Особо опасная особь

– Ты отработала свое, – Вик поднял пистолет, направил его на Лину. – И совершила много глупостей. Опоздала, девочка. Ты могла бы убить меня уже давно: как только начала действовать утилита детоксикации, нейролептик в твоей крови разрушился, и ничто тебя больше не сдерживало. Ты об этом не догадалась – даже тогда, когда чертов серв предложил тебе пришить меня.

– Я знала об этом, – сказала Лина. – Просто не хотела тебя убивать. Не хотела, понимаешь? Это же так просто.

– А сейчас хочешь?

– И сейчас не хочу.

– Врешь. Жаль, что ты не видишь себя со стороны. Ты как пантера перед прыжком – красивая тварь, ничего не скажешь.

– Господи, какая же ты дрянь, – сказала Лина, уже не скрывая отвращения. – Будь ты проклят во веки вечные. Давай, стреляй. Давай, чего ждешь?

– Так не интересно, – Виктор опустил пистолет. – Хочешь честную дуэль? Я считаю до трех: ты прыгаешь, я стреляю. Кто быстрее?

– Что ж тут честного? Пистолет против голых рук.

– Ты сама по себе оружие, девочка. Не забывай об этом. Можешь свернуть мне шею как цыпленку.

– Иди к черту, – Лина плюнула под ноги. – Играешь со мной до последнего. Противно всё это. Стреляй так, не буду я прыгать.

– Как хочешь, – Виктор поднялся на ноги, снова поднял пистолет, демонстративно щелкнул затвором. – Считаю. Раз, два…

Лина сорвалась с места и понеслась вперед.

Время застыло, растянулось в бесконечные секунды – как в киношном «сло-мо» [4] . Она преодолела пространство до стола в два прыжка, уже вытянула руки… Пистолет выстрелил с оглушительным грохотом – раз, второй, третий. Лина не почувствовала пуль, что прошили ее тело. Она увидела, как Виктор скользит в сторону, уходя с линии атаки. Ударилась о стол, перелетела через него и рухнула на пол.

Виктор наклонился над ней.

– Ты так и не научилась тормозить, девочка, – сказал он.

Лина попыталась ответить, но ледяные губы не слушались. Волна запоздалой боли прокатилась по всему телу. Свет померк. Лина в последний дернула ногами и затихла.

– Конец первого этапа, – Виктор Дельгадо улыбнулся. – Можно пить шампанское.

* * *

Виктор смахнул аппаратуру с каталки на пол, поднял Лину, положил ее на каталку, отодрал застежки-липучки, стянул с девушки куртку. Три дырки, чёрт! Одна в плече, две в грудной клетке справа. Проникающее ранение, гемоторакс, само собой. Слава Богу, в сердце не попал. Он все еще неплохой стрелок. Пока жива, но если не принять мер, умрет минут через десять, никакая регенерация не поможет.

Быстрее, быстрее! Виктор мчался по коридору, толкая перед собой каталку. Все, кажется, предусмотрел, и вот на тебе – девчонка изувечена больше, чем того бы хотелось. А она еще нужна – всего лишь на два дня, дальше, понятно, в распыл ее, в дезинтегратор, но два дня очень важны. Все это дешевый выпендреж – пистолет, разговорчики. Можно было обойтись обычной инъекцией. Но ведь скучно – просто так. А какой шикарный спектакль получился, какие страсти, какой адреналинчик, разве забудешь такое?

