Не обожгись цветком папоротника

– А посередь того океана стоит остров Буян. На нём дерево – дуб. На дубу том растут семена всех растений, что есть на земле. Ветки того дуба достают до девятого неба, а корни уходят в подземный мир.

Добрыня помолчал. Молчали и слушатели, глядя на языки пламени, на искры, уносящиеся в небо. К первому небу.

– Деда, а зачем девять нёб?

– Каждое небо для чего-нибудь предназначено. Одно – для туч и ветров, другое для солнца, месяц ходит по своему небу, а звёзды по своему. Каждое небо предназначено для своего дела. Седьмое небо – твердь, но прозрачная, на ней держится вся небесная вода. Небесный океан.

Лябзя с некоторым опасением посмотрела вверх. Там, выше месяца и звёзд седьмое небо удерживает целые океаны воды. Ух, страшно. Как бы не рухнуло всё на её бедную голову.

– А ещё что на небе есть?

– А ещё в том небесном океане тоже есть остров, Вирием называют. На нём живут старшие звери. От них пошла вся остальная животина. И туда же уходят души зверей, когда их убивают охотники. Там, на Вирии звери дают ответ своему старшому. Лось – старшому лосю, заяц – старшому зайцу, кабан – старшому кабану, каждый отвечает по своему роду, как он был убит. И ежели случится, что пожалуется кто на охотника, что помучил зазря, тогда беда будет. А коли охотник поблагодарил зверя за шкуру, за мясо, тогда старшой отпускает своего зверя снова на землю, чтобы опять, коли надо, охотились. Такой порядок.

Мальцы запоминали этот порядок. Нельзя зверей зазря мучить. Беда будет. Какая беда? А в прошлую зиму, вспомнилось, пошёл дядька Лобатый в лес – и не вернулся. Беда случилась, всяк знает, а ещё всяк знал, что дядька Лобатый зверей обижал, видели, как зайца кнутом побил запросто так. Вот и расплата.

Внезапно один из мужчин резко вскочил на ноги и повернулся к лесу. За ним все встали. Собаки, до этого мирно дремавшие позади человеческого круга, с лаем бросились в темноту. И лишь строгих окрик хозяев заставил их вернуться.

Все ждали. Вот неясно показалась одинокая фигура. Женщина приблизилась и остановилась не входя в освещённый огнём круг, поэтому рассмотреть её не представлялось возможным. Но было видно, что она шаталась и едва стояла на ногах.

– Помогите, – она протянула свёрток. – Он погибает.

Сердобольные женщины уже бросились к незнакомке на помощь, когда услышали:

– Стойте!

Волхв. Сам! И когда только подошёл, никто не увидел. Все замерли в нерешительности. С одной стороны одинокая путница, которой незамедлительно нужно оказать поддержку. А Видборичи, Святочи, Любимичи никогда не отказывали в помощи нуждающимся, но прямое предостережение волхва никто не посмел нарушить.

Волхв подошёл к женщине, взял свёрток. Что-то спросил, та что-то ответила. Тихие слова никто не расслышал.

– Пошли, – волхв повёл женщину за собой.

У костра наступила тишина. Не часто гости тревожат ночной покой таким странным появлением. Старый Добрыня, один оставшийся сидеть, теперь тоже поднялся.

– Вот и посланец к нам. Что-то он принёс? – помолчал. – Ну, доброй ночи, – Добрыня медленно пошёл к себе. Вскоре разошлись и остальные, чтобы рассказать своим домашним о сегодняшнем происшествии. «Вот и посланец к нам. Что-то он принёс?» – каждый задумчиво повторил за Добрыней эти слова.

У костра остался лишь смотрящий. Но и он с тревогой смотрел в лес, туда, куда ушли волхв и незваная гостья.

