Призрак

– Что ж… – обладатель монокля переглянулся с французом, который снисходительно пожал плечами. – Ваше законное право. Садитесь, Ида.

Он сам уступил ей место.

– Несомненно вы уже многое видели своими глазами, поэтому вам будет легче поверить тому, что вы сейчас услышите. Есть доказательства того, что вашим сознанием пока еще не полностью, слава всевышнему, но уже в достаточной мере управляет призрак. Да, к сожалению, это так.

– Я знаю, – промолвила Ида, опустив взгляд.

– Призрак очень мощный и опасный. Мощный, потому что действует не сам по себе, а контролируется иной более сложной сущностью, оставшейся от умершего человека. Это его законсервированное сознание.

Он выложил на стол вещи Иды: перстень, «Черное солнце» и шкатулку.

– Это… Да, да, хорошо, что вы не успели вынести мусор! Это артефакты, которые помогли вам найти филактерию. Костяная шкатулка – вместилище вредоносной сущности, желающей завладеть вами и жить за счет вашего тела. Физически уничтожать шкатулку не имеет смысла – это не нанесет ее обитателю никакого вреда. Слышите? Там пусто.

Он включил лежавший на столе планшет и тот отобразил интерактивную карту местности.

– Укажите, где вы нашли эти три предмета.

Ида назвала водохранилище, из которого выловила кольцо, свой дачный поселок, рядом с которым обнаружила шкатулку. С кулоном было сложнее, ведь он достался ей в подарок от Галки. Посомневавшись, Ида выбрала замок – место судьбоносной встречи.

Француз звонко хлопнул в ладоши и, удовлетворенно что-то ворча, откинулся на спинку кресла.

– Браво, Жан! Признаю свое поражение и прошу о помиловании, – вздохнул седобородый доктор.

Граф встал с дивана и, насупив брови, склонился над планшетом.

– Это оно?

– Да, Борис. Торсионное поле Моора, самое огромное в центральной и западной Европе. И самое сильное, так как пересекается еще с тремя. Это уникальный феномен! Точки пересечения: водохранилище, замок и дачный поселок. Этот мерзавец отлично знал, где прятать свои «подарки».

– Моргенштерн?

– Возможно. Это еще не подтверждено.

– Но ведь кулон мне подарила подруга, когда мы встретились на выходе из замка, – возразила Ида. – А спрятали его наверно в совершенно другом месте.

– Именно, – ухмыльнулся доктор. – А кто внушил вам идею поехать в замок, чтобы ваши пути как бы вдруг, как бы случайно пересеклись? Уж не призрак ли? Наш инфернальный друг – искусный манипулятор. Если артефакт вынес из зоны не тот человек, будьте уверены, он туда обязательно вернется. Любым возможным способом.

– Теперь все понятно! А путь в портал у нас пролегает как раз под замком, – господин с моноклем ткнул пальцем в экран.

– Я же говорила, что это он! – с внезапной ненавистью прошипела Надежда. – Призрак лишь орудие. Его дрессировали, как собаку, чтобы потом натравить на Иду!

Она заметно изменилась по ходу разговора. Выражение глаз стало диковато-свирепым, тонкие накрашенные губы подрагивали.

– Кто «он»? – тревожно спросила Ида.

Граф, доктор и Надежда раскрыли рты, но, встретившись взглядами, так и не обронили ни слова. Будто не решались взять на себя ответственность. Наступила странная пауза.

– Урод рода человеческого… – брезгливо обронил один из присутствовавших.

– Вы спускались под землю, – впервые за все это время Ида услышала за спиной тихий голос Леонида Ефимовича. – Вместе с Дашей Колокольцевой. Искали потайную дверь в стене и, слава богу, не смогли ее открыть. Вы знаете, что это за место?

– Нет.

– Это путь к вратам. Вратам, ведущим в четвертое измерение.

– У меня было видение, – призналась Ида. – Я их видела. Огромные, черные. С какими-то изображениями.

– Таких врат несколько десятков по всему миру. Все они расположены в центре мощнейших торсионных полей, позволяющих потусторонним существам – демонам беспрепятственно переходить в наш мир. То, что вы видели – это самые главные, самые глубинные врата.

