Не обожгись цветком папоротника

Потом всёрьез взялась за работу, когда мелкие вещи закончились. Тут уж не до наслаждений и рыб. Напоследок осталась тяжеленная отцовская свита. Ярина окунула её в воду, потом с усилием вытащила на мосток и изо всех сил стала колотить вальком. Мутная вода от ударов сочилась из ткани и стекала в реку и, когда свита становилась спрессованной от ударов, Ярина вновь опускала её в воду.

– Здравствуй, Ярина!

Ярина вздрогнула, и, ещё не оглянувшись, поняла, кто стоит за спиной. Вся зардевшись, она обернулась к Глебу почти сердито. Интересно, давно ли он здесь? И кто это ему дал право подсматривать?

– Здравствуй.

– Дозволь помочь тебе.

– Помочь? – Ярина от удивления перестала даже сердиться. О чём он? Это же женская работа. Мужчины не должны стирать.

– В этой мокрой свите, наверное, пуда три веса.

– Я сильная. Одна справлюсь.

– Вдвоём будет легче.

– Вот ещё. А как люди увидят?

– Не увидят. Тут ракиты кругом, нас от всего мира скрывают. А и увидят, что ж тут такого?

Ярина неуверенно отпустила валик и свиту на мостик и отошла. В сильных руках Глеба и свита казалось невесомой, и валик игрушечным.

– Дай, я буду валиком колотить, а ты свиту окунай и держи.

– На, – Глеб протянул Ярине колотушку, и работа закипела.

Но внимание обоих было направлено не на отцовскую старую свиту, они с любопытством вглядывались в черты друг друга, пользуясь тем, что находятся в такой непривычной близости друг к другу. Делали это поочерёдно, стараясь не встретиться взглядом, и перепуганно отводя свой за мгновение до встречи.

«Какие у Глеба брови – тёмные и точно очерченные. Как нарисованные. И сердитые, вон как нахмурился. Брызги светятся на них, как самоцветы драгоценные», – но тут Ярина перевела взгляд на отцовскую свиту, и настала очередь Глеба.

«Красавица! Что лебедь белая! Моя будет. Всё, что угодно сделаю, но никому её не отдам», – парень любовался милым личиком девушки, а любоваться и впрямь было чем. Большие зелёные глаза, обрамлённые густыми длинными ресницами, пухлые губы, светлые волосы выбились из-под очелья и красиво обрамляли лицо.

Отцовой свите грозила неминуемая гибель, потому что так её ещё не колотили. Молодые люди про неё, похоже, вообще забыли, хотя со стороны казалось, что занимались они только ею. Наконец Ярина опомнилась.

– Хватит, – она отложила валик в сторону, – пора домой.

Глеб сложил свиту в корзину. Ярина положила сверху остальное бельё.

– Придёшь сегодня на праздник?

– Не знаю. Приду, если отец отпустит.

– Я буду ждать.

Ярина подняла тяжёлую корзину.

– Давай я понесу.

– Что ты! Точно увидят.

– Я немного. Пока никого нет.

– Только немного.

По тропинке от реки шли молодые парень и девушка. Забытый, сам себя напоивший, Рыжик двинулся следом. А на берегу выпрямилась теперь уж в полный рост и смотрела тяжёлым взглядом на уходящих стройная молодая девушка. И в глазах её мелькали искры безумной ярости.

13 ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

– Видела! Сама видела. Лопни моя глаза, коли вру. Не сойти живой мне с места. Пусть Перун…, – тут Лябзя осеклась и на несколько мгновений замолчала. Подумала, что Перуна привлекать, возможно, будет уже лишним. Оглядела слушательниц, проверяя реакцию. Нормальная. Глаза у баб горят живым любопытством. Теперь можно и в деталях продолжить рассказ, – припозднилась я вчера бабоньки в лесу, поплутала немного. Знать, леший поводил неспроста. Вышла я на поляночку незнакомую. Полнолуние было. Светло, как днём. Ну, вы сами знаете, какая нонешнюю ночь была луна. Остановилась и думаю, в какую сторону дале иттить. Вдруг о полночь выскочил на тую поляночку он.