7

Домна сидела на завалинке, держа на коленях кувшин с квасом и наблюдала за мужем. Ивар с Ланом что-то ковали у плавильни. Так увлеклись, что и не оторвать. Вчера до позднего вечера всё жгли, стучали, шипели раскалённым металлом в воде, сегодня чуть свет опять к своем печи. Домне стало любопытно, но влезать женщине в мужские дела не пристало. Вот поэтому в разгар дня она и сидела тут праздно. Ивар её уж заметил, освободится маленько и к ней подойдёт кваску попить. Заодно и расскажет.

Домна перевела взгляд на младших детей. Под яблоней Забава и Айка что-то строили из дощечек. Похоже, хоромы.

– Смотри, Айка, тут у нас будут курочки. А тут Ночка. У Ночки телёночек родился.

Айку, конечно, рановато пока оставлять с Забавой, та сама ещё мала, но пусть помаленьку привыкает. И куда это запропастилась баушка? Обычно она доглядает за малыми ребятами, а тут нет её.

Наконец, Ивар потянулся, разминая затёкшую спину:

– Отдохнём малость, сыне, – сказал он Лану.

– Батя, я на речку скупнусь, – отозвался тот, скидывая кожаный фартук.

– А не рано ли, вода холодная.

– Да ну, бать, тёпло нынче как. А я вон чёрный какой от копоти.

– Ну, иди.

Лан снял с тына свою рубаху, не стал её надевать, так и пошёл босой, в одних портках, неся рубаху в руке. Сильное мускулистое тело его было уже загорело и блестело от пота. Ивар полюбовался крепкой ладной фигурой сына, и не скажешь, что ему пятнадцати ещё нет, крикнул вдогонку:

– Гнедка напои.

– Ладно.

Ивар повернулся к жене, взял предложенный ею квас, разом опорожнил полкувшина.

– Хорошо! – крякнул он. – И погода добрая. Коли завтра ветра не будет – посеем просо.

– Вдвоём пойдёте или Малого с собой возьмёте?

– Малого возьмём. Нехай привыкает.

– А, может, мы бы помогли?

– Не, сами управимся.

– А то б пособили? – всё же стала настаивать Домна.

– Нет. Свои дела делайте. С огородом управились?

– Да, всё поделали с Яриной. И Тиша помогала. То к нам бегала, то за скотиной смотрела.

– А Василиса?

– А Василиса по дому нынче. Хлеба наказала ей испечь. Да постирать надо.

– Как она?

– Да вроде ничего. Может, отойдёт со временем маленько.

Помолчали. Тяжело вспомнились Василисы слёзы сразу после случившегося.

– Да, нехорошо вышло.

Полюбовались играющими детками. Забавины хоромы были уже построены. Игра перешла в следующую стадию:

– Пошёл барашек за водой и встретил деда с бородой. Этот колодец с водою холодной, – щекотала Забава запястье Айки, – этот колодец с водою тёплой, – Забава продвинулась вверх по руке до локтя, – здесь вода горячая, – настала очередь плеча. Айка молча смотрел на сестру. Из полуоткрытого рта его стекала чистая слюнка, – а здесь кипяток, – наступила кульминация, Забава усердно щекотала брата под мышкой. Тот заливисто хохотал, уворачиваясь от проворных пальчиков сестры..

– Пестунья уж выросла? – усмехнулся Ивар.

– Да, почитай, выросла. А вы с Ланом нынче управитесь? – кивнула Домна на непонятную работу мужа.

– Нет, придётся пока отложить. Вот засеемся, тогда посмотрим.

– А что вы опять удумали?

– Да понимаешь, в городе видел штуковину такую на окна, из слюды сделана. Дюже красиво. А тут Малой нашёл хороший кусок слюды, да ещё у меня было немного. Хочу попробовать такое же окно сделать.

Домна ничего особо не поняла, но расспрашивать подробнее не стала. Увидит ещё, коли получится, а то расспросами спугнёт удачу.

– Ну, пойду робить, – Ивар встал, – рано ещё отдыхать.

Домна тоже пошла по делам. Надо было сходить за водой. Женщина взяла вёдра, коромысло и вышла за ворота. Почти сразу же наткнулась на Лябзю.

