Антислова и вещи. Футурология гуманитарных наук

14

Квантовая семиотика. Контекстуальное значение слова в трактовке Витгенштейна не является иллюстрацией синхронного воязыковления, поскольку «изначальное опоздание» может отливать фрагментарные посмертные лексические маски. Принципы «изначального опоздания» и «изначального опережения» могут получить своё онтологическое подтверждение на уровне физики элементарных частиц, которые не поддаются воязыковлению, а с другой стороны, не могут быть идентифицированы как принципы, поскольку не констатируется миноритарная референтность, подпадая под юрисдикцию антиязыка. Квантовая семиотика – не столько фикция, сколько водораздел между языком и антиязыком в их онтологических пристрастиях: отсталое означающее в качестве референта является опережающим для последующего означивания, а потому язык рискует быть представленным сосуществованием артефактов как «изначального опоздания», так и «изначального опережения»: по – новому означиваемая мысль может быть ранее припозднившимся означающим, а по – новому осмысляемое означающее – ранее припозднившимся означаемым. Экспериментальная (акустико – семантическая) фиксация «изначального опоздания» поможет ответить на вопросы: «Является ли принцип «изначального опоздания» фактором не(до)понимания, и при какой величине «изначальное опоздание» оказывается критическим?», «Каким образом можно минимизировать действие «изначального опоздания», создав специальные лабораторные условия?», «Известны ли примеры синхронного воязыковления без потери как для означаемого, так и для означающего, исключая божественную номинацию?», «Каковы предельные значения влияния «изначального опоздания» и «изначального опережения» на слова?» Воантиязыковление осуществляется из пассивного лексикона антиязыка, который насчитывает не одну тысячу классов антислов (отсутствие доказательства смерти не является аргументом в пользу загробного мира: пример антислов от Потебни – названия референтов, поименованных не в соответствии с отличительным признаком вещи; легко предположить, что стремительная неологизация вынуждена игнорировать существенный признак предмета, нарекая его символическим именем и обрекая тем самым на антисловную врождённость). Слова, обозначающие слова, которые являются названиями референтов, чья неденоминабельность не может быть верифицирована, – квазиденоминантологизмы. Дискредитация «изначального опоздания» позволит поставить реперную точку в онтологии присутствия/отсутствия, чтобы отдаться анонтологии и антиязыку: запаздывая, смысл налегает на последующий, а их интерферентная сумма воязыковляет непонимание, благодаря которому понимание становится общедоступным, в то время как непонимание – только для избранных, искушённых в семиотической комбинаторике). Означающие как референты сами по себе (ещё до означаемых), возникающие в формате междометий, а также различные глоссолалии и междометнообразные примеры означающих без означаемых: языковой статус ошибочного употребления того или иного слова показывает, что принцип «изначального опоздания» действует, несмотря на аутентичное бытование слов, проблематизация которого нуждается в дополнительных соблазнах (если существует только то, что имеет право на существование (Ашкеров), то постулирование права на существование самого права на существование является уделом грубо понятой автореферентности, заключающейся в абсурдизации «изначального опоздания», то есть в доведении его до такого состояния, при котором отставание означающего от означаемого никак не опознаётся, поскольку принцип работает без всяких исключений. Факт указания на то, что слова не поспевают за мыслями, стал возможным благодаря автореферентности языка, но одновременно невозможным со стороны презумпции перформативного парадокса, допускаемой для того, чтобы скрыть настоящее положение вещей – предположение о существовании сверхпринципа «изначального опоздания», обозначающего нефиксабельное отставание означающего от означаемого.