– Кто?

– Сначала я не узнала его. Пригляделась – парень. Хотела окликнуть его, а потом думаю, неспроста он тут. Спряталась за куст, а сама наблюдаю. А он давай скидать с себя одёжу и разбрасывать по кустам. Всю до нитки поскидал. И вот, бабоньки, встал он посередь поляночки, луна его осветила крепко, он и давай кувыркаться назад через голову. Раз кувырнулся – потерял человечий облик, шерстью покрываться стал, одна шерстинка золотая, другая серебряная, другой раз кувырнулся – из пасти зубы заблистали, глаза волчьи красным огнём сверкают, третий раз кувырнулся – на четвереньки стал, только задние лапы вывернуты коленками вперёд, как у людей.

– Ну уж не настолько луна светила, небось, коленки не разглядишь ночью, – раздался чей-то недоверчивый голос.

– Да чтоб провалиться мне сквозь землю, коли вру, – Лябзя от негодования не знала, какое ещё на себя наложить проклятие для убедительности.

– Ну ладно, дальше-то что? – чувствовалось, что окружающие готовы поверить, вот только немного разочаровывал не совсем надёжный источник информации.

– Волколак у нас завёлся, вот что дальше, бабоньки. Самый настоящий. Видела его вот так, как я тебя сейчас вижу. И стал той оборотень бегать. Сначала по поляне, потом поднял голову и завыл страшным волчьим воем, а потом ускакал прочь. Я сижу за кустом – ни жива, ни мертва. Думаю, что ж дале будет.

– Так и осталась в кустах сидеть?

– Так и осталась, бабоньки, а что делать, с перепугу совсем не знаю, куда и иттить, как домой попасть.

– А волколака боле не видала?

– Видала. Набегался, знать, нагулялся, ближе к рассвету вернулся на поляночку. Упал на землю и лежит, не шелохнется, знать умаялся. Я насмелилась, подошла к нему и говорю по имени: «Еремей!»

– Это что ж за Еремей?

– Пыри пасынок! – Лябзя торжественно объявила самую шокирующую новость и оглядела поочерёдно слушающих.

Те молчали, оглянулись настороженно, нет ли где поблизости самой Пыри или Агнии. Не видать. Новость и впрямь была шокирующая. Хотя, не совсем. С самого появления этого парня в селении ещё младенцем все ожидали чего-то необычного, уж слишком много таинственного окружало его.

– Не зря, видать, молва ходила, что у него волчья лапа, – выдвинула Лябзя новый аргумент.

– Да какая же у него волчья лапа, вроде обычная нога.

– А ты его босиком видала?

Женщины промолчали. Лябзя продолжила:

– Где это видано, чтобы лето всё малец ходил то в сапогах, то в лаптях, то в поршнях, и ни разу босым не бывал. Не зря слух ходил, что лапа волчья.

– Дак волчью лапу одень хоть в сапог, хоть в лапоть, видно будет, что лапа не человечья, а волчья, а у Пыриного парня нога с виду, как нога.

– Видимость это, нет там человечьей ноги. Там волчья лапа.

– Ну, а дальше что? Окликнула его по имени и что? – вернули бабы Лябзю к первоначальной теме.

– Спит он или без чувств, не поняла, а только волчья личина стала рассеиваться, и показалось лицо парня. Еремей это был. Вернулся он вновь в своё обличье. Я потихоньку ушла.

– Как же ты дорогу нашла домой?

– Бабоньки, как ушла с той поляночки, так сразу на знакомую дорогу и вышла. Знать, леший помог.

14

Малой с Ёрой стояли возле деда Яшмы и не решались его окликнуть. Спал пастух под деревом самым сладким сном. Малой поискал глазами свою Ночку, цела хоть? Цела. Ходит с телёнком. Овец и коз не стал даже смотреть, кто их различит в стаде.