– Здравствуй, соседушка, – фальшивым голосом запела та, кланяясь в пояс, – давненько тебя не видела. Я уж спужалась, не захворала ль ты часом.

– И тебе доброго здоровья, – чуть сдержано ответила Домна. Лябзю она недолюбливала, – нет, не хвораю. А чего я стала незаметная, о том не ведаю. Тебя я видела недавно. Даже здоровалась с тобой.

– Да ты, никак, на колодезь идёшь? И я туда.

«Уж не караулила она меня? Ай, сказать что хочет? Не случилось бы чего», – Домне стало тревожно, но ответила то, что положено:

– Пошли вместе. С хорошим попутчиком и дорога короче.

Хотя дорога на колодец была не такой уж долгой. Находился он в центре селения, и сходились протоптанные тропинки к нему, как солнечные лучики со всех сторон, от всех дворов. А дворов в том селении было не так уж и мало. Три рода в давние времена нашли здесь, на крутом берегу Русы своё место, переплелись, перероднились так, что не сразу и разберёшь, кто есть чей. Да и пришлые люди притулились. Община и чужих не обижает, хотя и не встречает с распростёртыми объятьями. Но всяк понимает, что всем на этой земле места должно хватить.

– С тятенькой мы нынче из городу вернулись. Гостинцев привёзли невиданных, ткань заморская на сарафан, ажно горит. Народу в городе, Домнушка, тьма. Самого князя видала… И Еремея тама видала…, – Лябзя скосила глаз на свою спутницу, желая видеть её реакцию. А смотреть и вправду было на что. Домна резко остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду, побледнела. Лябзя молчала, наслаждаясь произведённым эффектом.

– Что… он…? Он в городе?

– Да, в городе. Видела его, как тебя вижу, лопни мои глаза, коли вру.

– Разговаривали? Как он?

– Ой, я ж забыла! Ой, побегу домой, кабы чего не случилось… забыла… поросят закрыть. А то на огород убегут, беды наделают, – Лябзя подхватила полы своей понёвы и понеслась назад, притворно охая и мотая головой.

Домна ошеломлённо смотрела вслед. Мысли вихрем проносились в голове. Еремей нашёлся. Это хорошо или плохо? Надо Василисе это знать или лучше нет? И что он делает в городе? Вот Лябзя, ну погоди у меня! Я у тебя всё выпытаю. Ишь, нашла потеху, людей дразнить. Как бы Василисе не ляпнула. Надо спешить.

8

Малой шёл на пастбище. Да плёлся еле-еле, а не шёл. Страшновато было встречаться один на один с дедом Яшмой, пастухом. Всем известно, что дед Яшма колдун, и водит дружбу с самим лешим. Да деваться некуда, сегодня их очередь кормить пастуха. Василиса что-то собрала в узелок, отдала Малому и наказала – иди. Легко сказать – иди. В прошлые разы они с баушкой ходили, с ней не страшно.

Проходя мимо кривого плетня Мамалыхи, он встал на цыпочки и постарался заглянуть через забор, не видать ли его дружка Ёры. Видать. Ёра щипал лучину.

– Ёра, – позвал Малой, – выдь-ка на улицу.

Ёра жил с матерью вдвоём. Отца у него не было совсем, дед с бабкой помёрли. И жилось им нелегко. Общество, конечно, помогало, но всё же вид что у Ёры, что у его матери был потрёпанный. Мать его нанималась на работы, с утра до ночи помогала по хозяйству людям, за что и получала кусочек от того хозяйства, которого едва хватало. Сына Мамалыха жалела. Соседи советовали Ёру приставить к какому-нибудь делу, но Мамалыхе, казалось, что он ещё мал. Поэтому большую часть дня он был предоставлен сам себе, пытаясь приспособиться к своему хозяйству самостоятельно, в виду отсутствия должного руководства. Отец Малого, Ивар, заботился по-соседски и по-родственному о Ёре, ребята – ровесники дружили.