Он ворвался в операционную, схватил Лину, грубо, не церемонясь, кинул на стол ее бесчувственное тело, зажег лампы, сдернул с девушки остатки одежды. Хороша девочка. Была хороша… Ладно, найдет он себе еще сотни самок, самочек – любых, каких пожелает. Так, так. Первым делом, конечно, интубация, трубка в трахею, чтоб не задохнулась. Отлично! Герметично заклеим дыры свистящего пробитого легкого. Готово. Пули достанем потом, если понадобится… понадобится вряд ли, дезинтегратору все равно что перерабатывать. Инъекции кардиостимуляторов, реллаксантов, бронхолитиков, гепарина и всего остального, что положено. Сделано. Теперь, само собой, – большую, удвоенную дозу нейролептика. Пусть девочка поспит как следует – не дай Бог такой монстрице очухаться – все на Слоне разнесет…

Виктор обвел глазами мониторы. Жизненные функции Лины улучшались на глазах. До нормы, понятно, еще далеко, но уже ясно, что жить будет. Вот они, стансовские гены-генчики. Чудо в каждой клетке организма, сокровище, которому нет цены.

– Я тоже буду таким, – вслух сказал Виктор Дельгадо – Я буду еще лучше, чем она!

Эйфория захлестнула его сердце горячей волной. Давно он не испытывал столь истинной, столь чистой, столь заслуженной радости.

Он подошел к клавиатуре и ввел программу. Массивные захваты из зеленого пластика нависли над операционным столом, опустились вниз и прижали девушку к столу, повторив очертания ее тела.

Вот так. Только так. Даже если девочка придет в сознание, если утилита детоксикации разрушит нейролептик в крови раньше запланированного срока, никуда она не уйдет. Полежит здесь, подождет его, Виктора, потому что для того, чтобы сдвинуть эти фиксаторы, нужно усилие в несколько тонн.

А он, Виктор, пойдет. Потому что ему пора обедать. Он пообедает, послушает хорошую музыку, выпьет шампанского, отпразднует очередную победу в компании лучшего из друзей – самого себя. Потом отдохнет, поспит пару часиков. И лишь потом вернется к прерванным делам.

Теперь он может позволить себе не нервничать и не спешить. Потому что никто не стоит с ножом у него за спиной. Ему наконец-то спокойно и уютно.

Виктор потянулся, зевнул и отправился на кухню – давать автомату заказ.

* * *

Форель, запеченная с французским сыром – длинные розовые полоски в обрамлении шпината, сельдерея и кусочков лимона, на краешке блюда – аккуратная горка дижонской горчицы. Салат Nicoise – печёные сладкие перцы, зеленый салат, яйца, скумбрия со специями, оливковое масло. Бутылка брюта Gosset Grand Reserve в ведерке со льдом. Неплохой обед… Пражский симфонический в полном составе застыл на сцене – замороженная голограмма, ждущая призыва к действию. Виктор не спеша достал бутылку, обтер ее салфеткой, негромко хлопнул пробкой. Налил шампанское в фужер, пригубил. Прекрасно, прекрасно, маэстро Микулаш! Ваше здоровье, маэстро! Виктор сел на стул, расправил на коленях салфетку. Взял в правую руку нож, в левую вилку. И взмахнул ножом, как дирижерской палочкой.

Тихо вздохнули скрипки. Проснулся альт, повел свою нежную линию. Басы вздрогнули и эхом отразились от стен. Виктор отрезал кусочек форели, отправил в рот и зажмурился от удовольствия.

Большой триумф у него еще впереди. Но и малый, негромкий триумф, осознание качественно выполненной работы, стоит многого.

Виктор вдруг подумал о том, что не помнит, когда ему было так радостно, так хорошо, как сейчас. Может быть потому, что всегда его окружали люди, с которыми приходилось говорить, общаться, врать и выслушивать их вранье, которые зависели от него и от которых – что уж там скрывать – зависел он, Виктор. Он мучался, ощущая чужие враждебные ауры, никогда не мог по-настоящему расслабиться, предаться отдыху и спокойствию.

Теперь он был один. По-настоящему один – впервые за многие годы.

Странная горечь… Дурное тухлое послевкусие на корне языка. Чёрт, что такое? Испорченная рыба? Этого просто не может быть, не может, кухонный агрегат на такое не способен. Агрегат Виктора стоит дороже, чем два итальянских ресторана, вместе взятых.

Виктор открыл глаза и подавился. На тарелке вместо форели корчились белые плоские черви, каждый длиной в ладонь.