– Когда-то жил человек, – глухо заговорила Надежда. – Который мечтал стать равным демонам. Но он был настолько страшный, что превзошел их и сделался воплощением великого зла, обитающего в ядре Земли. Никто не знает, как он этого достиг. То ли подземная сила избрала его, по известным лишь ей одной причинам. То ли он нашел способ жить вечно и тем самым доказал свою исключительность и надежность. Теперь он делит свое тело и сознание с ней и…

– Если он вообще существует, – иронично заметил доктор. – К вопросу: а был ли мальчик? Возможно, вся биография этого человека – миф, а сам он только проекция, пугало для несчастных людишек. Это лишь одна из версий, Ида. И, на мой взгляд, не самая правдоподобная.

– А зачем я ему нужна?

– Это неважно, – сказал Леонид Ефимович. – Важно то, что вы ему нужны. И он вас не получит.

– Ты должна пойти с нами, Идушка, – промолвила Надежда. – Это единственный путь.

– Это не единственный путь! Я знаю людей, которые могут ей помочь, не подвергая такой опасности, – парировал Леонид Ефимович.

– Прекратите, Леонид! – рыкнул Гурский. – Вы из тех, кто боится ампутировать пораженную гангреной руку! Лучше напомните нам, сколько жизней спас ваш гуманизм?

– Это не только способ спасти Иду, это путь спасти Россию от ее тысячелетнего проклятия! – на чистом русском вдруг выдал Жан, без намека на акцент.

– Это правда, – согласился доктор.

– Вы должны согласиться, – господин с моноклем и все остальные выжидательно уставились на Иду.

– Помогите нам, Ида.

– Никто, кроме вас…

– Это очень опасно? – спросила Ида, чувствуя, что все равно не сможет заставить себя ответить «нет».

Ей казалось, она попала в окружение каких-то странных взрослых детей, затеявших необычную и очень важную для них игру.

– Это будет страшно, – сочувственно признала Надежда. – Но не опаснее, чем ехать на мотоцикле.

– Хорошо. Я…

– Мы обдумаем, – закончил за нее Леонид Ефимович и взял Иду за руку.

– Обдумайте… – почти сквозь зубы выдохнула Надежда.

Она явно была готова добавить многое, если бы только в комнате не было Иды. В ее совсем недавно любящих глазах разгорался гнев.

– Это моя студентка. Если вы что-то от нее скроете, я не позволю…

– Мы понимаем, Зарицкий! – рявкнул хмурый господин с жидкими усами. – Можете посовещаться с Идой за дверью, мы вас не торопим!

– Ида – ребенок, она прекрасно чувствует людей, – услышала Ида страстный шепот Надежды, едва за ними закрылась дверь.

Они прошли в другую комнату и присели на диван.

– Что вы для себя решили? – помедлив, спросил Леонид Ефимович.

– Не знаю… Они хорошие люди?

– Я могу поручиться только за Надежду. Она не способна на предательство и ложь. Правда… порой у нее смещаются нравственные ориентиры, и она сама этого не замечает.

– Мне понравился человек с бородой.

– Павел Рудольфович Винтер? Да… ему я тоже доверяю.

– А вы не состоите в Ордене? – спросила Ида, обратив взор на учителя.

– Я? Нет.

– Почему?

– А что мне там делать… – пожал плечами Леонид Ефимович. – В Ордене может состоять только человек уверенный в себе, не жалеющий о своих ошибках, искренне считающий, что цель оправдывает средства. А такой человек может быть либо циником, либо, напротив, великим романтиком. Эти люди – романтики. По крайней мере, абсолютное большинство из них. Мне хочется верить, что их порядочность и верность идеалам пребывают в равновесии.

Леонид Ефимович погрузился в молчание. Тишину комнаты нарушал лишь мерный стук настенных часов и приглушенные звуки разговора.

– Нет, нет, нет! – раздался вдруг истеричный вопль Надежды. – Я запрещаю вам подключать к этому правительство!

Кто-то усталым тоном пытался ее урезонить.

Ида и Леонид Ефимович некоторое время с интересом прислушивались к долетавшим из кабинета голосам.

– Ну так что, Ида?

– Я не знаю.

– Нужно принять решение.

– Да…

Ида представила, что слова Надежды правда. Что идти на бой с потусторонними силами нисколько не опаснее, чем ехать на мотоцикле по автостраде.

Конечно же, это была ложь. Ложь во спасение, как, должно быть, внушила сама себе неспособная лгать Надежда.

– Я согласна.

Леонид Ефимович поднял брови и ничего не ответил.

Он смотрел на Иду с изумленным восхищением и даже как будто с некоторым стыдом.

– А что Жан говорил о спасении России? – спросила вдруг Ида.