Отошли подальше от деда, сели под берёзкой, зашептались:

– Вот уж взаправду, леший пасёт стадо.

Стали ждать. Вскоре дед зашевелился, закряхтел, сел. Увидел ребят:

– А, дружки мои явились! Ну, здравы будьте. С чем пожаловали?

– Здравствуй, дедушка Яшма. Вот сестрица прислала подкрепить силы, – Малой протянул узелок с едой.

– Хвала тебе, Малой. Это кто ж из твоих сестёр проявил обо мне заботу?

Малой не сразу понял, что хотел узнать у него этот странный дед, поэтому промолчал.

Яшма догадался, в чём затруднение, упростил вопрос:

– Кто, спрашиваю, пищу приготовил?

– Ааа! Василиса!

– Василиса? Ну, хвала и Василисе за труд.

Дед Яшма развернул узелок, разложил прямо перед собой снедь.

– Садитесь со мной, ребятки, пообедаем вместе.

– Да не, не хочется.

– Как это не хочется? Разве не знаете, что колдунам отказывать нельзя? Хо-хо-хо, – засмеялся Яшма, показывая редкие полугнилые зубы.

«Слышал!» – переглянулись ребята. Несмело присели напротив деда.

– А что, мальцы, за грибами, за ягодами уже бегали в лес нонешней весной?

– Не ещё. Не поспели ягоды. Да и грибам тятька сказал, что ещё рано.

– Ну, рано, так рано. Только слушайте, ребятки мой, колдуна, наказ, как пойдёте в лес по какой надобности, в сторону колдыбани не ходите. А коли пойдёте, за саму колдыбань не сметь заходить. Поняли?

– Поняли. А почему, дедушка, нельзя за колдыбань заходить?

– А потому, что леший мне так велел вам передать, – глаза деда Яшмы сделались недобрыми. Седые брови сошлись у переносицы.

Ребятам стало неуютно.

– Дедушка, тятька наказал, чтоб быстрее домой вертались.

– Ну так ступайте домой.

Малой с Ёрой поднялись, неуверенно переминаясь с ноги на ногу:

– Прощай, дедушка!

– Идите, ребятки. Малой, отцу кланяйся. И помните, что вам сказал про колдыбань! А ну, коровушки, подруженьки, ворочайтесь от лесу, – дед направился к своему стаду.

Ребята повернули в обратный путь. Шли молча, как вдруг дед вновь позвал:

– Малой! Подь сюда.

Ёра остался ждать, пока Малой за какой-то надобностью побежал к пастуху.

– Дюже вкусно Василиса приготовила обед мне нынче. Передай ей поклон. Да добавь, слово в слово запоминай, дед Яшма, мол, сказал, что кривдой наполнились уши сельчан, напраслину возвели на Еремея. Нехай не верит, а слухает своё сердце. Оно ей верный путь укажет. Запомнил?

– Запомнил.

– Ну, бегите до хаты.

15

У Тиши были свои вёдра и своё коромысло. Правда, не совсем свои, достались от старших сестёр. Отец специально для дочек сделал, чтобы не надрывались, тяжести не таскали, вот и переходили эти предметы по мере взросления одних и подрастания других от одних к другим.

Тиша бежала вприпрыжку к колодцу. Ходить за водой – одно из самых любимых занятий. Там, у колодца, всегда многолюдно. Там собирались и взрослые женщины, и маленькие дети, и Тишины ровесницы. Женщины, обычно, набрав воды, не спешили расходиться по своим дворам, а рассказывали много чего интересного, дети играли тут же, поджидая задержавшихся матерей, а Тишины ровесницы занимали пока промежуточное положение: с детьми не поиграешь, люди засмеют, наигрались уже, а к взрослым встать в кружок, послушать их разговоры – стыдно и боязно, ещё прогонят. Но зато, если есть достаточное количество подружек, можно создать свой кружок, и подражая взрослым, обсудить свои дела.