– Ты что делаешь?

– Ничо. А ты куда направляешься?

Малой объяснил.

– Пойдёшь со мной?

– А чо не пойти, пойду.

Ёра не стал долго собираться, подтянул портки повыше и пошли.

По дороге разговорились о Яшме. Ёра знал многое из жизни своих соплеменников, Малому оставалось только слушать и мотать на ус.

– Дед Яшма, знамо дело, заключил договор с лешим. У пастухов завсегда так. И теперь леший за скотиной доглядает. А Яшма так, для виду. А леший сидит у него на посохе. Или на кнуте. А Яшма знай себе отдыхает. Видел сколько раз, как Яшма спит, а коровы сами по себе пасутся. Да только не сами по себе, их леший пасёт. А за это Яшма не должен ягоду лесную рвать, грибы ай орехи. И ещё не должен ни с кем за руку здороваться. Вот ты видел, чтобы Яшма с кем за руку здоровался? Вот то-то. А ещё, помнишь, у Кривого корова пропала? Так Яшма сказал, что он её лешему отдал. А что? Кажный год положены лешему подарки.

– Да, батька смеялся, что в эту весну уже был подарок. А у Кривого не в очередь отдали.

– Ну, не знаю. А ты видел, какой на нём пояс?

Малой смутно вспомнил и впрямь необычный пояс, со сложным непонятным рисунком.

– У-у-у, тот пояс заговорённый. Волк, ай медведь к примеру, выйдет из лесу, увидит стадо, а ему будут видеться не коровы и телята, а большие и малые камни. Он и повернёт назад в тёмный лес. Яшма ослабит свой пояс, и коровы разойдутся подале, затянет потуже, и они соберутся вокруг него.

Ребята вышли из ограды. Вниз к Русе бежали несколько тропинок.

– Скупнуться бы, – пробормотал Малой, глядя на сверкающую заманчивую ленту реки.

– Ага, скупнись, русалки тебя живо на дно утянут.

– Лана батька отпустил.

– Может, он какой особый заговор знает?

– Не знаю. Ладно, пошли.

Ребята свернули направо. Там начинались пашни. Кое-где ещё пахали, но большая часть полос и межей уже лежала серым покрывалом, готовая принять семя. Дети прошагали мимо полей. Мысли вновь вернулись к деду Яшме.

– А всё-таки хорошо, что он тогда нам указал, где слюда лежала. Ты свой кусок куда дел?

– Да ещё никуда. А ты куда?

– Я батьке отдал. Ох, он и обрадовался, говорит, что такой ему как раз и нужен был.

– Да? А зачем?

– Сказал, что окно красное в городе видел из слюды. Теперь попробует и в хате сделать.

– Может, и мой кусок твоему батьке отдать? Мне он кабыть без надобности. Я окна делать не умею.

– Хочешь – отдай.

Ребята замолчали. Вдалеке показалось стадо. Яшмы пока нигде не было видно. Но теперь лучше замолчать. Кто знает, какие у них уши, у этих колдунов. Они, небось, на много вёрст вокруг слышат.

9

«Хлеб – всему голова» – эту истину Василиса усвоила с раннего детства и никогда не задумывалась, почему именно хлеб. Ни мясо – в лесах полным полно зверя, ни рыба – реки ею так и кишат, а хлеб. И потому готовить его нужно было особенно. Прежде всего, в полной тишине, что соответствовало настроению девушки. Остальными деталями она преступно пренебрегла, благо, никто не видит. Привычно месила тесто, сажала хлебы в жаркую печь на предварительно выметенный и устланный прошлогодними дубовыми листьями под. В работе этой не видела сакрального смысла, но свои мысли держала при себе. По опыту знала, что так будет ей же лучше. Может поэтому, никогда у неё не получалось так, как у матери. Но и к этому прискорбному для неё факту относилась с полным равнодушием. У матери всегда всё вкуснее, и это правильно.