Виктор вскочил на ноги, с грохотом уронив стул. Проморгался. Черви исчезли, снова появилась обычная рыба.

Виктор зло швырнул на стол вилку и нож, глянул на валяющийся стул, схватил его за ножки и со звоном снес со стола всю посуду. Бешено сдернул скатерть, попытался разорвать ее единым движением, не получилось. Прочная ткань, крепкий лен.

Есть ему больше не хотелось.

Дьявол! Испортили весь обед! Они у него еще попляшут!

Кто «они»? Какая разница? Если наличествует вина, найдется и виноватый.

Он снова резко осознал свое одиночество – на этот раз без удовольствия, с неприятным перебоем в сердце. Чертов ниггер мертв, лежит с развороченной головой. Виктор и девчонка в коме – вся компания на астероиде. Некому даже треснуть по загривку, чтоб успокоиться.

Оркестр вошел в фортиссимо – слишком громкое, режущее уши, бьющее по натянутым как струны нервам. Виктор цапнул пульт, нажал кнопку, сцена опустела. Виктор вздохнул с облегчением.

Спокойно, спокойно. Глисты в тарелке – вульгарная галлюцинация. Сам виноват. Довел себя работой до нервного истощения, удивительно еще, что не чудятся фиолетовые черти и красные слоны.

Виктор побрел к бассейну, на ходу сдирая одежду. Охладиться немножко, поплавать всласть. Взбодрить затекшие мышцы. Это всегда помогало.

Он прыгнул, оттолкнувшись от борта, торпедой вошел в прозрачную воду. Работая ногами, двинулся вниз, ко дну. И едва не захлебнулся от отвращения.

Все дно бассейна было усеяно извивающимися длинными тельцами бледных глистов.

Виктор вылетел из бассейна как ошпаренный, помчался прочь – голый, мокрый. Споткнулся, упал, проехал по полу животом, ободрал локти, поднялся снова… Добежал до двери и остановился, сжимая кулаки. Он чувствовал себя униженным; единственное, что смягчало кипящую злость – то, что никто не видел его позора.

– Отлично! – сказал голос у правого уха. – Здорово, правда? Молодец, старикан. Умеешь, если захочешь.

Виктор обернулся, автоматически занял боксерскую стойку. Пусто. Никого.

Вот оно, приплыли. Глюки во всей своей красе. Похоже, без лекарств не обойтись.

– Чего таращишься? – снова прозвучал голос, на этот раз с оттенком ехидной иронии. – Хочешь увидеть меня?

– Я уже насмотрелся на тебя, серв, – холодно сказал Виктор. – Насмотрелся досыта. Пару часов назад я продырявил тебе башку, и не пытайся убедить меня, что ты не мертв. Что за фокусы? Ты оставил свой виртуальный образ в центральном сервере? Устаревшая, кретинская шутка.

Голос несомненно принадлежал Тутмесу. Вычистить образ из сервера – плевое дело. Дай Бог, чтобы строптивый поганец не оставил ему более неприятных сюрпризов. Он мог.

– Я не Тутмес.

– Кто же ты? Почему говоришь его голосом?

– Потому что у меня нет своего. Кроме того, за последний год я привык к голосу Тутмеса.

– Кто ты?

– Ты меня видел. Здесь, на астероиде.

– Здесь нет никого живого, кроме меня и Лины.

– Есть. Ты забыл о том, что на Слоне обитает тридцать девять биообразцов.

– Тридцать восемь.

– Тридцать девять, – настойчиво повторил голос.

– Ах да… – Виктор махнул рукой. – Еще эта дрянь, как там ее… Плателла. Глиста в аквариуме. Ты хочешь сказать, что это она говорит со мной?

– Не она, а он. Я гермафродит, так что правильнее было бы называть меня «оно». Но я привык, что меня зовут «Хозяин», в мужском роде.

– Это я – хозяин!

– Был. Теперь ты принадлежишь мне. Будешь моим рабом.