Приближаясь ко двору дядьки Кисея, Тиша замедлила шаг и стала высматривать ту девочку. Матушка сказала, что её зовут Хылей.

В первый раз Тиша её увидела прошлым летом. Та девочка не умела ходить, хотя была большая. Может быть, такая же, как и Тиша. Она ползала у своих ворот.

Тиша в своей жизни не раз видела калек. Но эта девочка посмотрела в Тишины глаза, и жалостливое сердечко девочки дрогнуло.

Вечером Тиша плакала, уткнувшись в коленки матери.

– Почему она такая?

– Хыля? Да, говорят, родилась здоровенькой, до трёх лет бегала, а в три года пришла к ним соседка, посмотрела на Хылю, погладила по спине, сказала: «Шустра детонька», а детонька и упала на пол. Ноги перестали гнуться. Потом вроде отошла, потом снова перестали работать как надо, а теперь и вовсе отказали.

– А ножки её пойдут когда-нибудь?

– Да кто ж знает? Может, и пойдут, а может, и нет.

– Это соседка сделала?

– Кто ж знает? Тётка Кисеиха, Хылина мать, говорит, что соседка.

– А кто их соседка?

– Тётка Пыря.

– А ты как думаешь?

– Не знаю, Тиша, что и думать. Только с тёткой Пырей ты уж будь осторожней. Лучше старайся поменьше попадаться ей на глаза.

Разговор этот был ещё прошлым летом. За год Тиша видела несколько раз Хылю, даже поздоровалась с ней однажды, желая завязать знакомство. Но испугалась, подумав, что привычное «Здрава буди!» могло показаться девочке насмешкой. Знакомство так и не завязалось.

И сейчас, проходя мимо дома дядьки Кисея, Тиша замелила шаги, но Хыли не было видно. Тиша уже почти прошла, как вдруг раздалось тихое:

– Тиша!

Девочка остановилась… вроде никого; подумала, что послышалось, но в щели плетня увидела знакомые глаза.

– Хыля, ты меня зовёшь? – Тиша обрадованно бросилась к плетню.

– Да, можешь мне помочь?

– Могу. А что надо сделать?

– Зайди сюда.

Тиша направилась к воротам, но Хыля остановила её.

– Тиша, ворота батюшка всегда закрывает, когда все уходят. В ворота не пройти.

– А как пройти?

– Можешь перелезть через тын? Стань на лавку, а со своей стороны я подставлю скамью.

Тиша растерялась. Через чужие заборы она ещё не лазила. Но отказать Хыле, когда та, наконец-то, с ней заговорила было просто невозможно. Тиша спрятала вёдра в кусты и нехотя полезла через тын, стараясь не касаться предметов, охраняющих жилище. Это могло навлечь на неё большие неприятности. С Щуром из чужого рода шутки плохи. Но лучше об этом не думать.

На той стороне Тиша огляделась. Хыля сидела на земле.

– Ты одна?

– Да, никого нет.

– А откуда ты знаешь, что меня Тишей зовут?

– Мне Калина сказала.

– Калина?

– Да, жёнка моего старшего брата. Калиной зовут. Она добрая.

Тише смутно припомнилась хорошенькая хохотушка Калина.

– А что тебе помочь?

– Покуда кудель пряла, цыплята на огород выскочили. Я замучилась их выгонять. Да и грядки кое-где помяла. Матушка узнает – худо будет.

Тишино сердечко заныло от жалости. Глупых цыплят и на двух ногах нелегко из огорода выгнать, а тут ползком попробуй.

– Ничего Хыля, вдвоём мы с ними живо управимся.

Девочки посмотрели друг на друга и заулыбались.

16 ШЕСТЬ ЛЕТ НАЗАД

Пыря давно уже подозревала, что душа умершей почти двадцать лет назад прабабки вернулась и нашла новый приют в дочери. Не зря второе взрослое имя ей назначено Агния. Огонь и есть. С самого младенчества была своевольной и неуправляемой. На что уж Пыря свой характер считала сильным и упрямым, но с дочкиным не сравнить. Если что задумает, то хоть прибей её, будет стоять на своём. Одного Еремея хоть немного слушалась.