Проверяя готов ли хлеб, она вынула один каравай и постучала костяшками пальцев снизу, старательно прислушиваясь, но нужного звука не получилось. Опять Лан будет кривиться, что хлеб кисловат. Или сыроват? Пусть ещё немного посидит в печи, решила она.

А между тем ей давно уже чудились странные удары, или стук. Но они не сразу вошли в её сознание. Лишь, когда она в которой раз спустилась в подклеть, удары в дверь со стороны погреба словно разбудили её. Она вздрогнула и очнулась от своих мыслей. Прислушалась. Тишина. Может, показалось? Она тихонько подошла к двери погреба, осмотрела её. Дверь закрыта на вертушку, значит в погребе не должно быть никого. Домовой балует? Но тятенька сказал, что ей верить в домового и прочую нечисть не следует. Хотя, как не следует, если они существуют. Об этом все говорят. Не могут же все ошибаться? И тут она вновь услышала вкрадчивый негромкий стук. Василиса едва сдержала визг. Она почувствовала как по спине побежали мурашки, а это верный признак присутствия домового. Пятясь задом и стараясь делать это неслышно, выскользнула из подклети и рванула во двор к отцу, от возбуждения забыв все свои горести.

– Тятенька! – Василиса схватила за рубаху отца.

Недовольный Ивар повернулся к дочери, но, увидев её перепуганную и дрожащую, почувствовал, как раздражение тут же уступило место страху за дочь.

– Что? – Ивар был готов на этот раз защитить Василису от кого бы то не было.

– Домовой!

Теперь у Ивара глаза стали круглыми от изумления. Немного погодя изумление сменилось неприятным сомнением, уж не стала его дочь, от всех неприятностей последнего времени терять ум.

– В подклети. Стучится в погребе, – у Василисы стучали зубы, – и так чудно. Тук-тук, и перестанет. Пошли, тятя, – Василиса, как маленькая потянула отца за рукав.

Ивар пошёл было. Потом засомневался, уж больно девка напугана. Страх частично перекинулся и на него. Вернулся, взял топор. Кто там может стучаться в погребе?

Входящая в ворота Домна замерла. Новость о Еремее терзала её, а тут в собственном дворе творится что-то непонятное. Торопливо поставив вёдра на землю, не заметив, что расплескавшаяся вода залила ноги, она кинулась к мужу:

– Что стряслось?

– Вон, у дочери спроси.

– Василиса, да что случилось?

Та на этот раз замешкалась с ответом.

Ивар сказал:

– Сейчас узнаем, – и решительно пошёл в подклеть. За ним нерешительно потянулись Василиса, Домна и младшие дети.

– А вы куда? Тут будьте, – Ивар за раздражением прятал некоторую неуверенность.

– Тут будьте, – повторила Тиша Забаве и Айке, сделав вид, что это указание её не касается.

Вскоре во дворе остались лишь малыши, которые, раскрыв рот, растерянно смотрели вслед ушедшим родственникам.

А родственники столпились в подклети у двери погреба. Оттуда не доносилось ни звука. Василиса почувствовала неуверенность. А что, если домовой позабавился на её счёт и теперь оставил её одну расхлёбывать всё. А может, ей померещилось?

Ивар толкнул дверь. Она медленно проскрипела в сторону, открывая проём. На секунду все ахнули, увидев в темноте фигуру. Фигура зашевелилась. И вот из погреба навстречу изумлённым родственникам шагнула… баушка.

– Ты… ты что тут… Кто тебя запер здесь? – Ивар откинул в угол теперь уж ненужный топор.

Баушка вильнула глазами, зашамкала:

– Дык, пошла по делу. Норку мышиную видала, дык заткнуть её тряпкой, – стала рассказывать баушка, не замечая, как предательский сметанный полукруг под носом опровергает её историю о мышах. – А закрыла меня, видать, Василиса, – баушка зыркнула недобро на старшую правнучку, – она бегала туда-сюда.

Всё внимание вновь обратилось к Василисе. Под прицелом всеобщего осуждения она совсем поникла, повернулась и пошла. Мать догнала её уже у ворот:

– Ты куда?