– Чушь…

Виктор опустил руки, пошел к одежде, брошенной у бассейна. Надо же, чего придурок-серв напридумывал… Фантазия у него работала неплохо, изобретательно, ничего не скажешь… Но быть рабом глисты – это чересчур. Бредово, неэстетично.

Натянул штаны, прыгая на одной ноге, накинул рубашку, сразу же прилипшую к мокрой коже. Не одевая носков, сунул ноги в туфли. Быстрее уйти отсюда, из зала. Поганец Тутмес изгадил лучшее место на астероиде. Принять успокоительное. Поспать часиков десять в установке искусственного сна – сам Виктор сейчас вряд ли заснет. И все придет в норму. Да, вот что еще – запустить тестирование всех компьютеров. Пусть найдут то, что оставил после себя мятежный серв, вычистят все до последнего бита.

– Спать будешь потом, – флегматично сообщил голос. – У нас с тобой неотложные дела.

– Пошел вон, фантом.

– Иди в восьмой блок, раб. Хочу, чтобы ты меня навестил. Прямо сейчас.

– Пошел вон.

– Я же сказал – иди в восьмой блок! – голос стал резче, расстался с мягкими интонациями Тутмеса. – Бегом! Мне надоело ждать.

– Пошел… – буркнул Виктор и заткнулся, шершавый ком застрял в его глотке. Ноги пришли в действие – понесли его к выходу из зала, сначала неуверенным, спотыкающимся шагом, затем перешли на бег. Виктор пронесся черед дверной проем и побежал по коридору.

Он старался изо всех сил – затормозить, остановить непослушные нижние конечности, но они и не думали слушаться его – отмахивали по полу шаг за шагом.

Виктор ворвался в восьмой блок едва переводя дыхание. Давно он не бегал так быстро. Пот заливал его лицо.

– Неплохо, неплохо, раб. Ты спешил изо всех сил. Но все же вел себя строптиво, и потому заслуживаешь наказания.

Виктор не успел ответить – его правая рука сжалась в кулак, поднялась и въехала в его же скулу – раз, еще раз… Виктор не удержал равновесия, рухнул на пол. Скорчился в позе зародыша и заскулил как побитая собака.

– Эй, ты, вставай, – сказал голос. На этот раз голос самого Виктора. – Давай, давай, шевелись, хватит притворяться!

Виктор отжался от пола, приподнялся. В голове шумело, скула отчаянно болела, во рту застыл железистый вкус крови.

– Вставай, дрянь, – презрительно сказал голос. – Прощаю. Но учти – в следующий раз наказание будет более справедливым.

Боже! Его же, Виктора, слова, совсем недавно сказанные им справедливо побитому Тутмесу.

– Встань и иди к аквариуму. Погляди на меня.

Виктор встал и пошел. На этот раз без принуждения, даже торопясь. Неужели глиста в самом деле командует им? Очень даже вероятно, почему бы и нет, чего только в этом безумном мире не случается. Схватить что-нибудь тяжелое – вон тот диск от центрифуги, ударить им по аквариуму. Следующий удар – по глисте. Глисту – всмятку. Короткое решение дурацкой проблемы. Потом уже разберемся, что это было на самом деле.

Пальцы Виктора метнулись к диску и застыли, наткнулись на невидимую твердую преграду.

– Э, нет, – насмешливо сказал голос. – Не так резво, глупый человечишка. Убить хиту сложнее, чем ты думаешь. Впрочем, разрешаю попробовать.

Преграда исчезла. Виктор вцепился в массивную, килограммов на пять, круглую железяку, поднял ее, начал размах. И уронил диск себе на ногу. Упал на колени, воя от боли и бессилия.

– Хорошо! – простонал голос, изнывая от наслаждения. – О, как хорошо!

– Чего тебе нужно? – прохрипел Виктор. – Если тебе нужен раб, зачем ты калечишь его?

– А зачем ты калечил беднягу Тутмеса? Чтобы получить удовольствие. Истинное удовольствие.

– Как ты это делаешь?