Пыря надеялась, что вырастет – поумнеет, но только хуже стало. Пыре иной раз страшно становилось. Если бы не Еремей, неизвестно, чем бы заканчивались дочкины проделки.

Прабабка ведьмой была, все знают, знает и Пыря. С малолетства видела и слышала многое. Может, оттого и осталась одинокой, что все сторонились их двора. Хоть сама Пыря с нечистой силой не зналась, и, когда прабабка умирала, мать её и близко к ней не допускала, опасаясь, что «передаст». И сама мать держалась подальше. Так прабабка и умерла, воды никто не подал. Боялись все. Видели, каково это – ведьмой быть. И ведьминой правнучкой тоже не лучше.

Сколько Пыря помнит, прабабка была старая. Сморщенная, скрюченная, горбатая. Жила она отдельно в курной полуземлянке у них во дворе, впритык к забору. Рядом, в том же заборе была и кособокая дряхлая калитка, не сразу заметная в зарослях. Тем ходом пользовались только прабабкины гости, и почти всегда – ночью.

В темноте скрипела калитка давно не смазанными петлями, и, крадучись, пробирались робкие тени. В основном, бабы. Прабабка впускала их к себе и хмуро выслушивала жалобы: на свекровь лютую, недобрую, на мужа, который решил, что жена для того и нужна, чтобы кулакам было на ком поиграть вволюшку, на разлучницу, из-за которой света белого не видать. Да мало ли у баб горестей? Вот и желали бы поправить судьбу. Бабка в помощи не отказывала. И для свекрови лютой, и для мужа непутёвого, и для разлучницы – змеи подколодной находила верные средства.

Маленькая Пыря, бывало, подходила к прабабкиной двери, приоткрывала её тихонько, и наблюдала одним глазом через щёлку. Видела многое, многое понимала, большая же часть была непонятной. А пока Пыря наблюдала, за ней тоже наблюдала… прабабка. И однажды поманила к себе.

Испугалась тогда Пыря, не послушалась старухи, бросилась прочь. А вечером, дрожа – не могла бабкин тёмный взгляд из памяти вытряхнуть, рассказала матери. И тогда случилось, наверное, ещё более страшное. Молча мать выслушала, молча встала, подошла к дочери, взяла за волосы и стала избивать. Била до тех пор, пока свет в глазах не померк, вытесняя образы тёмных глаз прабабки, и чужих, холодных матери. А когда очнулась, не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Всё болело. И, увидев приближающуюся мать, страшно замычала, мотая головой. Но мать сказала спокойно: «Выжила, донюшка? В следующий раз заглянешь к бабке – убью».

С тех пор, считай, бабку видела только мельком, старательно избегая встречи с ней. Это было не так уж и трудно. Во двор бабка почти не выходила. А если и выходила в лес или на луг за травами какими, то тихо шаркала в свою же калитку. Так и прожили рядом, словно на разных концах земли несколько лет.

А вот теперь с дочерью сладу нет.

17

После обеда Домна вошла в ворота Лябзиных хором. Огляделась, поклонилась хозяину, который неподалёку занимался своими делами. Во дворе много народа – семья большая. Взрослые поздоровались и продолжили свою работу, дети обступили гостью, рассматривают. Подошла большуха, Лябзина мать.

– Здрава буди, хозяюшка, – поклонилась Домна.

– Здравствуй и ты, гостья нежданная, но завсегда желанная, проходи, отведай наши хлеб-соль.

– Благодарю, не обидься, Дарка, только нет мне времени. А пришла поговорить с твоей старшей дочерью.

– С Лябзей? Никак натворила чего?

– Да нет, ничего.

– Тридцать лет девки, а ума как не было, так и нет. – Дарка обернулась к детворе, выбрала глазастого мальца, – а ну, Черняв, позови-ка тётку Лябзю.