– А… Он верит, что все беды русской истории связаны с обилием на нашей земле торсионных полей. Может быть, это правда.

В кабинете вновь гремели голоса. На этот раз все больше срывался Жан. Похоже произошло непоправимое.

Когда они вошли, Надежда плакала навзрыд. Жан, окаменев от злости, сидел, закинув ногу на ногу, и сверлил присутствующих своим металлическим взглядом.

– Я согласна, – тихо произнесла Ида.

Надежда отняла от ладоней и обратила к ней лицо в потеках туши. У Жана с физиономии спала остервенелая маска. Винтер привстал из-за стола.

Кто-то захлопал и принялся поздравлять Иду. К нему присоединились остальные. Всех обуяла чистая сентиментальная радость.

– Вила! – шептала Надежда, чьи несчастные глаза снова наполнялись слезами. – Я тебе не сказала… Ты последняя вила на земле! Я тебя первая узнала! Я… знала, что ты согласишься!

– А когда мы…

– В феврале, – сказал Винтер. – Ждите нашего послания, Ида. Не сомневайтесь и ничего бойтесь. Все будет хорошо! С нами вы защищены, как никогда прежде.

– Возьми! – Жан протянул Иде бледно-голубой неограненный лунный камень. – Это амулет. Мне его подарила бабушка перед смертью. Он поможет тебе. Держи!

– Спасибо.

– Читайте книгу, которую я вам дал, – напомнил Леонид Ефимович.

– И не только ее. Вам придется усердно готовиться, – бодро поддержал Винтер. – Мы вам все покажем.

– Хорошо.

Иде было и страшно, и радостно. Она была счастлива и растеряна. Ей хотелось верить всем, но она не верила никому. Хотелось броситься в омут страшной сказки и сбежать от нее как можно дальше. Это было похоже на сон, слишком захватывающий, чтобы позволить себе очнуться. Слишком интригующий вначале и непременно обещающий кошмарный конец. Но что за конец?

«Все же теперь я знаю, с чем имею дело», – подумала Ида.

И теперь она была не одна.

Замок

Его вывели из дома, когда стояла уже темная ночь. Перед входом ждал черный фургон, пустой и безразличный как катафалк. Тусклые фары буравили мрак мертвым голубоватым светом.

Георгия швырнули в кузов и, пристегнув наручниками к железной скамье, захлопнули двери.

Георгий слушал неровный булькающий гул мотора и рев сопровождающей машины, чувствовал под полом удары колдобин, разглядывал безо всякого смысла решетки на дверях и ждал. Ждал, как ни странно, чуда. Именно сейчас, когда его везли навстречу пыткам и смерти.

После егерей, после партизан и полицаев новое спасение казалось закономерным и почти неизбежным.

Машина ехала долго. Слишком долго. И слишком быстро. Георгий даже прикинул: могут ли его этапировать прямиком в Минск.

Фургон замедлил ход, остановился. С Георгия сняли наручники и, крепко перетянув руки веревкой, выволокли из кузова.

Он ожидал увидеть кирпичную стену с колючей проволокой, железные ворота, а за ними какое-нибудь мрачное здание в несколько этажей. Но…

Это была старинная темная громадина. Обветшалый замок с массивными побитыми временем башнями и осыпающейся аркой входа. В некоторых окнах вполсилы желтел электрический свет.

Георгий не мог объяснить себе, что происходит.

«Гестапо? Тюрьма? Лагерь? Что может здесь находиться?»

С неба донеслось одинокое карканье.

Немцы из сопровождения о чем-то заговорили с часовым. Сбоку подошел еще один военный с электрическим фонарем, осветил лицо Георгия, сверил с фотографией.

Сильные руки согнули его пополам и погнали в замок. Его вели и вели, сначала через заставленный машинами каменный двор, потом по темным, пахнущим сыростью коридорам, по сводчатым катакомбам с тускло проступающим рисунком кирпичной кладки. Ничто, кроме фонаря не освещало путь.

– Здесь! – промолвил один из конвоиров.

Георгия бросили на пол в тесную камеру (если это была камера, а не что-то другое). Тяжелая деревянная окованная железом дверь глухо захлопнулась, натужно лязгнул ржавый затвор.

Он оказался в кромешной тьме. У него не было предположений, куда он попал. Было очевидно лишь то, что это не учреждение. Такой темноты и безлюдья в учреждениях не бывает.

«Чертова дыра…» – думал Георгий.