15

Аграмматическое высказывание. Онтологическое подозрение в отношении естественного языка, не справляющегося с функцией выражения мыслей, не может быть автоматически перенесено на естественный антиязык, в котором «изначальное опоздание» рискует оказаться определяющим весь класс футурологизмов – будущих слов. Футурологизм, подлежащий воязыковлению, может быть безразличным к означаемому при механической неологизации, когда образование нового слова осуществляется по кондовой модели (например, «эпштейнизмы» – неологизмы Эпштейна, созданные для искусственного вменения русскому языку лексикографических нужд). Степень семантического отчуждения при «изначальном опоздании» измеряется не количеством слово(формо)употреблений, а качеством неконтекстуального использования слова, когда нарушается его лексическая сочетаемость (валентность): аконтекстуальность означает употребление слова вне всякого контекста – например, одиночное, одноразовое и остенсивное произнесение, не достигающее дискурсивного вакуума (например, при произношении несклоняемого существительного «кашне», трудно установить, в отношении какого именно грамматического значения действует принцип «изначального опоздания», учитывая невозможность употребления любого слова не в качестве словоформы – в определённом грамматическом значении (слово, не обладающее грамматическим значением, является антисловом, однако существование антиграмматического значения может предусмотреть некоторые исключения: например, для футурологизма, который скоро воязыковится, можно уже в настоящем подобрать определённый грамматический контекст, чтобы расширить этимологию за счёт реконструкции грамматического значения слова, употреблённым в самый первый раз, а также в самый последний раз для деструктивной этимологии). Удержание неологизма от воязыковления в грамматическое значение слова необходимо для того, чтобы показать антисловную недостаточность того примера, который предложил Щерба для иллюстрации различия между лексическим и грамматическим значениями слова: «Глокая куздра штеко будланула бокра и кудрячит бокрёнка» (за исключением союза «и» с формальной точки зрения предложение лишено смысла, поскольку лексические значения отсутствуют у большинства употреблённых слов, но, с другой стороны, оно демонстрирует невозможность высказывания с наличием лексического значения и отсутствием грамматического: синхронный перевод с антиязыка на язык позволит схватить «изначальное опоздание» в его рецидивном действии. Инверсивный вариант щербовской фразы «Глокое куздра штеко будланул бокром и кудрячится бокрёнке» оказывается компромиссным в отношении граммаформы «штеко», но отнюдь не грамматически бессмысленным. Абсолютно аграмматическое высказывание может быть употреблено только на антиязыке, причём с использованием соответствующего класса антислов, даже если такая возможность окажется всего лишь гипотетической; антиязыковой горизонт, ожидающий дальше трансгрессивных пожеланий, стремится к тому, чтобы стать антиречевой практикой, в которой можно будет испытать самые парадоксальные исключения. Искусственное умножение классов антислов превращает антиязык в свалку нереализованных дискурсивных иллюзий, ответственных за пренебрежение языком как средством (пере) производства мыслей. Аграмматическое значение, присущее антисловам, в отличие от алексического значения, представляет собой условие воантиязыковления, возникающего в результате противоречий внутри естественного языка, в основе которого лежит принцип «изначального опоздания»; с другой стороны, «изначальное опоздание» в антиязыке свидетельствует о том, что семиотическая природа антиязыка не может быть формализована: пример аграмматического значения на языке функционально бессмысленен, поскольку грамматическое значение первично по отношению к лексическому значению; в качестве компромисса можно привести словесные названия трансцендентных чисел в (не)определённой дискурсии, при которой аграмматизм достигается вследствие невозможности установления грамматических показателей словоформ: полное словесное выражение трансцендентного числа подвешивает грамматическое значение, не давая понять, в каком именно падеже мы употребляем трансцендентологизм, например, при склонении его словоизменительной парадигмы. Аграмматизм в чистом виде возможен только в антиязыке: топос пребывания антислов того или иного класса антислов носит аграмматический характер в отличие от словарной фиксации для каждой части речи (например, для существительного – форма именительного падежа единственного числа, для прилагательного – форма мужского рода именительного падежа единственного числа). Грамматическое значение антислова представляет собой такое значение, которое невозможно антивоязыковить в соответствующем классе антислов.

