всем руки, хотел вернуться в свой кабинет, то услышал над ухом мягкий голос управляющего:

– О нет, ваше место теперь не здесь. Вы доказали, что достойны большего!

Людвиг не мог поверить своим глазам, когда его подвели к кабинету начальника финансовых операций.

– Ваш предшественник в тот день отключил телефон и дал деру! – усмехнулся стоявший сзади знакомый партиец. – Хорошо, когда крысы убегают сами. Меньше мороки!

– Теперь вы здесь главный, – улыбнулся управляющий.

Так Людвиг осознал, чего он стоит.

В течение следующих трех лет Людвиг честно с самоотдачей трудился на новом посту. При этом он всегда чувствовал свою зависимость от партии, без которой его повышение не было бы возможно. Все спорные финансовые решения с подачи Людвига принимались в пользу НСДАП.

Как-то раз посреди ничего не предвещавшего рабочего дня в кабинете Людвига зазвонил телефон. Это был Миних (всевидящее око партии, шутившее про крыс).

– Вальтер Вюст, помните его?

Да, конечно, Людвиг помнил. Вюст был его сокурсником в Мюнхенском университете. Они даже немного дружили.

– Предлагает вам встретиться. Обсудить возможное сотрудничество.

Все три года Людвиг думал, что достиг потолка в своем успехе. Но его ждал новый взлет, о котором он не смел и мечтать.

Вальтер Вюст, директор недавно возникшего оккультно-исторического общества Аненербе предложил Людвигу стать куратором и финансовым обеспечителем одного из проектов. Магические познания, близость к Иллюминатам и хорошая финансовая подготовка сослужили Людвигу прекрасную службу.

Вскоре он стал промежуточным звеном между НСДАП и Аненербе. Он не только курировал проекты, но и выдвигал их, лично участвуя в реализации каждого. Ему подчинялись главы ряда отделов. Он ездил на приемы к самому Гиммлеру в замок Вевельсбург. А после того, как астма добила отца, Людвиг получил в свое распоряжение его громадное состояние, его труды и обширные связи.

Это было лето в жизни Людвига, душевная молодость, наступившая к сорока годам. Конечно же, при этом он никогда не забывал об опасностях. Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. Упав со второго этажа, он крепко усвоил эту истину. У Людвига было полно охраны, всегда готовой заслонить его от пуль и нашпиговать свинцом любого болвана с ножом или пистолетиком. Но этого было мало. Людвиг хотел знать наперед о любых враждебных намерениях, направленных против него. Кроме того, после ссоры с Иллюминатами и Розенкройцерами, он стал всерьез опасаться проклятий. Бесчисленные виды порчи, проникновения в сны, рунические проклятия – никакие чары и пентаграммы не могли гарантированно защитить от этой дряни. Людвигу нужен был оккультный телохранитель с выдающимися способностями ясновидца.

Был объявлен строжайший отбор.

Как-то раз, просматривая результаты тестирования кандидатов, Людвиг наткнулся на имя Адель Мерц.

«Поразительный результат! Ни одной ошибки!»

Он напряг память, стараясь вспомнить, откуда ему известно это имя.

«Да… Кажется, в Шварцкольме с этой ученицей был связан дурацкий инцидент. Интересно, та ли это Адель Мерц?»

Снедаемый любопытством, Людвиг распорядился привести к нему одаренную особу.

Сперва он решил, что это какая-то другая юная фройляйн. Настолько она изменилась.

– Добрый вечер, господин Моргенштерн, – Адель улыбнулась уголком губ, давая понять, что знает его уже сто лет.

Людвиг хотел встать с кресла, но, вспомнив вдруг про свой рост, остался сидеть. На лицо наползала дурацкая, давно забытая улыбка.

– Присаживайтесь, – вполголоса вымолвил он.

Через пару часов они сидели в роскошном ресторане, слушая невидимый оркестр.

– Вы тогда так внезапно исчезли. Никто ничего не понял, все были очень удивлены, – позабыв скромность и субординацию, рассказывала Адель.

Людвиг выдавил усмешку, позвякивая ложечкой в блюдце с десертом.

– Кстати, когда у вас обнаружились такие способности? – спросил он, чтобы уйти от ненавистной темы.

Оказалось, что дар ясновидения проявился у Адель сразу после той страшной ночи, когда неизвестное существо напугало ее в лесной хижине.

– Поразительно! – покачал головой Людвиг. – Видимо, крайнее потрясение и правда способно пробудить спящие силы разума. А какой предмет сейчас лежит в моем нагрудном кармане?

Скоро Адель дала ему понять, что кроме защиты от врагов, готова спасти его от вечного одиночества. Людвиг с радостью принял этот подарок. Однако ввиду особых обстоятельств их отношения было решено держать в тайне.