– Бельё на речку полоскать.

– Не ходи пока, пусть Ярина сходит.

Домна оглянулась:

– Ярина! Где она?

– Маменька, она на огороде. Сейчас я её кликну, – Тиша побежала за сестрой.

– Ба… ба, – Айка увидев родную старушку, поплёлся к ней. Он очень был рад, что её вновь встретил. К тому же он единственный знал, как всё было.

А дело было так. Баушка изрядно помыкавшись на завтраке, вертелась у погреба, выжидая удобную минуту. Вместе с ней вертелся и Айка, не понимая, а чего они с баушкой тут вертятся. И вот удобная минутка, баушка отодвинула вертушку и нырнула в манящую темноту, не взяв с собой даже лучину. Где крынки со сметаной, она и так помнит. Дверь следом за ней со скрипом закрылась, а Айка заинтересовался вертушкой. Уж ловко её баушка вертела. Попробовал. О! Вертится и у него!

Потом он пробовал донести до окружающих сведения о застрявшей старушке, но окружающие малышей часто слушают невнимательно. Вот и у него не получилось организовать спасательную экспедицию.

А хлеб у Василисы на этот раз получился немного подгоревшим.

10

Отец Прокопий с сыном возвращались с поля. Надел их был самый крайний, общество так распределило, отец Прокопий не стал спорить. Оно и лучше. Нет, работать на крайней полосе приходилось больше. Близкий сосед – лесок так и норовил в гости зайти со своими саженцами, трава-мурава никак не хотела придерживаться собственных границ, а всё время нарушало границы участка отца Прокопия, но и этот же лесок доставлял столько удовольствий, а на травушке – муравушке так приятно лежать, глядя в голубое небо, что жаловаться на некоторые неудобства было бы грешно.

С сыном Глебом просо уже отсеяли. Чуть раньше, чем соседи. Чуть раньше, чем полагалось по приметам-подсказкам самой природы. Отец Прокопий не хотел работать с другими, намеренно держался особняком. Ему было неприятно наблюдать за многочисленными языческими обрядами, тьма-тьмущая которых сопровождала работу на пашне. А уж Глебу совсем ни к чему их видеть. Хотя, видят, конечно, и Глеб, и отец Прокопий. Тут закроешь глаза – не увидишь, так услышишь. И жалко иной раз становится своих земляков. Ведь понятно, что для семьи стараются, что не выжить в лихую годину без хорошего запаса урожая, вот и хлопочут, где хитростью и уловками, где намёками и подсказками задобрить своих богов. А когда становится совсем скверно, когда урожаю грозит гибель, от засухи или ещё какой напасти, то отчаяние может заставить общину пойти на страшные поступки.

Когда-то он и сам во многом участвовал. А потом случилось по молодости служить у князя, там и крестился, и принял новую веру. В этой вере и прожил большую часть сознательной жизни. А постарев, вернулся в свою родную землю в сане священника, с женой и сыном-отроком.

Община встретили Прокопия настороженно, но не враждебно. Живи, места всем хватит. Вот с тех пор и живут. Прошлым летом похоронил жену. Трудно им вдвоём с Глебом управляться без женских рук, да делать нечего.

– О чём, батька, задумался? Ай, устал? – вывел отца Прокопия из задумчивости весёлый голос сына.

– А и устал. Годков мне уж немало, поди – Прокопий ускорил шаг. Что-то он и вправду отстал, Глеб придержал Рыжика, поджидая отца.

– Что там дальше полагается сеять?

– А вот запоминай, сынок, заквакают лягушки – будем сеять овёс, услышишь кукушку, пойдём лён сеять.

– А зачем нам лён, кто им заниматься будет, не мы же с тобой?

– Это ты верно подметил, Глебушко, остались мы без матери твоей, как две сиротинушки. Но, что ж нам теперь без порток ходить?

– В городе купим. Зачем же без порток.