Тот побежал.

– Двор метёт, к Живину дню, как полагается, – пока ждали, пояснила хозяйка.

Лябзя вышла с метлой, заметила гостю, вздрогнула, потом заулыбалась:

– Домнушка, рада тебя снова видеть. Ай, сказать что забыла?

– Да, сказать нам и правда много чего надо бы. Пожалуй, сейчас и начнём.

– Ох, некогда мне, милая. Дюже дел много. Праздник же…

Но хозяин грозно осадил дочь:

– Что ты ерепенишься? Неколи ей. Ай, опять своим языком что начесала?

Лябзя промолчала на этот раз. Хозяйка забрала метлу у дочери:

– Иди, – обернулся к Домне, – проходи, соседушка, хоть в горницу, там вам никто не помешает.

Лябзя нехотя пошла, Домна за ней.

В хате сели на лавку в бабьей куте, помолчали.

– Рассказывай.

– Что тебе, Домнушка, рассказать?

Домна положила перед Лябзей тёмный предмет.

– Вот – коловрат. Будем с тобою говорить, будет он здесь же лежать. Смотри, Лябзя, беда будет, коли соврёшь. Поэтому, прежде чем ляпнуть, подумай.

Лябзя скосила глаза на предмет, сказала жалобно:

– А будточки не коловрат?

– Старинных времён вещь. От Пращура нашего рода, потому и необычный. Силу особую имеет.

– А чо говорить-то?

– Правду. Видала в городе Еремея?

– Видала.

– Вот и расскажи об этом.

– Дык, что рассказывать?

– Всё и рассказывай. Где видела, с кем, разговаривала ай нет. Мне что, тебя учить рассказывать?

Лябзя вздохнула и начала.

– Ну, были мы с батюшкой в городе. Он в посаде задержался, всё никак не мог дождаться нужного человека, а я отпросилась на торг сходить, посмотреть на товары – на наши да на заморские. Ну, хожу, дивуюсь. Вот уж впрямь, чего только нет. Когда слышу, шум, отряд верховой едет. Пригляделась, никак князь впереди. Я его не видала ни разу, а тут по обличью и по одёже догадалась. Выскочила вперёд, чтоб лучше поразглядеть. Князь впереди, а вокруг его и чуть сзади – дружина. Все нарядные, весёлые, красивые. Ну, я тех особо не разглядывала, всё старалась князя получше рассмотреть. А тут один из дружинников окликнул меня: «Что, тётка Лябзя, будет теперь о чём дома порассказать?» Испужалась сначала, что за добрый молодец со мной заговорил, откуда мы знакомы. А потом, батюшки, – Еремей. Красивый, улыбается, а глаза, я тебе, Домнушка, скажу, невесёлые. Постояли мы минутку, поговорили. Оказывается, у князя он теперь служит. Как к нему попал не ответил, засмеялся, мол, много будешь знать, мало будешь спать. А напоследок про Василису спросил. – Если бы в этот момент Домна внимательно посмотрела на Лябзю, то заметила бы её колебание и неуверенность. Но женщина была погружена в свои мысли, обдумывая услышанное. Лябзя покосилась на лежащий перед ней амулет. – Я сказала, что вроде как хорошо живёт девка, не жалуется. Он пришпорил коня и ускакал, ничего не сказал. Больше я уж ни князя не видела, ни Еремея. Вот, Домнушка, всё как есть тебе рассказала.

Помолчали. Домна вздохнула и тихо промолвила:

– Нет. Не всё. Годочков шесть тому назад ты рассказала бабам у колодца дюже занятную байку про волколака. Так теперь хочется послушать правду.

– А что? Правду всю до капельки рассказала. Видела Еремея в лесу.

– И что ты видела?

– Ну, може, что в потёмках не так разглядела. Но бегал он с волком. Точно волк, не собака.

Домна поразмышляла некоторое время, потом уточнила:

– Так ты видела, как он с волком бегал, или волком бегал?