Он встал. Тщетно попробовал ослабить путы. Прошел от стены к стене, прислушался.

За стенами стояла гробовая тишина.

«Может, я единственный заключенный?»

Через некоторое время до слуха донеслись отражающиеся от стен звонким эхом шаги. Их было несколько.

Георгий выпрямился, готовясь к худшему.

Проскрипела задвижка. Дверь отворилась, и в проеме возникла тяжеловесная совершенно черная фигура офицера с подвесной керосиновой лампой в руке. Он повесил лампу на крюк в потолке. Почтительно посторонился, пропуская в темницу стоявшего сзади.

На долю минуты воцарилось оцепенение. Невысокий, одетый в шинель и фуражку незнакомец смотрел на Георгия и почему-то не спешил входить. Его лицо скрывала густая тень, сквозь которую лишь поблескивала оправа пенсне.

– У вас ведь, кажется, был брат… не так ли? – мягко спросила фигура. – Что с ним?

– Он умер, – ответил Георгий, не понимая, что происходит.

Незнакомец шагнул в камеру.

– Очень жаль!

Моргенштерн. Это был он. Он мало изменился за эти восемнадцать лет. Словно недоучившийся гример нарисовал ему несколько морщин.

На нем была черная, висящая колоколом эсэсовская шинель с тускло отсвечивающими пуговицами. Над козырьком фуражки скалилась серебряная черепушка.

Моргенштерн улыбнулся, изучая Георгия взглядом, так же как собиратель жуков изучает попавший ему в руки редкий вид.

– Как летит время! Знаешь… – он с наслаждением прищелкнул языком, словно дегустировал тончайшее вино. – Я ведь был уверен, что ты и твой брат вылетите из Шварцкольма до конца года. Мне это казалось естественным и необратимым порядком вещей. А вышло наоборот! И знаешь, что я тогда решил? М-м? Я решил, что когда-нибудь отыщу тебя и твоего брата и, конечно же, ничем не рискуя, не нарушая закон, брошу вас обоих на растерзание псам. Тогда я даже не представлял себе, как это можно сделать. И вот теперь… – он против воли, фыркая, захохотал сквозь стиснутые губы. – Теперь наконец-то все условия созданы!

При свете лампы Георгию показалось, что глаза Моргенштерна отливают красным, а зрачки отличаются друг от друга.

– Правда собак у меня здесь нет, – похныкивая от удовольствия продолжал Моргенштерн. – Зато есть кое-что… сопоставимое.

– Эрнст! – обратился он к стоявшему рядом великану с громадными кистями рук и белесыми волосами. – Забей его до смерти. В три захода.

Эсэсовец ничего не ответил и перевел взгляд на Георгия.

– Доброй ночи… вам обоим, – ласково промямлил Моргенштерн.

Он и два охранника вышли.

Эсэсовец проверил висящую под потолком лампу, отошел от нее, чтобы не задеть головой. Посмотрел на стрелки наручных часов.

Георгий в панике дергался, пытаясь высвободить руку.

«Убьет! Убьет! Убьет же!»

У немца было странное нечеловеческое лицо. Точнее лицо было вполне человеческим. Нечеловеческими были глаза: неподвижные, пустые, с будто нарисованными радужками и зрачками. За все это время его лицо ни разу не изменило выражения.

Перед Георгием была тупая машина для убийства, человеческий автомат с зачесанными назад светлыми, почти белыми волосами, с плотно сжатыми губами и ритмично двигающимися крыльям носа.

Эсэсовец сделал быстрое, короткое движение. Словно вращающийся бурав пронзил живот, разрывая внутренности. Подступившая волной свинцовая тяжесть заволокла глаза. Георгий увидел впереди наползающий пол и медленно уткнулся в него лбом. В голове вспыхивало.

Он пришел в себя, понимая, что его подняли с пола. Что-липкое застилало один глаз. Рот заполняла густая соленая каша.

Удар ногой – стена шарахнула по затылку. Желто-коричневая от света лампы камера поплыла, уходя водоворотом. Где-то мелькнула мысль, что надо срочно, во что бы то не стало развязать веревку…

Нос теперь не был носом – на его месте пылала огромная рана.

Георгий увидел над собою лицо с тонко очерченной ниточкой рта и нарисованными глазами. Оно с ледяным спокойствием покачивалось в такт с работающей ногой.

Ему сломали руку: предплечье изнутри ошпарила дикая боль.