Со временем в руки Людвигу попался еще один ценный кадр из Шварцкольма. Правда на этот раз новый сотрудник пришел не по собственной воле, а скорее вопреки ей.

Людвиг был посредственным волшебником и хорошо знал это. Его окружали компетентные помощники, но Людвигу требовались от них не только советы и консультации. Его профессиональное самолюбие страдало. Оставаться жалким лиценциатом в сорок лет, занимая столь высокий пост было несолидно. На дальнейшее обучение не хватало ни сил, ни таланта, ни времени. Людвигу требовалась шестерка в ученых кругах. Образованный даровитый раб, который из страха, а не ради выгоды мог бы написать за него докторскую диссертацию.

Ученые, которым было что скрывать, уже давно сбежали из страны или сидели в лагерях.

И вдруг в памяти сам собою всплыл фон Хесс. Работая в Шварцкольме, Людвиг подмечал, что в этом человеке напрочь отсутствует мужское начало. Странная манера говорить, чрезмерная забота о своем внешнем виде и нездоровый боязливый взгляд – за всем этим явно крылся какой-то омерзительный порок.

Людвиг сделал запрос, чтобы иметь на фон Хесса подробное компрометирующее досье. Агенты быстро справились с работой, материала оказалось предостаточно.

– Я чувствовал, что с вами что-то не так, но не думал, что все настолько плохо, – говорил Людвиг, с брезгливостью разглядывая фон Хесса через стол. – И как вы до такого докатились, профессор, м-м?

– Я не виноват, – стонал фон Хесс, мотая головой и ломая длинные сухие пальцы. – Я пытался с этим бороться, но…

– И вы еще смели учить детей!

– Я уже многие годы мучаюсь раскаянием. Это страшный крест! Я… – он в отчаянии поднял на Людвига поблескивающие глаза. – Господин Морген… Господин штурмбаннфюрер, я готов любым честным трудом искупить вину перед Рейхом. Отправьте меня на производство! У меня еще достаточно сил, чтобы…

– Вы можете представить себя стоящим у станка по двенадцать часов? – улыбнулся Людвиг. – Я тоже нет. Полно, профессор! Я не собираюсь доносить на вас, хотя наверно стоило бы. У вас будет шанс искупить свою вину интеллектуальным трудом. Природа искалечила вашу душу, но дала взамен хорошую голову. Там, где я работаю, ваша голова может принести существенную пользу.

Фон Хесс что-то заблеял, не в силах подобрать слов благодарности.

Он смотрел на Людвига, как вероятно глядел бы на Святого Петра, представ перед райскими вратами.

– Ну и, конечно же, вам придется поработать на меня лично. Не бойтесь, речь не о доносах на коллег. Это… взаимовыгодный момент.

Спустя пару лет Людвиг становится доктором, а фон Хесс заместителем главы отдела общего естествознания.

К тому времени пожар войны уже охватил европейский континент. Третий Рейх быстро и методично поглощает спесивых соседей одного за другим. Казавшаяся непобедимой Франция падает к его ногам вслед за зарвавшейся Польшей. Англия сидит на своем островке, трусливо скаля остатки зубов.

В сентябре сорокового года Людвиг впервые за долгие пятнадцать лет приехал в Шварцкольм, чтобы поздравить учеников и пожелать им честно и отважно исполнять свой долг в мирной жизни и на полях сражений.

Теперь здесь уже не было ни одного старого лица, ни одного свидетеля его далекого позора.

«Каким же я был щенком!» – самоиронично думал Людвиг, заходя в знакомые двери.

Он стоял на эстраде, там, где когда-то плел свою унылую демагогию забытый всеми Кауц. Его освещали прожектора. На стенах висели рунические символы. Все без исключения студенты и даже учителя наконец-то надели традиционную форму.

Он говорил о величии, о любви к отчизне и к Фюреру, о прекрасном будущем и о том, как нагло враги пользовались немецким миролюбием. Он говорил, что завидует ученикам, которым не довелось застать позорную Веймарскую республику в сознательном возрасте.

– Вы думаете, любить Родину проще простого? О нет, дорогие студенты! Во времена моей юности любить Германию было все равно, что любить нищую, больную, впавшую в старческое слабоумие мать! Я мечтал избавиться от этой любви, вырвать ее с корнем из своего сердца, но не мог! «Люблю!» – чувствовал я, когда под моим окном полиция избивала демонстрантов! «Люблю!» – говорил я, когда газеты писали об отделении земель! «Люблю!» – кричал я, когда красная сволочь подожгла Рейхстаг!