16

Аутентичный аутизм. Действие принципа «изначального опоздания» в словаре языка детей крайне любопытно, поскольку в процессе обучения языку словотворчество входит в противоречие с традиционными деривационными моделями, а пуски новых слов случаются чаще, чем у взрослых; некоторые детские слова можно списать в разряд «мусорологизмов», которые могут вновь образовываться, но не представлять интерес даже для лексикографов детской речи (синхронная неологизация означает такое образование новых слов, при котором название референта меняется в аккурат с самой вещью, обезоруживая как «изначальное опоздание», так и «изначальное опережение». Механизм «изначального опоздания», когда означающее отстаёт от означаемого, а последнее – от референта, следует деконструировать, выявив в нём диалектическую логику: отставание изменяющегося означающего к изменяющемуся означаемому предполагает, с одной стороны, сохранение константного положения без потери смысла плана содержания и плана выражения, а с другой – асимметричное наложение друг на друга, соответствующее немотивированной связи между вещью и языковым знаком при номинации. Потребность в синхронной коммуникации, явившаяся стриптизёрским шестом для онтологии присутствия/отсутствия, может быть удовлетворена частично – телепатией, а полностью – контролем над языком мысли человека, предельным проявлением которого станет проблема синхронной автокоммуникации и синдром герменевтического аутиста (внушая собственные мысли другому человеку, можно всецело контролировать его квазиавтокоммуникацию, которая может напоминать аргумент злокозненного гения, кукловодящего людьми – зомби (злокозненный демон как самый аутентичный аутист: иначе кто бы манипулировал его спонтанностями, чьё существование не требует права на существование?). Проблема синхронной автокоммуникации заключается в том, что невозможно без остатка устранить «изначальное опоздание», след от которого остаётся внутри ментального герменевтического круга, несмотря на то, что трансцендентальное единство апперцепции может явиться тем спасательным кругом, который отнюдь не герменевтичен: манипуляция собственным сознанием без соблазна самообмана является приоритетом для всей экзистенциальной философии, тупик которой привёл к вульгаризации категории отчуждения; чтобы устранить «изначальное опоздание» в автокоммуникации, необходимо научиться чтению чужих мыслей на расстоянии, манипулируя ими своё сознание посредством другого человека, а при удачном стечении алгоритма – зомбируя самого себя с помощью дистантного контроля над ранее озомбированным. Автозомбирование – это попытка избежать встречи с собственным абсурдом, власть над которым отличает творца от твари, а «изначальное опоздание» становится избыточной дискриминацией сущего. Оn – line – чтение мыслей, сравнимое со сканированием работы сознания, упирается в mind/body problem, а именно: в консциенциальный субстрат, субстанцию которого можно описать интенциональным языком (если для мозга нет никакой разницы между восприятием вещи в действительности и воспоминанием этой вещи в сознании, то приоритет объективной реальности теряет свой онтологический статус, разделяя его с виртуальностью и изменёнными состояниями сознания). Нейросканирование сознания приведёт к квантовому картографированию мозга, а тайна свободы воли станет частью вуайеристической практики. Принцип «изначального опоздания» во внутренней речи ослаблен той смежностью с языком мысли, благодаря которой удаётся не смешивать мысль и язык, а если иногда это происходит, то – удержаться от адаптированного перевода; во внутренней речи «изначальное опоздание» схватывается непосредственно, но удерживается интенциональными прерывностями, желание в которых пересиливает сартровскую неантизацию (отсутствие прерывностей между интенциональными актами24 свидетельствует о том, что «изначальное опоздание» присуще не самому языку, а в целом сознанию, воспроизводящему ложь во всём, в отношении чего оно направлено. Если бы сознание не было чересчур (а не насквозь!) интенциональным, то существовала бы возможность забвения следов «изначального опоздания», ложных по своей природе, несмотря на то, что ничтожение очищает сознание от предшествующих интенций ради новых, но в то же самое время заметает все следы по устранению признаков отсталости; с другой стороны, неантизируя интенции, сознание ставит под вопрос фиксацию самого «изначального опоздания», улики которого оказываются алиби для наличия прерывностей между интенциями, иначе бы смысл «изначального опоздания» также подвергся ничтожению. Таким образом, искоренение ничтожащего субстрата сознания позволит компенсировать действие «изначального опоздания», а в идеале – вовсе избежать его рецидивов, по инерции задерживающих животрепещущую мысль. Существуют ли прерывности между интенциональными актами в процессе ничтожения? Каким образом неантизируется то ничто, которое отделяет предшествующую интенцию от последующей? Действует ли «изначальное опоздание» при ничтожении? Поддаётся ли неантизации само «изначальное опоздание»?

17

Жив/додёрня. Различие между означаемым (лексическим значением слова) и смыслом слова (например, значимостью) приводит к тому, что при неологизации могут образовываться такие слова, которые опережают мысль, а значит и само «изначальное опоздание», чья приложимость не может исчерпываться только модусом означаемого. М.Н. Эпштейн: «Когда говорят, что «Эпштейн придумывает новые слова», всё во мне восстаёт против этого. Я не придумываю новые слова, я работаю с семантическим полем языка, с теми сгущениями смысловых энергий, которые ещё не нашли выхода в лексике, и предполагаю, какой это мог бы быть выход, в какую словесную плоть мог бы облечься тот или иной почти ещё неразличимый смысл. Слово нельзя придумать, ибо оно само думает, оно есть акт мысли. Оно не объект, а скорее партнёр, сотрудник в работе мысли. Оно возникает из ещё невидимых и неслышимых глубин языка и приходит на помощь, когда нужно выразить какую–то мысль, не находящую средств выражения. Новое слово отзывается на запрос мысли как встречная мысль, идущая на подмогу. Бывает, что, оказавшись в сложной жизненной ситуации, мы вдруг встречаем незнакомых людей, способных эту ситуацию разрешить. Вот так и слово посылается навстречу мысли. Слово не плоть, а друг мысли, её неслучайный встречный. Я не придумываю слова, но слова придумывают, что я хочу сказать, говорят мне то, чего я сам сказать не в силах. Они подсказчики, советчики, собеседники, а не вымыслы мои. Они содержат в себе ту мысль, которой мне самому мучительно не хватает»25. «Изначальное опоздание» проблематично в отношении тех слов, которые были образованы случайно, как бы в статусе «мусорологизмов», но вошедших в язык в недодуманном виде, а потому лексикографично предположить, что «изначальное опоздание» действует лишь в полсилы и без учёта différance как отсрочки: если значение слова всегда отсрочено в будущее (в отличие от отсрочки в прошлое для нужд инставрации), то тогда принцип «изначального опоздания» вообще оказывается бессмысленным в том смысле, что его автореферентность оказывается также отсроченной, а бессмыслица тождественна отсутствию прерывностей между интенциями отсрочиваемых следов.