Подняли. Схватив за шиворот, припечатали лицом к стене. Швырнули о другую.

Сквозь кровь и слизь он увидел, как эсэсовец снова взглянул на часы и вышел из камеры, закрыв за собой дверь.

«Вернется – убьет!» – безнадежно орало в помутневшем мозгу.

Пятью часами ранее

Мир больше не существовал. Он по-прежнему видел над собой высокий потолок с остатками старинной лепнины, но это была уже ничего не значащая абстракция. Он чувствовал, что выходит из себя. Он становился чем-то большим, гораздо большим, чем просто человек, чем недолговечная комбинация химических элементов по имени Людвиг Моргенштерн. Он знал, что на этот раз все получится как надо. Слишком многим пришлось пожертвовать! И оно получалось. Медленно, последовательно, в соответствии с тщательно проработанным замыслом. Кровь застыла в венах. Ее ток уже не был важен. Энергия, душа, этот потайной светлячок приближался к назначенному месту. Не вслед за другими в четвертое измерение. Нет! А в лоно драгоценной филактерии. Спасительной филактерии! Теперь он будет жить там. Шкатулка станет его домом, его крепостью, его бункером! Тело еще некоторое время будет ходить, шевелить языком и чувствовать боль, но управлять им будет уже наместник. Мозг перестанет быть вместилищем «Я» и превратится в посредника. А настоящий «Я» как разумный, пусть и не бесстрашный капитан покинет тонущий корабль. Этот дрянной надоевший корабль, который давно обстреливают из пушек безжалостные враги, который заржавел и все равно затонет… Нет, детишки! Вы увидите мой труп, но на этом ваш триумф и закончится. Я буду жить и мыслить, когда ни от кого из вас не останется даже этого. Потому что вы ничтожества, насекомые, неспособные на то, что может сделать только настоящий человек! Человек не человек, пока прикован к телу. Просто животное в клетке. Теперь же, когда стальные прутья раздвинуты, когда…

Он заорал от боли и ужаса, трясясь на топчане. Сладкий мираж рассеялся. Вокруг снова был освещенный тремя тусклыми электрическими лампами и серым светом сумерек обеденный зал замка.

Зал был почти пуст, если не считать стола, топчана и аппаратуры. В освобожденных от старой мебели углах копился мрак. В центре комнаты призрачно сиял хрустальный череп Гвеналоник. Взъерошенный и бледный профессор фон Хесс испуганно выглядывал из-за аппарата.

Людвиг вскочил с топчана, в бешенстве срывая с головы электроды. Сделал шаг, чуть не упал. Голова отчаянно кружилась. Сердце с болью барабанило в груди, готовое разорваться.

– Господин М…

– Что?! – прохрипел Людвиг, яростно дергая лицом. – Что?!

– Возникли некоторые трудности. Детектор поля эктоплазмы…

– Что про… – он сорвал последний электрод.

– Умоляю, осторожнее! Это же провода! – взмолился фон Хесс.

– Что произошло?!

– Ваша эктоплазма не считывается.

– Почему?!

– Не могу точно с-сказать.

В закрытую дверь бешено застучали.

– Господин оберштурмбаннфюрер! Все в порядке? Ответьте!

– Я в порядке! – выдохнул Людвиг, пытаясь выровнять тон. – Оставьте нас!

– Так в чем дело? – с ненавистью прошипел он, надвигаясь на профессора.

– Я не знаю. Возможно, я неправильно рассчитал продолжительность цикла или… Торсионное поле должно было обеспечить беспрепятственный транзит эктоплазмы… Почему? Почему? Господи, почему?

Людвиг схватил фон Хесса за лацкан.

– Если ты этого не сделаешь… – произнес он осколками голоса. – Я… тебя… уничтожу!

– Вы несправедливы ко мне, господин Моргенштерн! – чуть не плача и страдальчески закатывая глаза пролепетал фон Хесс. – Мне семьдесят пять лет, я… недавно пережил инфаркт!

Людвиг расхохотался и, сочувственно покивав головой, ударил фон Хесса по лицу.

– Я тебя лично пристрелю, ты меня понял! Даю один час! Один час!

Он в гневе вышел из зала, звонко шаркая сапогами. На лестнице чуть не упал, потеряв равновесие.

«Фон Хесс – чертов идиот, будь он проклят! Калечит меня! Черт! Как же мне… как же мне плохо!»