Людвиг готовился писать мемуары и взял эту тираду из черновика.

В завершении речи он пафосно взметнул руку и крикнул так, что микрофонное эхо зазвенело в ушах.

К его удивлению, далеко не все ученики последовали его примеру.

– Признаться, я ожидал большего, – с неловкой усмешкой промолвил Людвиг.

Он косо поглядел на нового директора, который, тут же испугавшись, нервными жестами принялся будить публику.

– Ну! Просыпаемся! – бодро закричал Людвиг. – Хайль Гитлер!

Море коротких и длинных рук вытянулось в приветствии. Сотни детских и взрослых голосов отозвались нестройным хором.

«Зи-иг Ха-айль!»

За спиной торжественно грянула музыка: «Кра-ай германский, край свяще-енный, всех превыше на зе-емле!»

Людвиг очнулся от забытья. Часы показывали двадцать три десять.

«Наверное, Адель уже позвонила Брандту».

Он хотел взять еще одну пилюлю радости, но вспомнил, что это будет уже четвертая.

– Хватит! – одернул себя Людвиг.

Он встал с кресла. Проклиная болезненный свет, дошел до окна. Снаружи ничего не было видно, кроме муторно-темных очертаний леса и беззвездного неба. Смерив шагами зал, подошел к зеркалу.

Сухое мертвое лицо с пергаментной кожей. Косая щель рта, пятна под глазами, красноватые белки. На голове намечаются залысины.

– Этот мундир помнит время, когда из его воротника торчало совсем другое лицо, – то ли подумал, то ли проговорил Людвиг, скашивая глаза на свою превосходную шинель.

Это началось всего два года назад. Уже два года назад. Когда его прокляли.

Лед

После Нового года Ида и Андрей отправились в гости к родственникам в Можайск. На этот раз ехали в электричке. Плохо прогретый, поскрипывающий вагон с заиндевевшими окнами и беспокойно хлопающими дверями тамбура. Но Ида любила такие путешествия. Сидеть у окна, глядя на плывущее в угасающем свете короткого дня снежное покрывало. Бежали куда-то сухие былинки, давно отжившие свое. Проносились дремучим строем тяжелые в белых шапках еловые лапы.

В вагоне почти никого не было, кроме спящего старика в огромной ушанке, веселой компании с пивом и одетого в красный спортивный костюм лыжника.

Зажегся свет. Серый сумрак в окнах сделался нежно-голубоватым.

– Ты не окоченела? Может, перейдем в другой вагон? – спросил Андрей.

– Неа.

Это была не совсем правда, но Иде нравилось смотреть на бегущий зимний пейзаж через замороженное стекло.

Поля, лес, сбившиеся кучками избы вдали… Одинокие столбики и светофоры.

Ей вспоминалось закатное солнце, которое летело вместе с машиной мелькая в темных кронах золотым пауком. Теперь небо устилали суровые облака, упрятавшие солнце в своей седой тверди.

Бесконечная печаль и чистота раскинувшейся за окном земли трогали душу.

Иде вновь казалось, что где-то там из темнеющих далей за ней наблюдают чьи-то спокойные, грустные глаза. А, может, ими были маленькие огоньки, тихо ползущие по горизонту?

Ида вынула из сумки «Введение в учение о спиритических явлениях», подаренное Леонидом Ефимовичем, и начала вновь перечитывать помеченные страницы.

«Призрак питают воспоминания человека, исторгшего его в мир. Призрак душегуба способен принимать образ его жертв, каковыми они запомнились убийце…»

Читая эти строки, Ида вспоминала ребенка, с которым общалась во сне.

«Так и есть!»

Она видела лишь слепок чужих воспоминаний. Теперь, когда приведение достаточно хорошо знало Иду, оно могло выудить из ее памяти самый мерзкий кошмар и воплотить его. Ида гадала, что это может быть. Нечто реально существующее? Или страшные сны? Фантазии? Образы из фильмов ужасов?

Как заставить себя поверить в то, что призрак ненастоящий? Как не испугаться его? Ида уже несколько недель ходила заниматься к господину Винтеру, но почти не продвинулась в искусстве самогипноза. Хоть Винтер и утешал, говоря, что умение копится незаметно и пробивается внезапно.

Ида ничего не сказала Андрею о предстоящем испытании. Ни Андрею, ни родителям. «Связалась с сектантами!» – подумал бы про нее кто угодно.

Однако Андрей похоже что-то подозревал. В последнее время он был очень нежен и внимателен к Иде. Он явно не верил ее попыткам изобразить былую беспечность и жил в непрерывном сумрачном ожидании чего-то злого. Они несколько раз ходили к врачам, которым Андрей тоже не доверял. Казалось, он так же, как Ида смиренно считал дни до развязки, какой бы она не была.