– С волком, Домнушка, с волком. А сам был человеком. Но, Домна, сама посуди, кто с волками дружит? Разве человек с ними водит знакомство? И вспомни, как волки нас донимали, только он младенцем у нас появился. Всех коров, овец, весь скот порезали, житья от них не было, боязно ночью во двор было выйти. Неспроста это – всяк знает. Еремей в этих волчьих делах замешан. Только вот как – не знаю.

– Ну коли не знаешь, тогда и говорить нечего.

Домна встала. Взяла коловрат, засунула в пояс. Поколебалась, потом неуверенно спросила:

– А про то дело что-нибудь знаешь?

– Про какое? А-а-а. Нет, про то ничего не ведаю, – на этот раз Лябзя не стала призывать на свою голову кары, в случае своего вранья, но Домна ей поверила.

– Прощай, Лябзя.

Лябзя долго сидела съёжившись, вспоминая трудный разговор и переживая его заново. Вот только как же быть, солгала ведь Лябзя. Один раз солгала. Как на это посмотрит Пращур? Не одобрит, должно быть.

18 ПЯТЬ ЛЕТ НАЗАД

Василиса сняла со стены налучье, вытащила лук, оглядела его. С того дня, как дед помер, она к нему не притрагивалась. Натянула тетиву. Ну, что ж, вполне пригоден. Столько времени провисел без дела, но не потерял гибкость. Напрасны были её опасения, что пропала вещь. Дед мастер был. И для внучки сделал много оружия, но этот лук особый, сложный, с изгибом в обратную сторону. Жаль только, что ей, двенадцатилетней девочке он скоро станет лёгок, а новый делать, по возрасту подходящий, будет уже не дед. Может, самой попробовать? Ну, пока рано об этом печалиться.

Почувствовала, как соскучилась по охотничьим тропам. Может, сегодня побродить по лесу? Взяла колчан – пять стрел, хватит.

Дорога в лес заняла немного времени, но с каждым шагом она чувствовала, как радость жизни возвращается к ней, веселя кровь. Когда поравнялась с первыми деревьями, вспомнила, что не взяла угощение лешему. Ну, да ладно, всё равно не знает, как с ним договор составлять, дед так её и не научил. Но объяснил, что если в лесу не шуметь, не свистеть, не разорять гнёзда и муравейники, то лешего можно не бояться. Да, и ещё, главное, не жадничать, брать только то, что нужно для пропитания, уважать убитого тобой зверя, не забыть поблагодарить его.

Василиса шла, всматриваясь и вслушиваясь, вспоминая дедову науку. Дед мог определить по множеству признаков след зверя, его возраст, в какую сторону шёл, давно ли. Многому он и внучку научил. И сейчас она легко читала эти знаки, и лес открывал ей свои истории.

Походив несколько часов, Василиса почувствовала усталость, легла на зелёный пригорок и закрыла глаза. Как хорошо! Как соскучилась она по лесу, по его запахам и краскам, по его звукам. Лес добрый и щедрый. Сегодня было бы много добычи, но она придёт домой с пустыми руками. В другой раз. Завтра будет охота. А сейчас хочется думать о дедушке. Конечно, Василиса понимает, что он теперь очень далеко, но, может быть, мысль её лёгкая долетит до него, с благодарностью за его доброту и любовь, за знания, что он ей дал и силу.

Василиса, убаюканная лесным шумом не заметила, как задремала, а когда открыла глаза, первое, что она увидела, – волчьи жёлтые глаза.

А в следующее мгновение, она уже нацелила в волчью морду стрелу. Вместе с тем сомнение окутало сознание, уж не продолжает ли она спать, потому что так небрежно себя волки не ведут. За всё то время, что она прицеливалась, волк показал вялую реакцию, и это было неестественно.

– Тише, не убей моего дружка, – и хоть голос был доброжелателен и чуть насмешлив, Василиса едва совладала с собственными реакциями. Теперь наконечник стрелы был направлен в другую цель.

Улыбающееся светлое лицо.