18

Глокая Щерба. Целью деконструкции «изначального опоздания» является оправдание принципа, для которого необходимо было бы подобрать референтный контекст, чтобы затем подвергнуть «изначальному опозданию» все нереферентные контексты («изначальное опоздание» как принцип семиотико–семантической фальсификации словаря естественного языка). «Изначальное опоздание» действует даже против грамматического значения слова, поскольку пример с глокой куздрой показывает, что оператор словоформы почти всегда предопределяет последующее отставание лексического значения, а иначе бы невозможно было удостоверить само грамматическое значение; с другой стороны, константность грамматического значения не вызывает никакого подозрения по сравнению с лексическим, которое, как правило, ассоциируется с целым словом, но в тоже самое время неразрывно от своего грамматического фундирования. Сомнение по поводу опоздания означающего в его грамматическом виде приводит к тому, что философская критика грамматики всё ещё ждёт часа деконструкции, пиком которого станет сингуляризация языкового знака на означаемое и означающее в качестве самостоятельных знаков: отставание означающего к означаемому предполагает запаздывание лексико–грамматического значения к новому контексту, вследствие чего грамматическое значение может считаться факультативным, а соответственно, бесспорно установленным. «Изначальное опоздание» для грамматического значения: проформы ради следует сказать, что грамматическое значение отстаёт от означаемого в том смысле, что является частью означающего, к которому в свою очередь оно также может отставать, поскольку грамматическое значение задаёт фактический формат для отставания означающего к означаемому; окукливание мысли конкретным грамматическим значением является причиной наложения на него «изначального опоздания»: получается, что мысль изначально заключена в рамки конкретного падежа, числа и рода (например, для прилагательного и существительного) без права выбора даже в том случае, когда невозможно избежать грамматического нейтралитета (опоздание к самому факту выбора указывает на том, что выбор сделан поздно, а главное – сделан вместо того, чтобы длить опоздание до его логического конца – бессмыслицы). Мысль, безразличная к своему грамматическому выражению, порывает с консервативными путами языка с тем, чтобы пребывать в девственном состоянии тождества с бытием.

Мысль, изрекаемая вне грамматического значения, менее подвержена «изначальному опозданию»: искусственное усекновение показателей грамматического значения, в какую бы инверсию оно ни впадало, является паллиативом, допускающим аграмматическое мышление (например, в инкорпорирующих языках, в которых в одно синтактико–морфологическое целое («слово–предложение») объединено две и более основы, автономные по своему лексическому значению; чукотско–камчатские, абхазско–адыгейские и другие современные языки отличает такой аграмматизм, но в каком мере они ближе к чистой философии, не знающей следов «изначального опоздания», предстоит наверняка выяснить (вероятно, что артефакты «изначального опоздания» вплетаются (инкорпорируются) в общую синтагматическую нить мышления носителей языка, ставя собственное сомнение в зависимость от учёта всех улик «изначального опоздания», тогда как их выявление (в виде связующих узелков, чья аналогия с отсутствующими прерывностями между интенциями окажется избыточной, но небеспочвенной в качестве иллюстрации языкового потока сознания) может быть всего лишь формальным компромиссом, не исключающим настоящих причинно–следственных отношений данного принципа)).