– Очень просто. Вспомни, как ты делал это сам. Хороший удар – и человечек в нокауте.

– Я о другом. Как ты заставляешь меня выполнять свои приказы?

– Я – хиту. Мы умеем делать это, человечек. Для нас это просто.

– Плоские черви не могут быть разумными, – сказал Виктор, упорно пытаясь удержаться на сужающемся пятачке рассудка. – У них нет мозгов. Это технический фокус. Чертов Тутмес имел достаточно времени, чтобы подготовить мне гадость. Похоже, он ее подготовил. Но я не настолько туп, чтобы не справиться с ней.

– Я не земной червь. Я – хиту, древнее создание. И не заблуждайся насчет мозгов. Можешь считать, что весь я – сплошной мозг. Мне не нужны органы пищеварения, конечности для передвижения, глаза, нос и прочие примитивные органы чувств. Тот, в ком я живу, отдаёт мне всё – жизненные соки, энергию и силу.

Виктор, кряхтя от боли, поднялся на ноги, доплелся до кресла. Осторожно стащил носок со ступни, ощупал ее пальцами. Здоровенный синяк, но переломов, кажется, нет. Повезло хотя бы в этом.

Повезло… О каком везении вообще можно говорить?

Думать как можно меньше. Вообще не думать. Эта тварь читает его мысли, а потому отключить вербальный уровень, пусть работает подкорка, подсознание подскажет, что делать.

– Ты жил внутри пальцеглаза? – спросил Виктор, стараясь изобразить спокойную заинтересованность. – Как же получилось, что он отрыгнул тебя?

– Я просто вышел из него. Решил сменить дом. Твари, которых вы называете пальцеглазами, – хорошее обиталище, они дают много радости. Но я заглянул внутрь Тутмеса и увидел то, чего не видел никогда. Вы, люди, даете радости много больше. Вы поистине идеальные рабы.

– Раб, – сказал Виктор. – Ты все время произносишь слово «раб». Хочешь сказать, что пальцеглаз был твоим рабом?

– Да, да, человечек. Сильный, быстрый пальцеглаз был моим рабом. Он делал то, что я хотел. Он кормил меня. Радовал меня каждый день.

– Значит, ты паразит, живущий внутри хищника?

– Я хозяин хищника, – сказал хиту. – Я мог бы обидеться на слово «паразит», но это не имеет смысла. Всё равно что считать паразитом шофёра, управляющего машиной и получающего удовольствие от большой скорости. Считать его паразитом машины. Может быть, машина имеет на этот счет собственное мнение. Вполне вероятно, что она вовсе не хочет мчаться со скоростью сто двадцать миль в час, она предпочитает отдыхать в гараже и размышлять о сущем. Но кто ее спрашивает? Она лишь вместилище для хозяина, снабженное теми удобствами, что положены хорошему автомобилю.

– Ты говоришь как человек, – сказал Виктор, упрямо мотнув головой. – Раб, шофер, машина, сто двадцать миль… На Стансе нет ничего подобного. Я думаю, что ты, болтливый червяк, – наведенная галлюцинация. Или, может быть, мой собственный бред. Если я сбрендил окончательно, то стоит признать именно это, и не сваливать вину на разумных червей с планеты Станс.

– Ты дурак, человечек, – сказал голос. – Ты брыкаешься, сопротивляешься, упираешься четырьмя копытами, как земной осел. Выстраиваешь вокруг себя непрочный, готовый упасть от малейшего дуновения забор. Отгораживаешься от того, что является очевидным. От того, что на обнаруженной вами планете все-таки есть разумная жизнь. От того, что вы не смогли найти разумную расу Станса. От того, что эта разумная раса совсем не похожа на вас – прямоходящих, бесполезно-огромных, бездумно плодящихся и привязанных к своим техническим устройствам. Хочешь, я скажу, что пугает тебя больше всего? То, что ты, крутой Виктор Дельгадо, продумывающий все и вся, считающий себя застрахованным от случайностей, вляпался в дурацкую историю, не положенную тебе по статусу. Ты давно привык считать себя великим, но вот вляпался в кучку дерьма и неожиданно утонул в ней с маковкой. Ты еще надеешься, что выплывешь, но надежды твои беспочвенны. Ты еще не представляешь, во что вляпался.