– Мне надо будет уехать в феврале, – тихо сказала Ида.

– Куда?

У Иды сжалось сердце.

– В Минск. На три дня. Мои друзья из первой школы приглашают на встречу одноклассников.

– Хорошо. Я постараюсь тебя отвезти.

Иду порывало спросить, сильно ли Андрей боится за нее, но она промолчала, хорошо зная ответ. Ей не хотелось этого. Ей хотелось, чтобы Андрей ничего не чувствовал и ни о чем не догадывался. Пока он был спокоен, его душа не могла стать проводником беды.

Ида взяла его ладонь в свои холодные белые пальцы.

– Хочешь послушать музыку?

– Давай.

Она осторожно вставила ему в ухо каплю наушника.

За окном все ползли и ползли голубые снега с крохотными светлячками вдали и темным частоколом леса. Вечерняя мгла сгущалась. Под полом, словно аккомпанируя песне, мерно стучали колеса.

Тетя и дядя Андрея жили в уютном кирпичном коттедже на окраине города. Это были простые, открытые люди, нисколько не похожие на замкнутых и прохладных москвичей.

Елена Владимировна приготовила свои фирменные вареники. В небольшой, по-праздничному освещенной гостиной за круглым столом хозяева и гости рассказывали новости родных городов и делились воспоминаниями.

– Жениться не собираетесь? – спрашивал, подмигивая Степан Степаныч, набивая рот едой.

Ида и Андрей, переглянувшись, скромно пожали плечами.

– Потихоньку думаем…

– А куда торопиться?

Обсудив все пришедшие на ум пустяки, тетя и дядя заговорили о том, что никогда прежде не казалось Иде привлекательным. Однако теперь, услышав про Крещенские купания, она вдруг ясно, без содрогания представила себя в ледяной воде. Почему? Ида не знала. Она лишь почувствовала, что ей необходимо сделать что-то, рвущее путы собственной слабости. Заглянуть боязни в глаза. Быть может, только так ей удастся подготовить себя к самой страшной встрече в ее жизни.

– Речка у нас тут совсем рядом. – улыбнулась Елена Владимировна. – Не хотите?

– Я пойду, – промолвила Ида несмело.

Андрей вытянул лицо и поглядел на нее с недоумением.

Его тетя тоже явно не ожидала положительного ответа.

– Ты уже ныряла?

– Нет, ни разу.

– Щас тебе старая моржиха расскажет, что да как! – Степан Степаныч усмехнулся в прокуренные усы. – Если только… Слушай, да ты ж, не в обиду сказать, совсем худая. Ты же там замерзнешь в два счета, воспаление легких схватишь. Это ж не то что… – он ущипнул жену за толстый бок, за что тут же получил подзатыльник.

– Ой-ой, сам-то тюлень здоровый ни разу не окунался! Ну что, Ида, правда хочешь?

– Да.

– А ты, Андрей, чего молчишь?

Андрей пожал плечами, продолжая в изумлении смотреть на Иду. Он не знал, что ответить.

На следующий день Ида и Андрей гуляли по Можайску. Иде нравился этот маленький меланхоличный город с несколькими хрущевками и магазинами в центре, а в остальном состоящий из коттеджей и домишек дореволюционной постройки.

Они шли по пустынной улочке, похрустывая льдом, мимо одноэтажных деревянных домов с резными наличниками, мимо старых кирпичных стен, расписанных граффити и уродливо протянутой над землей обледенелой трубы.

– Нравится тебе бродить по окраинам, – вздохнул Андрей. – Там дальше ничего нет, только спуск.

– Пошли, – сказала Ида.

Через несколько минут они вышли к широкому, занесенному снегом оврагу. На противоположной стороне тоскливо темнели избы, торчала полуразрушенная кирпичная башня. Двое мальчишек, катались вниз по склону безо всяких саней, ломая стебли сухой полыни.

– Давай, постоим здесь.

– Отсюда даже собора не видно. Ладно…

Ида слушала далекое карканье ворон и счастливый смех ребят.

– А мне в детстве запрещали сюда ходить кататься. То ли собак боялись, то ли маньяков, – задумчиво промолвил Андрей. – Сколько лет прошло, ничего не изменилось.

– Да…

– Может, передумаешь купаться?

– Нет.

Андрей хотел что-то возразить, но лишь приобнял ее за плечо и прошептал:

– Ну тогда осторожней.

Они долго стояли, проникаясь покоем сонной заснеженной глуши. Овраг будто вобрал в себя всю безмятежность и тайну томных январских дней. Ида думала о чудесах, известных только ей одной. Андрей вспоминал детство.