Антиречь – это виртуальная реализация антиязыка, которая в отличие от практической реализации не подвержена «изначальному опозданию», действующему в антиязыке на уровне того или иного класса антислов (например, синтагматическое использование антислов до того, как они успевают опаздывать к своим референтам, кочуя из класса в класс). «Изначальное опоздание» провоцирует к критике смысла там, где он может оказаться общенепонятным, несмотря на то, что означающее не нуждается в апологии со стороны означаемого: недоверие к словам внушает страх перед языком как средством философствования, а «изначальное опоздание» соблазняет к нормированному релятивизму как истины, так и лжи.

19

Языковое ха/омство. Воязыковление мысли во внутренней речи сопровождается устареванием комбинаторного употребления языка, творческого по своему определению (Н. Хомский: «Но нормальное использование языка является не только новаторским и потенциально бесконечным по разнообразию, но и свободным от управления какими–либо внешними или внутренними стимулами, доступными обнаружению»26): «изначальное опоздание» предшествует как узусному, так и окказиональному использованию языка, оставляя для последнего регистра статус предпочтительного – рассчитанного на преимущественно трансгрессивный характер, заключающийся не столько в созидании речи, сколько в сочинении самого языка (Эпштейн)27. Даже во времени пуска нового слова существует подозрение в том, что для этого применяются перекомбинированные средства без необходимого инверсивного следа (условием неопаздывающего словообразования является телепатия с самим собой – собственным языком мысли, позволяющая созерцать весь языковой поток сознания, включая бессознательное)28. Мера соответствия плана содержания плану выражения при «изначальном опоздании» должна не превышать уровня абсолютного непонимания, граничащего с бессмыслицей, то есть не создавать иллюзии непонимания в форме абсурда, зачастую смешивающей герменевтику с антигерменевтикой (нонсенсом). Подлинная бессмыслица при «изначальном опоздании» возможна лишь в том случае, если её удаётся опознать как сущность самого «изначального опоздания», не задерживающегося к собственной автореферентности. Если предположить, что мышлению не предшествует ничего неязыкового (или, в крайнем случае, несемиотического), то придётся пересмотреть смысл принципа «изначального опоздания», который может иметь интролингвистическую природу, не связанную с приоритетом мысли над её языковым выражением (Б.Ф. Поршнев: «Оставалось дойти до вопроса: может быть, не слово продукт мысли, а наоборот? В наши дни об этом спорит весь мир лингвистов – теоретиков, логиков и психологов. Сегодня мы знаем, что в мозге человека нет центра или зоны мысли, а вот центры или зоны речи действительно есть – в левом полушарии, в верхней и нижней лобной доле, в височной, на стыках последней с теменной и затылочной»29). Если «изначальное опоздание» является внутриязыковым феноменом перераспределения означаемых и означающих, то становится очевидным тот факт, что языку предшествует именно антиязык, а воязыковление последнего немыслимо без «изначального опоздания», по следам которого и возникает шлейф мышления30.

20

Виртуальный антиязык. Неименуемое на естественном языке не автоматически попадает под юрисдикцию антиязыка (чья трансценденция нуждается в невоантиязыковляемом), а избирательно – в соответствии с иерархией классов антислов: поскольку невозможно точно установить движение того или иного антислова из класса в класс (например, употребление потенциалологизма в качестве «мусорологизма», местонахождение которого сродни квантовому объекту; например, при пульсации антислова – в слово, а слова – в антислова, размывающей фиксированные статусы словности и антисловности), постольку необходимо учредить виртуальный антиязык, уравновешивающий все автореферентные противоречия естественного антиязыка.

Виртуальный антиязык включает в себя все случаи переходных (анти)словесных форм, укоренение которых в языке или антиязыке проблематизировано (если в уничтожается единственный экземпляр той или иной книги, в которой имеются гапаксы, то класс гапаксологизмов пополняется за счёт этих гапаксов, но одновременно уступает их классу потенциалологизмов в качестве мёртвых форм). Кочёвка (анти)слов между антиязыком и языком приводит к тому, что стирается граница между патологией и онтологией, результатом чего является редукция «изначального опоздания», а главное – «изначальное опережение» комбинаторики, допускающей всё больше инверсий. Этимология (анти)слова сводит весь наличный лексикон языка к антиязыковому классу праформологизмов, в то время как аутентичные праформы, даже если этимологам удалось их идентично реконструировать, представляют собой идеальный (довавилонский) язык, не знающий «изначального опоздания» (несмотря на то, что класс праформологизмов может содержать подлинные праформы, все праформологизмы по определению являются антисловами, поскольку лингвогенез не поддаётся палеоверификации; класс праформологизмов демонстрирует взаимопроникновение языка и антиязыка, существование которого стало возможным благодаря антиязыковому повороту в философии).