– Ты уже год сидишь в этом аквариуме? – спросил Виктор, махом отметая выспренние слова фантома. Виктор собирал информацию, и информации для того, чтобы отчаяться, пока было недостаточно.

– Нет. Сюда я попал только перед твоим прилетом. Весь год я жил внутри Тутмеса. Это было весьма интересно. Я узнал многое о вас, человечках.

– Если ты тварь со Станса, почему Тутмес не погиб сразу? – продолжил допрос Виктор. – Соприкосновение со стансовской жизнью смертельно для землян.

– Я знаю. Но к хиту это не относится. Хиту держат под контролем все, что считают нужным.

– Там, на Стансе, подобные тебе живут только в пальцеглазах?

– Не только. Хиту живут в любых больших хищниках. Мы живем, радуемся жизни и меняем обиталище каждый раз, когда радость, которую оно дает, становится слишком малой.

– Ты говоришь о радости. Что ты называешь этим словом?

– Ощущения. Азарт погони за жертвой, удовольствие от вкусной еды, экстаз обладания самкой… Эмоции хищников несложны, но чисты. Они очень важны для нас. Это изысканная приправа к пище, коей являются соки животных, в которых мы обитаем.

– Ты так хорошо говоришь на человеческом языке. Можно подумать, что ты говорил на нем всю жизнь.

– Я говорил на нем целый год, пока жил в Тутмесе. Для хиту это более чем достаточно. Знания Тутмеса стали моими, а он знал много, очень много. Каждый из хиту живет сотни лет, меняя при этом сотни обиталищ, и помнит любой миг своей жизни. У нас хорошая память – вы, человечки и мечтать о такой не можете.

– Как случилось, что твоим обиталищем стал Тутмес?

– Я был испуган, когда пальцеглаза, в котором я обитал, поймали люди. Я не мог сбежать, я затаился. И был потрясен, когда услышал мысли и чувства людей – еще там, на корабле, который вез меня на Землю. Разумные существа – и не черви! Я представить себе такого не мог! Десятки разумных существ, тесно собравшихся на малой площади – примитивных, подчиненных необходимости таскать с собой свое огромное тело, не умеющих читать мысли, и все же мыслящих! Я услышал чувства, которых не слышал никогда доселе. Это было для меня новым блюдом – невиданным яством, рядом с которым все, что я испытал в своей долгой жизни, казалось пресным и скучным. Я возрадовался. И понял, что следующим моим обиталищем станет человек.

– Им стал Тутмес.

– Стал. Наверное, мне стоило сменить обиталище раньше, но я не спешил. Впрочем, это не имело значения. Я слышал мысли и чувства человека Тутмеса, находясь в пальцеглазе, я управлял действиями Тутмеса, хотя он и не подозревал об этом. Когда я решил, что пора, я вышел из пальцеглаза и занял место в человеке.

– Чем же Тутмес перестал тебя устраивать?

– Он доставлял немало радости. Но ты дашь больше, много больше.

– Не понимаю… – Виктор помотал головой. – Что именно тебе нужно, червь? Чего ты хотел от Тутмеса? Чего хочешь от меня? В чем состоит твоя радость?

– В твоем унижении.

– Унижении? – Виктор скептически хмыкнул. – Все-таки ты галлюцинация, и я выведу тебя на чистую воду. При чем тут унижение? Не хочешь ли ты сказать, что в прежней своей жизни унижал неразумных стансовских хищников?

– Нет, конечно. Увы, их нельзя унизить, нет у них такого чувства. Но войдя в человека, я познал новые изысканные блюда. Гнев, злость, стыд, разочарование – сокровища для настоящего гурмана.

– Тебе нравится страдать?