– Значит, не будем в нонешний год лён сеять?

– Не знаю, батя, как скажешь.

– Вот и я не знаю, сынок. Жениться тебе надо. Будет тогда и у нас кому лён прясть.

Отец Прокопий замолчал. Впереди на тропинке показалась стройная фигура молоденькой девицы. Отец Прокопий узнал дочку Ивара. Ярина шла с корзиной белья. Случайно взглянув на сына, отец Прокопий заметил его напряжение.

«Уж не невеста ли? А что? Хороша девка. И семья хорошая».

Ярина сошла с тропы, уступая дорогу мужчинам. Она тихо поздоровалась, не поднимая глаз. Поздоровался и отец Прокопий. Пошли дальше. Отец Прокопий вновь заговорил о посевах, но Глеб уже его не слушал.

– Бать, пойду я Рыжика напою, а то он весь день работал, должно быть, пить хочет.

«Ага, Рыжик пить захотел», – подумал с иронией отец Прокопий, но вслух сказал другое:

– А что, сынок, сходи, напои.

11 ДЕВЯТНАДЦАТЬ ВЁСЕН НАЗАД

Ночью к Пыре постучали. Женщина долго лежала, глядя в темноту и не решаясь встать. Кто к ней может прийти? Ерпыль вспомнил дорожку? А, заодно, решил полюбоваться на своё дитя? Стук повторился. Нет, не похоже на Ерпыля. Тот стучал бойко и весело кричал при этом всякие глупости, которые раньше казались забавными, но теперь стали раздражать.

Пыря встала, не зажигая света подошла к двери.

– Хто-то там стучит?

– Пыря, открой.

Этот голос женщина не часто слышала, но узнала мгновенно.

«Что ему понадобилось?» – перепуганно отодвинула задвижку.

В дверь вошёл высокий мужчина.

– Свет зажги, – приказал он.

Пыря торопливо бросилась к печи, нащупала руками лучину и зажгла её от тлеющих угольков, дрожащим рукам не сразу удалось вставить её в светец.

– Хватит, ай ещё? – пока выполняла привычные действия, немного успокоилась.

– Хватит, – волхв прошёл в красный угол, положил что-то на лавку. Пыря пыталась разглядеть.

– Иди сюда, – волхв развернул тряпки, и Пыря увидела младенца. Тот лежал без движения, раскинув ручки и ножки.

– Он жив? – засомневалась она.

– Жив, еле выходили. Теперь спит крепко. Пусть спит. Проснётся – покормишь. Молока хватает?

– Дык, хватает, чай грудная у меня.

– Вот и ладно. Двоих будешь ростить. На, на первое время пока, – волхв протянул ей какие-то камешки.

«Деньги» – поняла Пыря, несмело взяла их в руки. Так вот они какие, эти деньги. Тяжёленькие». Не посмела при волхве разглядывать их.

– Ежели что понадобиться, спросишь, – волхв направился к двери. На выходе остановился, обернулся, – и держи язык за зубами.

Пыря закрыла за волхвом дверь и торопливо вернулась к младенцу. Мальчик. Совсем маленький, такой же, как и её Млада. Развернула его полностью, стала осматривать тельце. Малыш по-прежнему крепко спал. Вдруг замерла. Нагнулась посмотреть внимательней, потом пошла за лучиной. При свете огня испуганно замерла.

«Что это?»

12

Ярина не пошла на общий мосток, там всегда хозяек полно – не протолкнуться, выбрала укромное местечко и занялась бельем. Мостик тут был узким, но ей этого было достаточно.

Сначала она полоскала детские вещи. Это самая лёгкая и приятная часть работы. Чистая, прозрачная, прохладная вода мягко разворачивала течением и надувала пузырём рубахи и платочки. Ярина полоскала не спеша, уж очень приятна была водица. Время от времени привлекали внимание тёмные фигурки рыб, снующих туда-сюда. Ярина пальцем иногда касалась их гладких спин, прежде, нежели они спохватывались и удирали подальше от её рук.