Он шел, пошатываясь, по слабо освещенной подвесными едко-желтыми лампочками анфиладе. То ли снаружи, то ли в самих стенах тихо подвывал ветер.

Людвиг вышел во двор. Постоял там, надеясь, что вечерняя прохлада, наконец, снимет невыносимую муторность. Мощный порыв ветра, ворвавшийся через арку, ударил в лицо. У Людвига защекотало в глазах. Стало холодно, точно от озноба.

Каменная площадка была заставлена грузовиками. У ворот как скучающие тени бродили двое солдат охранного взвода. На стене бледным лунным глазом зажегся прожектор. В бойнице одной из башен снова копошились непоседы-вороны.

Людвиг еще раз проклял профессора и, вернувшись в замок, начал медленно подниматься в свой кабинет.

По пути ему встретилась Адель. Милая Адель… Все та же прилежная ученица, только теперь ставшая одного с ним роста. В строгих круглых очках, украшающих ее гладкое лицо фарфоровой статуэтки. С резко багровым губами. У нее была короткая, почти мужская стрижка, к которой он никак не мог привыкнуть (узнав о командировке на восток, Адель в целях гигиены срезала свои каштановые локоны). Небольшие, но проницательные серые глаза с тенью жалости коснулись взглядом Людвига.

– Он жив, – сказала ясновидящая. – Я узнала, где он.

– Где? – прошептал Людвиг.

– В полицейской комендатуре города Копыль. Его схватили. В скором времени передадут Гестапо.

– Та-ак… – в напряжении протянул Людвиг, беспокойно моргая. – Позвони Брандту, пусть по своим каналам свяжется с начальником комендатуры. Задержанного Гарцева Гестапо не передавать! Пусть его везут сюда! К нам! Прямо сюда! Я… хочу на него взглянуть!

Людвиг чувствовал, как от возбуждения у него сводит скулы.

Ясновидящая не шевельнулась.

– Что?! – нетерпеливо вскричал Людвиг.

– Вы уверены, что это необходимо? Копыль далеко отсюда, конвой может не добраться. Вмешательство в работу органов безопасности будет иметь для нас последствия.

У Людвига сжались кулаки, во рту заскрежетало. Он закрыл глаза и, медленно втянув носом воздух, обратился к Адель так нежно, как только мог:

– Девочка моя, пожалуйста, сделай, как я сказал. Пусть этого подонка этапируют сюда. Мне очень надо его видеть. Представь, что это мое последнее желание.

– Хорошо.

Людвиг благодушно улыбнулся и погладил Адель по руке.

– Умница.

Он хотел было уйти, но вдруг как бы невзначай остановил взгляд на выглядывающей из воротника кителя шее своей подчиненной.

– Да?

– А где тот кулон «Черное солнце», который я тебе подарил?

– Не знаю, – виновато улыбнулась Адель. – Я, должно быть, оставила его в Берлине.

Людвиг изобразил недоумение и раздосадовано покачал головой.

– У него огромный защитный потенциал, я просил тебя: никогда не снимай. Особенно здесь.

– Я была уверена, что взяла его с собой.

– Хорошо…

Они расстались.

Людвиг зашел в кабинет (если можно было назвать кабинетом слабоосвещенный зал, вся мебель которого состояла из маленького письменного стола, кресла, крохотного платяного шкафа, переносного рукомойника с зеркалом и чрезвычайно неудобной раскладной кровати).

«Здесь тебе не Вевельсбург!» – в который раз мрачно подумал Людвиг.

Замки были одной из его слабостей. И все же он бы с куда большим удовольствием поселился в какой-нибудь самой завалящей квартирке. Если бы такие были в сожженном городке в полукилометре от замка. Сам замок пребывал в отвратительном состоянии. Никогда не знавший реставрации, с кое-как на скорую руку проведенным электричеством и телефонной связью, он производил впечатление огромной тюрьмы или старинной психбольницы, рядом с которой даже Колдиц казался роскошным отелем. Сильный ветер, который никогда здесь не стихал, резвился по щелям и бойницам, приглушенно воя как хор привидений. Днем зловеще горланили бесчисленные вороны. Огромные пространства, высокие потолки и дрянное немощное освещение давили на психику.

До войны при Советах здесь вроде бы располагалось какое-то производство. С началом оккупации в замок согнали евреев из близлежащего местечка, превратив его в гетто. Несколько месяцев назад евреев уничтожили. Теперь здесь планировали устроить тюрьму для военнопленных, однако строительные работы еще не начинались.