– Причем тут я? Страдать – это твой удел. А я буду внимать твоим мукам, наслаждаться их силой и чистотой. Меня приведут в восторг твой страх, твоя боль, твое ощущение полной беспомощности. Твое понимание, что рухнули все планы, что ты упал с вершины мира в выгребную яму, стал нижайшим из отбросов и нет больше надежды. Это моя еда, человечек.

Виктор закрыл глаза, нажал на веки пальцами, радужные круги поплыли в кромешной темноте.

Наваждение. Дурацкое наваждение.

Нет, не стоит обманывать себя. Это все же реальность. И его, Виктора, задача – справиться с этой реальностью. Устранить ее, как устранял он все, что мешало ему в жизни.

– Значит, во всем виноват ты, хиту? – спросил Виктор. – Это ты управлял событиями на Слоне?

– Да. Я спланировал все, что произошло. Здесь, на астероиде, два месяца шел спектакль с участием трех актеров, и ты полагал, что являешься его постановщиком. Ты ошибался. Режиссером был я. Я давно приметил тебя – еще тогда, когда ты общался с Тутмесом по видеофону. Я положил на тебя глаз. Ты алмаз в моей коллекции, надменный хай-стэнд, мизантроп и блестящий ученый Виктор Дельгадо. Адекватно унизить особь, ценящую себя столь высоко – высшее искусство. Два года, пока Тутмес жил на Слоне в одиночестве, я вынужден был ждать. Но пятьдесят один день, проведенный в твоей компании, с лихвой компенсировал мой голод.

– Почему ты оказался в аквариуме? – перебил его Виктор. – Ты, кажется, должен был жить внутри Тутмеса?

– Я знал, что оставаться в Тутмесе опасно. Предчувствовал, что ты будешь избивать его при любом удобном случае, и не хотел пострадать при этом. Я весьма живуч, могу пролежать на открытом воздухе почти сутки, такое бывало в моей жизни не раз. Но подстраховаться не мешает, согласись, особенно если имеешь дело со столь злобной бестией, как Виктор Дельгадо. Ваша цивилизация развилась до такой степени, что червей-лентецов можно содержать в комфортных условиях. И я позволил себе отдельный, хорошо обустроенный аквариум.

– И что? Теперь мне предстоит возить этот аквариум с собой?

– Не надейся, – Хиту сухо рассмеялся, кашляющий его смешок точь-в-точь напоминал сардонический смех Виктора. – Я буду в тебе, раб. Буду до тех пор, пока не решу сменить раба. Только не думай, что я когда-нибудь оставлю тебя и уйду. Я уйду не раньше, чем прежний раб умрет тяжелой, отвратительной смертью. Ты убил Тутмеса, и я познал смерть раба. Это оказалось пиком наслаждения, человечек. Тем, ради чего стоит жить.

– Ублюдок, – просипел Виктор, содрогаясь в желудочных спазмах. – Сгинь, наваждение. Сгинь к чертовой матери.

– Ты уже унижен, – прокомментировал червь. – Ты напрудил в штаны, от тебя воняет. Неплохо для начала. Пожалуй, прелюдию пора заканчивать. Иди сюда, человечек, приступим к первому акту.

– Не пойду, – шепнул Виктор, наблюдая, как ноги вздергивают его вертикально вверх и делают первый шаг, как руки вытягиваются вперед, тупо скрючив пальцы. – Нет. Нет…

– Иди, человечек. Иди.

– Почему ты не взял Лину? – спросил Виктор, шагая вперед тяжело, неуверенно, подобно киношному зомби. – Она красивая, здоровая. Ее можно унизить сильно, изящно, затейливо. И жить в ее теле много лет, много больше, чем в моем …

– Она не подходит мне. Не хочу брать в рабы тех особей, что не познали удовольствия от унижения других. Девушка слишком молода, слишком чиста. Она не переступала через трупы врагов. Слишком пресная пища. Она в подметки тебе не годится. Ты в состоянии оценить мой комплимент, человечек Виктор? На твоем месте я бы гордился.